ПУТЬ  ДУРАКА  5

 

Глава 1

ДЕТСТВО МАРИАННЫ

 

– Ебана мать! Зачем ты надела мои золотые сережки? – кричала по-цыгански мать на Марианну. – С кем ты там блядуешь ночами?! Почему эти пиздорванцы тебе не купили до сих пор всего какие-то золотые сережки? Найди себе таких, которые всю тебя осыпят золотом.

Марианна сняла сережки и злобно бросила их на трюмо.

– Ну, суки! – мысленно выругалась она на своих ухажеров. – Я вытряхну все из вас!

Она пошла на кухню, чтобы немного перекусить, так как с утра ничего не ела.

– Где деньги? – продолжала беситься ее мать – старая толстая цыганка. – Что ты сегодня заработала?

Мэри вынула из кармана несколько трешек и пятерок, оставшихся после покупки очередного наряда, и бросила их на стол. Мать жадно пересчитала эти деньги.

– Что-то мало ты зарабатываешь за день, прям как токарь на заводе. В твои-то тринадцать лет надо бы зарабатывать и побольше, особенно с твоей смазливой мордой. Где ты все шляешься? Пошла бы лучше поторговала косметикой с тетей Чувэлой, – бесилась мать.

«Нет, – подумала Марианна, – больше торговать и побираться я не буду, – вспоминая как она целыми часами шаталась по улице, приставая ко всем прохожим, чтоб они дали ей денег или купили что-нибудь. – Я теперь других торговать заставлю, а сама лучше собой позанимаюсь».

Марианна села в грациозную позу, представляя, что она ест не у себя на кухне, а в шикарном ресторане где-нибудь в Москве или лучше в Париже. Так она представляла себя всякий раз за столом, делая проекцию своего будущего в тонком плане и готовясь достойно встретить его. Рядом с ней сидят один или два-три ее поклонника – очень богатые и знаменитые люди, которые ей платят. Нет, не за секс – это слишком унизительно, а за то, чтоб просто посидеть с ней вместе несколько минут. Все люди в зале ресторана бросают на нее восхищенные и завистливые взгляды. Но она безразлично смотрит на этих мышей – это глупое стадо баранов, тупо, механически живущих и реагирующих на все в жизни. Она выше их, выше этой ситуации, выше денег, власти, славы.

Она встает и грациозно удаляется прочь оттуда. Поклонники просят ее остаться, они готовы отдать ей все деньги и лизать ей ноги. Но ей уже ничего не надо, она хочет быть наедине с собой и с Богом.

Кайф мечтаний обломал пьяный отец, ворвавшийся в квартиру и начавший разборку с мамашей. Он, как всегда, ничего не соображал и бил всех подряд, и ломал мебель. Мэри поняла, что будет умней уйти, чем, как обычно, драться с отцом. Она уже почти оделась, когда отец залетел в комнату и, приняв ее за какого-то своего врага, набросился на нее, махая в воздухе какой-то палкой. Марианна ловко увернулась от удара и толкнула его в спину. Отец пролетел по инерции, снося на своем пути стулья.

– Я убью! Убью тебя! – орал он неизвестно кому.

Последнее время драться с отцом стало неинтересно. Он постарел, а она стала сильной и ловкой.

То ли дело раньше, когда он забивал ее до крови – это было здорово, вспоминала Марианна. Тогда она не жалела себя, не плакала, а только рычала от ярости, злясь, что она такая маленькая и слабая.

Когда отец был трезвый, он был совсем другой. Он очень любил дочку, и они часто уходили на лошадях далеко в лес и скитались там по нескольку дней, живя в шалаше и питаясь чем придется. Так отец вспоминал свою вольную цыганскую молодость, когда он частенько подрабатывал конокрадом.

Спускаясь по засраной лестнице, Марианна бесилась и думала: «Я не могу больше жить с родителями. У меня должна быть своя квартира. И вообще я не могу жить в этом совке, я хочу жить на Западе, в цивильной стране, и не в какой-то клетушке, а во дворце».

Выйдя во двор, она столкнулась с бандой Штопора, бесцельно ошивающейся у подъезда.

– О, Мариша! – обрадовано загнусил он. – Ты что так поздно вышла? Давай мы тебя продадим за ящик бухла, – пошутил он.

Эта фраза взбесила Марианну. Она мгновенно вспомнила, как работала проституткой, как рассасывала по полчаса вялые хуи жирных партийцев, как они ее ебли, наваливаясь на нее своими жирными тушами. Хотя это и был неплохой жизненный опыт, повторять его она больше не собиралась. «Хватит! – решила она. – Теперь я сама кого-нибудь буду им продавать за большие бабки. А я могу только властвовать и повелевать всем этим быдлом».

Злоба переполняла Марианну, она сжимала до боли рукоятку ножа, который всегда был в ее кармане. Ей хотелось воткнуть его в сердце Штопора и медленно поворачивать его, причиняя ему мучительную боль.

«Ну, нет! – сказала она себе. – Это не выход. Я должна быть ласковой и хитрой, льстивой и лукавой, если я хочу достичь чего-то в жизни».

Она опустила глаза и перевела гнев в сексуальность, затем улыбнулась и, направляя на Штопора волну энергии, ласково произнесла:

– Как же ты продашь меня какой-то мрази, я же твоя.

От этого Штопор несколько размяк и заулыбался, скаля свои гнилые зубы. Увидя перемену его настроения, Мэри поняла, что теперь можно манипулировать им. Вспомнив, как ее недавно огорчил Седой, обзывая черной ведьмой, она озабоченно заявила:

– Знаешь, Штопор, Седой мне говорил, что как-то раз избил тебя и ты ползал на коленях и просил у него пощады.

– Что? – разъярился Штопор. – Я ему еще устрою, – бесился он. – Как это я ползал? Сука! Он получит еще у меня! – разорялся он.

Марианна была довольна своим финтом. Когда Штопор немного успокоился, она сказала:

– Знаешь, мы с Ложкой, – так звали одного школьного хулигана, – могли бы растрясти кой-кого в школе, и я бы принесла с них оброк.

– О! – удивился Штопор. – А кого?

– Да есть тут у нас Алхимик, он кайфом торгует, Джоуль еще. Несколько торгашей можно было бы обложить их данью, подоить чуть-чуть. Как ты на это смотришь?

– Это путево! – изрек Штопор.

– Ну, тогда я возьмусь за них, чтобы тебе было на что выпить.

Теперь, заручившись поддержкой Штопора, Марианна могла призвать к порядку всех местных хулиганов и стряхнуть кое с кого башлей, большую часть которых она намерена положить в свой карман.

– А ты что, будешь со мной сегодня трахаться? – полез к ней грязный Штопор.

– Ой, не сегодня, милый, – стала отмазываться Марианна от проходимца. – Я сейчас должна быть у родственников, у меня тетя при смерти, – сказала она и удалилась, избегая дальнейших поползновений негодяя.

Марианна шла по улице, негодуя, что всякое чмо лезет к ней: «Ну, я еще с ним посчитаюсь», – бесилась она, направляясь к своему доброму дядюшке Роману.

У него дома она встретила его дочку Розу, которая стояла в компании каких-то зеков или бомжей.

– Пойдем домой! – окликнула ее Марианна.

Она зашла в подъезд и стала подниматься по засраной лестнице.

– С какой же шушерой ты водишься, – сказала ей Марианна. – Давай я тебя познакомлю с нормальными богатыми мужиками, которые всем обеспечат. Видишь, как я одета? – сказала Мэри, показывая свой шикарный прикид. – Это все они мне купили. Давай, и тебя прибарахлят как нужно.

– Да, это было бы классно! – обрадовалась Роза. – А то у нас во дворе одни проходимцы водятся.

На пороге их встретил дядюшка Роман, который был самым добрым и радушным цыганом из тех, коих знала Марианна.

– А, заходите, заходите девочки, – обрадовался он. – Что у тебя, опять отец буянит? – посочувствовал он гостье. – Ну, ничего, ты не обижайся на него. Он ведь хороший человек, только немного пьет. Но это же не страшно. Давайте проходите. Может чаю попьем?

– Да нет, не нужно, дядя Роман. Спасибо! – стала кокетливо отказываться Марианна. – Я как раз только что дома поужинала. Да и поздно уже. А завтра мне рано вставать.

– Ну, тогда иди спать. Может тебе чего-нибудь нужно? Так ты только скажи, все сделаю, – заботился добрый Роман.

Марианна поспешила уединиться в пустой комнате, которая была в квартире дяди, чтоб поскорей окунуться в мир магии, которой она любила заниматься каждый вечер. Она обнажилась, распустила свои шикарные черные волосы, спадавшие большими кудрявыми прядями с ее плеч. Разложила по кругу на полу карты и поставила вдоль этого круга восемь свечей по сторонам света, взяла серебряную чашу с водой и села в центр этого круга на колени. В окно ярко светила Луна, было полнолуние. Марианна взяла чашу с водой и, подняв ее вверх, подставила под свет Луны, наполняя ее им. Она сама вся купалась в лунном сиянии, чувствуя, как лунная энергия вливается в нее.

– Да исполнятся все мои желания, – стала она культивировать свое стремление, представляя все, чего она хочет достичь. – О, Богиня ночи! Скажи, что я должна для этого совершить? – вопрошала девушка, беззвучно твердя колдовское заклинание.

Внезапно из света Луны как будто стал появляться облик Богини, ее губы шептали:

– Рядом с тобой находится один человек, он ведом силой противоположной твоей, но вы должны дать толчок к развитию друг для друга.

– Кто он, – прошептала Марианна и взглянула в свою чашу с водой. Внезапно в ней стал вырисовываться силуэт Рулона – пацана из ее класса. – Да будет так! – сказала Мэри и выпила всю воду и, не выпуская чашу из обеих рук, поклонилась Богине.

Затем она села на колени и еще долго сидела в оцепенении, пребывая в медитации единения с Луной. Из другой комнаты начали доноситься какие-то звуки: стоны, разговоры. Марианна подошла к двери и прислушалась. Звуки доносились из спальни дяди Романа. Она подошла к двери спальни и через небольшую щель увидела, что дядя занимается любовью со своей дочкой Розой. Она сидела на полу у его ног, на коленях, и он учил ее делать ему минет.

– Бери в рот поглубже, моя девочка, – просил он. – Так будет мне приятней, чтоб член касался твоего неба. Нежно посасывай его. Да, вот так, да, – с придыханием говорил дядя Роман. – Гладь ручками промежность, ноги, мошонку, чтоб мне было приятно. Вот так! Да, моя родная, ласкай его язычком, – его дыхание стало учащаться. – О! Сейчас я кончу! Проглоти всю мою сперму, чтоб мне было приятно. Ой, ой! Да, вот так, – так говорил он в экстазе.

Марианна лукаво улыбнулась, наблюдая эту сцену. Ей самой хотелось присоединиться к ним, так как она испытывала симпатию к дяде Роману, но она решила никогда не трахаться просто так и все делать только со смыслом.

– Это хорошо, – подумала она, – что отец учит свою дочку всей премудрости. Гораздо хуже, если это будет заставлять делать грязный алкаш, унижая, бия при этом по морде.

Сексуально облизнувшись и эротично изогнув свое сочное тело, она удалилась в свою комнату, чтоб продолжать занятия колдовством.

Проснувшись с восходом солнца, она сделала пробежку, позанималась часа два каратэ и йогой и, ничего не поев, отправилась в школу. По дороге она встретила Санчо Фрица – ее соседа по дому. Он бессмысленно плелся в школу.

– Эй, Санек, – окликнула она его, – возьми-ка мою сумку и понеси ее за меня. Ты не против?

Тот встал, не зная, что сказать.

– Ну, на. Бери, неси, – игриво сказала ему девушка, подавая сумку. «Пора бы мне обзавестись прислугой», – Знаешь, а я тебя теперь буду звать Санчо Панса, – заявила она. – Ты что делаешь после уроков?

– Дома сижу, – пробубнил Санчо.

– Ну, это не дело! Теперь ты будешь сидеть у меня. Приберешься там, посуду помоешь. Ты не против?

– Да нет, – пробубнил он.

– Ну вот и хорошо.

– Эй, Фриц, подь сюда, я тебе вчера два пенделя не поставил, – заорал Цыпа, стоящий возле школы с какой-то шушерой.

– Никуда он не пойдет, понял? – жестко ответила ему Марианна, – видишь, он тащит мою сумку.

Цыпа сплюнул через выбитые зубы и проводил их недобрым взглядом. У класса Буля с друганами мучили Рулона. Друганы держали его, а Буля, схватив пальцами за нос, делал ему сливу.

Рулон уморно визжал, гнусавя с зажатым носом.

– Ой, отпустите, мне больно.

– Ха, ха, ха, – глумились пацаны.

– Мы ща тебе хобот сделаем.

Марианна презрительно посмотрела на это явление, думая: «Чем мне может помочь этот забитый придурок?» – вспоминая ночную ворожбу.

Начался нудный урок. Истерично визжа, какую-то чушь несло глупое учило. Марианна стала заниматься собой, наводя марафет. «Сколько можно учиться? – подумала она. – Я не обязана это делать. Я буду делать то, что я хочу и мне плевать на то, как живут другие и что от меня хочет это ебанутое общество».

Рулон сидел за партой и тер свой сизый нос с большой сливой, сделанной Булей. Бросив на него надменный взгляд, она решила: «Да, придется его долго дрессировать, чтоб сделать человеком».

Началась контрольная работа. Мэри ткнула в спину Божену:

– Ой, а вдруг я сам не успею, – заканючил он.

– А меня это не ебет. Если ты не напишешь, то получишь пизды на перемене, понял, засранец, – жестко заявила Марианна.

После такого разговора Божен взялся за дело. Увидев, что все пишут работу, а Марианна сидит и нагло разглядывает все вокруг, учило забесилось и начало наезжать на нее:

– Ты почему не пишешь? Все пишут, а ты нет? Я тебе поставлю двойку!

– Я же не все! – заявила Мэри. – Если хотите, то ставьте хоть кол! – бесцеремонно продолжила она.

Не привыкнув еще к такому поведению учеников, тупое учило забесилось еще больше.

– Немедленно слушайся! Не срывай урок! Пиши работу! Я сейчас позову директора.

– А что мне ваш директор? – нагло заявила ученица. – Он мне не указ!

– Как же так? – распсиховалось учило. – Я вызову твоих родителей, изволь учиться. Тебя оставят на второй год.

– Ну и что? – спокойно сказала Марианна, даже не собираясь слушать старую маразматичку.

– Без образования ты не устроишься на работу, ты не получишь пенсию, – перечисляло оно мышиные аргументы.

Видя, что старая истеричка не успокоится, Марианна бесцеремонно заявила:

– Пусть работает кто дурнее, а вам неплохо было бы помучиться в дурдоме. – И удалилась из аудитории под радостный смех учеников, увидевших, как, оказывается, можно говорить с тупыми училами.

Преподка еще долго бесилась, тщетно пытаясь успокоить аудиторию, но вдохновленные наглостью Марианны, ученики не хотели больше быть примерными овцами.

Идя по школьному коридору, Марианна мучительно размышляла, как она накажет старую психопатку за такое отношение к ней, к королеве и богине. Как она натравит на нее всех хулиганов, чтоб они доводили ее, срывали уроки и делали ей заподлянки.

На перемене она собрала всех своих подружек из старших классов и бахвалилась им своим шикарным прикидом для того, чтоб подбить их на дела:

– Секите, как на меня раскошелились мужики, понакупили всего.

– О, классные у тебя мужики!

– Клевое шмотье!

– Зыко! – раздавались возгласы телок.

– А вы че со всяким говном поритесь, давайте я вас с богатыми чуханами познакомлю, трахаться со смыслом будете. За ночь, знаете, какие бабки вам отвалят. Сразу клево прикинетесь.

– А где они, давай пойдем.

– Зашибись! – раздались довольные возгласы.

– Сегодня я зарулю в один кабак и договорюсь там. Тогда охуенных мужиков там окучивать будем, – заявила Марианна.

Телки курили и еще долго базарили, как клево будет, если у них станет побольше башлей. Марианна умно направляла их треп в нужное русло и с усмешкой посматривала на то, как они быстро обольщаются образами и с небольшим сожалением о том, что они часть лавэ хотели потратить на сигареты, выпивку и прочую вредную дрянь. Сама-то она никогда не пила, не курила и не жрала всякую хуйню.

 

 

После базара с подружками Марианна пошла в секцию каратэ. По дороге она думала: «Как же все-таки глупо устроены люди. Хоть эти вот подружки: стоило зажечь в них зависть ярким тряпьем и дать им несколько образов, как они готовы на все. Если они и дальше будут такими дурами, то их могут заделать строителями коммунизма или прислугой для бомжа в семейке их заботливые мамаши».

В секции Марианну встретили знакомые качки:

– А, Марианна, привет, – стал клеиться к ней тупой бугай.

Мэри кивнула ему, но не стала продолжать этот треп. Тут она занималась другим делом – саморазвитием, а поебень мешала бы серьезно на это настроиться. Из раздевалки она прошла в зал, где кувыркались, бегали и разминались здоровые быки и несколько зачуханых баб, но Марианна держалась от всех обособленно.

Зашел тренер, и после традиционного приветствия началась тренировка. Бегали по залу кругами, отжимались и качались всеми способами. Марианна делала все максимально самоотверженно, с полной включенностью, так как она считала, что иначе и нет смысла чем-либо заниматься. Если ты что-то делаешь кое-как, вполсилы, несерьезно, как обычно делают дела множество мышей, то зря потратишь время и ничего не добьешься.

После разминки стали разучивать каты и приемы. Сенсей давал команды зычными криками, и все ученики синхронно стремились их выполнять. В спаринге Марианна встала с самим сенсеем, так как она занималась с десяти лет и уже хорошо знала технику. Он показывал на ней новые удары и приемы. Ей нравилось, что сенсей сильней и ловчей ее. Это не давало успокоиться и заставляло ее мобилизовывать все свои силы, чтоб стать лучше. В конце тренировки сенсей поставил всех в трудные стойки и, расхаживая вдоль рядов, объяснял традиции и принципы каратэ.

Когда Мэри вышла из спорткомплекса, к ней стали клеиться сразу несколько чуханов, но она не хотела, чтоб в секции о ней много знали и, отшив их, пошла к себе домой.

В квартире ее встретила недружелюбная мамаша:

– Где ты все шляешься? Почему не торгуешь с тетушкой Чувэлой? Иди хотя бы побираться вместе с Розой. Ты принесла сегодня деньги? – гневно спросила маман.

– Нет, я еще не работала, – спокойно ответила дочка.

– Еб твою мать! Тогда за стол лучше не садись! Без денег домой можешь не возвращаться. Кем ты растешь? Почему у тебя никогда нету денег? Почему ты так мало зарабатываешь? Почему не берешь деньги у своих хахалей? Найди себе кого побогаче и дои его, пусть он тебе платит. Ты что, шваль русская, что ли, чтобы бесплатно блядовать со всякой босотой? Не позорь наш род, становись нормальной, – бесилась мать, тряся пухлыми руками, на каждом пальце которых у нее было по здоровому золотому кольцу или перстню.

Дочь молча выслушала всю эту нотацию. Ей нечего было сказать, она и сама злилась на себя, что до сих пор имеет так мало денег.

Марианна вышла из залы, которая вся была устлана дорогими коврами, заставлена самой лучшей мебелью и хрусталем. «Грязные», безграмотные цыгане жили очень богато, на уровне завмагов и директоров предприятий, так как побираться и фарцевать в период развитого социализма было очень выгодно.

Пройдя по коридору, Мэри заглянула на кухню, откуда доносился манящий запах еды. Кухня ломилась от продуктов и деликатесов, но мать запретила ей есть, и хотя есть ей уже немного хотелось, она принципиально ничего не таскала с кухни тайком. Ей нравились эти правила: если ты не принесла денег, то и не ешь. Они мобилизовывали ее, чтобы она могла стать живучей и предприимчивей в жизни.

Зайдя в свою комнату, которая была не менее богато обставлена, чем зала, Мэри переоделась в шикарный вечерний наряд, привела себя в порядок перед большим зеркалом в резной деревянной оправе, размышляя, где и как добыть деньги. Любуясь своей внешностью, она размышляла, как ей сбить с кого-нибудь башлей без проституции. Она со злобой вспоминала, как используя лозунг: «тело в дело» она стояла на панели. И, притянутые ее красотой, к ней приставали богатые извращенцы и маньяки, предлагая ей за большие бабки пороться в жопу, ссать ей в рот, срать на лицо, заниматься сексом и брать в рот у их собак. И когда она отказывалась от этого, они пугали ее расправой, если она не согласится. Так что часто приходилось от них линять и выкручиваться, чтоб не заниматься этой мерзостью.

Так и не придумав никакого другого заработка, она поехала в кабак. К тому же у нее было там дело с официанткой Эммой, и ехать так или иначе было нужно. Выйдя на улицу, она поймала тачку и уговорила шофера бесплатно довезти ее до центра. Вечерело, и улицы были освещены огнями. Неоновым светом горели вывески кабаков, универмагов и гостиниц, мимо которых проезжала она в своем авто.

Выйдя из машины, она подошла к до боли знакомым стенам. Зашла в холл, где увидела несколько знакомых шмар, которые там снимались за не очень большую плату. Не заходя в зал, чтобы не платить швейцару, она сразу прошла через черный ход на раздачу, где бегала с подносом ее знакомая официантка – это была молодая, симпатичная шатенка с большим бюстом и бедрами.

– Ну, что, Мариш, опять сниматься пришла? – спросила подружка.

– Нет. Я тут одну аферу задумала, – ответила Марианна.

– Это интересно, – ответила Эмма. – А что почем?

– Посади меня за столик к двум, обязательно к двум нормальным чуханам. Я хочу их стравить меж собой и устроить аукцион – кто за меня больше даст. А потом взять башлей у одного и другого, и слинять. Вот такой расклад, – закончила Марианна.

– Ну, ты даешь, давай попробуй. Мне-то отвалишь с барыша? – спросила Эмма.

– Само собой, – сказала Мэри, – только вот еще что, ты им меня представь: мол, это самая шикарная дама, за которой все в очередь записываются. Все с ума от нее сходят. Она вообще скоро за кордон сваливает и все в этом духе.

– Ну, хорошо, – согласилась Эмма. Сделаю тебе рекламу, только с тебя за это причитается, – подмигнула она.

Марианна игриво кивнула в знак согласия.

– Ты посиди здесь, сказала Эмма, – а то у меня клиенты. А я подберу тебе путевый столик.

Марианна села на стул и окинула взглядом зал, где тусовалось жулье и прочее богатое дурачье. На сцене, схватив микрофон двумя руками, заливался Гарик. Тройка длинноволосых ребят аккомпанировала ему, вихляясь и выебываясь понемногу на радость публике.

Всюду деньги, деньги, деньги,

Всюду деньги, господа!

А без денег жизнь плохая,

Не годится никуда,

 – базлал Гарик, –

Деньги есть: и ты, как барин,

Одеваешься во фрак,

Благороден и шикарен;

А без денег ты червяк.

Денег нет: и ты, как нищий,

День не знаешь, как убить,

Всю дорогу ищешь, ищешь

Что бы где-то утащить.

Марианна пренебрежительно смотрела на толпу в зале, и размышляла над словами песни, которые были почти про нее:

А утащить не так-то просто,

Если хорошо лежит,

Ведь не спит, наверно, пес-то,

Дом который сторожит.

Появилась Эмма и игриво подмигнув подружке, сообщила:

– Вон они, твои клиенты, за столиком ждут, – указав на двух приличных мужиков лет тридцати.

– Ну, что, как раз то, что надо! – согласилась Марианна, – пойду работать.

Она встала и нарочито медленно, грациозной походкой стала приближаться к столику. Первое впечатление нельзя повторить дважды, поэтому они должны восхититься мной, пока я еще не села рядом с ними.

Внимание зала невольно было приковано ее появлением. Чуханы тоже заметили ее появление. Она прошла мимо них, бросив на них многозначительный взгляд. Они повернули головы и с сожалением подумали, что может это не их краля. На это и рассчитывала Марианна. Затем она развернулась и подошла к ним, как королева, села за их столик. У них в душе отлегло: оказывается, она все же шла к ним. Этот финт уже начал их заводить.

– О, какие классные ребята! – начала их расхваливать Марианна, – я сразу приметила вас, как только вы появились. Таких как вы не так уж много в нашем городе.

Мужики самодовольно заулыбались. Марианна познакомилась с ними и продолжила непринужденную беседу, построенную так, чтоб расположить их к себе и разжечь в них к ней желание, чтоб каждый из них хотел трахнуть именно ее, а может, даже сделать ее своей любовницей. Немного втеревшись в доверие, она спросила:

– А кто из вас купит мне мороженое, я с утра ничего не ела.

Чуханы стали наперебой проявлять свое джентльменство. Соревнование началось. Марианна манерничала, вела себя то величественно, то капризничала, как ребенок. Она бросала на них искоса многозначительные взгляды, эротично обсасывая ложку, вела разговоры на сексуальные темы. Когда мужики достаточно включились, и у них начала течь слюна, она, кокетничая, заявила:

– Ну, право, не знаю. Вы оба так мне нравитесь. Кто меня проводит сегодня?

Мужики недовольно покосились друг на друга, и еще больше начали соревноваться в ухаживаниях.

– Попались, – подумала Марианна.

И еще немного поболтав, попросила кого-нибудь потанцевать с ней. Чуханы уже чуть не подрались из-за нее, но она успокоила их.

– Ну, не страшно. Первый танец с тобой, а второй – обязательно с тобой, – сказала она, призывно посмотрев на второго.

Танцуя, она обольстительно прижималась, заигрывала и в то же время разыгрывала недоступность, что полностью сводило чуханов с ума. Пока она танцевала с Сергеем, так звали первого, Андрей ревниво смотрел на нее, ерзая на своем стуле.

Гарик заливался в новой песне, под которую они кружились по залу:

Если вам волнует кровь

Бюст богемы театральной,

Чтоб зажечь у ней любовь,

Есть рецепт универсальный:

– базлал он, прыгая с микрофоном.

«Денег дай, денег дай»

Эту песню всякий знает.

«Денег дай, денег дай».

И отважно повторяет:

«Денег дай, денег дай»,

Но назад не ожидай.

Услышав эти слова, Мэри подумала: «Пора», – и жалостливо попросила у Сергея дать ей денег, чтоб расплатиться с долгами. Придя к столику, он бездумно отвалил ей сумму. Взбешенный Андрей, думая, что его обскакивает соперник, тоже стал набиваться в спонсоры. Мэри взяла деньги и у него, и увлекла его в обворожительный танец. Теперь уже Сергей не находил себе места, суетясь за столиком. Снова усевшись на место, Мэри расспросила – кто они такие, где живут, их телефоны. «Пригодиться, чтоб доить их дальше», – подумала она и сказала, что ей нужно кое-куда позвонить. Выйдя из зала, она пошла в назначенное место, где она договорилась встретиться с Эммой.

Из зала все еще доносился голос Гарика:

Я не таксист, я не официант,

Мне чаевых не надо вымогать.

А я простой советский спекулянт.

Я покупаю, чтоб вам потом продать.

– Ну, что, облапошила дураков? – спросила ее Эмма, уже переодевшись, чтобы идти домой.

– Да, – ответила Мэри, – бедняжки, они даже не знают, что им никогда не придется со мной трахаться, хотя мы непременно встретимся снова.

– А кто же он, твой избранник, которому ты дашь? – с любопытством спросила Эмма.

– Кто? – задумчиво произнесла Марианна, – Господь Бог – вот кто! – с усмешкой сказала она. – Кстати, вот твой гонорар, – протянула она несколько купюр Эмме, – дурачье оказалось богатым. Кстати, у меня к тебе одно дельце, – загадочно начала Мэри.

– На сколько тянет? – спросила Эмма, пряча башли.

– Я думаю, потянет не слабо. У меня есть знакомые девчонки, которые хотят подработать на панели. Они еще зеленые, ничего не умеют, только сосать, да ноги раздвигать. Но мы их можем классно припахать. Я их всему научу, а ты будешь подсаживать их к клиентам. Снимем блатхазу. У меня есть один знакомый шоферок, будет их возить туда на блядки. Бабки поделим по-братски. Как ты насчет этого? – игриво спросила Мэри.

– Что, неплохой расклад, – серьезно сказала Эмма, пытаясь продумать, что и как лучше устроить.

– Кстати, хочешь, я тебе погадаю? – спросила Мэри, набиваясь к ней в гости. – Я все же цыганка и кое-что умею, – сказала она, подумав, что неплохо было бы поближе познакомиться с Эммой, чтоб оказывать на нее большее влияние.

– Ну, что, я сегодня не занята, пойдем?

Поймав тачку, они завалили на хату к Эмме, которая была весьма богато упакована, так как работа официанткой в советском обществе была весьма выгодна и престижна.

Удобно расположившись на больших, мягких креслах, стоявших возле журнального столика, они за чашечкой кофе приступили к гаданию. Марианна достала свои магические карты, при помощи которых она вела все ритуалы, и, перетасовав их, сделала первый расклад.

– Что было: несчастная любовь, пустые хлопоты, обманутые ожидания, – говорила она, читая карты, и поглядывая при этом на реакцию Эммы, – что есть: есть деньги, удача в казенном доме, любовные интересы. Что будет, – сказала она, выкладывая следующие карты, – необычный поворот в жизни, успех, дорога, полная приключений. Чем сердце успокоится, – тут она вынула еще одну карту и закончила свой расклад. И тут выпала пиковая дама. Марианна поняла, что это она. Ей суждено войти в сердце и жизнь Эммы. Но пока она этого не сказала, а начала делать другие расклады. Эмма все сентиментально вспоминала каких-то мужиков, спрашивала, как у нее сложатся отношения с директором ресторана, с которым она спала за то, что он дал ей блатную работу. Но сколько раскладов ни ложили – любовью не пахло, везде был бубновый интерес.

Марианне не нравилось, что Эмма, будучи достаточно расчетливой и практичной, излишне сентиментальна, и строит иллюзии насчет мужского пола.

– Обольщаться ничем в жизни не стоит, – исподволь намекала ей гадалка во время разговора, – мечты и иллюзии могут привести к беде, нужно жить для себя, а не искать сказочного бомжа.

Но Эмма еще не могла полностью принять великую истину, которой ее учила подруга.

Еще немного поболтав, они стали готовиться ко сну. Эмма уже легла, но Марианне не спалось: неведомая сила звала ее на ночное свидание. Она уединилась в свободной комнате и, обнажившись, построила из карт и свечей мандалу в виде шестиконечной звезды. Поставив по четырем углам вокруг нее символы четырех стихий; курильницу с благовониями – на Востоке, кинжал – на Юге, чашу с водой – на Западе и магический камень – на Севере. Встав в центр мандалы, она произнесла заклинание и вошла в контакт с Силой:

– О духи четырех стихий! О божества четырех сторон Света! Придите и вселитесь в меня! И дайте мне власть над всем миром и преобразите меня в совершенное воплощение вашей силы!

Марианна взяла курильницу и, произведя ею магические пассы, призвала Духа Ветра, ощущая в себе стихию воздуха. Затем взяла кинжал и вселила в себя Духа стихии Огня. То же самое она проделала с водой и камнем, олицетворяющими землю. Ритуал наполнил ее огромной силой и знанием.

Внезапно перед ее внутренним взором явились боги сторон света:

– Иди к Эмме и слейся с ней. Она – одна из древних ведьм, воплотившихся на земле. Приобщи ее к колдовству. Вас ведет одна Сила.

Видение исчезло. Марианна открыла глаза и окинула все властным взором. Сила четырех стихий до сих пор была в ней. Она хищно облизнулась и, сверкнув глазами, вышла из мандалы. Внезапный порыв ветра затушил свечи.

– Она направилась к ложу Эммы, та беззаботно спала. Марианна легонько коснулась ее головы, и Сила вошла в нее. Эмма вздрогнула и проснулась.

– Не бойся, это я, – ласково сказала подружка, лукаво улыбнувшись, – Мне что-то холодно одной. Можно я с тобой прилягу? – сказала она, заползая к ней под одеяло.

– Ну, ложись, – дружелюбно сказала Эмма.

Марианна нежно обняла ее и прижалась к ней. Сильная сексуальная волна энергии отошла от нее, вселяя страсть и желание в Эмму. Та томно вздохнула и тоже обняла подружку. Медленно Марианна начала ласкать и целовать ее тело. Сперва Эмма что-то хотела возразить, вспомнив мораль мышей, но потом расслабилась, отдавшись воле чувств. Они начали уже более страстно ласкать и целовать друг друга, гладя руками тела и интимные места друг друга. Все больше заводясь, они извивались, как змеи, трясь друг о друга своими наполненными вожделениями телами. Энергии стихий бушевали в них, и они стали забывать, кто они, где находятся – была лишь только всепоглощающая страсть, сила, энергия. Они начали ласкать и целовать интимные части друг друга, сотрясаясь в совместных муках оргазма.

Восход солнца застал их лежащих в сладких объятиях на растрепанной постели. Марианна проснулась и, выбравшись из постели, заботливо укрыла одеялом подружку. «Пусть еще поспит. А мне пора заниматься самосовершенствованием, – решила она, не желая нарушать режим своих тренировок, – теперь кончится над Эммой власть мамочкиных иллюзий», – подумала она, окинув взглядом свою двадцатилетнюю подружку. И хотя она была старше Марианны, ей она казалась еще совсем ребенком.

 

Прекрасным солнечным утром Марианна шла в школу по шумным улицам мышиного города. Вокруг нее, как муравьи, бегали и суетились люди. Она величественно шла, бросая на них презрительные взгляды. Они сновали туда-сюда с тупыми бессмысленными рожами, погруженные в свои химерические грезы, из-за которых они не замечали ничего вокруг. Как роботы они действовали по заранее заданной программе, не в силах выйти из нее, задуматься о своей жизни и прекратить мышиную возню. Все, что они делают, было известно наперед. Они вылазят из своих нор, плетутся на работу, а затем снова залазят в свои норы. Они все время ищут себе партнера, а затем, найдя его и опоросившись, всю дорогу взращивают своих выпиздышей, ни хрена не видя, не понимая кроме этого. А затем сработавшиеся и больные ложатся в могилы. Вот и все, что их ждет. Все в их жизни заранее известно.

От этих мыслей у Марианны возникло чувство брезгливости, что она идет тут в окружении этих тараканов. На углу, у магазина, она увидела своих земляков – цыган: несколько баб в разноцветных широких юбках приставали к прохожим, продавая косметику. Одна из них предлагала погадать, а рядом сновала цыганская детвора, которая побиралась, выклянчивая что-нибудь у прохожих. Эту цыганскую работу Марианна знала с детства: сперва побираешься, потом торгуешь. Ну, а когда совсем поумнеешь, то гадать, а если выйдет, то загипнотизируешь какого-то малахольного простофилю, чтоб он отдал тебе последние бабки. Но все это уже не нравилось Марианне, она хотела чего-то гораздо большего. Традиционный цыганский промысел казался ей слишком примитивным.

Тут она увидела, как к табору подкатил легавый и стал что-то выяснять. Бабы сразу подняли юбки, закрыв ими лицо, и стали дико визжать. Мент некоторое время оторопело смотрел на них, не зная, что делать, а затем махнул рукой и пошел прочь. Марианна расхохоталась, наблюдая эту сцену и, вспоминая, как она так тоже делала не раз с тетушкой Чувэлой. Такая реакция всегда ошарашивала фараонов и они, не будучи готовыми к ней, часто ретировались. Если бы цыганки убегали или начали спорить, мент бы знал, что предпринять, но, видя нестандартную реакцию, эти тупые машины не знали, как теперь быть. Это заводило в тупик их свинячьи мозги. Направившись дальше, Марианна вспомнила, как однажды, гадая вместе с Чувэлой, она заворожила одного болвана. Увидя бессмысленно плетущегося простофилю, рассеянно зырящего по сторонам, Мэри подошла к нему и сказала:

– Хочешь, погадаю? – И пока идиот соображал, что происходит, она взяла его руку и стала скороговоркой говорить все, что она думала, может быть в жизни у этого разини. Часто, когда так настроишься, что-то в тебе само начинает говорить, и многое выходит вполне верно. Главное – не сомневаться и позволить своему ощущению, возникшему от вида этого дурака, выразиться в словах, не пытаясь вымучить эти слова из разума, а просто позволив языку самому болтать, высказывая первое, что приходит в голову. Этот древний метод прорицания знали многие цыгане. И вот, начав такую болтологию, постоянно посматривая на тупой ебальник простофили, Мэри направляла болтовню в нужное русло. Если рожа выражала непонимание и несогласие, то, значит, она говорит неверно, а если его харя принимает отождествленное выражение и по ней бегут эмоции: печали, радости, удивления, оттого, что она все знает, и голова кивает согласно, значит – предсказание идет в нужную сторону.

Увидев, что лох совсем уснул в своих мыслях и воспоминаниях, Марианна дала ему мысленный приказ, сосредоточив всю свою волю на его межбровье: «Ты полностью подчиняешься мне. Ты будешь делать то, что я повелю. Достань все деньги и отдай их мне, – внушала она мысленно. – Достань деньги и отдай их мне». При этом она умудрялась еще что-то болтать, правда, уже больше механически, отвлекая внимание долбоеба. Тот, как будто в полусне, стал вынимать деньги и отдавать их ей. Она быстро спрятала их в потайных карманах своих юбок. «Теперь все забудь, что ты видел меня. Повернись и иди восвояси», – дала она напоследок мысленный приказ. Дурак развернулся и поплелся куда-то, вскоре растворясь в людской толпе.

Марианна ухмыльнулась, вспоминая этот случай. Теперь бы она не отпустила так просто этого придурка. Он бы долго еще ходил за ней, принося деньги.

«И ведь таких дураков может быть много, пусть содержат меня до конца жизни» – решила она, открывая дверь школы.

По школе бегала и носилась хуева стая пацанов и девчонок. Кто-то кого-то пинал под жопу, кто-то дергал за косу, один пацан кидался во всех иголками, вставленными в бумажные наконечники.

– Эй, козел, ща тебе дам, – заорал какой-то молокосос, которому он зафенделил иголку в жопу. И стал гоняться за ним по коридору. Тут же бегал одноглазый, дергая девок за юбки, которому месяц назад выбили глаз такой иголкой. Однако Марианну никто не трогал, натыкаясь на нее, все в ужасе и в почтении отскакивали в сторону, провожаемые ее недобрым взглядом. Но вот прозвенел звонок, и осиный улей стал утихомириваться, разбегаясь по классам. Марианна зашла в аудиторию и оглядела презрительным взглядом весь класс. Затем прошла на галерку, но ее место оказалось занятым. На ее месте сидела Дерина. Марианна подошла и бесцеремонно столкнула ее со стула. Дерина, закричав, упала на пол. Марианна бросила туда же ее учебники и уселась на свое место.

– Что вы там делаете? – забесилось учило.

– Ой, она меня с места столкнула, – стала ныть Дерина.

– Не срывайте урок, сидите спокойно! – бесилось учило. Марианна недовольно молчала, бросая испепеляющие взгляды на Дерю. Та, хныча, собрала свои учебники и села за другую парту. Рядом с Мэри сидел Рулон, бессмысленно смотря на доску, рядом с которой балаболило учило. Тыча указкой и стуча по доске мелом, учило пиздело что-то о пионерах-героях, призывая всех подражать их примеру. Марианна взглянула на Рулона и вспомнила, что на него указала сила.

– Что же я получу от него? – подумала она с сомнением, – но он-то уж точно от меня получит! – злобно улыбнулась она.

– Ну что Рул, будешь Павликом Морозовым? – спросила его Марианна.

– А нахрен мне это нужно! – ответил он. – Лучше к фашистам пойду, – вон, как в Германии люди живут, не то что у нас в России.

– А зачем же нас этому учат? – с деланным недоумением спросила Мэри.

– А затем, чтоб мы, подражая всяким дуракам, мерли за партийцев, как мухи. Вообще, воспитывают тут из нас пушечное мясо! – заявил Рулон.

– Молодец, дурак! – похвалила его Мэри, – рассуждать ты горазд, только этого мало.

– А что же еще нужно? – заинтересовался Рулон.

– Ты должен научиться делать.

– Что же я должен делать? – недоуменно спросил он.

– Сперва, мой милый, ты должен понять, что ни хрена не умеешь делать, даже самого простого. Вот, что ты не пишешь сегодня уроки? – спросила она.

– Да я забыл ручку.

– А вот возьми и попроси у кого-нибудь, – намекнула Мэри. – Видишь, Ложкин спит, ему ручка не нужна, пусть он даст ее тебе.

– Попросить ручку у Ложкина? – оторопел Рулон.

– Да, у Ложкина. Какая тебе разница у кого просить? Чувствуешь, как тебе это трудно сделать? Сколько страха и неудобства сковывают тебя?

– Да, – недоуменно промямлил Рулон.

– Поэтому и я говорила тебе, что ты просто пиздобол, а делать ты ни хрена не можешь, но все-таки попытайся, если ты хочешь этому научиться.

Рулон долго собирался с духом и потом, как-то неестественно напрягшись, тронул Ложку за рукав и сдавленно произнес:

– Дай мне, пожалуйста, ручку, а то моя дома осталась.

– Пошел ты на хуй! – злобно выругался Ложкин и продолжил сон.

Рулон подавленно сидел, не зная, что теперь делать.

– Ну что? Видишь, какое ты ничтожество! – обрадовалась Мэри, – как трудно тебе даже ручку попросить. Как ты зачморился, когда тебе отказали. А я вот с трех лет попрошайничала, и мне отказывали, гнали меня, а я все лезла и лезла, просила и просила. А тебя мать вырастила ебантропом и слюнтяем, ничего не могущим в жизни. Главное в жизни, то, чему тебя должны были научить с трех лет – это просить и хвалить, чтоб тебе что-то дали. Без этого ты просидишь всю жизнь на заводе, зарабатывая там три копейки, дурак. Понял? А я, попрошайничая, зарабатывала по четвертному в день, а то и больше. Можно и по стольнику в день заработать, если ж ты умеешь еще и хвалить того, у кого просишь.

– А что же теперь делать? – промямлил Рулон.

– А вот, давай, у Божена попроси, только похвали его сперва, у него, знаешь, в пенале сколько ручек, на весь класс хватит.

Рулон снова замялся, а потом чуть увереннее, чем в первый раз загундосил:

– Божен, я знаю, ты хороший пацан, но дай мне ручку пописать.

– Да отстань, че тебе давать-то?! Ты же ее загрызешь, – отнекивался Божен.

Рул сперва осекся, а потом, собравшись с духом, загундел снова:

– Ну, пожалуйста, Божен, у тебя же такие классные ручки, ты же хороший пацан, дай мне одну пописать. Я ее грызть не буду.

Марианна самодовольно наблюдала всю эту сцену. Где-то с десятого раза доведенный Божен выдал Рулону какую-то ручку.

– Ну, вот, выпросил, идиот, поздравляю, – похвалила его Марианна. – Давай-ка, учись не только пиздеть, но и что-то делать, иначе, ой как хуево тебе будет в жизни! На заводе батрачить придется. А так сядешь на паперти и наберешь себе полную шапку денег.

– Да все мать, сука, – выругался Рулон, – мне внушала, что просить стыдно, хвалить не хорошо, не унижайся, мол.

– Да, вот он твой источник всех бед – твоя мать, - подтвердила Марианна. – А ты больше маму не слушай! – рассмеялась она. Тут с грохотом упала школьная доска, на которой что-то корябало мелом учило. Гвозди, на которых висела доска, были заранее заботливо подпилены. Учило ахнуло и отпрыгнуло от доски, которая стала валиться на учило.

– Ой-ой-ой-ой-ой! – заорала старая истеричка, неуклюже придерживая доску руками.

Весь класс весело забалдел, передразнивая учило:

– Ой-ой-ой-ой! – орали хулиганы.

Учило неуклюже поставило доску, прислонив ее к стене и, как сорвавшаяся с цепи собака, обрушилась на учеников:

– Что вы срываете урок? Прекратите паясничать.

Но тут зазвонил звонок с урока и орда обезумевшей детворы поломилась из класса.

– Стойте! – орала училка. - Я еще не разрешила вам выходить.

Но никто ее не слушал. Все с шумом и топотом выбежали в коридор. После этой толпы спокойно и грациозно вышла Марианна, а за ней следом семенил Рулон. Она направилась к своим подружкам подбивать их на дело. Выйдя на школьный двор, они встали плотным кружком. Все кроме Марианны закурили, корча из себя девиц легкого поведения.

– Значит я обо всем договорилась, - обрадовала всех Мэри. – Будете обслуживать богатых партийцев – хорошая работенка. Не то что трахаться с каким-нибудь быдлом или зэчьем. Там могут и не заплатить, а могут и бутылку в жопу вставить.

– А как трахаются партийцы!

– О, интересно, расскажи.

– А как работать будем? Что делать-то надо? – загалдели наперебой девчонки.

Марианна с видом знатока начала свой рассказ:

– А было это так: в общем, однажды стою я в ресторане – снимаюсь, подходит ко мне Эмма – это официантка, которая там за место бендерши, работает сводней, в общем, и говорит мне:

– Мэри, хочешь на клевый заказ попасть – одну партийную шишку обслуживать?

– А сколько, - спрашиваю, - он дает?

– Дает по сотне сразу, а там вас шестеро на одного его будет, так, что особо не уработаешься, - отвечает мне Эмма. – А там у него уже еще больше башлей получить можно за разные услуги, - намекает она.

– Ну что, - говорю, - это путево.

Подводит она меня к служебному выходу, а там уже черная правительственная «Чайка» стоит. Залезли мы в нее, шесть шлюх, а там места много, еще шофер, охрана, все уместились и поехали. Приезжаем мы на правительственную дачу за городом. К шикарному особняку, где такие шишки живут. Заходишь в комнату огромную, все обставлено шикарно. В общем, повели нас в апартаменты. Там жирная ряшка в халате сидит на огромной кровати. Зашли, расположились вместе с ним. Прилегли, ласкаем его, тут он спрашивает:

– Кто стриптиз мне будет танцевать?

– Я сразу первая выскочила, думаю: «Чем валяться с потным боровом, лучше потанцую, музыка классно играет». Я свой цыганский «гарден» выплясываю, обнажаясь потихоньку. Другие стали тереться об него, лизать языками, кто-то хуй ему стал рассасывать.  Но сколько они не трудились – ничего не выхордило. Он-то был уже импотентом, и хуй у него не стоял. Я танцевала уже, наверное, с полчаса. Ему и яйца, и жопу – все уже облизали, но хуй так и не встает. Тогда он пса своего позвал – большого черного дога. Говорит:

– Ну, кто собачку мою ублажит, тому стольник. Тут одна девчонка вызвалась с кобелем трахаться.

– А вам как, слабо? – спросила Марианна, окидывая взглядом своих подружек.

– С псом что-ли? – замялись некоторые.

– А что? – я дома с псом со своим ебусь, призналась Лора,- а тут еще и стольник платят все равно с кем за стольник ебаться с псом или с чертом ебаться. С псом кое в чем даже лучше. Псы то они людей добрее, - сказала она. 

– Правильно мыслишь!- поддержала ее Марианна. В общем, стали они трахаться с псом. Я давай шустрить: вино подношу борову, закусочку, чтоб зря с ним не нюхаться, официанткой заделалась. Девчонка у пса в рот взяла, потом раком встала, пес на нее стал уморно так залазить, да своим хуем быстро тычется, все никак попасть ей в пизду не может. На силу она изловчилась, схватила его за член и ввела во влагалище, так что собачья свадьба состоялась. С псом красота трахаться, не залетишь и не заразишься, клево! – подытожила Мэри, снимая этой фразой с девчонок, которые почувствовали брезгливость, их негативное отношение. – Ну что, если хочешь заработать, то ко всему нужно быть готовыми.

Затем лысая харя придумала новое развлечение.

– Даю стольник, кому я в рот буду ссать.

Тут две девчонки вызвались, радостно встали на колени. Партийная ряшка встала и начала ссать им на лицо и в рот. Но ничего, поссал немного, потом пошли помыться.

– Как вам такое?

Некоторые сморщились, Алиса сказала:

– Да какая разница, мне парень мой в рот кончал и на рожу кончал. Что сперма, что моча – один хуй. Главное бабки получить, а то от своего засранца я только маты и пиздюли получала, - с обидой сказала она.

– Да, точно,- поддержала Мэри, - что сперма, что моча – один хуй. Потом он еще подвыпил, а хуй так и не встал. Тут он с досадой говорит:

– Эх, кто бы хуй мне поднял, тому тыщу дам.

Тут я подумала: «А что, может, я поставлю ему хуй?»

Спрашиваю как бы свое тело: «Получится или нет?» - и чувствую уверенность здесь вот. Мэри показала на солнечное сплетение.

– Так я часто сама себе вопросы, значит, задаю, а тело мне подсказывает. Это наша цыганская магия такая.

Ну, раз «Да» - значит, я вызвалась. Думаю: «Просто так хуй не поставишь.Нужно направить на него всю свою энергию – сексуальную, значит». А мужик отвратительный, жирный. Что делать? Тут я представила мужика, который бы мне понравился, и почувствовала возбуждение, а потом и страсть. Прилегла к нему и начала его хуй ласкать и рассасывать. А сама всю силу своего желания направила на него, чтобы он встал. И смотрю: он стал подниматься, растет, растет, силы набирается. Тот аж ахнул от удивления. Смотрит – глазам не верит. Хуй у него встал - радостно.

– Вот,- говорю,- пожалуйста, вам!

– Да. Ну, ублажила! – говорит он мне. – Не ожидал даже, что он встанет.

И тут старый извращенец в жопу кого-нибудь ебать захотел, кричит:

– Кто в жопу даст? Полтинник!

Тут одна девчонка встала раком. Запиздюлил он ей, обкончался – радостный. В общем, удалось кого-то в жопу выебать.

– Вы как, в жопу-то поретесь? – спросила у подружек Мэри.- Все шлюхи должны это уметь, - подытожила она.

– Да, меня как-то хачики в жопу ебли, - призналась Елена.

– И меня один мужик ебал, - сказала Татьяна.

– Ну, вот видите, - сказала Мэри, - шлюхи в жопу вату себе, в общем, вставляют перед тем, как на панель пойти, жопу вазелином мажут.

– А зачем? Для чего это? – раздавались возгласы.

– Как зачем? – рассмеялась Мэри. – Вата – чтобы хуй в говне не запачкался, а то они хуй замарают, потом тебе его еще и сосать дадут. Вот удовольствие! А вазелин – чтобы хуй легко в жопу входил. Вот и все! Ну, вот. Тут, значит, партиец обкончался, сразу сник, успокоился, развалился на кровати, а вскоре и задрых. Так наш выезд и закончился. Что-то подобное и вам предстоит. Главное – будьте раскованны, любезны, не бойтесь унизиться. Тогда к вам деньги рекой потекут.

– Ну, что? Значит, будьте готовы сегодня вечером. Подъезжайте в центральный кабак. Принарядитесь, оденьтесь. Я там буду вас ждать, - закончила свою обработку Мэри.

И радуясь, что теперь она уже сама становится свободной, и что за нее будут трахаться те, кто поглупее, пошла по своим делам. Девчонки же повалили в школу. Звонок на урок давно уже прозвенел, но они уже не беспокоились об этом: впереди их ждала новая, манящая огнями кабака,  взрослая жизнь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2

 

ПЕТРУШКА

 

Глупо заверещав, Руля вскочил со своего матраса, на котором он спал в квартире бабушки. Таким идиотским визгом он оглашал комнату каждое утро.

– Ты что орешь? – возмутилась старуха, – всех соседей поразбудишь, олух царя небесного. Когда же ты будешь серьезным?

– А зачем быть серьезным? – состроив глупую рожу, заявил внук. – Бабушка, давай поревем вместе.

И он, встав на четвереньки, пополз по комнате, издавая истошные звуки.

– Перестань, дурак, – разозлилась старуха, – ты ведь уже здоровый, – бесилась она.

– Я еще маленький, – заявил внук.

– Маленький мальчик с большим хуем, – заметил проснувшийся отец.

Перестав ползать, Рул стал убирать постель одними ногами. Так он тренировался для того, чтобы его ноги были такими же ловкими, как руки. Быстро сложив одеяло, простыню и, зажав подушку коленями, он попрыгал к шкафу, куда и стал это складывать.

– Опять идиотничаешь?! – возмутилась бабуся. – Делай все руками, а не ногами.

С раскладушки поднялся брат Сергей. Он уже стал слишком серьезным: не играл в индейцев, не пукал бабушке в нос. Но серьезность не дала ему ничего хорошего. Став серьезным, он отождествился с социальной программой и вляпался в семью. Уныло он поплелся умываться, тогда как Руля прыгал и играл, как ребенок.

– Никогда не буду серьезным и взрослым, – подумал Руля, – чтоб все эти старые пидорасы не заставили меня становиться такими же, как они. Тупым рабочим быдлом, прилежным семьянином, винтиком общества. Хуй вам всем, обосритесь! – решил он и побежал в школу. По дороге ему встретилась похоронная процессия. Он забежал вперед нее и стал  весело смеяться, вышагивая впереди.

– Эй, пацан, ты что спятил? Не иди вперед похорон, не то первым сдохнешь, – заорал  ему мужик с улицы.

– Вот и хорошо, – закричал Руля. – Смерть – это клево! Умер и все, отмучился, зыка! – радуясь и хохоча, он побежал дальше.

Так поступали скоморохи, смеясь и веселя народ на похоронах. Смех защищал живых от мертвеца, от смерти, которую он собой олицетворял. Смех позволял ко всему относиться несерьезно, растождествленно и не поддаваться злым чарам. Просмеивали скоморохи и попов с их христианской дурью, которую они навязывали русским язычникам. «Вот бы они просмеяли и дуру-мать, тогда совсем хорошо бы всем стало. Но ничего, я теперь это устрою. Ведь я скоморох, пусть смех меня растождествит с моей ложной личностью, посмеюсь над собой», – подумал он и стал корчить глупые рожи, глядя на себя в витрины магазинов.

«Вот кто этот Рулон – петрушка, дурак, ха-ха, я дурак», – смеялся он, направляясь в школу. «Мать говорит: «Будь взрослым, будь серьезным, будь умным», – все это значит быть такой же мышью, такой же овцой, как все вокруг. Хуиньки-заиньки я буду таким, как все вы. Пусть будет серьезным тот, кто дурнее, а я буду растождествляться с той хуевой ролью, которую вы навязываете мне. Будь строителем коммунизма, примерным семьянином, честным гражданином – пошло это все подальше! Я буду котом, дуриком, буду жить так, как это нужно мне, а не дяде в Кремле. Баста! Вот почему скоморохов сажали в ямы, убивали попы и князья, потому что они своим преимуществом разрушали те социальные иллюзии, которые старательно внушали людям попы и цари, чтоб сделать их законопослушным быдлом, закозлить».

– А, накося-выкуси! Со мной не пройдет! – думал Рулон, весело подпрыгивая на ходу в школу. «Дураком меня решили сделать, чтоб кататься на мне – не выйдет!»

Увидев, что урок уже начался, Руля тихонько прокрался к двери аудитории и заглянул в нее. Учило что-то корябало мелом на доске. Рул взял свой дневник себе в зубы, и, не привлекая внимания преподки, встал на карачки и тихо прополз между рядами парт. Но его появление заметили одноклассники и громко заржали, увидев его проказу.

– Что за шум на уроке? – повернуло голову тупое учило, блестя своими маленькими очечками. Смех чуть притих. И когда мел снова застучал по доске, Рул, как ни в чем не бывало, уселся на заднюю парту рядом с Марианной.

– Ну что, учиться пришел? – презрительно бросила она, даже не посмотрев в его сторону.

– Я тут над смертью смеялся, – начал Рулон пересказывать ей все то, что с ним произошло.

– Попы говорят, самоубийство плохо. Таких отпевать нельзя, а вот за Родину, за Сталина гибнуть – это хорошо, – запальчиво шептал Руля. – Я понял, все это бред. Просто они хотят, чтоб рабы царя и компартии просто так не дохли, чтоб они дохли только для них, как Матросов на амбразуре дзота. А я за Брежнева дохнуть не буду, я просто так решил сдохнуть, чтоб мне не мучиться здесь на Земле, вот токмо просветлею, чтоб снова не рождаться и в махапаранирвану откинусь, баста!

– Молодец, придурок, здорово догоняешь, – похвалила его Мэри. – А где твой пионерский галстук?

– Да дома оставил, – ответил Рул, – мне его вчера на сто узлов затянули, еле разрезал.

– Это плохо, что ты без галстука. Эй, Божен, дай-ка свой галстук, – скомандовала она хорошисту, сидящему на передней парте.

– А как же я? – пролепетал он.

– А ты потом на нем удавишься, – успокоила его она, – давай снимай, живо!

Божен нехотя расстался со своим куском кумача.

– Только не рвите, – гундосил он.

– Не бойся, Божа, я его себе как затычку поставлю, а потом тебе поносить дам, – обрадовала его Мэри.

– Вот, на, носи, – повязала она ему галстук, не как у пионеров, а как завязывают галстуки взрослые, туго затянув на шее.

– Ой, душно – задергался Руля.

– Вот она твоя смерть-матушка! – глумилась Мэри, – смерть тебя родила из другого мира, смерть тебя снова отправит в мир иной, родит тебя там. Так что смерть – твоя мама. Понял? – сказала она, туже стягивая галстук.

– Да! – прохрипел Руля.

– Вот так висильничек! – рассмеялась она.

– Зачем только мыши галстуки носють? – спросил Рулон, ослабляя петлю.

– А затем же носят крестик. Так только вот значение галстука давно забыли, – ответила Мэри, – Галстук ведь олицетворяет удавку, чтоб о смерти человек помнил. Вот что масоны  придумали. Но скоро второе пришествие будет. Теперь Христа не на кресте, а на электрическом стуле казнят и люди будут носить уже не кресты, а стульчики на шее, – пошутила она.

Прозвенел звонок, и урок закончился. Пиздоболы вывалили из класса и стали бегать, и орать в коридоре.

– Отдай галстук, – стал клянчить Божен, подойдя в коридоре к Рулону.

– На, возьми свою удавку, – сказал Рул, повязав Божену на шею красную тряпку.

Божен радостно вцепился в кусок ткани.

– Теперь все на месте, и мама не заругает, – радовался он.

Рулон глумливо посмотрел на него и покачал головой: «Вот так нас приучили, чтоб было все на своем месте – рабочий у станка, мать в семейке, сын в школе, мертвец в гробу. Если что-то не так, то мышь испытывает дискомфорт: где же мой станок, где моя семья, дети, где моя могила», – усмехнулся он своим мыслям.

– Эй, Рулон, здорово! – услышал он за спиной и получил увесистый тумак. Его обступили Буля с дружками.

– Я слышал, шо ты у нас Христос, да вот шот у тебя нос не дорос, давай-ка мы тебе его оттянем. Знаешь, у Христов завсегда длинные носы были, – сказал он и, больно сжав пальцами нос Рули, стал оттягивать его вниз, делая ему сливу.

– Ой, не надо, – забавно прогундосил он одним ртом с зажатым носом. Друганы Були гадко расхохотались.

– Христос терпел и нам велел, – спаясничал Буля, продолжая тянуть его за нос.

Рул отстранился от себя и стал наблюдать, что с ним происходит. Волны страха и неудобства разливались в груди. Сигналы боли шли из области зажатого носа. Его голос гнусавил:

– Ой, ой больно, отпусти, – его руки схватили руку Були и пытались оторвать ее от носа, но Буля крепко сжимал пальцы, и ничего не получалось. Глаза слегка заслезились, не от того, что он плакал, а просто влага выступила от зажатого носа. Буля все тянул и тянул, поворачивая ебальник Рула за нос из стороны в сторону и гадко смеялся. Стало немного скучно, и Рул продолжал наблюдать за происходящим в себе от нечего делать.

Внезапно Буля отпустил его нос и отошел в сторону. Не понимая, почему все так быстро кончилось, Рул стал оглядываться вокруг: «Почему же, почему он отпустил? Я уже начал медитацию, смотрел на себя со стороны, а он весь кайф обломал».

Тут он увидел подходившую к нему Марианну. Презрительная усмешка играла на ее лице. Буля с корешами ретировались.

– Ну, что оттянули тебе шнобель? – язвительно спросила она.

– Да вот ты им помешала, а то бы мой паяльник сделали таким же длинным, как у Христа, – пожаловался Руля, потирая свою носопырку.

– Да, каюсь, что помешала такому святому делу, – съязвила Мэри, – теперь на одного Христа будет меньше. Знаешь, нужно им сказать, чобы они оттянули тебе еще мочки ушей, чтобы твои ухи были по плечи, как у Будды, – рассмеялась она. – Пусть сделают тебе на ушах вишню.

Рулон убрал руки от шнобеля - на нем теперь красовалась синяя слива. Увидев это, Мэри расхохоталась.

– Ну и Христос хуев. Прямо как из пивной. Ну и паяльник тебе сделали, как у дятла, теперь удобно будет им в пизду лазить.

– Да, долго тянули, – вздохнул Руля, – я тут уже за собой со стороны стал наблюдать, медитировать, а они убежали, не дают просветлевать, суки, – забесился Рул.

– Ну, умора! – рассмеялась Мэри, – Значит, ты уже выполнил первую заповедь скоморохов.

– Да?! Не знаю, – удивился Рул. – А что, у скоморохов есть заповеди?

– А как же, мой милый, вот первая: будь актером и зрителем самого себя. Жизнь игра, мой милый, и у каждого своя роль. Вот у тебя роль козла. Если бы ты умел занять любую роль, по своему желанию, то ты добился бы всего в своей жизни. Ведь все зависит от роли. Сегодня у тебя уже получилось наблюдать себя. Ты должен играть даже когда тебя убивают? Догоняешь?

– Да, – пролепетал Рул.

– Ты и все другие, Буля, его дружки, преподы, – сказала она, обводя рукой школьный коридор, где бесновалась детвора, – только марионетки в игре жизни. Сталин, Гитлер только фишки. Они не делают историю, ее делает кукловод, – произнесла она, указав рукой наверх. – Все время будь зрителем, как ты был сегодня, чтобы не быть просто фишкой. Всасываешь?

– Да, а какие еще есть заповеди? – заинтересованно спросил Рул.

– Ишь, растащило, – бросила Марианна, презрительно отвернувшись от него. – Заповеди нужно исполнять, а не выслушивать, – произнесла она, и замолчала, больше не желая говорить об этом.

– Я буду исполнять, только скажи, – клянчил Руля.

– Ну, тогда посмейся над собой, как уморно тебя сегодня тянули за нос.

Рул вспомнил всю эту сцену и начал смеяться над собой, представив, как уморно он дергался, когда его тянули за нос.

– Ну, молоток, – заметила Мэри, – теперь ты допер до второй заповеди: смейся над всем, в том числе и над собой. – А знаешь зачем? – спросила она.

– Нет, – сказал Рул.

– Ну, ты и дурак. Сам же сегодня рассказывал для чего, чучело. Все представления людей – ложь, и только смех освобождает тебя от них, от этих цепей лжи. Все скоты: родители, учителя, попы хотят отождествить тебя со своим бредом, навязать его тебе, чтоб управлять тобой, фуфел. Но ты не должен клевать на их удочку. Сам стань горазд на выдумку. И если ты увлечешь ею толпу мышей, то они могут двигать горы, – усмехнулась она.

– Идеи правят миром, – добавил Рул.

– Вот-вот, мой милый, эти выдумки и отличают одну мышь от другой, – так-то все одинаковы: голова, два уха, а на деле один царь, а другой раб. В чем дело? А в том, что в этой голове темяшится, понял? – сказала она, постучав ему по кумполу.

Зазвенел звонок, и детвора стала разбегаться по классам, где из них делали послушных зомби. Сесть прямо, ручки сложить и не шелохнуться. А Рулу не хотелось идти в проклятый класс, и он стал клянчить:

– А есть еще заповеди у скоморохов.

– Есть, мой милый, да не про вашу честь, – пошутила она. – Их нужно  делать, а не запоминать. Что, готов действовать-то? – спросила она

– Всегда готов, – отдал пионерский салют Рул, козырнув правой рукой.

– Ну, что, – сказала Мэри, испытующе окидывая его взглядом, – давай-ка раздевайся, выворачивай свой прикид наизнанку и так заваливай в класс.

– Ну, хорошо, – промямлил недоуменно Рул, начав переодеваться.

– А какую я тут блюду заповедь?

– Третью, мой яхонтовый. Разрушай в себе и других все социальные шаблоны, стереотипы, ярлыки, предрассудки, устои. Помни, это оковы людские, но знай, что мыши готовы убить того, кто хочет отнять у них эти кандалы. Так что будь осторожен и бдителен. Особенно, когда сейчас в класс завалишь, – усмехнулась она, – сечешь?

– Да уж, – кивнул он головой.

– Знай, что всему время и место, мой милый. Иногда даже полезно для тебя будет прикинуться таким как все, если, конечно, это будет выгодно. Ну, а теперь, шуруй в класс, раз уж переоделся, придурок! – рассмеялась она.

Руля попиздонил в вывернутом наизнанку костюме и брюках.

Завалив в класс, он направился к своему месту.

– Стой! – окликнуло его учило, – ты куда в таком виде?! Вон из класса!

– Я учиться хочу, – заклянчил Руля, – можно я посижу здесь немножко.

Класс встретил это заявление диким хохотом, заглушившим отчаянный крик учила.

– Тихо! Молчите, не срывайте урок! – бесилась преподка, - А ты, Рулонов, немедленно покинь аудиторию. И в таком виде больше не являйся!

– Я уроки выучил, я хочу учиться, – продолжал клянчить он.

– Не срывай урок, убирайся из класса, – продолжила орать старая маразматичка, выталкивая прочь Рулона. Выпершись из аудитории, он вновь подошел к Мэри.

– Не дают учиться, – сказал он, тяжело вздохнув, – какая разница, как я одет, если я хочу учиться, почему мне не дают?

– Теперь ты осознал еще одну заповедь, – иронично произнесла Мэри, – теперь я расскажу тебе следующую. Каждый скоморох должен найти свою ватагу, свой клан, ибо так легче выжить и достичь освобождения. Каждое дерево может расти только в своей среде, сечешь?

– И где же мне искать свою ватагу? – недоуменно спросил Рул.

– Ну, хоть в этой школе, – заявила Мэри, – пойдем, вызовем еще одного шута горохового, так уже вас будет двое придурков, ты и Санчо.

– Тогда нам придется ждать конца урока, а то сам-то он с урока не уйдет, – сказал Рул.

– А ты сделай так, чтоб его отпустили, - предложила Мэри, ты же скоморох, а скоморох все может, - голь на выдумки хитра.

– Что же делать? – задумался Рулон, почесав в затылке.

Заметив это, Мэри лукаво спросила:

–         Рул, а почему дураки чешут затылок, а умные трут лоб?

Они весело рассмеялись.

– Эврика! – заорал Рулон. Его осенила идея.

– Я прикинусь дежурным и вызову его к директору. Скажу, что там что-то с его отцом.

– Да, неплохо кумекаешь, – одобрила его Мэри.

– Только где бы красную повязку раздобыть, чтоб на дежурного быть похожим. Эх, жаль, нет галстука.

– Как повяжешь галстук, береги его, он ведь с нашим знаменем цвета одного, – намекнула Мэри.

– А, точно, пойду-ка в красный уголок, от знамени клок оторву, – решил он.

Так он и сделал. И, намотав на вывернутый уже на нужную сторону китель кусок красной тряпки, поперся в класс Санчо.

– Постой, что-то ты слишком радостный, так тебе еще не поверят, сострой протокольный ебальник, – подсказала Мэри, – скоморох должен уметь разыгрывать и серьезность, и отождествленность. Давай-ка следи за моим пальцем и будь отождествлен.

Она стала водить пальцем около рожи Рулона из стороны в сторону, и он бессмысленно поворачивал глаза и ебальник вслед за его движением. Затем она подвела палец ближе и коснулась им его шнобеля. Рулон смотрел на свой нос, уморно сведя глаза в кучу. Мэри весело рассмеялась, затем она скрючила палец, и Рулон вслед за этим сморщил свой нос. Потом она стала заигрывать с ним пальцем, как с котом. И Рул открыл пасть, норовя схватить его зубами. Мэри весело расхохоталась.

– Молодец, долбодятел, палец тебе в рот не клади, откусишь. Вот так, нарочно утрируя отождествленность, ты научишься владеть ею. Так нарочито вызывая разные чувства и состояния: гнев, страх, ревность, можно овладеть ими, чтоб не они управляли тобой, а ты. Ну, а теперь шуруй к Санчо.

Рул вызвал Санчо, и они вдвоем подвалили к стоящей у окна в коридоре своей наставнице.

– Ну что, ебло протокольное, вышло?

– Вышло, – кивнул Рул.

– А ты что, дурак, знаешь, зачем тебя мы вызвали?

– Нет, – недоуменно ответил ей Санчо.

– Видишь, Руле нос оттянули, теперь и тебе оттягивать будем, – пошутила она, – давайте отгадывайте загадку. Между ног болтается, на «х» называется, – засмеялась Мэри.

– Хуй, – сказал Рул.

– Хвост, – ответил Санчо.

– Эх, вы, лохи! Хобот! – ответила Мэри. – Теперь из ваших шнобелей мы сделаем хобот!

– А зачем? – глупо спросил Санчо.

– Чтоб пизды бабам чесать, понял?

– Да, – промямлил он.

– Дурак ты, братец, – бросила она.

– Так точно, ваше благородие, – ответил уже надроченный Санчо.

– Это уже другой разговор.

– Ну, теперь похиляем ко мне на хату, – скомандовала Мэри, – будем проходить еще одну заповедь.

– А какую? – спросил Рул, спускаясь за ней по лестнице.

– Ешь, пей, веселись, живи одним днем, ведь радость – единственное оправдание существованию на земле. Жить в труде, и в горе бессмысленно. Будь счастлив сегодня, -неизвестно, что будет завтра. Может, вас двоих отправят на малолетку, к примеру. Злые мыши заманивают вас, простофиль, «светлым» завтра. Говорили тебе, Руля, что отдохнешь на пенсии? – спросила она.

– Да, – подтвердил он.

– А тебе, Санчо, что отдохнешь при коммунизме?

– Говорили, – вздохнул он.

– А христианам обещают рай. Тут я смотрела телек, там один мусульманин хотел что-то взорвать. Его спросили: «Зачем ты это делаешь?» – Он ответил: «Мне Мулла обещал, что на небе, в раю, Архангел Гавриил мне за это выдаст 5 тысяч долларов и 16 девушек».

– Ха-ха, – засмеялся Рулон, – ну и раек.

– Все это западня и большая жопа, – заявила Мэри. – Счастье где-то в будущем. Если ты не умеешь быть счастливым сегодня, то будешь ли счастлив завтра? – сказала Мэри, подходя к своей хавире.

Завалив в конуру, Санчо и Рул бросились помогать раздеваться хозяйке.

– Иди, готовь, хавало! – бросила она Санчо,  что он сразу и направился делать.

– А ты иди, будешь массировать мне ноги, – приказала она Рулу.

Уютно усевшись в кресло, она стала обзванивать своих подружек и дурачье, богатых простофиль, собирая их на очередной симпозиум на даче. Рулон, сев на колени на пол, рядом с ней, мял ее ножки, изредка украдкой целуя их под снисходительные взгляды хозяйки.

– Ну что, Эмма, повеселимся сегодня на дачке? – говорила она в трубку одной из подружек, – и песик мой тоже там будет, – добавила она, подмигнув Руле.

Он громко залаял в ответ.

– Слышишь, как он стремится вылизать твою лохань? – рассмеялась Мэри.

– Ну что, пижон, – обратилась она к новому оппоненту, – башлей-то собрал для меня? – ласково пропела она, – ну, молодец, смышленый ты шкет. Давай, тогда, подгоняй тачку к моей хавире. До встречи. Целую, – чмокнула она его в трубку.

Закончив обзвон, она сладко вытянулась в кресле.

– Ну что, Рул? Ты раб, презренный раб, – заявила она, – но есть в тебе и другая сторона, есть в тебе и царь, царь – это твой вечный Дух, а раб – твоя ложная личность, которая смертна. Сколько у тебя было этих личин в твоих прежних жизнях, да сколько, не дай Бог, будет.

– Не дай Бог, – испуганно повторил Рул, сплюнув через левое плечо.

– Да, вот именно, не дай Бог, – продолжила она, – и для того, чтоб этого не было, ты должен знать, где твой царь, а где раб. Сейчас твой раб прикинулся царем. Ты еще не понимаешь, что Рулон – это только раб, а не царь. Но этот Рулон полностью захватил власть, а царь Состис еще не узнан тобой и обитает как раб в своем царстве.

– Как это? – спросил Рул.

– А так! Что, хуй-то уже у тебя встал? – поинтересовалась она, пощупав своей ножкой его промежность.

– Да уж, встал, – виновато ответил он.

– А мы тут о высших материях говорим, – лукаво улыбнулась она, – вот видишь, как ты сейчас сконфузился. Сконфузилась твоя личность. Давай, усиль сконфуженность, утрируй ее, сыграй.

Рул еще больше вжал голову в плечи, оттопырил нижнюю челюсть и виновато посмотрел на наставницу.

– Вот теперь видишь свою личину. А тот, кто наблюдает за ней – это царь. Но пока ты отождествлен, ты не чувствуешь себя раздельно. Все в тебе в слипке – и раб, и царь. Ну, ты давай продолжай массировать, чего завис, да и хуй твой стал падать, о чем думаешь. Тебе же сегодня много баб кадрить предстоит, а хуй уже скукожился, нехорошо!

Рул озабоченно посмотрел на штаны, разыгрывая обеспокоенность, и яростней принялся массировать хозяйку, трясь мошней о ее ножку.

– Вот так уже лучше, паяц, давай всегда нарочито играй, так это поможет разделить тебе царя и раба. Твой раб не только раб, но и дурак, безумец, потому что у него своего умишко нету. Как мамка с папкой тебе задали все твои роли, свои дурацкие установки, так ты их и всю жизнь играешь, но теперь этому может настать конец. И сегодня мы сделаем представление этим лохам, которое делали древние скоморохи.

Санчо принес чай и закуску, поставил все это на подносе на столик возле Мэри, и быстро расставил на нем все приборы.

–  Теперь, Санчо, встречай всех придурков, пусть ждут в соседней комнате, когда я соблаговолю к ним явиться, – надменно сказала она.

Санчо исполнительно удалился.

– Итак, – продолжила она разговор с Рулоном, – вернемся к нашим баранам, поскольку царя у нас нет, а есть царица. Ты сегодня обрядишься мною и выйдешь приставать ко всем моим ухажерам, как будто ты – это я.

– Вот потеха будет, – рассмеялся Рулон.

– Да уж, веселье подлинное, – подтвердила хозяйка, так и поступали в древних мистериях-сатурналиях, когда шут короля на время праздника становился потешным царем, царем – горохом, а настоящий царь в рабском обличье бродил вокруг, никем не узнанный. В конце этого карнавала шута разоблачали и ритуально, а иногда и по-настоящему, убивали, а на трон садили настоящего царя. Так и твоя ложная личность, твой Рулон, который теперь царствует, должен умереть, уступив место бессмертному своему двойнику – царю Состису.

– А мне самому себя как называть, Рулоном или Состисом? – спросил юный скоморох.

– Состис – твое сокровенное имя, имя твоего царя. И когда ты чувствуешь себя царем, называй себя Состис, а когда рабом, то позорной кликухой своей – Рулоном, сечешь?

Собравшись, вся честная компания покатила на дачу к Мэри. По дороге они подробней обговорили план своего представления. Притаранившись на дачу, самки и чуханы расселись за столом в гостиной. Санчо подавал жрачку, а Эдик копошился, растапливая камин. Остальные сидели, пиздели и травили анекдоты.

Марианна поверх своего наряда надела костюмчик Рулона, подобрала волосы, повязав их вместо платка пионерским галстуком, а Руля вырядился в колготки, юбку, блузку и надел на свой кочан парик Марианны. Она слегка навела ему макияж, и в таком виде он завалил в залу, держась и проявляясь, подражая Мэри.

– Ну, что, фуфлагоны, башли-то притащили? Давайте-ка выкладывайте их живее. Кто больше приволок, с тем я и трахнусь, – толкнул он речь, подражая голосу хозяйки.

Чуханы уселись с открытыми от удивления ртами, так как не могли узнать в тупой харе Рулона Марианну, и в то же время он вел себя похоже на нее. В это время хозяйка незаметно зашла и села в уголок, пока все были отвлечены сценой.

– Ну, что зачуханцы, – продолжил Рул, – не слышите, что ли? Что рты пораззявили? Давай-ка бабло из карманов вываливай. – Рулон встал в позу посреди комнаты, поставил руки в боки и стал надменно взирать на копошащихся за столом чуханов.

Они переглянулись, и только теперь сообразив в чем дело, расхохотались.

Рул чувствовал себя неестественно в роли хозяйки и легко мог отделить себя от нее. Он наблюдал, как личность корежится от новой роли, как ему не хватает силы и гибкости, чтоб хорошо ее сыграть.

– Что заржали, тупые хамы, разве вы не видите, кто я? – бесился Рул.

– Видим, видим, – заявил Валерий, – ты же Рулон.

– Нет, я не Рулон, я Марианна, – заявил он, – а Рулон вон он, сидит в углу, – сказал Рул, указав на переодетую Марианну.

Все повернулись туда и, увидев ее в таком виде, еще больше заржали.

– Ах, ты, самозванец, – взбесилась Лера, и набросилась вместе с другими самками на Рулона,  тузя его и срывая с него одежду. В миг они его раздраконили и голого бросили на пол. Мэри вышла к нему и стала танцевать стриптиз, сбрасывая одежду Рулона. Она сняла костюмчик Рулона, открыв свой элегантный эротический наряд, подчеркивающий ее прелестную фигуру. Рул торопливо схватил галстук и повязал его себе на хуй, пытаясь спрятать под этой красной тряпкой свою мошню. Веселью не было предела. Чуханы хохотали, дрыгали ногами, Эдик даже свалился на бок от хохота. Также торопливо Рул надел свой пиджачок, как юбку, завязав в узел рукава на пузе, а штаны натянул себе на руки. Мэри сбросила его рубашки и плавки, обнажив на своей промежности большой резиновый фаллос, прицепленный на ремнях к его поясу.

– Ну, что, Руля, кого ебать-то будем, тебя или их? – спросила она, указав на чуханов.

– Их, их, – закричал он, отползая от нее подальше. Роль шута ему удавалась получше, тут он проявлялся естественней, зато уже хуже чувствовалась грань между ролью и им самим. Между личностью и свидетелем, духом.

– Ну, что, дурачье, кто трахаться со мной хочет? Подходи, бери на клык или очко подставляй, – заявила хозяйка. Трахаться видно всем расхотелось и смельчаков не нашлось.

– Ну, то-то же, тогда не приставайте больше ко мне с этим делом, – заявила она и, сняв пристяжной лингам, бросила его Руле.

Он сразу же схватил его и начал грызть, как кость, подражая собаке. Мэри прошла и села за стол. Рул, еще немного позабавлявшись с резиновой писькой, тоже залез на стул и сел на нем на корточки, как птица на жердочке и стал хавать.

– Ну, что, Руля, трансвеститом стал? – спросил его Жора.

– Не знаю – не сосал, пососешь – узнаешь, – ответил  Рул.

– Я этого не переживу! – сказала Эмма и, схватив со стола здоровый нож, вонзила его в свою здоровенную грудь, которая со звоном лопнула. Все весело забалдели, видя, что грудь ее была надувная.

Рул стал замечать, что чем больше он погружался в привычную роль, тем более он переставал замечать, где царь и где раб. Хотя его обычное взаимодействие с людьми было не чем иным, как социальной ролью Рулона, но он настолько сжился с ней, что стал терять себя и плохо различал где он, а где его роль.

– Да, Руля, – сказала Мэри, – если б ты продолжил думать, что ты это я, и в таком виде пошел бы домой и в школу, то тебя прям бы в этом парике отправили в дурдом, а так ты играешь роль школьного двоечника, и это ни у кого возмущения не вызывает. Хотя ты и в этой роли полный кандидат в дурдом, – пошутила хозяйка.

Все забалдели.

Рул подумал, что каждый актер играет разные роли, и если бы он, сыграв роль Наполеона, продолжил думать, что он – Наполеон и так бы вел себя, его бы посадили в дурдом. Но то, что он в жизни играет навязанную ему роль Васи Писькина – такой же идиотизм. Ведь Наполеон и Вася Писькин – только роли, а сам человек – просто существо, которое может примерять на себя любую личину Васи Писькина, Вани Батарейкина, Наполеона и Ленина, но это только роли.

– Сейчас я играл Марианну – это была роль, но и то, что я сейчас Рулон – тоже роль. Это не я сам, а социальный штамп, навязанный мне людьми. Я должен отделиться от ролей: Рулона в школе, сына-дурака дома, ебанутого внука у бабушки и стать просто существом, стать собой.

Отвлекшись от шутовства Рулона, кодла стала жрать, травить анекдоты, веселиться. Тут Рул решил, что нужно пробуждать  себя и  других от этой спячки. Он упал на пол на спину, закинул ноги за голову, оголил свою письку и стал стараться запихнуть ее себе в рот.

Саня и Гога, заметив такое, дико захохотали и забесились.

– Что ты делаешь? – спросила его хозяйка.

– Я хочу выебать себя в рот, – заверещал Рул.

Веселью не было предела.

– Но, зачем? – спросила его Мэри, когда хохот чуть угомонился.

– Я слышал, что Бог Ра выебал себя в рот и породил этот мир, – ответил он, – я смотрю, могу ли я это же самое сделать.

– А откуда он мир-то рожал, из жопы, что ли? – засмеялся Эдик.

– То-то и видно, мирок-то каков, – сказала Лера.

– Немедленно перестань это делать, – прикрикнула на него Марианна. Нам уже одного такого мира достаточно.

Рул перекувыркнулся и сел.

– А как должен ебаться скоморох? – спросил он.

Все весело заржали.

– Еби дырку в заборе, – предложила Неля.

– Хоть дерево, хоть в рот себя еби, – пояснила Марианна, – главное не кончай. Чтоб не породить ни хуев мир, ни выпиздышей, ни поганой семьи.

– Да, это верно, правильно, – раздались возгласы.

– Все это опустошает. Не обкрадывай себя, – продолжила хозяйка.

– Оргазм и дети – это западня природы, чтоб заставить себя батрачить на нее. Перехитри ее и наслаждайся сексом, не заводя семьи. Ибо это оковы.

– А вот я живу с родителями, – спросил туповатый Гога, – что, мне из семьи уходить?

– Да куда уж тебе, простофиля, – махнула рукой Мэри, – далеко ты не уйдешь. Пока не стал человеком, сиди у кого-нибудь на шее, хотя бы у родичей. Главное, не впитывай их говно в свою репу.

– Да, точно, пусть на меня попашут.

– Пусть работает, кто дурнее! – раздались возгласы.

Еще немного погудев, Мэри положила конец балагану, заявив:

– Ну, что, насладились моим присутствием? Теперь пойдем трахаться по каютам. – Лягте на свои койки, повернитесь на левый бок, вообразите меня и будете передергивать в унисон с дыханием, а ночью я явлюсь к вам в сновидении. Так что, гуд бай, – сказала она, помахав ручкой всем зачуханцам, и удалилась к себе, сопровождаемая шестью самками и плетущимся сзади них Рулоном.

Зайдя в свою спальню с роскошной кроватью, на которой валялись шкуры леопарда, она  плюхнулась на нее, грациозно развалившись, и призывно посмотрела на Рулю.

– Ну, что, скоморох, будешь верен заповедям? – спросила она, облизывая языком губы.

– Буду, только я не все их знаю – ответил он.

– Не все! – сексуально расхохоталась она. – Ну что ж, я расскажу тебе еще одну заповедь. Будь бродягой, легко расходись и сходись с людьми и вещами, помня, что они не постоянны. Постоянно скитайся и ни к чему не привязывайся, не будь собственником и жадиной, ведь вцепившись в гнилую кость, ты упустишь весь мир.

– А где я должен скитаться? – спросил Руля.

Все весело захихикали.

– Сегодня, поскольку уже темно и особо идти некуда, ты будешь скитаться по женским пиздам и ни к одной не привязываться. Ты должен научиться быть просто в потоке существования, плыть по течению, оставаясь бдительным, ты просто свидетель, а не деятель. И делать все будем мы, ты ж просто наблюдай, как все происходит.

– Ну, это проще простого, – обрадовался Руля.

– Э, не спеши! Это не так просто - быть свидетелем и плыть по течению, не вмешиваясь в ход вещей, – ласково пропела Мэри.

– Иди, ложись на кровать, и просто лежи и наблюдай за всем происходящим, не отождествляясь, и не вмешиваясь. Все дальше уходи вглубь своего существа.

Рул подошел и лег на спину на шкуру дикой кошки. Расслабился и закрыл глаза, стараясь быть только свидетелем, отдаваясь тому, что будет происходить, и в то же время наблюдая за всем со стороны. Самки стали раздевать и ласкать его своими нежными телами, трясь об него своими грудками, лицом, лижа его языками и лаская своими нежными ручками. Тонкие волосы песчаными струйками рассыпались по его телу. Их ласки стали возбуждать его, он чувствовал, как сексуальная энергия начала вибрировать в его теле, дыхание участилось. Член стал наливаться горячей кровью и, наконец, заторчал. Самки нежно облизывали, щекоча языками головку. Их ласки становились более страстными и интенсивными. Они сами начали стонать, томно вздыхая. Ему хотелось начать их ласкать и ебать, но он не давал себе действовать, а просто отдавался возникающим в нем волнующим ощущениям. Наконец, страсть самок стала переходить в агрессию. Они начали рычать, кусать и царапать его все сильней и сильней. Рул уже еле сдерживался, чтобы не закричать от боли и не начать обороняться. Быть безмолвным свидетелем стало невыносимо трудно и, наконец, он занялся неистовым воплем и стал вырываться. Самки перестали его терзать и стали спокойно и хищно рассматривать его недовольную рожу.

– Ну что, не так-то просто плыть по течению, – заметила Мэри, – особенно на перекатах, не правда ли? – издевалась она.

– Да, это оказалось непросто. Я даже не предполагал, как нас может нести по течению жизни.

– Да, пока ты этому не научишься, тебе будет трудно вырваться из круговорота своих оценок и реакций. Теперь зато ты видишь, что тебя делает зависимым от самого себя, от необходимости барахтаться в этом потоке.

– Ну, давай, ложись снова, – сказала Мэри.

Рул осторожно, со страхом опустился на спину.

– Что, сдрейфил? Не проецируй прошлое в будущее. Ведь ты не можешь знать, что будет. Просто будь здесь и сейчас, в данном моменте и наблюдай. Ну, что, твоя писька совсем сдулась? – рассмеялась хозяйка, – нужно ее воскресить.

Самки подсели поближе к Рулону и стали его нежно поглаживать, расслабляя его тело, легко массируя его своими ручками. Рул опять ощутил прилив сексуальной энергии. Прикосновения самок заводили его. Они стали ласкать его своими телами и облизывать языками его член и другие чувствительные зоны в области пупка, шеи, глаз, ушей. Эрос завибрировал в его жилах и хер начал набухать.

– Ну, что, воскресаем? – пошутила Мэри. А знаешь ты, что хер у тебя не один, у тебя семь хуев? В каждой чакре по хую, и не только по хую, но там в каждой из них есть еще и пизда. И пиздой ты все воспринимаешь, а хуем реагируешь.

– Мужик смотрит в телескоп, наблюдая за звездой, – заявила Неля, – ну, а баба мир огромный познает своей пиздой.

Все весело рассмеялись. Новая информация, образы, голоса и смех стали вновь вовлекать Рулона в отождествления и действия, но теперь уже на уровне эмоций, мыслей.

– Не увлекайся, – сказала Мэри, ткнув его пальцем в лоб. - Просто наблюдай за чакрами и смотри, как в каждой из них будет действовать хуй и пизда.

– Хуй, пизда играли в поезда, – пошутила Эмма.

Все весело заржали.

– Хуй споткнулся – в пизду воткнулся, – засмеялась Лера.

Опять голоса, образы, мысли и смех обрушились на рассудок Рулона и ум начал реагировать.

– Наблюдай, – уже жестче сказала Мэри, ударив его кулаком по лбу.

Рул отстранился и возобновил наблюдения, плывя по речке ощущений. Самки стали ласкать его. Одна из них оседлала его и стала насаживаться на его фаллос. Наконец, он полностью вошел в нее, и она сладко застонала. Она стала делать легкие движения, покачиваясь на его лингаме. Другие продолжали ласкать его языками и своими телами. Когда Рул стал перевозбуждаться, самка замерла и, немного еще просидев на лингаме, уступила место другой. Рул стал чувствовать все свои семь чакр. Во время купэлы эти ощущения стали наиболее интенсивными. Каждая чакра представлялась ему воронкой йони, внутри которой конвульсировал лингам. Самки сладостно стонали, лаская его, и по очереди совокупляясь с ним. Каждая из них активизировала одну из его чакр, начиная с муладхары. Наконец, его оседлала Марианна и со страстным упоением загарцевала на его лингаме, издавая стоны. Она олицетворяла Сахасрару. Яркая вспышка света озарила его сознание, и он увидел все свои тонкие тела со стороны, состоящие из серебристо-дымчатой облачной материи, внутри которой проходили разноцветные энергоканалы и сияли семь чакр, переливаясь своими лепестками. Внутри каждой из них был треугольник, направленный вершиной вниз. Это были йони чакры, ее воспринимающий орган. Внутри йони головкой вверх находился лингам, излучающий из себя энергию и активность, это была действующая его сторона. Внезапно чакры вспыхнули словно семь солнц. Их сияние слилось в одно и образовало яйцевидную ауру, переливающуюся всеми цветами радуги и выбрасывающую вокруг себя протуберанцы света. Внезапно ему стало не хватать воздуха. Видение исчезло, и он ощутил на своей шее сдавливающие ее руки. Он открыл глаза и увидел хищную улыбку душащей его Марианны.

– Ой, не надо, – захрипел он и, схватив ее руки, стал выворачиваться, кое-как ему удалось перевернуться на живот и высвободиться от ее объятий.

– Ну, куда же ты, милый, – ласково пропела Мэри, – знаешь, как приятно кончать, когда тебя душат, сразу выходишь в астрал.

Самки весело забалдели. Мэри встала и стала приводить себя в порядок. Рул сел на край постели, не зная, что делать дальше.

– Да, дорогой, ты не только стал мастером недеяния, но и мастером спонтанного действия, – пошутила она.

– Когда же это? – поинтересовался Рул.

– Когда вырвался из моих объятий, милый.

– Я просто задыхался, – признался он.

– Конечно, – соглашалась она, – однако ты не думал, а действовал спонтанно.

Скоморох учится действовать спонтанно. Часто нерационально, нелогично и даже опасно, но именно такое иррациональное действие часто является единственной возможностью добиться желаемого. Знаешь, у Петра Первого был шут по фамилии Балакирев; дак вот он был мастером иррационального действия. Как-то государь очень разгневался на Балакирева и запретил ему являться к себе. Шут повиновался и долгое время не показывался царю на глаза. Но вдруг разнесся слух, что Балакирев умер. Государь послал узнать, чтобы удостовериться, правда ли это. Посланный, вернувшись от шута, доложил царю, что действительно видел Балакирева, лежащего на столе, и его жену в слезах. Петр крайне огорчился этим известием и сказал: «Жаль Балакирева, он меня любил и был мне всегда верен, надо помочь его жене». Государь тотчас послал за женой Балакирева, и та явилась в глубоком трауре и в огромных фижмах. Петр Великий поговорил с нею и затем сказал: «Ах, дорого бы я заплатил тому, кто бы воскресил моего Балакирева». – «А сколько бы ты заплатил?» – сказал кто-то замогильным голосом. – «Что это значит? – воскликнул государь, – «Неужели ты жив, мошенник?» – «Нет, умер!» – «А, да ты здесь, плут, вылезай скорей!» – «Не вылезу!» – «Вылезай, я приказываю!» – «Жена, ступай домой!» – «Постой, постой, Балакирев, даю тебе сто рублей».

Тогда Балакирев выставил из-под фижмы голову. Заметив это, Петр смягчился и сказал:

«Обещаю тебе, Балакирев, прощение, вылезай». Балакирев выставился по грудь. «Возвращаю тебе все мои прежние милости».

Тогда Балакирев показался по пояс. «Обещаю твоей жене штофную юбку». Балакирев выскочил, пал к ногам государя и сказал:

«Сто рубликов возьми себе, Алексеич, за то, что ты воскресил меня, дурака, а остальное отдай».

Вот так помогает человеку скоморошество. Да, я даже никогда и не думала. Скажем, чтобы рассмешить кого-то, нужно сделать что-то абсурдное, иначе это не получится. И не только смех, но и все эмоции иррациональны, – сказала она, прихорашиваясь перед зеркалом. – А вот послушай еще одну историю про этого же шута.

В другой раз, государь разгневался на Тараса Плещеева и приказал своему ординарцу на другой же день представить Тараса Плещеева во дворец, тотчас после обедни. Балакирев случайно слышал это приказание, а так как шут был в самых дружеских сношениях с Плещеевым, то и захотел его спасти от гнева царя. Балакирев тотчас же отправился к Дивьеру, который был обер-полицмейстером и сказал ему, что царю угодно собрать к выходу из церкви полтораста плешивых. Конечно, Дивьеру такое приказание показалось несколько странным, но он должен был его исполнить. Но как Дивьер ни хлопотал, никак не мог собрать более девяносто двух плешивых. На следующий день выстроил девяносто два человека плешивых у церкви, в которой государь был при обедне и приказал им, как только государь выйдет, так тотчас снять шапки. Весьма понятно, что плешивые в точности исполнили приказание Балакирева.

Государь вышел из церкви и, взглянув на выстроившиеся ряды плешивых, спросил:

«Что это значит?» Балакирев, как и всегда, если задумывал какую-нибудь шутку, непременно вертелся около государя и на вопрос царя ответил: «Ты, Алексеич, сам приказал представить тебе полтораста плешивых, а их нашлось только девяносто два. Вот они».

Тут государь вспомнил, что приказал представить ему Тараса Плещеева и очень много смеялся такой ловкой выдумке шута. Конечно, Плещеев благодаря Балакиреву избавился от царского гнева. Вообще же Балакирев, благодаря своей находчивости, избавил очень многих от наказаний, потому что умел так ловко обставить дело, что государь смеялся от души его выдумкам и дело всегда кончалось тем, что Петр прощал виновного и сменял гнев на милость.

– Откуда ты знаешь, такие истории, – спросил Рулон, поражаясь необычным действиям шута.

– Это, мой милый, я взяла из старых книг о шутах. В них много примеров такого же рода. Только вот люди, читая эти книги, принимают все это просто за анекдот, не пытаясь овладеть сами этим искусством. Тебе же нужно не только слышать, но и научиться это делать, мой милый. Но шутовство, иррациональное действие, отнюдь не безобидная шалость, – сказала Мэри, готовясь вместе с самками ко сну, – и если ты не будешь чувствовать, что ты делаешь, то можешь и умереть. Вот тебе еще одна история.

Мэри выключила свет. В комнате воцарился полумрак, разгоняемый светом луны, льющимся через большое окно в небе. Зажглись звезды. Самки легли на кровать. Оставив Рулону место на шкуре на полу, куда он и лег и еще долго глядел на мерцающий звездный свет, размышляя о пути скомороха. Звезды сияли: одна красным, другая зеленым, третья голубым пламенем, маня его в свою необозримую высь. Медленно, стараясь сохранять осознанность, он стал погружаться в белое марево сна. Вот уже закружились перед внутренним взором обрывки картин сновидения, вот и переход. Он погрузился в тонкую причудливую реальность сновидения. Внезапно ему явился образ Мэри. Она сидела на большом валуне, стоящем в озере. Мгновение, и он сел рядом с ней.

– Помни, что ты во сне, – сказала она ему.

– Я знаю, – ответил он.

– Никогда не путай сон и реальность, мечту и явь обыденности, – наставляла его она.

– Скажи, какие еще есть заповеди, – спросил ее он.

– Кто много знает, тот мало живет, – отпарировала она.

– Вот и хорошо, – скорей бы уж умереть и перейти в мир грез, – ответил он.

– Молодец, свинья, – похвалила она его, – знаешь, остальные заповеди ты должен написать сам, ведь истина беспредельна и не может быть ее полного выражения ни в каких заповедях. Вот, что говорят скоморохи, – сказала она и растворилась в воздухе.

Рул еще долго сидел на валуне, глядя в гладь озера и не находя там своего отражения. К нему все больше приходило знание, что он ничего не знает, и что никогда ничего невозможно узнать до конца.

 

 

Глава 3

 

ТАРАКАНЬЕ САМАДХИ

 

Проснувшись, как всегда, с восходом солнца, Мэри посмотрела на часы и мысленно выругалась:

– Ни хрена себе, проспала целых четыре часа. Если я так долго буду спать, то стану безвольной, ленивой свиньей.

Она быстро встала с дивана, откинув в сторону манто из соболя, которым она прикрывала себя. Подойдя к открытому окну, из которого валил морозный пар, она слегка прикрыла его. Она любила спать на свежем воздухе и всегда спала с открытым окном. Было так холодно, что сок в фужере заледенел. Она приоткрыла дверь в соседнюю комнату. В ней стоял тяжелый спертый воздух: пахло куревом и шампанским. На широкой кровати в безобразной позе храпел директор центрального магазина.

– Вот она, свинья, – подумала Мэри, окидывая его брезгливым взглядом. – Хоть и директор, а все равно свинья!

Ниже директоров Марианна никогда не опускалась, и иногда проводила с ними время. На столе валялась куча денег и подарков, которые вчера в пьяном угаре преподносил ей пьяный хахаль. Тут же стояли бутылки с импортным бухлом, которым опаивала начальника Марианна, заботливо подсыпая в него снотворное, чтоб пьяная харя не лезла трахаться и она бы спокойно дрыхла ночью.

Тут же были и бутылки с соком, который пила Марианна.

Став перед зеркалом, она стала приводить себя в порядок, расчесывая свои пышные черные волосы и поправляя слегка расплывшуюся за ночь косметику.

Любуясь своей шикарной внешностью, Марианна представила, как она будет стариться и превратится в седую страшную старуху. Эти мысли будоражили ее своей трагичностью и неотвратимостью. Ее глаза безжалостно блеснули, и она злобно расхохоталась в ответ своим мыслям.

– Жизнь – это не мед, это мясорубка, – подумала она. – Поэтому не стоит обольщаться собой и миром. Нужно жить сейчас тем, что есть. Жить ярко и насыщенно, жить сильно, чтоб не было потом мучительно больно за прожитые в семейном болоте и протраченные на заводе или свиноферме годы жизни. Чтобы, придя к старости, ты стала такой мудрой и сильной, что могла бы достойно умереть без сетований и сожалений по поводу бессмысленно прожитой жизни, потраченной на разных бомжей, детей, свиней и строительство коммунизма.

Приведя себя в порядок, Мэри бросила презрительный взгляд на дрыхнувшую свинью.

– Ну, что. Нужно красиво попрощаться, – подумала она и пошла на кухню.

Сварганив красивый поднос с вином для опохмелки, фруктами и чашечкой кофе, она оставила все это на столе и, войдя в комнату, прилегла на постель рядом с храпевшим директором. Поглаживая его лысоватую тыкву, она подумала, что ему нужно просто, чтоб ему подольстили, похвалили немножко, сказали, какой он хороший, как с ним было здорово ночью, хотя ничего и не было, а если бы и было, то было бы отвратительно. Ведь многие люди живут и всю жизнь батрачат ради похвалы, доски почета, значка героя. Свиньи ебучие! Лучше б искали хулы, чтоб пореальней смотреть на себя и жизнь. Дурачье!

– Проснись, дорогой, – ласково пропела Марианна, поглаживая директорскую плешь.

Храп прекратился, и лысый очумело вытаращился, с трудом соображая, где он и что происходит. Наконец он пришел в себя и, взглянув на Марианну, стал врубаться, в чем же дело.

– А я тебе кофе приготовила, милый, – пропела плутовка, чмокнув пропитую харю и, выйдя на кухню, взяла заготовленный поднос и вплыла с ним в комнату, как восточная гейша.

– Возьми рюмочку, опохмелись, родной. А как мне хорошо было с тобой ночью! – заявила Мэри, в восторге закрывая глаза. – Такого мужчины, как ты, я еще не знала, – нахваливала она плешивого.

Тот самодовольно улыбнулся, несколько морщась от болевшей с похмелья репы.

– Вот, заешь виноградиком, милый. Я тебе еще кофе с шоколадкой принесла. Все беспокоюсь, чтоб тебе было хорошо, мой драгоценный, – ласково говорила Мэри, смотря на него влюбленными глазами.

Директор стал очухиваться и, уже сидя на постели, потягивал кофеек, весь окруженный вниманием и заботой Марианны.  «Ну, и нужно  немножко  раздразнить его ревность, чтоб больше ценил, чтоб понял, что он не один на свете, – подумала Мэри, исподволь высокомерно взглянув на лысую рожу. – Пусть не считает, что я в его кармане, поймет, что он еще мало раскошелился на меня».

– Ах, дорогой, ты скажешь своему шоферу, чтоб он подвез меня?

– Да, конечно, – пробубнил директор.

– Когда же я буду ездить на своей тачке? – мечтательно произнесла Марианна. – Тут начальник ОБХСС ко мне набивался в ухажеры. Тачку обещает, – сказала она, внимательно наблюдая за реакцией плешивой рожи.

Услышав это, он поперхнулся и закашлялся.

– Ой, дорогой, вот сок, запей, – заботливо произнесла Марианна, подавая ему фужер. – Ты у меня самый лучший, – сказала она с умильной улыбкой, чмокнув толстую ряшку. – Ну, мне пора, дорогой, – пропела на прощание Мэри.

– О, куда же ты? – удивился директор.

– В школу! – состроив из себя пай‑девочку, сказала она. – Мне же еще только шестнадцать.

– Да уж! – только и смог вымолвить он, вспомнив свою шестнадцатилетнюю папочкину дочь и подумав, как же она сильно не похожа на эту цыганку.

– А когда  мы снова встретимся? – беспокойно спросил лысоватый малыш.

– Ну, посмотрим, – ломаясь ответила Мэри, – Как мама отпустит, – рассмеялась она. – Вот какая я загадка. Ну, чао! – бросила она, подарив хахалю воздушный поцелуй.

– Пусть же видит мою недоступность. Это будет особенно будоражить и манить его, – подумала Марианна по дороге. Я ведь не какая‑нибудь шлюха, которую можно купить. Я кошка, которая гуляет сама по себе. Я не чья‑то подстилка. Они все пешки в моих руках, рабы своих желаний, – с отвращением думала она, смотря из окна директорской черной «Волги» на снующих повсюду людей, спешащих горбатиться на работу.

Зайдя домой, она небрежно забросила в угол сумку, набитую подарками и деньгами, надела легкую куртку, кроссовки, джинсы и выбежала на улицу. Такие утренние пробежки она делала каждый день, чтоб быть всегда в форме. Ветер обдувал ее свежестью. От движения энергия начала расходиться по телу, создавая эйфорию. В эти минуты Мэри ощущала себя наиболее счастливой. Движение энергии создавало приподнятое настроение и радость. Добежав до стадиона, она начала делать разминку, состоящую из гимнастических движений и элементов каратэ, которым она занималась каждый день, чтоб не быть беспомощной перед лицом разнуздавшегося быдла. Ведь, чтобы чего‑то добиться в жизни, мало красоты и обаяния. В жизни нужна и сила, чтобы не быть красивой куклой в чужих руках. Но не только физическая сила, но прежде всего сила Духа и характера.

Поразминавшись пару часов, она направилась в школу, чтоб успеть к последним урокам и застать нужных людей, с которыми она проворачивала кое‑какие дела.

Зайдя в школу, она увидела, как по этажам бегали ученики в противогазах, проходя военную подготовку. В углу у туалета Цыпа с Седым держали за руки какого‑то пацана с противогазом на башке. Они закрыли клапан в противогазе, и теперь пацан неистово мотал головой, стараясь сбросить противогаз и задыхаясь в нем без воздуха. По прикиду она с радостью определила, что это Рулон.

«Опять его учат. Ну, пусть помучается немного – это ему полезно», – подумала Мэри, с интересом наблюдая эту сцену.

Кое‑как Рулону удалось чуть отодвинуть противогаз, чтоб отдышаться.

– За что? Не надо! – захныкал он.

– Я так хочу, я так желаю, Рулон, – ответил Цыпа.

– Было бы за что – убил, – процедил сквозь зубы Седой, и опять навьючил противогаз на башку Рулона.

Тот уморительно задрыгался, тряся шлангом противогаза как слон хоботом.

Злобно усмехнувшись, Марианна пошла на урок. Зайдя на перемене в класс, она села на галерку. Пацаны бегали по классу, толкали друг друга. Мехетченко вымазал руку мелом и, тихонько подойдя к кому‑нибудь сзади, оставлял отпечаток на спине. Куксин дергал за косички девок и убегал. Паливцев рисовал на доске жопу.

– Вот они – придурки, – подумала Марианна. – И бабы думают, что из таких выходят принцы. Фига с два: такими долбаебами они остаются до старости, только еще более грубыми, хамистыми, спившимися. Страшно подумать, как будешь сидеть один на один с таким пьяным дебилом. На хрен это нужно. А они все мечтают, дуры. Посмотри на класс, и ты увидишь, кто тебя будет окружать всю жизнь.

Тут в класс зашел посиневший от экзекуции Рулон и робко подошел к ее парте.

– Мне с тобой сесть или в другом месте? – подавленно спросил он.

– Вот он – бессильный йог. Все знает, а сделать ни хрена не может, – подумала Мэри.

– Ну ладно уж, так и быть, садись со мной, – надменно сказала она.

– Спасибо, – промямлил он и сел рядом.

– Ну что, не придушили тебя противогазом? – съязвила Мэри.

­– К сожалению, нет, – ответил он, – а то бы я уже отдыхал в мире сновидений.

– А че енто вы в противогазах бегали? – небрежно спросила она.

– Да учились выживать в условиях ядерной войны, чтоб умереть днем позже, – ответил Рул, – чтоб на день дольше защищать бункер Брежнева и других партийцев.

– А как же защита родины? – иронично спросила Марианна.

– Родина принадлежит партийцам, это они трясутся за свою власть, а мне – рабочему быдлу – даже лучше, чтоб нас завоевали американцы, чтоб вместо Брежнева нами правил Джимми Картер, и чтоб Россия была новым штатом Америки. Вот бы кайфная жизнь наступила.

– Ах ты, космополит, – наиграно разозлилась Мэри, – родину продаешь.

– А что, родина остается родиной, только правительство меняется: вместо царя коммунисты, вместо них буржуи, какая разница. Я все равно бесправный червь. Родина принадлежит тем, кто правит.

– Да тебя уже пора в лагеря – буржуазную пропаганду разводишь.

– Да, пора, – согласился Рулон, – мы только рабы царя, коммунистов, правительства, пушечное мясо и свиноматки для его размножения. Даже с детства пацанов приучают играть в войну, солдатиков, чтоб они росли защитниками жирных задниц правительства ЦК КПСС, а баб учат в куклы играть, в домик, – учат быть свиноматками, чтоб поголовье рабов КПСС росло и размножалось. Было бы кому батрачить на Брежнева, мать его в душу, интернациональный долг в Афгане, – с пафосом сказал Рулон.

– Да ты же антисоветчину несешь, – с наигранной патриотичностью сказала Мэри, – ты вражеский диверсант и агент ЦРУ. – Что же нам теперь делать, свергать коммунистов? – спросила она.

– Так я же таракан, кого я свергну, меня просто растопчут, нужно просто это знать и приспособиться к окружающим условиям  так, чтоб не стать пушечным барахлом и свиноматками, строителями коммунизма. Пойти в дурдом или партшколу и самому стать партийцем. Пусть меня защищают другие.

– Ах ты, деклассированный элемент, – рассмеялась Мэри, – ну, где гарантия, что дураков и партийцев тоже кто‑то не использует в своих целях, какие‑либо силы Космоса, скажем. Рулон загрузился и стал заморачиваться на эту тему.

Из забытья Рулона вывел Мехетченко, который убегал по партам от Капусты. Он перепрыгивал с парты на парту, сбивая с них учебники. Наконец он прыгнул на парту, которая не выдержала и упала, опрокидывая за собой стулья и другие парты. Михей пизданулся, упав в эту кучу парт и стульев.

– Еб твою мать, – заорал он, кряхтя и вылезая из этого бардака.

Тут в класс затащилось учило. Взглянув на возникший ералаш, оно развонялось воем сирены.

– Что вы тут делаете! Немедленно поставьте парты на место! Мехетченко, я поставлю тебе «неуд» за поведение.

– А че сразу я, – возразил он. – Я что – крайний? Это меня Капустин толкнул!

– Да ну, не болтай! – заорал Капуста. – Это ты сам парты повалил!

– Прекратите разговоры, я вызову в школу ваших родителей!

Дебильный урок начался. Это была биология. Учило еще долго орало, наводя порядок.

А в это время Рулон листал замусоленный учебник, как-то случайно завалявшийся на парте. Обложка учебника была оторвана, на каждой картинке были подрисованы рога, а кому и хуй, тычащийся в рот или в жопу, и еще много всего интересного. Однако Рулон не обращал внимания на эти рисунки.

Он по складам читал главу об условных рефлексах и о собаке Павлова, которой был подрисован здоровый хрен.

– Что, ищешь знакомые буквы? – пошутила над ним Марианна.

– Да, я читаю тут об условных рефлексах, – ответил Рул. – Я тут подумал, что условные рефлексы есть не только у собаки, они есть и у человека. Вот, скажем, любовь – это же условный рефлекс. Просто страсть человека ассоциируется с образом какого-то человека и возникает условный рефлекс. Он вызывает гормональное возбуждение, как у собаки Павлова: звонок – слюноотделение. Так же и любовь у матери к ребенку. У ней есть инстинкт заботы и она проецирует его на ребенка, хотя в роддоме ей могли подсунуть и чужого выродка. Но она связывает инстинкт с этим ребенком, с его образом. Вот и все.

– Ну, молодец, паскуда! Ты уже делаешь научные открытия, – одобрила его Мэри. – Но ты должен продолжить свое исследование, распространив этот принцип и на область религии. Вот у человека есть потребность в вере, любовь к Богу. Но попы хитро навязывают людям свой образ Бога: одним Будду, другим Аллаха, другим Христа, и у них образуется условный рефлекс и упование к Богу теперь направляется на тот образ, который им навязывают попы. А затем они уже начинают выступать от имени этих «Богов» – Будды, Аллаха, Христа, Ахура Мазды. И навязывают людям свои правила, якобы данные Богом, заставляя их делать то, что им нужно. Что ты об этом думаешь, милый?

Рулон сидел, загруженный этим откровением, переворачивающим все его мировоззрение, и не мог ответить ничего внятного.

– Ну, что, Емеля, заморочился? Поразмысли об этом на досуге, – заявила ему Марианна. – Знаешь, Рулон, вчера Филон откинулся из малолетки. Сегодня будем встречать его в подвале. Пойдешь со мной послухать про житье в малолетке? Это тебе будет на пользу. Прикинешь, как просветлевать там будешь, какие практики будешь проводить.

– Я? – опешил Рул, – да я туда не хочу!

– Ничего, от тюрьмы да от сумы не зарекайся, – утешила его она, – там твое продвижение пошло бы быстрее. Практиковался бы по двадцать четыре часа.

– Но там не было бы тебя, – возразил Рул.

– Ну и что, – усмехнулась Мэри, – зато там есть пидоры, и ты с ними мог практиковать купэлу, или тебя бы сделали самого петухом и оттантрили хором. Хорошо бы попрактиковаться, – засмеялась она. – Ну что, пойдешь к Филону?

– А мне ебло там не расколотят? – боязливо произнес Рул.

– Все может быть, – загадочно произнесла Мэри. – Но что это по сравнению с возможностью просветлеть?! Там ждет тебя знание, а это основное.

– Да уж! – уже более решительно сказал Рул.

– Не болтайте на уроке, – засекло их базар учило.

– А мы тему обсуждаем про собаку Павлова, – нашелся Рулон.

– Про собаку Павлова уже давно прошли тему, в прошлом году еще, – бесилась швабра, – немедленно записывайте домашнее задание!

– Ха-ха! Собака Павлова, – стали прикалываться над Рулоном пацаны. – Опомнился, придурок! Через год дошло… – раздались глумливые выкрики.

Рул растерянно сидел, делая вид, что что-то корябает ручкой.

– Не отождествляйся с образом, – осекла Мэри его зашуганность. – Это просто звуки, фуфел, понял? Звуки!

Рул стал отделять себя от оценки людей и наблюдать за тем, какие процессы идут в его тупой репе.

После уроков они поперлись в подвал, где уже собралось местное хулиганье. Зайдя в грязное помещение, уставленное старыми ящиками и какими-то рваными одеялами и затасканным в мазуте тряпьем, они присоединились к всеобщему веселью. Рулон поставил ящик получше для Мэри и сам сел за ее спиной, чтобы его меньше видели, иначе пиздюлей не оберешься. Хулиганье сидело, дымя сигаретами. На импровизированном столе стояло бухло и стаканы, которые быстро опустошали пацаны.

Филон пиздел за жизнь в тюрьме.

– В общем, захожу я в камеру и зырю – где, что. Смотрю, у параши пидоры копошатся, с ними никаких дел иметь нельзя. Уже ученый, не то зашкваришься и сам пидором стать можешь. За столом у окна нормальные парни сидят. Говорю: – Здорово, пацаны, куда тут упасть можно?

– Не пидор? Не сука? – спрашивает меня самый зрелый из них.

– В таких не числюсь, – отвечаю им. А тут из-за угла, от параши, идет ко мне весь ободранный и заморенный черт и руку тянет здороваться. Я руки ему не подал, говорю, – с такими, как ты, не здороваюсь.

Пацаны одобрительно закивали, говорят, – Проходи, садись, вот здесь есть свободная нара.

Сел, спрашивают, – Ты кто? Откуда? Кого знаешь? Оказался я земляком с Сечей, который был главным в камере, что-то вроде пахана. А тут Гвоздь приебался ко мне, пиздит с верхней нары: мол, знаешь, все новенькие у нас парашу целуют, и ты давай целуй – так все делают, это нормально.

А я знаю, что этого делать нельзя.

– Не заливай, – отвечаю ему. – Парашу пусть пидоры лижут. Не может у пацанов таких обычаев быть.

Тут дальше ко мне стали приебываться с разными расспросами, загадками, типа: рога есть?  Я говорю, – на воле забыл. – Ну и все в таком роде, – стал заминать тему Филон и, налив себе в стакан бухла, опрокинул его одним залпом.

– Ну, Филон, не темни, расскажи за приколы, шо там еще делают?

– Ну, в общем, спрашивают тебя: «Хуй в глаз – какой алмаз?» А ты и подумай, дают сорок пять секунд на размышление – это пацанское время. Потом бьют, если не ответил.

– А что отвечать то надо? Шо? – затараторили пацаны.

– Ну че: «Я не ювелир» – вот че, – сказал Филон. – А если спросють: «Хуй в сраку – с какого бараку?», то отвечать: «С любого бараку, да не в мою сраку».

– Ха-ха, вот зыка! – загалдела кодла.

– Или вот – вспомнил Филон, – «Хуй в рот – какой компот?» Нужно отвечать: «Я не повар».

– Ха-ха! Во, бля, зыка – «не повар!» Классно! – балдели пацаны.

– Вот если б был Рулон, лучше б ему задал пару вопросов, – сказал Филон.

– А он? Вот ана уздесь, – заорал Гнилой, выталкивая Рулона из угла на середину.

– Во, бля, Рулон! Суки, еб твою мать! Какая встреча! – заорал Филон.

Выходя к нему, Рулон весь сжался от страха, почувствовав на себе нездоровое внимание пацанов. Марианна бросила на него высокомерный взгляд: пусть почувствует, кто он есть. С мольбой посмотрев на нее, Рул увидел, что поддержки ждать неоткуда и нужно использовать эту ситуацию для просветления, наблюдая за происходящим со стороны, отстранясь от своего страха, с которым он был отождествлен больше всего. Просто смотреть прямо на страх, и он начинает таять и исчезать как туман.

– Ну, Рулон, отвечай! – бесился Филон. – Хуй тебе на спину – будешь лебедем скакать?

– Не буду, – промямлил Рулон.

– Получай! – врезал по лбу Филон.

– Ой, не надо! – залепетал Рулон, забыв, что нужно медитировать.

– Не спи! – окликнула его Мэри. – Давай отвечай!

Он понял, что забыл себя, и снова стал смотреть на все со стороны.

– Не знаю, – промямлил он.

– Ну, тогда выкупай ответ, – заявил Филон.

– А как?

– Как за пинок в сраку. Вот как, – заорал Филон.

Все гадко захохотали.

– Понял? Поворачивайся сранделем.

Рул повернулся и получил мощный пинок, от которого он отлетел к стене.

– Слухайте ответ, – выступил Филон. – Ты должен ответить: «Я не лебедь, я не птица. Хуй мне в крылья не годится». – Понял, дурак?

Видя, что дело уходит в сторону, Мэри решила перевести внимание в другое русло, и спросила Филона:

– А что это у тебя за партачок? – указывая на семикрылую звезду, в которой был изображен кот.

– А, это?  Этот кот – коренной обитатель тюрьмы, вот это что, – гордо ответил Филон. – А тут еще напортачил надпись на окружности, в которой кот наколот: «Судьба не член – в руки не возьмешь».

– Да, мудрая наколка, – заметила Мэри.

– А вона еще на животе у меня партачок  – «Бог, спаси обжору», – заявил Филон, обнажая пузо, где был выколот целый натюрморт на тему вина, баб и жратвы.

– А тут, – стал бахвалиться  он, спуская штаны, – тоже партачок есть. Рядом с лобком были изображены две нимфы, тянущие хуй на канате: «Без нужды не доставай, без славы не всовывай». Вся кодла дико заржала.

– А на ногах я выколол: «Вы куда? На Луну за целками». Снова раздался дикий хохот пацанов.

– А расскажи про пидоров, были у вас такие? – снова спросила Мэри, переводя внимание Филона и пацанов на то, что ей было нужно.

Они уже совсем забыли о Рулоне, который, забившись в темный угол подвала, наблюдал оттуда за происходящим под балдохой единственной лампочки, горящей над импровизированным столом.

– Пидоры? Да, были у нас пидоры. Когда я прибыл в камеру, то Сеча сказал: «Знаешь, тут у нас есть бабушкины очки». Я говорю «Шо энто такое?» А один вытаскивает из под нар прямо с матрасом Чуху, запуганного, забитого зачухонца, и говорит: «Вот он скоро станет пидором. А теперь мы ему делаем бабушкины очки». Все пацаны в камере сбежались к нам и стали смотреть, что будет.

Сеча пнул запуганного, забитого дурака и сказал: «Ну шо, очкарик, щас мы будем делать тебе очки твоей бабушки. Ложись смирно». Он лег на спину и затравленным взглядом глядел на присутствующих, боясь, что его снова ударят. Сеча снял штаны, сел ему на рожу своей жопой и положил свои яйца ему на зеньки.

– Вот они, бабушкины очки! – сказал он, громко пернув, под хохот пацанов.

– Шо, Филон, примерь-ка ему свои.

Он встал с зашуганного чада, рожа которого чуть вымазалась говном от грязной жопы Сечи. Тот лежал и бегающим затравленным взглядом оглядывал всех пацанов. Я снял штаны и сел на его ебальник. Его лупалы быстро заморгали, а потом он крепко их зажмурил. Я положил ему на них свои волосатые муди, мой хер встал как никогда. Такого кайфа я еще не испытывал, как сидя на роже этого долбоеба. Вот это было все! Полный атас! Мне хотелось его насиловать, бить, уничтожать! Я так возбудился, что обкончался ему прямо на рожу. Я вскочил с него и стал его пинать ногами: «У, сука, убью! Гад! Сволочь!» Что-то во мне проснулось тогда, пацаны стали успокаивать меня. Мол, успокойся, а то менты услышат. Свинью снова задвинули под шконары, я сел и успокоился. Вот так я первый раз увидел пидора.

– А как там становятся пидорами? – спросила Мэри.

– Ну, очень просто. Кто слабодушный, кто не может выдержать прописку, того опускают. Стукачей, сук, кто у своих ворует – крыс, значит, кто долги не отдает, взял что-то, пообещал отдать и не отдает, его опускают, кто за базаром не следит. Например, один спросил у меня: «Тебя, мол, менты обижали?» А «обижали» там значит пидорастили. Я как по еблу ему за енто врезал, мол, за базар отвечай! А если б я не врезал ему, то все бы енто увидели и подумали, что, может, я пидор. Нельзя говорить слова просто так. Например, когда садишься играть в буру, или теру, или домино, то спрашивают, как будем играть. Нельзя сказать «просто так», так как «просто так» - значит на жопу. Просто так ничего не бывает. Это нужно знать. Нужно говорить: «без интереса» или «на деньги», «на сигареты» и так далее. Нельзя говорить «нечаянно». За нечаянно бьют отчаянно.

Один толкнул меня, я говорю: – Ты че? А он: «Я нечаянно». Я как наебнул ему в торец. За это он должен был извиниться.

Нельзя «нахуй» посылать кого-либо. Это значит, что ты считаешь его пидором. Вот так! И если кто че тебе скажет – надо бить, разбираться с ним, иначе так слово за слово и разведут тебя. Вот одного развели так. Сеча базарил с ним: – Девушка у тебя была? Тот отвечает: – Была. А Сеча ему, мол, в губы-то ты ее целовал? Он: – Да, мол, целовал. – А за щеку давал ей? – Да, – говорит, – давал. А Сеча ему говорит, мол, ты же ее целовал и в рот ей давал, так мы с тобой чиф пить из одной кружки больше не будем. Ты, мол, зашкваренный, нечистый. Значит, все, садись отдельно. И так пошло-пошло, и его опустили. Так шо за базаром там следить нужно. Если приебется кто-то, спроси: «А зачем ты спрашиваешь это?» И все, больше молчи и слушай, тогда в косяк не попадешь.

Тут в подвал завалил Алхимик.

– Я тут кайф принес, – заявил он пацанам, – соломку маковую. Давайте косячок-другой пропустим.

Пацаны стали делать косяк, набивая опустошенные от табака сигареты накрошенными стеблями опиумного мака. Филон взял гитару и залабал тюремную песню:

Мас хиляю, зырю кент,

А за ним петляет мент.

Сбоку два, кричу: – Кирюха!

Бог послал Валет Рябуха.

Завалились в шарабан

И рванули мы на бан.

Ночь фартовая была,

Отвалили два угла

Лепень, Кемпель, Прохоря.

Каин наш – мужик хороший,

Отвалил немного грошей,

Покумекав так и сяк,

Поканали мы в кабак.

Мусора нас повязали.

Мы на ентом завязали.

Рул не понял многих слов в этой песне, затравленно смотря из своего угла, когда к нему подплыла Мэри:

– Ну, как тебе, дорогой, наука? Готовишься на зону?

– Страшновато, – поежился Рулон.

– Ничего! Зато быстрей просветлеешь. А теперь у тебя еще урок. Вот тебе косячок. На-ка, затянись.

– А разве это хорошо – быть наркоманом? – спросил Рул, беря сигарету.

– Со мной все тебе будет на пользу, – успокоила его Мэри.

Рул затянулся, глядя на тлеющий огонек сигары, наполнил легкие до отказа дымом и задержал дыхание. Его сознание стало изменяться, все вокруг поплыло и потеряло четкие очертания.

– Знаешь, что такое самадхи? – спросила его Мэри.

И, пока он медленно выдыхал дым, сама ответила на этот вопрос:

– Это растворение твоего сознания в объекте медитации. Скажем, растворение в Боге, – с загадочной улыбкой заявила она.

Рул затянулся снова и расширенными зрачками смотрел на нее.

– Но ты можешь раствориться в любом объекте, не только в Боге, но и, скажем, в таракане, – сказала она, поймав с пола насекомое. – В Самадхи ты можешь познать суть любого объекта и суть таракана, – произнесла она, поднося его к лицу Рулона.

Он выдохнул дым, уставившись на таракана.

– Ты можешь стать Богом или тараканом, – загадочно шептала она. – Но Бога здесь нет, поэтому ты сейчас станешь этим тараканом, – гипнотически вещала она.

Рул слышал ее голос, доносящийся до него откуда-то издалека, как будто он был от нее на большом расстоянии. Он уставился перед собой и видел только таракана, ползущего по руке Марианны. Она еще что-то говорила, но он слышал ее голос как шум дождя, не понимая значения слов. Внезапно он полностью изменился: он ползал по какой-то непонятной поверхности, испещренной огромными бороздами. В душе его была тревога. Он не понимал, что происходит. Он искал выход, но когда он доползал до края поверхности, за ним открывалась новая плоскость. Перейдя на следующую плоскость, он полз по ней уже вниз головой. Вокруг раздавались какие-то чавкающие звуки. Перебравшись на новую плоскость, он увидел какую-то белую массу, надвигающуюся на него. Он стремительно рванулся прочь, но эта масса обрушилась на него, раздавливая его тело. Страшная боль пронзила его, и все ощущения прекратились. Была только пустота. Внезапно резкая боль пробудила его. Он снова сидел на полу, рядом была Марианна.

– Ну что, придурок, очухался? – рассмеялась она.

– Что же это было? – рассеянно спросил Рул.

– Ничего особенного. Ты был в тараканьем самадхи. Ты стал тараканом, пока я тебя не прихлопнула. А то так бы ты ползал по дерьму всю жизнь.

– А как же это мое тело? – забеспокоился Рулон.

– Да никак. Похоронили бы его, вот и все, – равнодушно сказала она. – Зачем оно тебе, раз ты уже стал тараканом? – глаза ее лукаво блеснули. – Сейчас твой дух просто в самадхи с этим телом, а завтра он может в самадхи с телом свиньи, мой милый. И так до тех пор, пока ты не войдешь в самадхи с Богом и не станешь им, понял, придурок? Ну, пойдем слушать, а то ты уже тут много чего пропустил.

С этими словами она встала и пошла к гудящей кодле. Рул поплелся за ней, все думая о том, как же ему удалось стать тараканом. Видно, дымок изменил его сознание.

Филон базарил за жизнь на малолетке. И вскоре Рул, забыв о своих тараканах, стал врубаться в новую тему.

– И мы с Сечей решили устроить себе стриптиз на день восьмого марта, – базлал он пьяным голосом. – Мы заставили нашего пидора Ляльку скроить себе женские трусики и лифчик. Намазали его краской как бабу, и он перед нами оголялся, а рядом с ним плясали «Мотор» и «Бухгалтер». Знаете ли вы, кто енто? Дак вот, «Мотор» – это зачухонец, который дрочит хуй пацанам. А «Бухгалтер» – это тот, кому пацаны кладут хуй за ухо вместо карандаша. А мы, значит, с Сечей сидим на нарах, а два кондуктора нам сосут пальцы на ногах. Вот кайф, бля, когда тебе пальцы сосут!

– А кто такие кондукторы? – спросил Лощак.

– Кондукторы – этмо те, кто обкусывает ногти на ногах пацанам, так как ногти-то растут, а ножницы никому не дают в камере. В общем, разделся Лелька-то наш, и его начали пользовать: Бухгалтер в рот, а Мотор в жопу ебет при нас. А на жопе у нашего Ляльки знаете что было?

– Чо? – спросили пацаны.

– Черт-кочегар был у него выколот. Так насильно метят пидоров. А на его спиняке – голая баба, чтоб возбуждаться, когда ебешь его, как будто не его, а бабу енту чешежопишь. А на подбородке Ляльки мы сделали партачок – «Вор», чтоб все сразу знали, что он пидор, а то Лелька-то стерва, скрывал енто, чуть всех нас не зашкварил. Но нам уже сообщили, что он пидор. Об этом там сразу сообщают друг другу, так что не спрячешься. Но он хитрил, и ему выкололи «Вор».

– Это потому, что он ворует? – спросил Гнилой.

– Нет, – ответил Филон. – Это значит: «Вафлер, открой рот!» Вот что это значит! – сказал он под общий хохот. – Ну, в общем, смотрел, смотрел я этот стриптиз и не выдержал, кричу Ляльке:

– А ну, к кормушке припал, живо!

Лялька подполз ко мне на коленях и стал сосать мой хуй. Тут я и обкончался прямо ему в рот. Потом он еще у Сечи взял, и другие пацаны стали его чешежопить. Здорово ему тогда пердак разорвали! Так, что он аж стонал, когда срал. А, вообще, хорошо Ляльке жилось у нас в камере. Лежал себе у параши, кайф! А в лагере его заставляли жить на деревьях. Во как бывает с пидорами!

Снова разлили водяры и Филон с пацанами опрокинули по стаканчику. Заплетающимся голосом Филон стал продолжать свой базар:

– А однажды Ляльке мы говорим: «А хочешь снова нормальным пацаном стать?»

– Хочу, – говорит. Обрадовался.

– Ну, – говорим, – давай мы тебе жопу целлофаном закачаем. На понт его берем, так как пидор никогда уже пацаном стать не может. Он опять согласился. Ну, тоды мы его скрутили, сунули кляп в его рот и зажгли целлофановый пакет. Я сел на него верхом и стал закапывать горящий целлофан ему в самый срандель. Как только первая капля упала ему в вонючую дырку, он весь задрыгался так, что мы его еле удержали всемером. Он выл сквозь кляп и извивался, а целлофан так и горел на его пердаке. Тут еще пара капель упала ему на сраку, он завился еще пуще, сопел, стонал, трясся. Когда еще пара капель упала ему на жопу, то он вообще вырубился, потерял сознание от невыносимой боли. Потом его на больничку повезли отдыхать, так что здорово мы его тогда замастачили, а нас в карцер отправили, но после карцера мы нового пидора нашли, но пидор хуевый попался. Тогда покалечить его пришлось.

– А как это было? Шо было то? – стали спрашивать пацаны.

– А было енто так. Один хуй был слишком борзой, не принимал наши тюремские законы, лез в залупу на меня, на Сечу. Мол, почему вы масть в камере держите, в чем дело? Тут все несправедливо… И все в таком духе. Но мы ему, когда он спал, при всех хуем по губам провели и все пустили его. Говорим, все, мол, иди теперь спи у параши. А он: «Мне похуй, я не пойду туда».

Тогда мы избили его всей камерой, придушили слегка, и пока он в отключке был, в жопу выебали, обоссали и бросили у параши. Коды он очнулся, говорим:

– Смотри, рыпанешься еще – совсем прибьем.

Так избили, что он долго еще ходить не мог. Все лежал в углу и стонал. Тогда мы пока стали пользовать очкарика, которому мы «бабушкины очки» делали. А тут у нас парашу забило. И вот дерьмо, как смоешь, из толчка с водой выливалось. Но нам меньше срать приходилось. Не дождешься же, пока починят все это. Чтоб на пол не срать, я придумал насрать в дырявую миску очкарика, так как пидорам миски с дырками дают, чтоб другие случайно не взяли ее, не зашкварились. Подошел я к нему и говорю: «Все, очкарик, рот-то открывай, я туда ссать буду. Смотри, мочу мою на пол не пролей, чтоб вонизмы не было». Тот рот раззявил, я нассал ему в рот. Ух, и кайф в рот кому ссать! А потом и говорю: "А теперь миску свою давай. Я туда тебе насру, а ты держи ее, чтоб мне поносом пол не пачкать!" Насрал ему полную миску. Сеча, значит, увидел это и подошел к Борзому пидору, говорит: "Мол, давай, рот-то раззявь свой, я тебе в него ссать буду и в миску тебе тоже насру!" А тот вдруг вскочил и при всех Сечу поцеловал, а это значит, что Сеча тоже стал пидором. От этого Сеча разбесился, как стал его хуярить, повалил и по ебальнику его пиздит, пиздит. Нос проломил, зеньки выбил, выбил зубы, рожу в месиво превратил, чуть не убил, пока менты его не оттащили. За енто он на новый срок раскрутился. Потом мне бы вмешаться до ментов, чтоб они его не застукали, но нельзя в разборки вмешиваться. А к тому же в таком деле. Ведь он теперь пидор. И даже если б он Борзого бы убил, то все равно пидором теперь на всю жизнь будет. Вот оно как бывает, – сказал Филон, опрокидывая еще стакан бухла. – Эх, отпидорасить бы сейчас кого-нибудь, – сказал он, рыща вокруг полуприкрытыми от опьянения глазами. – Рулон, где Рулон, – стал спрашивать он. – Давайте его отпидорастим, а?

Гнилой схватил Рулона пьяными руками и заорал:

– А вот он!

Рул стал вырываться, но тут его схватил и Филон, и Лошак.

– Э, стой, паскуда! Давай-ка мы тебя сейчас отпидорастим!

Лошак распахнул рубаху и у него на груди Рул увидел партачок – бандитскую рожу, держащую в зубах нож. Под ней было выколото: "Если ты не знала горя, полюби меня".

Пьяными движениями пацаны стали скручивать вырывающегося Рулона.

– Стой, сука! – кричал Филон. – Я сейчас тебе пердак порву.

Из угла к ним на подмогу пьяно ковыляли Буля и Седой. А остальные так упились, что уже валялись в отрубе.

– А зачем вам он, когда у вас есть я? – внезапно раздался голос Марианны.

Пацаны не сразу поняли в чем дело, но потом повернули к ней свои пьяные рыла.

– А ты здесь? – сказал Филон.

Мэри подошла к нему. Филон отпустил Рулона и стал тянуть к ней свои грязные грабли.

Пацаны ослабили хватку, этим и воспользовался Рулон, вырвавшись, побежал прочь из злосчастного подвала. Филон полез обниматься к Марианне. Она приблизилась к нему, затем резко ударила его коленом под яйца. Фил охнул и загнулся. Она взяла его за голову и толкнула на Лошака и Гнилого. Все трое, не удержав равновесия, повалились на пол. Мэри развернулась и спокойно пошла на выход.

– Стой, сука, еб твою мать! Говно! – раздавалась вдогонку ей пьяная ругань, но никто из них не мог догнать ее, хотя она шла не спеша.

Рул выбежал из подвала и спрятался в ближайших кустах.

– Эй, трус, где ты? – услышал он насмешливый оклик Марианны и несмело показался из кустов. – Ну что, уже обоссался от страха?

– Да нет пока еще, – промямлил Рулон.

– Ну что, дорогой, теперь ты вполне готов к малолетке, осталось только туда попасть, и ты достигнешь анутара самьяк самбодхи – полного и окончательного освобождения, – говорила она, грациозно вышагивая по вечерней улице. Рулон следовал за ней и в смятении думал: «Неужели Нирвана и Сансара одно и то же».

– Почему же существует на Земле зло? – воскликнул Рулон. – Почему люди творят такие чудовищные вещи?

– Все это происходит из-за болезненного воображения, мой милый, – произнесла Марианна. – Болезненное воображение раздувает животные инстинкты до невероятных размеров. Одни воображают, что каждый, кому провели хуем по губам – пидор, то есть уже не человек, и его можно бить, ссать ему в рот, срать в миску. Другие думают, что они коммунисты, и могут уничтожать храмы и верующих. Другие воображают себя мусульманами и должны уничтожать всех иноверцев; другие воображают себя христианами и уничтожают на кострах инквизиции ведьм, третьи считают себя фашистами…

В сердце Рулона все разрывалось от горечи за людей и их бессмысленное зло. Он упал на колени и, не дослушав Марианну, стал навзрыд взывать к Богу:

– О, Господь, я буду бороться с этим злом, с этим страшным воображением, и даже если я умру от руки этих зверей, то дай мне силы избавить Землю от этого зла.

Услышав это, Марианна расхохоталась:

– Придурок, ты не подумал о том, что Бог сам создал людей такими.

– Ну зачем, зачем, – повторял Рулон, вспоминая весь ужас того, что он узнал за сегодняшний вечер.

– Я думаю, затем, – ответила Марианна, – чтоб люди не обольщались собой и миром и стремились к Нему, слиться с Ним навсегда.

Рулон встал с колен и сказал:

– Да, теперь я понимаю. Я буду бороться с обольщением людей собой и миром, чтоб привести их к Богу.

– Молодец, дурак, – смеясь похвалила его Марианна. – Но прежде начни с себя, мой дорогой, посмотри, не обольщен ли собой ты сам, не обольщен ли ты миром, не считаешь ли себя каким-то особенным, уникальным, великим, не воображаешь ли, что в мире тебя что-то ждет, какой-то великий успех, счастье, удача или еще что-либо привлекательное. Помни, только победив зло в себе, ты победишь его в мире, иначе все это превратится в очередное  христианство и костры инквизиции.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 4

 

ТАНТРА С РУЛОНОМ

 

В истерике я распахнула окно и взглянула вниз, где вдали виднелся тротуар.

– Все! Он изменил! Он не пришел! – повторяла я в жутком самосожалении, – значит, мне больше незачем жить. Я взобралась на подоконник и, обливаясь соплями и слезами, раскачивалась, прощаясь с жизнью, собираясь грохнуться вниз. Любовь не удалась, счастья нет, значит незачем жить.

«Да, пусть он узнает, что из-за него я умерла! Пусть знает об этом! Это будет на его совести», – копошились во мне мстительные мысли.

Я уже собиралась сделать шаг в бездну, как вдруг внезапно передо мной появился смеющийся облик Рулона.

– Ты долго мечтала о счастье, – говорил он, – но в то же время ты программировала свои страдания и свою смерть. Ты не только представляла, как ты просыпаешься утром на плече любимого, как он целует тебя, шепчет три волшебных слова и несет тебя на руках в ЗАГС, но и то, как он изменяет тебе, предает, оставляет тебя. Ты представляла, как ты будешь от этого мучиться. Ты программировала себя, как ты будешь плакать, жалеть себя, как ты никогда не простишь ему этого. Ты создала и теперешний сценарий  своей смерти от неразделенной любви. Так что не думай, что ты ждешь, ищешь счастья, ты также программируешь и свои страдания, а значит, и получаешь их. И весь этот хуев спектакль счастьица вовсе не твой. Этот сценарий тебе рассказала мать. Она поганый режиссер твоих страданий, и из-за нее ты сейчас хочешь умереть. Так что, поблагодари за это свою любимую мамочку. Ха-ха-ха! – рассмеялся Рулон и исчез.

И только сейчас до меня дошло, что же я делаю: ведь я хочу сдохнуть из-за того, что какой-то прыщавый ублюдок, которого мать научила меня называть сказочным принцем, не пришел ко мне.

– Да пошел он на хуй! Пошла на хуй проклятая мать, которая довела меня до смерти! Будь она проклята, старая пакостница, из-за которой я так страдаю.

Я сошла с подоконника и, упав на постель, рыдала, рвя на себе волосы.

– Почему, почему, почему я такая дура?! Почему, почему, почему я слушала эту полную дуру мать!? Ведь если бы не Рулон, то я уже лежала бы в луже крови на асфальте. Вот ее сраное счастьице! Почему, почему без Рулона я никогда бы не поняла всю эту ересь о семейке, о счастьице, принце, которую мне старательно внушала мамаша? Почему я должна страдать, мучиться, умирать из-за всяких ублюдков, гадов, проходимцев, пьяниц? Нет! Нет! – разрыдалась я. – Я больше не хочу слушать мать! Я хочу быть как Марианна! Я не хочу ебучего счастьица моей мамочки!

– Ой, доча, почему ты открыла окно? – заблеяла мать, зайдя ко мне в комнату. – Ведь уже зима, холодно.

– Холодно, – с горестью в голосе ответила я. – Из-за тебя сброситься из окна хотела!

– Как из-за меня?! – опешила мать.

– А так, что ты мне ересь морозила, что я найду счастье с первым встречным! Почему не сказала: «Ищи того, кто лучше, а если он будет женатый или будет гулять – не расстраивайся, это нормально?» – Почему учила меня мучиться, ревновать, быть жадной не до денег, а до каждого бомжа: «один на век, а если нет, то в петлю».

– Я же тебя добру учила, – со слезами причитала мать.

– Добру?! Какое же это добро, раз я только страдаю, мучаюсь из-за каждого прощелыги. Если хотела из-за ублюдка выброситься из окна. Ты должна была мне сказать: «Все они говно, нечего из-за них переживать, я не знаю, как жить. Я прожила, как за пнем обосралась. А ты, дочь, не подражай мне, изучай жизнь сама, может, поймешь, как жить хорошо». Вот это было бы добро.

– Ну, что ты говоришь, доча? Не расстраивайся. Тебе еще повезет, ты же у меня особенная. Должно же быть у моей доченьки счастье.

– Перестань, мать! – разозлилась я. – Так всем говорят: «особенная», «повезет». Тогда пойду в игорный дом, буду в рулетку играть, может, мне повезет, я же особенная.

– Что ты, что ты, Сингарелла? Разве можно играть в рулетку? Так делают только плохие люди, – бубнила мать.

– А что ты учишь меня играть со своей жизнью?! Никакая я не особенная. Ты меня всю дорогу делала такой же дурой, как ты сама. Раз тебе не повезло, значит, и мне не повезет, ведь яблочко от яблоньки недалеко падает. С твоими убогими представлениями я всегда буду ломовой лошадью.

– Ну, что ты такое говоришь? – завелась мать. – Я ведь жизнь прожила, я знаю, как жить. Пусть у меня ничего нет, зато я честная, я не шлюха, и горжусь этим.

– Хотя ты и прожила жизнь, но ума ты, мать, не нажила! – бесилась я. – Ты просто завнушенная овца, которую Сталин научил гордиться нищетой и строить коммунизм, срабатываясь до костей за три копейки. Лучше я буду шлюхой и буду получать за это деньги, пущу свое тело в дело, чем я буду честной безотказной девочкой-давалкой, как ты, подстилаясь под каждого бомжа за три волшебных слова.

– Перестань! Перестань! – со слезами завопила мать и выбежала из моей комнаты.

Я подошла к зеркалу, посмотрела на свою заплаканную пачку и рассмеялась.  «Все! – подумала я. – Раз я осталась жива, то буду жить по-новому!»

 

Я привела себя в порядок, накрасилась. Я ведь красивая, а мозги мне изуродовала мать. Почему я должна быть прислугой у бомжа, у какого-нибудь ничтожества, который мне скажет: «Я тебя люблю»? Я взяла томик «Путь дурака», купленный на последние гроши в Рулон-холле, и стала читать про Марианну, чтоб понять, что к чему и не прожить жизнь так же бездарно, как мать.

Наутро я поплелась в свой институт, не понимая зачем и для чего я иду туда, зачем мне нужно это высшее образование, которое ничего не даст для жизни. Получишь диплом и будешь сидеть на 120 рублей в месяц всю жизнь. Вот, то ли обучение в Рулон-холле – это действительно знание, которое может помочь.

Придя на урок, я вошла в аудиторию и стала вполуха слушать препода, ни хрена не понимая, что за чушь он несет. Рядом сидела моя подружка Зинка.

– Ну, как провела вечер? – спросила она меня.

– Да как, – ухмыльнулась я, – из окна чуть не выбросилась.

– Че? Из-за мужиков? Бывает, – ответила она.

– А я вчера была на вечеринке. Напилась, как свинья. Даже не помню, че, как было. Сплю, значит, и мне снится, что кого-то ебут. Просыпаюсь, смотрю – меня, а сама ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Кажется, меня так несколько парней и выебало. Утром просыпаюсь, значит, голова трещит, стою на коленях, а туловище, значит, на койке лежит. Так раком и проспала всю ночь. Встала. Глядь, а у меня все колготки в молофье и на заднице разорванные. Ну, думаю: «Еб твою мать! Новые колготки порвали!» Встаю – чего опохмелиться? А кругом чуханы, кто где валяются, дрыхнут. Я кое-как себя в порядок привела, подмылась, причесалась, из ванной вышла, чуханы уже чуть очухались. Рыжий говорит мне: «Ну, ты и бронецелка! Мы тебя вчера втроем ебли, так целку тебе и не сломали».

– Да какая я вам целка! – отвечаю я. – Я с двенадцати лет ебусь. Надо было с меня колготки снять, а то вы не целку, а мои колготки рвали.

– Ой, блядь! – выругался Рыжий. – А то я думаю: как так – целка твоя не рвется? Спьяну-то я и не понял, что это колготки. Еб твою мать! – хлопнул он себя по балде.

– А у тебя копеек нет? Нам бы сейчас по пивку.

– Да какие копейки?! Я сама хожу по гостям, чтоб пожрать, – отвечаю я.

Пока они там ковырялись, пошла вот учиться – институт ведь нужно кончить.

«Да, – подумала я, – если с такими свиньями пороться, быстро можно стать бомжихой. Будешь всю жизнь объедками питаться. Пороться нужно с нормальными мужиками, которые тебе хотя бы башлей отвалить могут, тогда будет на что колготки купить».

Я сидела и размышляла, где найти нормального чухана. Он должен быть богатым, чтоб я могла хотя бы не батрачить на работе. Он должен быть перспективным, чтоб вместе с ним могла подниматься и я. А здесь, в медицинском институте таких, по всей видимости, не было. Тупые оболтусы и зачуханные преподы и даже ректор института не тянули на роль человека, который заинтересовал бы меня.

Его нужно было искать не здесь. Нужно было найти какую-нибудь фирму или преуспевающую организацию, где бы директором был соответствующий человек. Нужно как-то пролезать туда, – думала я, – и начать подбираться к этому человеку или хотя бы к тому кругу достойных людей, с которыми он общается. Тогда моя убогая судьба сможет слиться с его судьбой и измениться к лучшему. Если же я свяжу себя с каким-нибудь чморофосом, тупым, нищим, убогим, то моя незавидная доля станет еще хуевее. Я проживу жизнь так же, как моя ебанная мать, а это самое хуевое, что может быть. И это ждет меня, если я не приложу усилия, чтоб все изменить.

Но тут мои размышления прервал занудливый голос препода, возвращая меня в бессмысленную реальность.

– Федорова! Иди, отвечай, – вызвал меня к доске препод.

Я, не врубаясь, шо нужно отвечать, рассеянно вышла.

– Ну, что? Ты ничего не знаешь, – укоризненно сказал препод. – Скажи хоть, сколько спермы выделяется у мужчины во время полового акта?

Я вспомнила, как мой чухан давал мне за щеку. Он сел мне на грудь и сунул хуй в рот. Я стала сосать. Он двигал им вперед-назад, проводя у меня в глотке половой акт. Наконец, из его пипетки прыснула молофья, заполнив весь мой рот. Я всю ее проглотила, чтоб сделать ему приятно, к тому же молофья омолаживает.

– Ну, что, Федорова, знаешь сколько выделяется спермы? – переспросил препод.

– Полный рот, – ответила я.

Аудитория взорвалась хохотом.

– Полный рот? – еле сдерживая смех, переспросил преподаватель. Ну, я вижу, ты все знаешь, иди, садись, поставлю два с плюсом за смекалку.

– Полный рот! – балдели надо мною пацаны.

Я, покраснев, села на свое место.

– А че, это смотря чем измерять, – утешила меня Зинка.

– Чем измерять, им же не объяснишь, – обиженно сказала я. Вот уже двойку схлопотала с плюсом.

– Это ничего, – сказала Зинка. – Пойдешь, отсосешь у декана, и экзамены, и зачеты можно будет не сдавать. Он сам их у тебя примет в своем кабинете, прям на столе, – рассмеялась она. Я уже так прошлый семестр сдавала.

«Вот, хоть одна умная мысль, и то слышу ее не от матери, а от подруги, – подумала я. – Всему приходится учиться на улице: как аборты делать, как гандон надевать. Мать – сука, ни хрена не объяснит. Мозги задурачит и в жизнь пихнет: «Тебе повезет». – Мразь!» – думала я.

Оглядывая сидевших в аудитории девчонок, я понимала, что я не самая симпатичная, не самая яркая среди них. Однако теперь я ощущала в себе большое преимущество по сравнению с ними, и оно было в том, что я перестаю быть зомби. Я все больше становлюсь свободной от мамочкиной морали, от ее комсомольских принципов, и, в отличие от них, я знаю, что я хочу, и я не буду сидеть пассивно и ждать, когда какой-нибудь ублюдок подойдет ко мне и скажет: «Я тебя люблю». Мне, в отличие от них, не нужен бомж, который, как энцефалитный клещ, вцепится  в меня со своими чувствишками и ебучей любовью, ради которой он не хочет ударить палец о палец. Я отшвырну прочь этого пакостника! Не буду идеализировать, как они, любого проходимца. Мне нужен нормальный человек. И чтоб быть с ним, я готова пожертвовать программой единственности, впущенной мне ревнивой жадностью. Я готова принимать его таким, какой он есть: женатым, бабником, еще Бог весть кем. Главное – это быть рядом с ним, разделить его более счастливую и великую судьбу.

Многие неспособны ради этого поступиться мамкиной дурью. А я готова, и, значит, у меня больше шансов.

«Конечно, есть такие, как Зинка», – подумала я и искоса посмотрела на нее. Она, вытащив маленькое зеркальце, украдкой подводила помадой губки. Зинка, ушлая  в малом – она хоть с кем переспит, может что‑нибудь выпросить или стащить. Но она тупая в большом: она все равно идет по мамочкиной стезе: «институт – семья – могила»; и еще не врубилась, что это и есть самое хуевое – жить так, как живут все. Я хоть и не такая борзая, как она, но я, в отличие от нее,  могу быть более постоянной и восприимчивой для того, чтоб стать под стать Великому человеку, чтоб во мне он видел серьезного соратника своего дела, а не легкомысленную вертихвостку, которая может выкинуть любой фортель в самое неподходящее время, и этим страдала моя подружка.

– А ты видела глаза своего парня, когда ты делаешь минет? – спросила меня Зинка.

Я немного опешила от ее слишком откровенного вопроса. А потом, вспомнив все случаи, когда я брала на клык, ответила, что нет.

– А я видела, – рассмеялась она. – Представляешь: я делаю минет, а тут он заходит. Вот это было да!

– Да, уж. Ну и дела, – удивилась я такому раскладу. – Как это все произошло? – возникло у меня любопытство.

– А вот, что было, – стала говорить она, радуясь, что можно отвлечься от нудного урока. – Я в общаге, в комнате своего парня, а он куда‑то ушел. И вдруг туда заваливают трое пьяных мордоворотов, трое самых отъявленных хулиганов, держащих в страхе всю общагу. Они все как-то уже трахали меня во время одной попойки.

«– А, это ты, Зинка-резинка? – говорит мне Колян – самый здоровый из них, – что ты здесь делаешь?

– Да вот, своего парня жду, – отвечаю им.

– А! Этого пидора? Ну, я ему ебло расколочу, – грозится Колян. – Давай-ка лучше бухни с нами, у нас тут еще бутылочка есть.

Ну, бухнули мы. Тут Колян говорит:

– А помнишь, мы хором драли тебя? Давай, бери на клык, а то я ебло тебе расколочу, за то, что ты с этим пидором связалась, и ему башку проломлю, что он тебя после нас ебать посмел.

Друганы его тоже развеселились:

– Ну, мы его щас дождемся, примочим, яйца ему оторвем.

Один схватил табуретку и со всего маху как двинет о стенку, так она и рассыпалась. Я испугалась, говорю:

– Ну, что вы? Он может и не придет, я про него, так, пошутила. Давайте я на клык у вас возьму, – думаю, они хоть успокоятся или задрыхнуть, или дальше попиздят, а то так разборок не наберешься.

Колян сел на койку, расстегнул штаны. Я встала на колени, стала в рот брать у него, и тут мой заходит. Тут я его глаза и увидела. Че только в них не было: и бешенство, и ревность, и страх – все подряд.

Колян тоже увидел его.

– Ну, – говорит, – ты че-то рано пришел: я еще не кончил, и у дружбанов моих только встает.

Те тоже на него наехали:

– Ну, ты, пидор! Давай, очко подставляй! Ты че, Зинку-то после нас ебешь?

Он совсем запугался и убежал. Хорошо хоть в залупу не полез, а то бы точно прибили. А я у всех отсосала, и они ушли.

Потом мой пришел, мне всю харю распиздонил. А я ему говорю:

– Я же тебя защищала, чтоб они тебя не побили! В рот взяла у них! А он бесится, неблагодарный!»

После столь поучительных занятий в институте, я пошла учиться в другое место, а именно в Рулон-холл. По дороге туда, я, толкаясь в переполненном автобусе, столкнулась с Андреем, который направлялся в это учебное заведение.

– А, Сингарелла! – обрадовался он, увидев меня. – Ты откуда и куда?

– Из института в Рулон-холл, ответила я.

– А-а, институт? – иронично заметил он.

– Ума нет – иди в ПЕД,

Стыда нет – иди в МЕД,

Ни того, ни другого – иди в торговый,

У кого не хватает гаек…

– сказал он, покрутив у виска пальцем, –

…Идет в НИИраек,

Кого не взяли в эти,

Идет в НЭТИ,

Кого совсем никуда не берут,

Идет в сельхозинститут.

– Знаешь, что я тебе скажу? – продолжил он. – Бросай ты на хер всю эту учебу и живи в свое удовольствие, сидя на шее у родоков, или стань любовницей какого-нибудь толстосума. Вот лафа! Делаешь целый день, что захочешь: не учишься, не работаешь – кайф! Я вот тут богатую бабу нашел. Правда, она старовата. Но ни че. Хожу к ней, питаюсь, а то дома-то жрать нечего.

– Что, Альфонсом растешь?

– Да, Альфонсом, весело ответил Андрей, подмигнув мне.

Вскоре мы доехали до Рулон-холла и ввалились в вестибюль, где уже тусовались рулониты, дурачились и прикалывались друг над другом, проявляя этим растождествленность со своей ложной личностью и полную отвязанность, несерьезность к своей персоне. Кое-где стояли и целовались парочки… лесбиянок и голубых.

Приведя себя в порядок перед большим зеркалом, я похиляла в диско-зал, где толпа бесновалась в неистовой пляске – это была динамическая медитация. Так весело всегда начинались занятия в Рулон-холле. То здесь, то там появлялись торговцы экстази и амфетамина, чтоб поднять настроение присутствующим. Бешено мигала цветомузыка. Рядом со мной выебывался какой-то парень, делая непристойные движения и однозначно намекая, что он не прочь бы потрахаться со мной. Глядя на его прикид, я подумала, что у него, наверно, нет лавэ, а значит, знакомиться нету смысла. И сделав ему, мол, гудбай малыш, стала высматривать чухана посолиднее, чтоб задаром не заглатывать ничью сперму.

После танцев все стали ломиться в соседний зал, устроенный в восточном стиле. Везде были разложены ковры. Люди садились на них по-турецки, кто-то полулежа. На больших подносах были расставлены разные яства и напитки, чтоб каждый мог похавать во время выступления.

Вот заиграла торжественная музыка, и в восточном халате и тюбетейке в окружении эротично наряженных самок появился Рулон. Его встречала буря оваций и выкриков. Он вошел и сел в огромное кресло в центре зала. Шикарные самки Рулона встали вокруг него. Я подумала: «Вот он – человек всех мер. Вот кто мне нужен. Я тоже хочу быть вместе с теми самками, которые окружают этого Великого человека. Он, конечно, не станет никаким папой в семью, он не может никому принадлежать, он – всеобщее достояние. Мне и не надо, чтобы он был моей собственностью. Я просто хочу греться в лучах его восходящего солнца».

Рулон поднял руку и изрек:

– Ом! Говноеды! Вы все собрались здесь, чтоб распрощаться со своими иллюзиями, с обольщением собой и миром, которое заставляет вас попадаться на удочку попов, политиков и прочих лихоимцев, которые обнадеживают вас раем, коммунизмом и прочими воздушными замками, эльдорадо, семейным счастьем и прочей ахинеей – все это большая залупа! Обломитесь! Отсосите! Ни хрена обещанного вам или того, чем вы сами обольщаете себя, не будет, а будет тупое, бессмысленное, нудное выживание, борьба за существование и как всегда срабатывание до костей. По ентому не заморачивайтесь никакой хуетенью, живите настоящим, радуйтесь, веселитесь, жрите, срите, ебите и не думайте обольщаться собой и миром. Иначе очень скоро вас можно будет увидеть на стройке коммунизма. Раньше рабов заковывали в цепи, в кандалы, а тепереча вас заковывают в цепи представлений и обольщений, чтоб вы, мня себя свободными, стремясь к придуманным кем-то целям, пахали на какого-нибудь толстосума, попа, партийца, пьяного бомжа, и еще, хуй знает, на кого и чаго. Помните, что ваше воображение – это самый страшный тиран, но вы это должны отследить в себе сами, иначе вы так ни хрена и не поймете. Шой бы еще лучше енто понять, вам нужно написать свои воспоминания, какие-нибудь самые гадкие истории, чтоб вы не рекламировали больше себя и мир, а начали воспринимать его реально, как он есть, без всяких прикрас. Тоды токмо ви сообразите, в какую же вонь вы попали, а мы туть опублякуем усе енти истории, чебы потом всякий из вас мог их прочесть и глубоко разочароваться в окружающем говне, понять, что все енто – вам не малина и чикито вы сами не пряспасоблены, шо бы хорошо жить в этом мире. А енто возможно, если вы видите трагично и реально. Уя раскрою вам секрет свыего успеху. Уя всегда был глубоко разочарован в себе и в мире. Енто и явилось основой маяго головокружительного успеху. Енто каяца странным, не правдоподобным, но токмо так и можно достичь сяго, ибо тоды вы будете не сляпы, но зрячи, и увидите шо и ак нучно зделыть. Ну, ладны. Теперячи вы знаете все, что нужно знать. Отмедитируйте енту тему и пишите, пишите, пишите, пишите, твою мать! Ом! – закончил он свою пламенную речь под бурную овацию всего Рулон-холла.

– Во, классно! Правильно! Так и есть! Писать! Писать! Писать! – раздавались выкрики рулонитов.

Я решила, что сегодня же начну писать одну из гнусных историй, чтоб лучше врубиться в расклад Рулона. И еще я решила, что изо всех сил буду пытаться войти в круг его самок, чтоб покончить со скотским существованием, на которое меня обрекла жизнь.

После еще нескольких веселых и поучительных занятий в Рулон-холле я пришла домой и начала писать свои мемуары:

 

Как всегда, по вечерам, ложась спать, я  снова начинала жить в воображении. У меня был свой выдуманный мир, где все возможно, где я королева. Королева четырех миров, как называла я себя. Четыре мира – это цвет, звук, движение и чувство. Лежа в постели я отключалась от реальности и полностью погружалась в свои грезы, в иллюзии своего воображения, рисуя себе стиль жизни, обстановку, людей, окружающих меня, придумывая ситуации, где я бы проявилась ярко, необычно, нестандартно, где я всегда бы была героем. Очень часто в моих иллюзиях присутствовал элемент самопожертвования. Я хотела жить красивой и яркой жизнью, но мамка-дура не научила меня. Она внушала только ебанутые программы, благодаря которым моя жизнь становилась такой же тусклой и серой, как и жизнь миллионов других мышей.

Я рвалась к переменам, уже хотелось разрушить сложившийся тип жизни моих дебильных предков, где все размеренно и скучно, где все известно наперед. Мои стремления внести что-то новое в жизнь не находили поддержки у родителей, и мне пришлось идти на улицу, туда, где все гораздо проще, где можно познать истинные законы, управляющие миром.

 

Была весна, май месяц.

Я и моя подруга Ольга перли по проспекту, в надежде найти на свою жопу приключение. Хотелось внимания со стороны противоположного пола. Нам до смерти остоебенила серая жизнь под мамкиным крылышком, и мы вырвались в свободный полет. Мы шли, заглядываясь на всех проходящих мимо парней.

– О-о-о, – протянула  Ольга, демонстративно закатив глаза, – какие мальчики гуляют. И совсем одни.

Она показала мне глазами двоих парней, идущих по другой стороне улицы.

Будучи слепой, как улитка, я согласно кивнула головой и сказала:

– Поперли на ту сторону, могет раскрутим их на мороженое.

– Я чувствую, что это моя судьба, – прошептала Ольга, закрывая глаза и прижимая руки к груди. – Мое сердце бьется, я… Я чувствую… Что один из них будет моим мужем… Да, я знаю это, – размечталась она. – У нас будет ребенок, да, я знаю, мы будем счастливы… – Ольга уже создала себе образ счастливого будущего.

Я недоуменно посмотрела на нее.

– Не дели шкуру неубитого медведя. Хуй знает, как еще что сложится. А, вдруг он женат? – задала я коварный вопрос.

– Нахуй, – отмахнулась она. – Хули ты всю малину мне портишь? Он не может быть женат, – твердо и уверенно решила Ольга.

– Откуда ты знаешь? – спросила я. – Или вы знакомы?

– Нет, не знакомы. Но я, блядь, точно знаю, что он не женат. Иначе мы бы просто не встретились. А раз встретились, значит, все, судьба.

Ольга настолько уверовала в то, что там идет ее будущий супруг, что разубедить ее в этом было трудно.

– Ну, нахер, ладно, муж, так муж, – сказала я, заебавшись мамкиной хуйней о прекрасном прынце, прущей из нее. – Попиздовали с ним знакомиться.

– О’кей! – Ольга, радостная, что я ей не противоречу и не нарушаю ее собственных иллюзий о семейном счастье с первым встречным, бросились перебегать дорогу.

Она проскользнула перед самым носом идущей машины и догнала ребят. Я чуть помедлила, ожидая, когда машины проедут и освободят мне путь.

«Да-а-а, – подумала я, посмотрев, как переваливаясь с ноги на ногу, побежала ее жирная туша. – На диету бы ей сесть. С-с-сука. Как она погрязла в своих ебаных представлениях о том, что она идеальна и все будут сражены ее красотой, что будут падать на колени, и слезно молить ее стать их женой. А она будет гордо выбирать. Бля-я-ядь, чтобы ты могла выбирать, ты сама должна быть безупречна, целостна, полна силы, тогда каждый будет считать за счастье, просто побыть с тобой рядом, просто поговорить. Он будет осчастливлен только тем, что ты уделила ему свое внимание. Ку-у-урва-а-а… Нужно себя ценить, но не самообольщаться, а то, взлетев в своих фантазиях и мечтах слишком высоко, потом будет ебах, как больно падать», – думала я, злясь на дурные иллюзии своей подруги и ее гипертрофированное самомнение.

Где-то в глубине я завидовала ей. Она была единственным ребенком в семье без отца, и, естественно, мама, бабушка, дедушка, тетка и прочая родня носили ее на руках, стараясь заменить ей хуевого папочку, бросившего мамку на седьмом месяце беременности. Всю жизнь ей внушали мысли о ее уникальности. Я помню, как ее дебильная мать говорила моей: «У меня один ребенок – моя дочь, и такой дочери нет ни у кого», – и гордо вскидывала голову, как бы бросая вызов всем, кто думает иначе. Все мудоебнутые базары предков о том, что Ольга особенная, что именно она будет самая счастливая, что в один день ей на голову шлепнется пиздатая куча денег и большая любовь. Все это крепко засело в ее тупой башке, и она возомнила о себе бог весть что.

Ее самолюбие было огромным.

«Таким человеком легко управлять через лесть, – подумала я, – как только скажешь, что, мол, ты такой хороший, как он тут же вспоминает мамкину хуйню о своей уникальности».

Я перешла дорогу и подошла к ребятам.

– О-о, – сказала Ольга, – вот это моя подруга. Знакомьтесь – это Киса. – Она махнула в мою сторону, – а я Зая или Зайка, – она расплылась в огромной улыбке.

– А-а-а, – многозначительно протянул один из ребят. Они переглянулись между собой, и он добавил, – Пиля. А он – Кривой.

Ольга подняла брови и, не дав мне даже поздороваться, недовольно сказала игривым голосом.

– А имена?

– Ну, вы же свои скрываете, – сказал второй парень, подмигнув.

Я заржала и отвернулась, ощутив, как внутри меня поднимается волна смущения и застенчивости. Слово «скрываете» напоминало мне ебанутые внушения мамки о моей неполноценности. Слышавшая миллионы раз о том, что я обладаю всеми недостатками, которые только есть на свете, я по неволе уверовала в это, и теперь стремилась скрыть их и сделать что угодно, чтобы только кто-то не сказал, что мать неправа, что на самом деле я хорошая. За то, чтобы самоутвердиться в чьих-нибудь глазах, я готова была отдать все.

– Женщина должна быть загадкой, – мечтательно протянула Ольга, снова закатив глаза.

Тут уже заржали пацаны.

– А ты чо молчишь? – спросил меня Кривой.

– Да так, ни чо, – в том же духе ответила я, – слухаю ваш базар.

Чем-то мне не понравились эти ребята или всплыл мой комплекс неполноценности, но я чувствовала себя не в своей тарелке. Но Ольга, казалось, была довольна всем происходящим.

– Куда мы пойдем? – вызывающе спросила она.

– Идемте к нам во двор, посидим на скамейках, – предложил Пиля.

На что Ольга сразу откликнулась.

– Идем, – глаза ее радостно заблестели.

Мы шли с Ольгой посередине, а пацаны по бокам, травя анекдоты и стремясь всячески нас к себе расположить. По дороге они купили нам то заветное мороженое, ради которого мы, по сути, с ними и познакомились.

Обсасывая палочку от эскимо, я говорила себе: «Хули ты, стерва, гадюкой смотришь. Ребята хорошие, мороженое тебе купили, денег не пожалели, анекдоты рассказывают, комплименты делают, а ты все сторонишься. Расслабься и наслаждайся жизнью. Смотри-и-и, тебе уделяют внимание, ты хороша-а-я-я-я – внушала я сама себе, пытаясь преодолеть свою закомплексованность. – А, на хуй все», – махнула я рукой в конце концов, и стала ржать вместе со всеми.

– Девушки, если мы будем курить, это вас не смутит? – глядя на меня и улыбаясь, спросил Пиля.

– Курите, только не в мою сторону, сказала я и улыбнулась в ответ.

Прикуривая сигарету, он поймал мой взгляд и посмотрел с выражением. С выражением чего, я так и не поняла, но сразу сработал какой-то рефлекс и Пиля вдруг сразу мне понравился.

Я подумала: «А он ничего, симпатичный. Нужно его заарканить. Крутой гаманок на поясе носит. Как буду с ним встречаться, так сразу же все меня зауважают, сразу все скажут: «Во-он какой у нее парень, видать крутой». Я уже нарисовала себе картинку совместного будущего, и, погрузившись, как пять минут назад Ольга, в свои иллюзии, потеряла всякую осторожность, всецело поверив человеку, показавшему, что он меня ценит, считающему, что я хорошая.

Ольга уже шла под руку с Кривым, чуть впереди нас. Кривой пиздоболил анекдоты, в которых начали сквозить маты.

– Девушки, вас маты не смущают? – спросил Кривой, давясь от смеха над скаредным приколом.

– Не-а! – протянула Ольга, – разомлевшая от такого объема внимания. – Мы и сами материмся, правда, Киса? – спросила она меня.

– Угу, бывает, – неопределенно промычала я, занятая поеданием пирожка, купленного Пилей.

Кривой начал копировать Брежнева. Мы покатились со смеху, держась за животы.

«До-о-о-гие товаищи, кхы, кхы», – разорялся Кривой, а мы ржали как лошади, думая: «Вот он счастливый миг яркой жизни, лови удачу за хвост».

Уссыкаясь до полусмерти, мы наконец-то с Ольгой приперли во двор к нашим ухажерам. Они повели нас в котельную – местный клуб дворовой шпаны. Там сидело несколько пацанов, один играл на гитаре:

Из-за леса, из-за гор,

Показал Иван топор,

Но непросто показал,

Его к хую привязал!

– горланил он частушки «Сектора газа»:

Девки в озере купались

Хуй резиновый нашли

Целый день они ебались

Даже в школу не пошли.

Шобла заржала и стала знакомиться с нами. Тот, что играл на гитаре сказал:

– Я Иван, погоняло Князь.

– Я Макар, – представился следующий, – Гавозда, – с хищным взглядом в глазах сказал охуенный качок, подтягивающийся на трубе радиатора.

– Гарик, – скромно ответил маленький карлик, грызущий семечки и плюющий на пол шелуху.

– Садитесь, девушки, – сказал Князь, – как вас звать, величать? – косил он под старину.

– Я – Зая, она – Киса, – сказала Ольга, немного опешившая.

– Вы, что, мурчащие? – спросил Гавозда, спрыгивая с трубы.

– А что это значит? – удивленно спросила я.

– Мурка мурчала с котенком, мурка мурчала со псом,

Мурку ебали в потемках, будут ебать и потом, – пропел им Макар.

Шобла снова заржала. Князь сказал:

– Ну, че вы к бабам прицепились, пиздюки? – Токмо об одном и думку думаете, - и обращаясь к нам, добавил:

– Садитесь, барышни, не слушайте их, – охуели они от тоски. Сидят тут днями и ночами, белого света не видят. Девушки во сне пальчиком поманят, а потом дулю под нос. Братва продолжала ржать, Макар крикнул:

– Пиля, сгоняй за бухлом, оттянемся. Кривой сразу же начал собирать со всех деньги. Он приволок какие-то ящики и бочку, поставил ее вверх дном, сел на ящики и снова забрежневил.

– До-охие, товаищи, теньхи на очку. Вся братва, ржа и матерясь, стала рыться по карманам и доставать копейки.

– Макар, давай выкидывай, че заныкался, пиздуй сюда.

– Крава, крава! – кричал Гарик Кривому, – я завтра внесу, сегодня нету.

– Ща я за закусоном сбегаю.

– Не пизди, фуфло, – отзывался Кривой, – нет бабок, беги за хавкой.

– Бля буду, че охуели? – заорал Гавозда, – каждый дает сколько есть. Шум стоял невыносимый, пока ржа, толкаясь и матерясь братва вносила свои пожертвования в фонд ЕДОКА – Естественного Добровольного Общества Алкоголиков. Пока все суетилось вокруг бочки, мы с Ольгой уселись на лавочку, Князь начал спрашивать:

– Откуда вы родом, барыни, какой губернии, какого уезда?

– Да я с Гвардейки, а Зая с Мечникова, – назвали мы свои районы, где жили.

– А-а-а-а, – протянул Князь. – Как там дела у местных?

Ольга ответила:

– Не знаю, я во дворе не гуляю, там все долбоебы какие-то.

Князь многозначительно поднял брови и, скривя усмешку, захуярил на гитаре:

А-а-а-а, ты тоска неодолимая,

Да-а-а по родимой стороне

А-а-а, ты жизнь моя голимая –

Ни одной пизды нигде.

А-а-а, выйду в чисто поле

По утру, да корову там найду.

А-а-а, заебу ее любимую,

Вусмерть заебу.

Видя какие рожи корчит Князь, мы ржали со всеми вместе, радуясь, хуй знает, чему, но за компанию.

А ты жди меня хорошая

Я приду, ты не балуй.

Будет лентой пулеметною

Красоваться поцелуй.

Тут мы заржали еще больше, сообразив, какую песню пародирует Князь.

– Ха-ха-ха, клево, во круто, – ржали мы с Ольгой, начиная ощущать себя здесь своими.

– Иван, сыграйте еще, – просила Ольга. Князь заулыбался и хотел уже заиграть, как в двери котельной ввалился Пиля и заорал матом:

– Ебучий случай, пиздюки-хуевляне, – бухло приехало-о-о-о!!! На что все дружно заорали:

– А-а-а-а-а!!! И бросились к нему.

– Бля, я даже не заметила, как он сходил за ним, – сказала я.

– Во, я тоже, – ответила Ольга, рассматривая свои ногти.

– Девушки, девушки, вы с нами пить будете? – спросил Кривой, стеля на оборудованный из ящиков стол газетку.

– Ну, не знаю, – протянула Ольга, – я вообще-то не пью.

– Как нэ пьешь, нэ порядок. Сдэсь все пьют, – загрузинил Гавозда, мордой напоминая отпетого негодяя кавказской мафии.

– Я тоже не пью, – сказала я, не решаясь показаться вульгарной, хотя понимала, что эта братва смотрит на мир без иллюзий, ложных норм морали. Кривой начал разливать:

– Бля, сука, Пиля, пидор, поставь стакан, не твоя очередь, хули лезешь поперек батьки в пекло.

Пиля отдернул руку едва прикоснувшись к стакану. Князь выпил стопку и передал стакан дальше.

– После первой не закусываю, – пропиздел Гавозда, выливая содержимое стакана себе в глотку. Стакан перешел дальше. Морды присутствующих стали наливаться краской, базар стал раскрепощенней. Прибежал Гарик, принеся вместо доли бабок закусон. Его встретили весело.

– Че, припер свой вклад в общее корыто, вываливай, сука. Воздух котельной стал наполняться дымом сигарет и запахом пота. Шумел пьяный базар, Князь играл на гитаре, горланил веселые песенки. Мы ржали, глядя на удалое выебывание всей этой пиздобратии. Прошло два круга, Макар достал карты.

– Кто в дурака?

– На хуй, – ответил Кривой, – бля, давайте в сику. Все радостно закивали:

– Да, да, в сику! Дели карты.

– Раздавай, – бросил Князь.

Макар раздал карты и началась игра. Мы сидели на ящиках, облокотившись на стены, пьяные от шума и дыма. Князь, захмелев, обнимал меня одной рукой, другой держался за спинку единственного стула, на котором сидел. Ольга сидела в объятиях Гавозды. Остальная братва ошивалась рядом, матерясь, ссорясь, хлебая бухло, отрыгивая и играя в карты, сдабривала все это охуенной долей приколов так, что ржак стоял постоянный. Нам тоже налили. Князь протянул мне стакан:

– Пей, душенька, за наше здоровье, за счастливую жизнь, за безоблачное счастье, – его язык заплетался.

– Ты пей, пей, все будет у нас, – ты только… все будет хорошо-о…., – протянул он, выпивая свой стакан. Я тоже взяла стакан и выпила его, хотя пить не хотелось, но в голове крутилась мысль:

«За такой тост нельзя не выпить, ведь за счастье же пьем, – думала я, давясь противным пойлом, налитым мне – Блядь, сука, наверное, самое дешевое вино взяли, да и воняет чем-то, карбид что ли».

Еле-еле опрокинув полный двухсотпятидесятиграммовый стакан, я взяла корочку хлеба закусить. Братва стала хлопать меня по плечам, говоря:

– Во, баба. Что надо, не хуже мужика пьет.

Я засияла, гордая тем, что мне снова сказали о моей значимости. Налили Ольге, она начала деланно отказываться:

– Не-е-е-т, я не пью, – мяукала она.

Гавозда грубо оборвал ее:

– Че, ломаешься, как проститутка?

Оля испуганно посмотрела на него и промямлила:

– Я не ломаюсь…

Гавозда, взяв ее за подбородок и заглянув в глаза, строго спросил:

– Колись, ты проститутка?

Ольга, уже полностью запуганная, пролепетала:

– Нет, не проститутка.

Гавозда продолжал с таким же грозным видом, хотя пацаны вокруг кулаки в рот пихали, чтоб не заржать.

– А ты знаешь, что ломаются только проститутки?

– Не-е-е-т, – глаза Ольги стали как часы на кремлевской башне.

– Не знаешь? – с деланным удивлением сказал он, – теперь будешь знать.

– Так что раз ломаются только проститутки, а ты говоришь, что ты к ним не относишься, то нехуй тебе ломаться, пей, – твердо закончил он, протянув ей стакан.

Ошалелая Ольга взяла стакан и мелкими глотками выпила. Гавозда и Князь отошли в дальний угол котельной. Макар лег на ящики и спал. Остальные травили анекдоты и резались в карты. Крава кинул идею:

– Бля, братва, сука, не догнало до конца, могет еще бутылек-другой купим?

– А бабки где взять? – спросил Гарик, которому вообще не вставило.

– Как где? Пилич сгоняет к мамке и возьмет, ведь правда, Пиля? – сказал подошедший Князь. Пиля молча встал и пошел домой. Братва раскрыла последнюю пачку сигарет и комнатушка снова наполнилась дымом. Князь взял гитару и все запели:

Стук знакомый замка

Снова будит меня,

Вновь на сердце тоска

Заключенного дня.

Братва оттягивалась, хором воя блатные песни.

А на воле весна,

Воздух давит на грудь,

После долгого дня не могу я уснуть.

Вы гуляли во всю,

Это вам сказал я,

Пусть душа не болит –

Я взял вину на себя.

В голосе братвы слышались нотки ностальгии по зоне. Это было странно, но они пели зэковские песни так, как во времена Ромео и Джульетты возносили дифирамбы своим возлюбленным благородные рыцари. Я смотрела на всю шоблу и терялась в догадках, что же они питают по отношению к зоне. Закончив песню, Князь тряхнул головой и в унисон с Гавоздой зарычал новую мелодию:

Расчетверенные воровки,

Каких уже не кличут телками,

В толпе с ……робкими

Пестрят как бабочки под стеклами.

Борца, вамотчицы, наводчицы,

Разбитых пар и судеб месиво,

Статья, фамилия, имя, отчество,

А ну этап к вагону весело!

Студентки, есть себе красавицы,

Есть малолетки, дым романтики,

Жизнь, бля, конфетами бросается,

А долетают только фантики…

Лица братвы выражали ярость и злость. В моей голове промелькнула мысль: «Бля, как они быстро переключаются с одного состояния на другое. Пиздец, а мы-то, говнюки, западаем на различные чувствишки, они не витают в облаках, вот у кого учиться надо жить в моменте, здесь и сейчас, ибо каждый вор понимает, что он не знает, сколько ему еще осталось топтать матушку-землю и когда ему всадят финку под седьмое ребро».

«Блеснула финка, прощай Маринка», вот каждый стремится прожить ярко и полно, полностью отдаваясь этому мигу, не строя иллюзорных воздушных замков, не мечтая о всякой хуйне, просто жить:

Любить, так любить,

Летать, так летать,

Стрелять, так стрелять,

– как сказал бы Розенбаум. Или более правильно: «Ебать, так ебать», – как сказал бы Гавозда.

Пришел Пиля, что-то принес за пазухой, братва кинулась к нему:

– Где бухло, пиздюк, – заорал проснувшийся Макар.

Пиля достал из-за пазухи две бутылки водки «Амаретто», и поставив их на самодельный стол, заявил:

– Во, в баре спиздил. Бабок ни хуя нет, но спер еще палку колбасы, – достал из штанов сервелат.

Пиздобратия заржала:

– Бля, Пилич, ни хуя у тебя корень, до гланд не достанет, но легкие почешет, – хрюкал Гавозда.

– Токмо че за веревочка у тебя на конце, это че, регулятор угла наклона? Работает по принципу «к пизде от пизды» – с издевкой спросил Кривой. Пилич сам заржал:

– Бля, приходит Кума к Куму и пиздит ему, мол: «Кумэ, кумэ, кинь мне пару палок, совсем засохла, муж в командировке», ну куму бля делать нечего, он, бля, ставит ее раком, снимает ей панталоны, растегивает, блядь, нахуй, ширинку и смотрит на свой хуй. А он блядь, пиздей, ну не встает, хоть ты тресни. Ну, бля, Куму позориться не хочется, он открывает холодильник и достает палку колбасы, бля. Захуяривает эту колбасу в пизду и давай наяривать, сука, туда-сюда, туда-сюда. Кума, бля, стонет сука, извивается вся. Ну, он, бля, видя такое дело, сразу же, хуяк, и встал хуй. Высунул Кум нахуй колбасу и свой дрын засунул и давай ее кадрить, сука. А Кума, бля, стоит, стоит и затихла, бля, прислушивается, бля, нахуй. А потом, сука, как спизданет, покачав головой: «Бля, ну Кум, не балуй, высунь пальцы, засунь хуй».

– Га-га-га, – пиздобратия взорвалась ржаком и схватилась за животы.

– У-у-у-у, – ржал Макар, валяясь на спине и молотя пятками по полу.

– Гы-ы-ы-ы-ы, – поддакивал Гарик. Все захлебывались гоготом и ржаком.

«Бля, с чего они потухают, – подумала я, – сука, но как они искренни в своей радости, бля, они ржали до слез, просто оттягиваясь в этом ржаке».

Когда братва оторжалась, Кривой раскрыл бутылку и налил четверть стакана Князю. Князь поднял тост:

– За красивую жизнь!

Нам с Ольгой подали стаканы на сантиметр наполненные водкой. Гарик протянул бутылку холодной воды и долил нам до четверти, как у Князя. Мы переглянулись, но отказаться было неудобно. Я подумала: «Если смешать то ебаное бухло, которое я выпила и водку, то все, пиздец! Можно, бля, на куски резать. Хуй, что сообразишь и сделаешь, – но памятуя доводы Гавозды по поводу отказа от питья, я не решилась сказать нет и успокоила себя мыслью: бля, ну зачем смотреть на плохое, хуй знает, как все еще сложится, лучше буду видеть только хорошую сторону – я еще не пила Амаретто, вот и попробую». И с этими мыслями я подняла свой стакан и посмотрела на Князя. Его глаза уже выражали обильную симпатию ко мне. Я сразу же обратила на это внимание, но продолжала успокаивать себя: «Бля, вот Князь гораздо круче Пили! Пиля против него просто шваль. Во, если я буду встречаться с Князем, то это будет полный улет. Тогда ни один хуй ко мне не пристанет, Князь им всем рога обломает. А я буду ходить королевой, гордая, что у меня такой крутой пацан, которого все слушаются и боятся». Нарисовав себе радужную картину, я уже подготовилась сказать: «Да», если Князь предложит мне встречаться. С милой улыбкой, как верная и преданная жена, я выпила вместе с ним. Ольге тоже пришлось пить, она не рискнула отказаться, ощущая железную лапу Гавозды, на своей талии. Выпив с Князем, нам пришлось также пришлось пить с Гавоздой, затем и со всеми остальными. Гавозда поднял тост: «За красивых женщин, как говорят у нас в Ауле!» Вся остальная пиздобратия просто говорила: «За нас!» или «Будем!» После второго же стакана я ощутила, что меня понесло. Я очень хорошо уже научилась определять свою норму, так как не раз уже погорела на этом, когда друзьям приходилось почти бесчувственную после дня рождения или после вечеринки выволакивать меня и тащить домой. Хотя чаще меня оставляли спать там, где догнало. Почувствовав, что мне необходимо выйти в туалет, я встала и пошла за угол, шатаясь и цепляясь за стены. Гавозда крикнул: «Ты куда?» Уже порядком поддатая, я рявкнула: «Поссать, бля». Не ожидая такой агрессивной реакции, он смотрел секунду-другую, не моргая, а потом кивнул Гарику:

– Помоги нашей гостье найти сортир.

Тронутая его вниманием и заботой, я подумала: «Во, во, Гарик, помоги мне найти туалет».

– Хуй ногу сломит в этих потемках, – пробормотала я, шаря руками по стенам, полностью теряя в темноте ориентацию.

– Гарик, – позвала я, – тут есть параша или можно срать, где хочется?

– Там, бля, за углом тупик, мы там всегда срем, нахуй. Я тут тебя подожду, ты, бля, не стесняйся, я на бабьи жопы, когда они срут не заглядываюсь, – довольный своей остротой Гарик заржал.

Я свернула за угол и осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на мине. И не ебнутся харей в дерьмо, поперла к самому дальнему углу. «Чем дальше, тем лучше», – подумала я и сняв штаны, села срать. На какой-то миг я отключилась, видно вино дало в голову, и я провалилась в сон. Проснулась я оттого, что замерзла жопа. Я понятия не имела, что я тут делаю, вообще где я, и какого хуя у меня голая жопа. Я непроизвольно потрогала задницу рукой: «Не болит, вроде бы и холодная», – подумала я удивленно и постепенно начала соображать, что я хотела посрать. Мозги мои под влиянием алкоголя соображали медленно, я тупо сидела с голой жопой, думая: посрала я уже или только собиралась. Занятая этим ебанутым вопросом, я вдруг услышала чьи-то приглушенные голоса, стараясь собрать воедино свое расфиксированное внимание, я стала прислушиваться к тому, что говорилось:

– Ну, че, бля, Гарик, где она? – приглушенно спросил кто-то.

Кто, я толком не определила.

– Да срет, сука, поди уже минут десять, – отвечал Гарик, звучно цыкая слюной.

– Да, че, бля, она охуела, что ли, за это время тонну высрать можно.

Я чуть не заржала в голос, так мне понравилась эта фраза, но услышав дальше, на какое-то время ошалела:

– Бля, может, она съебалась, сука. Гарик, поди посмотри, а то Князь ждет, а ты бля, знаешь, что он ждать не любит. Гарик неуверенно проговорил:

– Че мне надо сделать-то? Голос замялся и сказал:

– Ну, ты поди и тихонечно посмотри, срет или нет. Если срет, ладно, вернешься обратно, а если нету ее, – голос стал зловещим, – тогда тебе пиздец охуенный наступит. У Князя на нее крепко стоит, нахуй.

Наступило молчание. Затем послышались осторожные шаги. Шарканье, хруст мусора.

«Это Гарик, блядь», – подумала я, ощутив как по спине пробежал холодок и в сердце начал заползать страх. Гарика-то я не боялась, но до моих тупых мозгов, запудренных мамкиной дурью о прекрасных принцах, стало вдруг доходить, что я нахуй не нужна Князю, как человек, а нужна ему просто пизда и смазливая морда, да и та для того, чтобы хуй сосала. Осознав все это, я не на шутку струханула, представив, как меня выебет Князь, потом Гавозда, а когда они насладятся, то потом и вся остальная пиздобратия пустит по кругу. «Да, бля, если я не съебусь, то моя пизда будет шире, чем плечи Гавозды», – подумала я и хотела уже встать и тихонько съебаться из котельной. Но тут всего лишь в метре от меня хрустнула полиэтиленовая бутылка. С перепугу я громко пернула. Подошедший Гарик сам струхнул от неожиданности и, заикаясь, задал глупый вопрос:

– Киса, ты здесь?

– Да, блядь, здесь я, здесь, сука бля, посрать не даешь, сам же говорил, что на жопы не смотришь, хули приперся.

Я сама не ожидала от себя такой наглости. Но внутри меня все кипело от злости, что я могла съебаться отсюда, пока этот лох десять минут ждал, хуй знает чего, а я, сука, в это время спала с голой жопой над кучей дерьма и сейчас, дура, не уперла раньше и вот уже поздно, этот гавнюк ждет, когда я встану и пойду вместе с ним к Князю. «Сука», – подумала я, твердо решив, что так просто я не сдамся.

– Ты это бля, ты давай побыстрее, а то, бля, там Князь, это ждет, – сказал, запинаясь Гарик.

– Чего это ждет Князь? – переспросила я, одевая джинсы и застегивая ширинку.

– Ну, это, чтобы поговорить, ну, это, чтобы выпить… э-э-э, – тут, видимо, Гарика осенило и он уверенно сказал:

– Там Князь пиздатый анекдот тебе хочет рассказать, а тебя нет.

«Старая уловка, подумала я», – лихорадочно соображая, что же делать. Идти в шоблу не хотелось, но считаться сейчас не было возможности. Гадая, что там в комнате происходит, я решила одно: пить я точно не буду и при случае съебусь. Хмель мой за время сна немного выветрился, но похуистическое состояние еще осталось. Мгновенно всполохнувший страх вдруг так же неожиданно исчез, по старой привычке, внушенной мамкой, я снова стала успокаивать себя: «Ну, ладно, со мной ничего не случится, я выпутаюсь, но скорее всего там действительно прикалываются, а меня нет. Но все-таки лучше прикинусь пьяной, чтоб больше не напиваться, а то еще блевать потянет». И специально усиливая свои колебательные движения в воздухе, поплелась от стены к стене. Гарика уже тоже порядочно догнало, и в его походке также чувствовалось покачивание, но, конечно, не столь сильное, как мое. Тут мне в голову пришла некая идея. Я повисла, зацепившись за трубу и сказала Гарику:

– Бля, мне хуево, иди сам, я сейчас приду.

Ну он, очевидно, напуганный Гавоздой и тем, что тот с ним сможет сделать, не отходил от меня ни на шаг.

– Ты, бля, ничего страшного, что хуево, так, бля, у всех бывает, нахуй. Сначала, пиздец, все круто, все хорошо. А потом все хуево, так всегда….– пиздоболил Гарик заплетающимся языком. Видя, что он от меня не отойдет, я протянула к нему руку и сказала:

– Бля, сука, там Князь меня ждет, а я даже встать не могу, ноги подкашиваются. Гарик, не зная, что делать, но понимая, что заставлять Князя ждать, это все равно, что играть с коброй, неуверенно предложил:

– Ты, это, давай помогу тебе. Я перенесла центр тяжести от трубы на его руку и поплелась за ним всем своим весом наваливаясь на этого коротышку, дышавшего мне в пупок. Шли мы долго, я то и дело спотыкалась и, останавливаясь, говорила, что мне плохо. Но вот мы дошли до заветной цели и вошли в комнату, где царил общий гогот и шум. Как только мы появились, все сразу замолчали и замерли. Я оглядела комнату, на скамейках везде было разлито пойло вперемешку с блевотиной, корочки хлеба плавали в этом океане, как морские яхты. Кое-кто поснимал майки и это шмотье валялось тут же в рыгне, намокая и приобретая специфический запах. Все кругом было разбросано и раскидано. Братва валялась как попало, занимаясь каждый хуй знает чем. Макар яростно ломал ящики, из которых был сделан стол, он так и застыл со злобной миной и куском ящика в руках. Пиля лежал в луже собственной мочи, штаны его от колена до колена были мокрыми. «Не раз обоссался», – промелькнула у меня мысль. Кривой сидел на скамейке в одних подштанниках и ногами вылавливал корки хлеба из блевотины. Гавозда, Князь и Ольга расселись на каких-то драных матрасах и играли в карты на раздевание. Ольга сидела в одном лифчике, трусиках и носках. Ее джинсы и блузка валялись на остатках лавки, а свитер висел на трубе. Гавозда сидел в плавках, Князь, кроме плавок, имел еще один носок и один кроссовок на разных ногах. Увидев эту картину я невольно рассмеялась, подумав: «Да, Ольга его с юмором раздевала», – улыбаясь во всю морду я посмотрела Князю в глаза, изобразив осоловевший вид; на удивление было тихо, никто ничего не говорил, все молча смотрели на нас, пытаясь сфокусировать свой взгляд. Я продолжала висеть на Гарике, совсем забыв о нем. Увидев это, глаза Князя сузились. Он посмотрел на Гарика и брызгая слюной зашипел:

– Ах, ты пидор недоебанный, козел опущенный, вот где ты, значит, пропадаешь, падла. Ноздри Князя стали раздуваться. Братва чуть протрезвела, сообразив, что сейчас будет крутая разборка. Гарик нассал в штаны и стал пятиться назад, пытаясь высвободить свою руку из моего пьяного захвата. Пьяная вдребодан, ничего не соображающая Ольга, только что увидела меня под руку с каким-то пацаном, ее глаза уже не могли определить, что это был Гарик, подлила масла в огонь:

– Бля, Киса, у тебя новый мальчик, да? А он ничего, знаешь, – пропела она елейным голосом, пытаясь рассмотреть его черты лица. Тут Князь не выдержал и, вскочив на ноги, попытался подбежать к Гарику, получилось у него это как у курицы летать. И сделав два шага, он запнулся своим ебанным кроссовком и, схватившись за трубу, крикнул:

– Гавозда.

Гавозда тут же оттолкнул обнимавшую его Ольгу и, медленно поднявшись на ноги, демонстративно сжал кулаки, хрустнув костяшками. «Сейчас будет драка», – подумала я, и стала соображать, что же мне делать. Я не могла понять, что происходит со мной. Мне хотелось увидеть, как они подерутся. «Ведь разборки будут из-за меня», – ликовало внутреннее мое возросшее самомнение. Мать всегда говорила мне, что я должна быть хорошей, должна выбрать одного мальчика, часто, который первый попадется и с этим принцем дружить с детсадовской скамьи, в школе, в институте и, узнав его очень хорошо, после института сыграть замечательную свадьбу. Но меня просто бесили эти ее принципы, я всегда спрашивала ее:

«На какой хер мне сидеть с одним пиздюком всю жизнь и наслаждаться его ебанутыми заморочками? Ведь за столько лет дружбы он надоест мне как горькая редька, какая, в пизду, свадьба, если я больше месяца  не могу изо дня в день видеть чью-то рожу», – думала я, когда мать втирала мне мышиный народный эпос о единственности в жизни. Начинался он так:

«В одном государстве, свободном и равноправном, где ребенок рождался свободным, жила девочка. Девочка эта была очень хорошая, трудолюбивая, ласковая, заботливая, тихая и незаметная. Просто ничем не примечательная такая, простая серая мышка. И вот где-то жил мальчик. Такой прехороший, благородный рыцарь, отважный, смелый, сильный, умный, великодушный. И этот мальчик был предназначен судьбой этой девочке». Далее говорилось о том, как эти малолетние придурки встретились и подружились, как мальчик всегда защищал девочку от хулиганов, носил ее портфель и дарил красивые открытки на восьмое марта. Вот, по мнению мамки-дуры, это было то, к чему надо было прислушиваться, как будто без открытки на восьмое марта я уже не проживу. Что это будет не то. Когда дети вырастали, они нихуя не поумнели, а, наоборот, продолжали страдать хуйней. Мальчик стал расти, расти. Расти, и с каждым годом превращался все больше и больше в прекрасного принца. А девочка была той золушкой, за которой он должен был приехать. Асисяй, трали-вали, охуели, пироги. Он жил только для нее, помня о ней каждый миг, дарил цветы, читал стихи, носил на руках. Бля, пизда, ну прям ангелочек с крылышками. И она была верна и предана ему и в жизни, и даже в мыслях. И как хорошо им было вместе: у него была она, у нее был он. И совместно они барахтались в болоте семейной жизни. Такую хуйню мамка обожествляла, подпитывая чистыми, светлыми, большими чувствами. «Эти чувства должны быть в жизни каждой девушки, – говорила она, – потому что если нет этих великих чувств, готовности без конца жертвовать собой ради любимого, то тогда жизнь прожита впустую, тогда нет у тебя счастья и даже дети уже не в радость». Вот дура, набитая, я постоянно слушала ее маразм, начинала проникаться интересом к тому, что же это за такие охуенные чувства, без которых и я – не я, и жизнь – картошка, хоть, нахуй, выкини в окошко. Тогда я стала искать этого благородного рыцаря, прекрасного принца, которого мне предназначила судьба в законные супруги. Я ходила по улице и ждала, что вот-вот ко мне подойдет мой принц и скажет, какая я хорошая, как долго он меня искал, и что теперь он всю жизнь будет дарить мне цветы, носить меня на руках вместе с тяжелыми сумками и выполнять любую мою прихоть. Ведь он мой принц! А принц должен быть великодушным к капризам своей возлюбленной. Забитая всей этой хуйней моя голова не раз получала по кумполу за дурацкие капризы и бессмысленные требования внимания к себе со стороны принцев. Вот и сейчас, наблюдая, как назревает охуенная драка между кандидатами в принцы, сама спровоцировавшая ее, я хотела увидеть, кто же будет моим принцем, кто же будет за меня драться на рыцарском турнире пьяных отбросов общества. Внушенная мамкой программа не позволила мне пропустить такой великий миг моей жизни, хотя понимала, что сейчас нужно будет брать ноги в руки и давать стрекача. «Бля, вот пидораска, как  я ее ненавижу  за  всю ту хуйню, которой она набила мою наивную тыкву», – думала я, ощущая, как ебнутые представления о том, как должно быть, не дают мне видеть истинную суть вещей. Я отошла в сторону, уступая дорогу медленно и коварно приближающемуся Гавозде. Братва тоже перемещалась, создавая круг с Гариком и Гавоздой в центре.

 

 

Братва налетела на Гарика и началась потасовка. В пылу драки пиздюлины Гавозды, которые он раздавал направо и налево, долетали не только до Гарика, но и до других братьев-пиздюков, тем самым вызывая ответную реакцию. Завязалась общая свалка, даже Князь вскочил и, пылая яростью, подлетел к братве.

– У-у-у! Суки, пидоры, говнюки, ебантропы, опущенные, гниды! А-а-а! Дряни, хуесосы! Вот вам! Вот! Гады ползучие, бляди, твари геморройные... – Князь изощрялся в названиях, молотя кулаками по подворачивающимся спинам, и давал братве подсрачники и пинки. Увлеченный этим делом, он своим азартом разжигал страсти и жажду крови.

– Пидоры говняные! Порешу всех, суки! Блядей всех на том свете вспоминать будете, как научили они вас паскудить. Сволочи! Вот вам день рождения!.. – Князь орал как бешеный, то рыча, то завывая, то переходя на визг. Толпа бесновалась в единой потасовке.

Я подкралась к Ольге и, наклонившись к ней, сказала:

– Поперли до дому, ща самый подходящий момент.

Ольга жадно смотрела на драку, испытывая состояние тупого возбуждения. Я тронула ее за плечо:

– Слышь, бля, идем быстрее.

Она отмахнулась и сказала:

– Сама иди, мне, бля, клево тут. Да и с Гавоздой мы нашли общий язык, – и она продолжила смотреть представление.

Я ошарашенно посмотрела на нее:

– Ты что хочешь остаться здесь? – спросила я в недоумении.

– Ну да, бля, ты не мешай мне. Иди, если хочешь, – сказала Ольга и повернулась ко мне спиной.

Ничего не понимая, я хотела попытаться убедить ее в том, что нам нужно уходить, что опасно оставаться, что это не те ребята, которые будут носить тебя на руках, подавать кофе в постель. Я хотела все это сказать, но она встала и неуверенной походкой поперла к братве. Взгляд ее был бессмысленным. «Как загипнотизированная», – подумала я и, сообразив, что если она подойдет к братве и привлечет их внимание, то все, пиздец, шанс будет упущен. Поэтому, не теряя времени, пока она еще шла, я быстро и незаметно юркнула в какое-то отверстие в стене и бросилась к свету. Стремясь двигаться как можно быстрее и тише, я полезла в окно, думая только об одном: «Только бы не догнали, только чтобы не догнали». Вылезая из узкого окна, я зацепилась брюками за гвоздь и порвала их на жопе. Плюнув на все я, оглядываясь по сторонам и придерживая рукой штаны, забежала в какой-то подъезд и поднялась на второй этаж. Там я остановилась возле окна и, сев на корточки, стала наблюдать за котельной. Все было тихо. Минут пять я не отрываясь смотрела в окно, скороговоркой повторяя: «Только бы никто не вышел, только бы никто меня не нашел... Боже, помоги!» – умоляла я, надеясь, на то, что что-то произойдет, и я останусь незамеченной. В голове крутились картинки того, что могло бы произойти со мной, если бы я вовремя не ушла. Снова и снова виделись самые страшные моменты, воображение рисовало картинки: одна страшней другой. Все внутри меня мучилось. Мамкина наука о том, какой мир, и как в нем нужно проявляться, не стыковалась с реальностью. Я чувствовала как бы раздвоение себя. Одна моя часть хотела скорее убежать домой, чтобы не видеть и не слышать ничего, чтобы среагировать как серая мышь – убежать и затаиться в норке. Другая часть, еще более ебанутая, та которую воспитала мамка, говорила мне: «Как же ты сидишь сейчас здесь, а твоя подруга там, среди алкашей и зэков. Ты бросила ее на произвол судьбы. Где же твоя совесть? Дрянь ты этакая! Там страдает твоя подруга, твой друг, а ты здесь отсиживаешься! Хуево ты делаешь. Ты забыла великую мудрость: «Сама погибай, а друга выручай». Где твоя верность, лицемерка? Сидишь сейчас здесь, а там Ольга страдает, мучается. Так не должно быть. Вам одинаково должно быть хуево».

«Бля! Да это ведь принципы коммунизма, с-сука», – подумала я. «Всем все одинаково, всем все поровну, всех под одну гребенку».

Бля, вот оно что! Вот откуда эти ебаные мысли, – на миг я почувствовала себя куском говна, которому внушили, что оно конфетка, и что нужно сидеть в такой же куче дерьма, есть, пить, постоянно чем-то жертвуя, выручая друзей из беды.

Еще одна моя часть призывала меня сделать логический вывод из всего этого и побежать позвонить в милицию или родителям Ольги. Но опять же полнейшая белиберда. Снова и снова я задавалась вопросом, имею ли я право сидеть сложа руки, когда там могут бить или насиловать мою подругу? Но в то же время, она сама сказала мне, чтоб я ушла и не мешала ей. Ебнутый маразм! Я сидела и мучилась от сознания своей беспомощности, бессилия что-либо изменить, но ебнутая мамкина программа не давала мне уйти просто так. Скрепя сердце я решила спуститься вниз и посмотреть, что же там происходит. Тихо встав и оглядевшись по сторонам, я осторожно спустилась по лестнице и выглянула из подъезда. «Никого», – оценила я ситуацию и, подождав минуту, двинулась в сторону котельной. Внутри меня жил страх. Большой, противный, с липкими щупальцами, цепляющимися за нервы и играющими на них.

«Фу-у-у, паскуда, – подумала я, и начала говорить сама себе, – Ну, хули ты боишься? Бля, стань жестче и будь бдительна, тогда все получится. И вообще, какого хера туда нужно идти? Сука, совсем сдурела что ли? Сама на рожон лезешь!»

Так думала я, но все равно шла. Какое-то ебанутое чувство долга, внушенное мамкой и взращенное обществом, не давало мне покоя. Я, дура, лезла в пасть тигра, и при этом думала о совести. «Я же не могу ее там оставить. Вдруг что-то случится? А я даже не буду знать. А потом меня будут обвинять в том, что я была рядом и не помогла, даже и не узнала, что там происходит. Нет, – работала во мне ебанутая программа, – я не хочу быть виноватой. Предки-суки и так делали меня неполноценной, закомплексованной дурой, постоянно обвиняя, что я плохая, ничего не умею делать, руки из жопы растут, ноги из ушей и прочую хуйню о моем инвалидстве. Пидоры говняные», – бесилась я, видя свою запрограммированность и неспособность дать сбой и нарушить программу. Мой протест был только в мыслях, на деле же я поступала полностью по шаблону, которым одарили меня близкие. Вбираясь в окошко и пробираясь к комнатушке окольными путями, я надеялась, что на стреме никто не стоит. Судя по логике вещей, братва должна быть занята другим делом. Подкравшись к отверстию в стене, через которое я сбежала, я прислушалась.

Говорил Князь:

– Ну что, сука ебаная, где твоя подружка?! А?! – в его голосе слышались вызов и угроза.

Некоторое время длилось молчание. Потом Макар не выдержал:

– Бля, сука, ты будешь говорить или нет? Тварь...

Я тихонько переместилась на другое место в коридорчике, так, чтобы меня не заметили, но я все видела. Ольга стояла, опустив голову и потупив взор. Гавозда взял ее за подбородок и поднял харю кверху. Со злобой он прошипел ей в глаза:

– Гнида, у тебя три минуты. Если не скажешь, где твоя подруга, пустим тебя по кругу, – он многозначительно хмыкнул, в его взгляде отразилась похоть. В глазах Ольги светился страх и забитость. Видя это, братва почувствовала себя еще уверенней:

– Блядь... Сука... Ну и пидарка же она. Бля...

Надо было держать себя смело, как будто у тебя есть охуенная крыша. Сука, даже если ты последнее чмо, войди в роль блатного, будь агрессивен и бдителен, и тогда никто не сможет угадать твой блеф. Насколько ты сможешь вжиться в этот образ, так и будут тебя воспринимать. «Бля, Ольга, не чморись, сука, выебут же, тварь. Ну стань сильной, уверенной в себе, блядь, пусть, мол, только попробуют пацаны тронуть, узнают, где Кузькина мать зимует. Напизди с три короба, пусть они на очко сядут. Они, а не ты. Бля, Ольга!» – хотелось крикнуть мне, видя, как Ольга тухнет прямо на глазах, как она, парализованная страхом, расползается, растекается, становится такой слабой, что ее хочется пнуть.

«Вот он, еще один закон жизни – если ты слаб, тебя будут пинать, будут чморить до тех пор, пока не забьют», – подумала я.

«А ведь и правда, когда ты силен, активен, агрессивен, все окружающие чувствуют, что от тебя как бы исходит ток, электричество, ты как бы генератор энергии, в тебе стихия, буря, сила. И все чувствуют это и знают, что они со стихией не справятся, что они слабее тебя, что у них нет этой энергии, этого тока, этой силы. Психологически они уже настроены не на победу, а на поражение. Они уже как бы заранее сдаются в руки сильнейшего», – думала я, наблюдая за Ольгой.

Если ты слаб, если ты боишься, то твой страх отбирает у тебя силы и уверенность. Поддаваясь ему, ты отдаешь всю свою энергию и обесточиваешься, становишься пустым, безжизненным. Но в природе пустоты не бывает. Чтобы ты жил, тебе нужна сила и энергия. Обесточившись, создав вакуум внутри себя, ты начинаешь подсознательно просить энергию, но, поскольку ты слаб, то придет она в самом грубом и примитивном виде – в физическом. Люди, которые будут окружать тебя, почувствуют вдруг агрессию к тебе, ощутят, как они наполняются силой, видя твой страх, твою слабость. Это накапливается энергия для передачи тебе. И тогда они начинают пиздить тебя, давая силу и энергию. Вот и круто: стопроцентная усвояемость должна быть.

 

Мне хотелось как-то подсказать Ольге, что ей нужно блефовать, строя из себя крутую, тогда может братва упадет на очко, соображая, есть ли крыша у нее или нет, и если есть, то большая ли? Стоит ли трогать ее или потом будет пиздец.

Вот, когда я пожалела, что вовремя не обмолвилась парой слов о том, что знакома кое с кем из блатных. Как бы так, мимоходом, невзначай.

То сжимая, то ослабляя хватку, смотря Ольге в глаза, Гавозда сдавил ей подбородок:

– Все, птичка, время вышло. Чирикни последнюю песню. Где Киса?

Гавозда еще сильнее сжал ей подбородок, она схватилась руками за его пальцы, пытаясь разжать их и, ревя, замычала:

– Не-е знаю, где она. Она ушла.

Братва заржала.

– Ну, что она не улетела, это, конечно, – прикольнулся Пиля.

– Так что будешь за двоих пизду ставить, курва, – вставил Кривой.

Гавозда злобно заржал.

– Ха, сука… твоя подружка оказалась слишком умной и съеблась, на хер. Повезло стерве. Но тебе повезло больше-е-е. – Гавозда двигал пальцами. – Ха! Посмотрим твои зубки, – Гавозда тряхнул ее голову, – ну, блядь, открой рот, падаль.

Ольга раззявила ротяку и показала свои мелкие редкие зубки. Подбежал Кривой и, запустив свои грязные лапы ей в рот, растянул челюсти. Ольга завыла:

– Уа – уа – уа – уа – уа, – замахала руками, пытаясь высвободиться.

Братва уссыкалась:

– Что, сучка, разродилась? А пизденыш-то где?

Кривой заглянул в глотку:

– Ау – у - у? Заячий пиздюшонок.! Вылазь на свет Божий, крестить будем, – ангельским голоском пропел Кривой.

Пацаны ржали, радуясь, что нашли над кем можно поиздеваться. Уж никто не стеснялся, не задумывался и проявлялся, как хотел.

Кто-то дергал за волосы, кто-то за нос, все как будто впали в детство. Оторжав, Князь щелкнул пальцами с предвкушением тупого наслаждения и сказал:

– Ну, давай, становись раком, барыня, сейчас мы тебе покажем русских князей. Братва звучно поддержала Князя, отрыгивая выпитое бухло.

– Я не бу-у-уду. Отпустите меня. Мне сейчас станет херово. Мне надо домой. Пустите меня, – ревела Ольга, пятясь как рак на карачках.

– Шо, сука! Съебаться хочешь, свиное рыло? – закричал Гавозда и, схватив шмат старой трубы, занес его над головой. – Бля буду, падла, или пизду ставишь, или, сука по хребту переебу, – со злостью рычал хулиган.

– Че, сука?! Вооще, обурела, бля? Тебе же тварь, русским по-белому сказано было, снимай свои подштанники сраные и, бля, нахуй, становись раком, – подпездывал Кривой.

Ольга нерешительно мялась, в глазах появился страх загнанного кролика. Братва обступила Заю плотным кольцом и начала дергать ее и шарпать за одежду.

– Бля, Князь, пусть она нам стриптиз-шоу покажет, – глумливо заржав, предложил Пиля.

– Князь, пожалуйста, не надо! Пожалуйста! – запричитала Ольга, заглядывая ему в глаза. – Князь, пожалуйста, не надо, я больше не буду! Я никому ничего не скажу, честное слово-о-о… Ну, пожалуйста, отпусти меня, – ныла Ольга, тря сопли и слезы и теребя в руках край своей сумочки.

Князь глумливо заржал и рявкнул:

– На колени, падла.

Ольга неуверенно топталась на месте, в голове ее происходил бунт. Одна часть просила пощады, а другая часть, что внушила мамка, яростно сопротивлялась, твердя о том, что унижаться нельзя, это стыдно, это позор. «Ты же у меня самая лучшая, самая хорошая. Как же ты будешь унижаться перед кем-то, нет ты не должна делать этого…»

 

Ольга, глядя испуганно и забито на Князя, попыталась сделать шаг назад, но стоявший сзади Макар ловко засунул руку ей под юбку и схватил сзади за пизду.

– Ап! Поймалась, рыбка!

– Ай! – взвизгнула Ольга и подпрыгнула от неожиданности.

Братва взворвалась диким ржанием и стала подходить ближе.

Макар держал крепко, и как ни пыталась рыбка вырваться, ничего у нее не получалось. Она схватилась двумя руками за его пальцы и стала вытаскивать их. Пацаны дохли от хохота.

– Бля, пиздец, Макар, она тебе помогает. Глянь, аж по локоть руки в пизду засунула…

– Бля, да ты глянь, как она тащится. Смотри, как она себе клитор дрочит.

Ольга чуть не плакала. Макар глумливо заржал и позвал Князя.

– Ваше Величество, лошадь подана, – и, не вынимая руки из пизды, отвесил галантный поклон.

Все ржали не умолкая, взрываясь дикими визгами и хрюканьем, блеяньем, кваканьем и тому подобными проявлениями повышенных чувств своей широкой и щедрой души. Князь важно подошел к Ольге и, став перед ее мордой, властно сказал:

– Сука, раком, быстро!

Макар пнул ее под зад и поставил на колени. Князь начал медленно расстегивать ширинку, гипнотизируя телку каждым движением.

Я, замерев и затаив дыхание, смотрела что же дальше будет. Противный голосок мамки пиздел в моем ухе: «Ты должна немедленно позвонить в милицию. Беги отсюда к ближайшему автомату и звони. Срочно звони в милицию. Их всех нужно посадить, они насильщики, тьфу, то бишь, насильники. Не смотри туда – это трагедия жизни. Не дай Бог случится и с тобой. Все! После этого можно вскрывать вены или с камнем на шее с моста прыгать, а то, как же жить дальше? Ведь самое главное – гордость девушки – ее честь поругана. Все, это конец жизни».

Слушая мыслепиздеж, я подумала: «Бля, вот хуйня, крепко засела, сука! Жизнь закончена! Ха-ха! Трагедия жизни. Да никакая не трагедия – просто жизнь. Если не ты, то тебя. Или ты кого-то наебешь, выебешь, заебешь, или тебя. Какая, в пизду, честь еще тут примешивается. Как у больного здоровье».

Я следила за развертывающимися событиями, округлив глаза и открыв рот: «Вот, что скрывают все мыши. В ихней жизни, как и в их голове, сплошная поебень, это просто внутренний массаж для всех лохов и добрых девочек-давалок, которых так воспитала мать. Она дура не учила просить, а учила отдавать, жертвовать чем-то ради сраных иллюзий. Вечно пиздела поговорку: «Чем больше даешь, тем больше вернется», – забывая, что обещанного три года ждут».

Князь расстегнул ширинку и приспустив плавки, достал свой грязный вонючий хер, уже стоявший в столбняке.

Ольгу поставили на четвереньки раком, посадив на стол, где еще недавно бухали вместе. Макар пошевелил своими пальцами в ее пизде.

– А прорубь ничо! Ребристая!

Братва заржала.

– Макар, ты там пошевеливай, шоб вода не замерзла, – крикнул Пиля, – а то Князь еще хвост отморозит, – и, повернувшись к Ольге, сказал с издевкой, ущипнув ее за сосок. – Колись, сука! Ты фригидна?

Перекрикивая общий ржач, Гарик с расквашенным носом и подбитым глазом, внес свои пять копеек. Он стал возле Ольги и, сделав вид, что тянется к ее шее, страшным голосом, подобно раскату грома, прорычал.

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

Услышав эту фразу, пацаны забалдели пуще прежнего. Князь, подойдя почти вплотную к Ольге, сунул ей свой хер прямо в рожу.

Ольга поморщилась и попыталась отодвинуться, но не тут-то было. Толпа окружила ее со всех сторон, и, схватив за ближайшие участки тела, крепко сжала, удерживая на месте.

– Лижи яйца, сука, – сказал жестко Князь, и, схватив за патлы, притянул ее голову к себе. Ольга зажмурила глаза и сжала зубы, не желая выполнять его волю.

Увидев, что его не слушаются, Князь озверел, дернув ее за патлы так, что она ебнулась носом об стол.

– Да, ты чо, падаль, охуела, что ли? – заорал он на нее, – я что с тобой в цацки пецкаться буду, что ли? Ну, рот открыла, быстро, тварь!

И он снова ебнул ее мордой об стол. Из ебальника потекли слюни, сопли и кровь.

– Блядь недорезанная, – заревел как бык Князь, – Гарик, сволочь, утри ей сопли.

Братва ржала. Гарик подбежал, и, достав из какой-то коробки сапожную щетку с кремом, начал натирать ей морду.

– Ща, Князь, она будет блестеть как самовар. Недаром пузатая, – и растирая ей колючей вонючей щеткой морду, наконец-то стер сопли и кровь, ровно покрасив фейс в темно-коричневый цвет.

– Бля, негритосок-то я еще не ебал, – заржал Князь, – они, говорят, охуенно сосут.

С этими словами сдавливая руками горло заставил ее лизать ему яйца.

Наблюдая эту сцену, я подумала, что вот как они веселятся пиздато, не то что порядочные чахлые суслики. Во мне стал проявляться какой-то хулиганский похуизм. И я наблюдала дальше.

Макар дрочил Ольгу сзади, засунув одну руку в пизду, а другой придерживая и лаская жопу. Кривой, Пиля и Гарик стояли по бокам от Ольги и, вытащив свои хуи, щупали ее за титьки. Гавозда терся об ее ляжку и приговаривал: «Толще жопа, слаще ебля».

Вся братва была при деле, не страдая мамкиной хуйней о единственности. Они все вместе, дружно ебали телку. «Лучше ебать телку с друзьями, чем дрочить хуй в одиночку» перефразировали они на свой лад слова Рулона. Каждый дрочил и щупал Ольгу не пропуская интересных мест.

Охуевшая от такого обильного внимания, Ольга начала извиваться всем телом. В ее кровь впрыснулся зашуганый гормон, начавший с запозданием включать животные инстинкты самки. Обсасывая хуй Князя и млея от щупающих ее рук, Ольга стала подмахивать пальцам Макара, копошащимся в ее пизде.

– Бля, Князь, – крикнул Макар, – щас сучка соком истекет, бери ее свеженькую, пока не остыла.

Князь хохотнул и, подойдя сзади Ольги, раздвинул ее жопу руками и со всего маха засадил ей свой штопор по самые кукры.

– А-а-а-ах… – застонала Ольга, прогибаясь в спине и закатывая глаза.

Князь начал ее молотить, наскакивая на нее все яростнее и яростнее.

«Бля, да она же тащится, – осенило меня, – нихуя себе скромница, нахуй, столько ломалась. Ни за что пизды получила», – подумала я, глядя на ее разъебанный нос, покрашенный сапожным кремом.

Князь трахал ее с наслаждением, впиваясь руками в ее жопу. Управляя ее задницей, Князь тащился от горячей ебли. Братва все яростнее щупала Ольгу и тыкалась в ее пухлые телеса своими хуями. Гавозда балдел от минета, взяв ее за уши, он то приближал ее башку, засаживая свой член в самое горло, то отдалял ее, массируя корень. Ольга начала стонать, рядом засопели еще несколько голосов, и раздался рык Князя.

– Бля, сука, спустил… – Князь, устало, но удовлетворенно отстранился от Ольги, – ладно братва, следующий…

Братва не останавливаясь, продолжала возбуждать себя и балдеть еще больше. Следующим был Гавозда. Он, рыча начал отталкивать всех, и схватив Ольгу за волосы поволок ее к печке. Братва заржала.

– Ха-ха-ха! Че, Гавозда, мяса то у телки много, может шашлык сделаем. А? – спросил Пиля, дроча свой член и пощипывая один из сосков Ольги.

Я чуть не заржала, увидев, как вытянулась у нее пачка, глаза полезли на лоб, а челюсть повисла.

– Не-е-ет, – завыла она, старательно цепляясь руками за все, что попадалось на ее пути.

Братва ржала над ней, предлагая посыпать ей сраку солью, чтобы вкуснее было. Ольга все сопротивлялась, крича, что пусть ее ебут во все дыхательные-пихательные, но не на печке.

Гавозда, дико зарычал, подражая какому-то зверю, и, встряхнув семьдесят килограммов, как перышко, потащил ее дальше.

Внутри меня закопошилось непонятное чувство, снова заработала мамкина дурь. И она, на плане чувств, включала у меня самосожаление, какую-то пассивную боязливость увидеть, что будет дальше. Я ощутила, что не могу больше смотреть, что если увижу, как ее будут жарить на печке, то закричу во весь голос. Я зажмурила крепко глаза и закрыла руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Мое больное воображение уже нарисовало хуевый конец. Где Ольгу садят пиздой на печку, и по хате раздается запах паленых волос и жареного мяса.

Я мысленно перевела взгляд на огромную печку и вся сжалась, как будто это меня тащили к ней. Как и в кино, вместо того чтобы чувствовать себя сильной, я отождествилась со слабым героем – с Ольгой, со всем, что делали с ней. Я стала почти что физически переживать это на себе. «Бля-а-адь, су-у-ука», взвыла я, понимая, что эту свинью подложила мне мать, уча эмоционально переживать фильмы, представляя себя хорошим, добрым, правильным героем, который очень много страдает за правду, но все-таки побеждает своей честностью и правильностью большое и сильное зло. Нихуя, так не бывает. Это я сейчас поняла очень четко. В жизни все по-другому, кто сильней, кто агрессивней, тот и прав. Нехуй отождествляться со слабым, тогда мир не будет тебя задалбливать. Мать же, сука, учила всегда: «Вон, смотри, кто-то наступил собачке на лапку, она скулит, ей больно. Чувствуешь, как она страдает, слышишь, как плачет бедная собачка?» И в том же духе.

«У-у-у-у, курва, не хочу быть слабой, не хочу страдать», – мысленно бунтовала я, закрыв уши и глаза от сцен, происходящих в хате. Борясь сама с собой, я забыла об окружающем. И только через несколько минут открыла глаза, и посмотрела на Ольгу.

К моему удивлению, жареным мясом не пахло. Ольга висела пузом на трубе, возле печки, и раскорячив ноги. Сзади к ней пристроился Гавозда.

Братва, глядя как семидесятикилограммовая туша висит в воздухе, дрыгается всем телом от стремительных движений Гавозды, стала дрочить свои хуи и наслаждаться открывшимся зрелищем.

Макар, разминая руками член и щекоча пальцами головку, сказал:

– Новая поза, – воздушная ебля. Ей, Гавозда, а какие преимущества у этой позы?

– Да пизда уже, кажется, трубой прижата, больше кайфа, – сказал Гавозда, и, сделав еще несколько кабаньих ударов и кончив, спрыгнул с подружки вниз.

Она так и осталась висеть на трубе. Макар дернул ее за ногу, стягивая вниз. Она завизжала и шмякнулась на пол.

– Ну заче-е-ем? – заныла Ольга.

Но Макар с помощью братвы быстро поставил ее в удобную позу и начал кадрить. Гавозда и Князь, оттянувшись, глядели, как трудится, по очереди ебавшая телку, пиздобратия. Пацаны быстро менялись, возбужденные предыдущим зрелищем до предела. Они кончали буквально через несколько секунд.

«Вот до чего можно дойти, мечтая о безоблачном счастье с бомжом», – подумала я, глядя, как трещит по швам Ольгина жопа и дымится от трения пизда. Братва ебала скопом. Пиля давал в рот, Макар ебал в пизду, Кривой одновременно сзади в жопу, А Гарик терся хуем о ее тело. Ольга стонала и извивалась, давясь спермой и ощущая, как здоровая кукурузина Кривого рвет ей пердак до самых ушей. Ее ебали в бешеном темпе. И тут Князя осенила идея. Он подозвал Гавозду и сказал ему что-то на ухо. Гавозда заржал и на некоторое время исчез из поля зрения. Разъебанная и выебанная Ольга еле держалась на ногах, шмоток на ней не было. Ее трусики и лифчик в порыве ярости сорвали Князь и Гавозда. Вся она была мокрая, липкая, потная. От нее воняло, как от душного козла. Братва оторвалась конкретно.

Все повалились отдыхать. Кто где стоял, там и упал. Вокруг был полный бедлам, кругом мусор, ссаки, блевотина, пятна спермы и крови…

Ольга ошарашенно смотрела на все это не в силах сказать ни слова.

Я ощутила, как во мне просыпается жалость к ней и узнала в этом мамку: «Ах ты моя бедненькая, как с тобой плохо поступили, как тебе не повезло. Ну иди сюда, мама тебя пожалеет, конфетку даст».

«Бля, с-сука, – подумала я, – нашла чем заниматься – жалеть подружку, которая сама хотела, чтоб ее выебали. Бля, сами же гуляли с Ольгой, ищя на свою жопу приключений, вот и нашли. И нет здесь ничьей вины, в том, что наши мечты о прекрасных принцах-бомжах не сбылись. Жизнь показала себя в самом ярком виде. Вот она, мамкина конфетка в пиздатой обертке с хуевой начинкой».

Ольга стояла с потеряным взглядом, глядя по сторонам и ничего не понимая, где она, кто ее ебал, и вообще, что  происходит. Пузо ее  раздулось – литра два спермы всосала – прикольнулась я, преувеличив объем. Нахуй, теперь неделю жрать не будет. Пиздят, что сперма калорийная.

 

Пацаны балдели, прикалываясь с Ольги:

– Че, томатным соком ссышь? – глумливо спросил Гавозда, пнув ее под зад. Все дружно заржали, увидев, что у нее вся жопа в крови.

– Ха, Макар, нахуй ты жопу дефлорировал? В пизду ебать нужно было. Вечно у тебя наклонности с оттенком, – строгим голосом издевался Князь.

На что Макар, сделав подобострастный вид и, вытянувшись по стойке смирно, гаркнул:

– Легче срать, ваше благородие!

Все дружно покатились со смеху. Князь посмотрел на Гавозду и сделал какой-то жест, на что братва отреагировала очень бурно. Ольга, так же как и я, не поняла этого жеста. Но очень скоро ей все наглядно объяснили. Схватив ее за руки и за ноги, ее положили на спину в позу дохлого таракана. Князь стал, как врач-гинеколог у ее пизды и, посмотрев на эту грязную, опухшую и вонючую щель, торжественно объявил:

– Раньше, бля, было принято с покойника снимать посмертную маску, оттиск его лица, нахуй, в последнюю минуту жизни. Мы, – он обвел рукой всех присутствующих, – бля, поддерживаем этот обычай. И сейчас, нахуй, будем снимать восковую маску с твоей пизды. И, не выдержав дальше такого серьезного тона, Князь заржал вместе со всеми. Ольга начала вырываться и кричать:

– Не-ет! Ебите меня еще, но не надо...Я не хочу умирать! Не надо посмертную маску! Пожалуйста, бля, отпустите меня!

На что пацаны заржали и зажали ее крепче. Гарик подал Князю свечку.

– Ты че, охуел, я че свечу держать буду? – заржал Князь, но взял ее в руки.

Кривой чиркнул спичкой и зажег свечку. Ольга с ужасом наблюдала за манипуляциями Князя. Тот, со зловещей улыбкой занес свечу над раскоряченной Ольгой и начал отпевать ее, подражая голосу священника. Вытянув морды, пацаны стебались с мышиного ритуала.

«Ну, нахуй, в самую точку попали. Ха-ха-ха, – мысленно ржала я, глядя, как смешно со стороны выглядит тупая привычка мышей плакать, жалеть, страдать. Во, придурки, они наверно думают, что все, пиздец, сдох мудак и нет его больше. Как жалко, что так мало прожил. У-у-у-у, а-а, ха-ха-ха, – прикалывалась я, – дебилы, они не понимают, что со смертью приходит натуральный кайф. Ты уже не страдаешь, тебя уже не пиздят, ты не голодаешь, не болеешь, не боишься. Это же классно. Всю жизнь страдал, а как только сдох, так и кончилось страданье. Умирать не страшно, жить страшнее», – думала я, глядя на животный ужас в Ольгиных глазах. Она действительно поверила в то, что ее порешат на месте. Мамка и родичи приучили ее заранее думать о плохом и заранее страдать и репетировать переживания. Научили, бля, видеть жизнь в самом хуевом свете. Припиздки, или жизнь видят в розовых очках или в черных. Из одной крайности в другую. Нет, чтобы снять очки и смотреть просто, как кот – реально, без оценки. Как там пел Титомир: «Не думай ни о чем, что может кончиться плохо». Во-во, не еби мозги хуевыми мыслями».

Князь нес какую-то околесицу, пародируя напутствие в мир загробный. Закончив последнюю фразу, он сказал: «Маминь», – и слегка наклонил свечку над Ольгиной пиздой. Расплавленный воск закапал на вспухшую щель.

– А-а-а! У-у! Ой, мама! Не надо! Ой, мамочки-и-и... – визжала Ольга, корчась и извиваясь как змея.

– У-у, жирный толстый червь, – презрительно спизданул Гавозда.

Князь балдел, глядя, как Ольга страдает от своего тупого страха: не настолько сильной была боль, сколько увеличивал ее страх. «Что же будет дальше? Меня, наверно, убьют или сожгут мою пизду до самой задницы, бля, а может, меня будут ебать горящей свечкой... О-о-о, мама, я не хочу-у-у!» Ольгины мысли были написаны у нее на лице.

– Пустите меня, пожалуйста. Не надо-о-о, – скулила Ольга.

Кривой заржал:

– Так, пустите, или не надо?

Братва покатилась со смеху. Князь передал свечку Гавозде и сказал:

– Заканчивай, коллекционер.

Все снова закудахтали. Гавозда продолжил плавить свечку и накладывать слой за слоем. Макар прикольнулся:

– Надо было в пизду морковку вставить, тогда потом маска была бы с дыркой. И ебать бы смог, и дрочить.

– Нахуй, позже целку пробью.

Братва снова стала потухать, держа все еще извивающуюся Ольгу. Расплавив почти всю свечу, Гавозда убрал огарок и засмотрелся на произведение своих рук. Вся Ольгина пизда была залита парафином. Гавозда поплотнее прижал слепок к пизде, чтобы отпечаток стал четче. Братва ржала и прикалывалась над телкой. Пиля спизданул:

– Ебантропы, людишки, снимают маски с ебальника, а нужно-то с пизды, так красивше. Морды-то мы видим каждый день.

Его речь поддержали новым взрывом хохота.

Гавозда самодовольно потер руки:

– Да, я коллекционирую такие слепочки, пизда пизды красивше, как на подбор стоят.

Братва снова заржала, видимо, знакомая с его коллекцией.

Я подумала, что мышам и не снилось коллекционировать такие слепочки-пиздюшки. А то понаплодили всяких меломанов, филателистов, нумизматов и прочей дребедени. А кому, нахуй, нужны будут их коллекции, так... гора мусора. А вот восковые пиздюшки – это круто, это авангард, протест.

Ольга затравленно смотрела, ожидая, что будет дальше. Пизда ее занемела и потеряла чувствительность. Гарик притаранил какие-то тряпки, веревки. Ольгу привязали за руки к трубе, а потом к большим железным штырям, торчащим из пола.

Вся пиздобратия поперла играть в карты. Ольга тревожным взглядом ловила каждое их движение, но на нее больше не обращали внимания. Она так и осталась лежать в раскорячку, с пиздой, залитой парафином.

Глядя на нее и на веселящихся рядом пацанов-припиздков, я вдруг увидела всю картину совсем по-другому. На моих глазах разыгралась вся жизнь человека. Сначала его губят родители, закладывая хуевую программу в его тупую башку, учат его быть пассивным, вялым, капризным, слабым. «Ты плачешь?.. Тебе больно?.. Ну, иди сюда, мое золотко, мама тебя поцелует, даст тебе конфетку». Чтоб скрасить горькую правду жизни, чтоб привить иллюзию того, что если все хуево в жизни, то ты можешь расслабиться, рассвиниться, заплакать, погрузиться в депрессию и за это какой-то добрый дядя или тетя, Ельцин, Бог или кто-то еще придет, погладит тебя по головке и даст конфетку. И тогда мир сразу станет хорошим и добрым, а я буду страдать и плакать, чтоб мне дали эту конфетку. Придурки! Стань сильным и сам возьми себе столько конфет, сколько хочешь, а не жди милостыню от бомжа. «Люби-и-ите ме-еня, пожалуйста, я хороший». Нахуй, сикуси-выкуси, понавнушала мамка хуйни и выходит человек в жизнь, как на бульвар за приключением: «Что бы такое найти, заманчивое, интересное? А где же мой прекрасный принц ходит? Он обязательно должен быть, иначе кто меня на руках будет носить? Он же моя конфетка, где же она есть?» А жизнь – пиздец, и не даст конфетки, и сколько не ищи, не найдешь рогатого зайца и мохнатую черепаху, так же, как и принца среди бомжей. Свяжешься с кем-то, вроде бы все, пиздец, жизнь веселая, друзья, пьянки, карты, разговоры, развлечения, успех. А потом грязь, вонь, блевотина, мрак и ты копаешься в этом дерьме. Отъебут тебя хором, как на производстве у станка задолбишься. А как станешь не нужен, подотрет тобой жизнь свою грязную жопу и скажет:

Довольно, детка, наигрались,

Давно пора за все платить,

С тобой ебались, наслаждались,

Пришел момент пизду зашить.

И тогда все покинут тебя, и ты останешься один у разбитого корыта. И вокруг будут бомжи, которые казались тебе принцами, и грязь, и болото, в которых ты копался, как червяк. А жизнь твоя уйдет к другому, и ты уйдешь со сцены жизни. Только надгробная плита сохранит какие-то отпечатки твоей жизни – даты рождения и смерти. И все...

Пораженная тем смыслом, понимание которого пришло мне в этот миг, я сидела тупо глядя в одну точку. Я знала дальнейший ход событий. Братва выждет время пока застынет парафин, затем снимет слепок и будет довольна. Ольгу может отпустят, а может тут же пришьют, чтоб кому че не спизданула. Этот момент меня волновал мало, нечто другое я поняла, глядя на продолжающуюся игру в карты и на Ольгу, лежащую на спине с расставленными ногами и тупо глядящую в потолок, я увидела, что она плачет. Ей было жалко, жалко себя, того, что все так получилось, жалко своей несбывшейся мечты о счастливой жизни с мужем-бомжем... «Вот так, – подумала я, – в конце жизни человек сталкивается с реальностью, и его иллюзии рушатся. Но жизнь уже прожита. Уже поздно что-то менять. На пороге смерть». Осознав все это, мне стала безразлична эта ситуация. Я уже не жалела Ольгу, я видела, что это просто игра, жизнь – игра.

Я тихонько встала и стала пробираться к выходу. Внутри у меня было некое успокоение, как будто я разрешила сложную загадку. Ольга осталась в котельной.

Написав всю эту историю, я вновь пошла на очередное занятие в Рулон-холл.

Напялив самые лучшие тряпки из того барахла, которое было у меня, я посмотрела в зеркало и ухмыльнулась:

– Ну и видок! Ни одного клевого наряда мне не купила мать. Одела меня в какую-то хуйню, как Золушку. Эта роба пойдет только для работы на свиноферме, а не для выхода в нормальное место. Поганая старуха! Растила меня шудрой, заводским быдлом. Она очень боялась, что я нормально прикинусь и буду тусоваться с нормальными людьми, которые могут, по ее мнению, меня «испортить», развратить, привить мне вкус к легкой, нормальной, богатой жизни, и отучить меня от скотского, нищенского существования, на которое обрекала меня мамаша.

– Вот тебе, старая дура! – сказала я показывая зеркалу фигу. – Я не буду жить и думать, как ты! Я не буду батрачить всю жизнь на какого-нибудь бомжа и плодить нищету! Я буду жить во дворце как королева!

С этой мыслью я развернулась и понеслась к Рулону. На улице была слякоть, машины ехали по грязным лужам, обрызгивая прохожих. Я ломанулась в переполненный автобус и, еле втиснувшись в него вместе с остальными баранами, толкаясь и давясь, поехала на автобусе.

В просторных залах Рулон-холла уже тусовалась большая орава разношерстной публики: панки с гребнями, длинноволосые хиппи и бритые гопники, обвешанные железом металлисты и кришнаиты с хвостиками, одетые в индийские дхоти, больше всего привлекали внимание. Лазили тут и чопорные бизнесмены, и какие-то лысые ментальщики в очках, и разряженные самки всех мастей, и пришибленные серые чадосы. Все они искали ярких впечатлений и великого знания Рулона. А вот и он сам появился на сцене в своем восточном халате, в черных очках и в тюбетейке, в окружении красивых самок и охраны. Сложив руки ладонями вместе, он поприветствовал нас по индийскому обычаю, и, сев в свое большое кресло, стоявшее на сцене, начал речь:

– Деревья, животные, рыбы живут без проблем. У человека же есть проблемы, начал он, – но все его проблемы оттого, что у него есть ум. Но ум человека недоразвит – это ум дебила, тупого дегенерата, ум олигофрена, – выкрикнул он, – это ум, неспособный думать! Ум зомби! Но, однако, некоторые люди могут научиться. Я думаю, что сюда пришли именно такие люди, а другим тут делать нечего. Пусть идут на партсобрание или в церковь на вечернюю службу. Там они найдут себе подобных. В зале раздался дикий хохот.

– Туда и дорога!

– Дак вот. Наш ум имеет информацию. Одна полезная информация. Это, скажем, арифметика, английский язык или русский, а может матерный. Это умение работать на компьютере, водить автомобиль, торговать моими экскрементами или другим говном. Все это хорошо. Но есть в вашем уме и вредная информация. О чем же она? Кто скажет мне? О чем? – стал спрашивать Рулон – Кто просек, где собака порылась?

Кто-то заорал:

– Да в строительстве коммунизма! Ети его в душу мать!

– Еще в чем?

– Что детей рожать надо! – опять заорали из зала.

– Что семью заводить.

– Мать, отца слушать.

– Что попов надо слухать, – раздался хор голосов.

– Что Бог – Аллах, а не Кришна, или Кришна, а не Аллах.

– Что на дядю батрачить надо.

– Торговать стыдно.

– Что богато жить нехорошо, – продолжали раздаваться реплики. Зал бесновался.

– Хорошо, хорошо, – стал успокаивать всех Рулон, – я вижу, что вы уже кое-что знаете. Молодцы, ребята! Как же енто все нам назвать одним словом? В общем, это все голимая мораль, – подытожил он.

– Мышиная мораль!

– Программа зомби! – раздались реплики из зала.

– Вот-вот, это нам и мешает жить. Истинное учение – не то, которое нам даст новую, какую-то особую мораль. Это – туфта! Истинное учение Секору – это то, которое покажет нам абсурдность любой морали и научит нас жить не в узде предрассудков, а жить согласно разуму, согласно пониманию, – заорал Рулон.

– Да, точно, мы не овцы, чтоб нам мораль качали!

– Мы хотим жить разумно!

– Мы хотим видеть все, как оно есть.

– Мы хотим понимать! – раздались выкрики.

– Кому же нужна вся эта мораль? Она нужна правительству, чтоб держать в узде стадо! – заорал Рулон, – Да, для стада баранов нужна мораль. Но мы с вами уже не стадо. Мы учимся быть индивидуальными! Людьми элиты! Свободными людьми! Для этого вам надо сбросить ярмо мышиной морали: коммунистической, христианской, мусульманской и прочей идеологии. Это все бред сивой кобылы! – бесился Рулон, – это упряжь для стада баранов. Кто не хочет быть свободным человеком? Кто хочет быть бараном? Попрошу выйти отсюда баранов. Стадо и кнут – мораль, проповедь попов и агитация коммуниста – это не для нас. Нам нужна свобода, которая нам даст свободу от всяких предрассудков, всяких догм от всякой пропаганды и рекламы. Нам нужны разумность и понимание!

– Да, так и есть!

– На помойку догмы!

– Да здравствует знание!

– Без ума-то плохо! – раздались выкрики из зала.

– Ни Горбачев, ни Ельцин, ни Сталин нам не помогут. Никто вам не поможет. Не ждите, если вы останетесь толпой баранов. Становитесь индивидуальностью. Освободитесь от общественных предрассудков, и вам не понадобятся ни пенсия, ни пособия по безработице. Вы сумеете всего достичь сами. Так же как и я. Другого пути нет. Вам может помочь только Истина, только Знание, только реальное видение жизни. – Ну, хорошо, – сказал Рулон, – А теперь пусть выйдет кто-то из вас и скажет, как закозлили вас общественные предрассудки.

По окончании лекции Рулона, все пребывали в высокоприподнятом эмоциональном состоянии. После того как Рулон дал знак, мы по одному стали выходить на сцену, рассказывать о том, как активно внушала нас мать.

И вот на сцену вышел мужчина средних лет, в черном костюмчике, белой рубашечке, галстук был почему-то в горошек, что выделяло его индивидуальность.

– Однажды, – начал рассказывать он, – предложил мне друг хорошую работу. Ну, думаю, смогу заработать хорошие деньги, а затрачивать особенно сил не надо. Я рассказал о своих новых планах матери, не знаю, зачем. Я так был рад новой работе. Мать же моя, сука, сразу начала отговаривать меня. Начала приводить в пример героя – отца, который срабатывался до костей на заводе. Дед мой  на этом заводе же сработался, так вот и мне хотела того же пожелать, приговаривая, что это есть лишь проявление ее любви ко мне. А еще приговаривала, что я не смогу ничего добиться в жизни. Так и хотела сделать из меня мамочкиного сына, который сидит на шее до старости лет.

Все весело засмеялись, понимая, как круто обломала мать.

Действующее лицо на сцене переменилось, и внимание переключилось на девушку, на первый взгляд, она выглядела просто и особо не выделялась, но в ее словах чувствовалась какая-то зажигающая сила, глаза ее блестели ярким светом.

– Так, у меня однажды произошел конфликт с мамкой: я собиралась вечером на дискотеку, надела короткую юбку, обтягивающий топ, сделала пышную прическу, нанесла яркий макияж. Стоило ей, матери моей, случайно в коридоре увидеть меня, как тут же начался скандал, она с кем только не сравнивала меня. Больше всего она боялась того, чтобы я стала проституткой. А какая, нахуй, разница, ведь деньги, они же не пахнут.

Шумное веселье продолжалось, кто-то вышел на сцену и ярко жестикулируя руками стал беситься на мать, которая ничего в жизни хорошего не могла сделать:

– Решила я показать своей мамаше свои рисунки. Увидев это уебище, волосы встали дыбом. И она пыталась утвердить во мне то, что я являюсь самым бездарным созданием, что что бы я ни начала творить, все это будет страшным, ни на что не похожим творением. А еще говорила, что я слабая и бездарная.

Бить, мать, бить ее, – раздавались радостные выкрики. И все хотели побороть в себе те качества, которые внушила мать.

– Вот, что делает с нами невежество, в котором мы живем, которое втирали вам в мозги матери вместе со своим молоком. Но предрассудки проросли в вас уже достаточно глубоко. Они внедрились в ваше подсознание, ваши эмоции, тело. И сейчас мы проведем с вами практику, которая поможет ощутить вам всю власть над вами мышиной морали.

По знаку Гуру мы перешли в другой зал для практик. Он представлял собой спортивное помещение, в котором можно было танцевать или заниматься спортом. Однако нам предстояло делать нечто другое.

– А теперь, – объявил Рулон, – вам надлежит показать друг другу жопу!

В зале начался ропот и похихикивание.

– Во время ентой практики понаблюдайте за собой, смотрите, что же мешает, что не дает это сделать. И, хотя вы все понимаете, что енто практика, и шо усе вокруг енто делают, но голос мамы устыдает вас, внутрях появляется дискомфорт. Вот как глубоко засела в вас мышиная дурь, и одних рассуждений мало, чтоб вытравить все, нужна работа, серьезная работа над собой.

Я, признаться, сильно смутилась от мысли, что мне нужно будет сейчас показывать жопу. Я не знала, как ее показать, в трусах или нет. А вдруг кто-то увидит мои затычки – вот ужас – носились мысли в моей голове,  ведь я совсем не готова сегодня показывать жопу. Как быть?

– Не спите! Осознавайте себя! – как гром среди ясного неба донесся до меня голос Рулона.

И тут я увидела себя со стороны, и ощутила в себе гигантскую силу страха, стыда, неудобства, которые не давали мне быть свободной. И, хотя я понимала, что это практика и, что меня даже одобрят за такое действие, но все же я испытывала сильный дискомфорт, который поддерживал во мне власть мышиной морали.

Тут я вспомнила, что именно этот дискомфорт мешал мне всю жизнь действовать разумно, выгодно, успешно, заставляя меня всегда действовать себе в ущерб, по заезженным мамочкиным рельсам, по грязной растоптанной мышиной колее.

«Нет! – решила я, – нужно учиться побеждать себя, переступать через ее ебанутые принципы и делать то, что я считаю правильным и нужным, вопреки всем ее тупым аксиомам».

Я представила себя в стриптиз-шоу и начала медленно поднимать свою юбку, эротично двигая телом, все больше оголяя свой зад. Я понимала, что такое действие больше соответствует моему образу себя, как смазливой самки, но пошла на этот компромисс,  идя по линии наименьшего сопротивления, так как это мне было сделать легче. Другие рулониты, каждый исходя из своего образа, по-своему оголял  срам. Кто-то пошло, делая вид, что срет, кто-то юморно, просовывая руки между своих ног, изображая из жопы лицо. Один панк прыгал назад, толкая всех своей голой жопой. Кто-то пердел, а один металлист сел и насрал прямо посреди зала. Шум и возня были необычайными. Наблюдая за другими, я также заметила, что каждый показывает жопу по-своему. Каждый ее показывает, исходя из представлений о себе.

Да, панк или металлист могли сесть и насрать, а мне бы это сделать из своего образа красотки было бы сложно. Тогда я не могла себя считать привлекательной, желанной и это бы доставило еще больше переживаний. А то, что я проявилась, как стриптизерша, удовлетворило критерий быть привлекательной. Увидев это, я еще раз убедилась в своей механичности и запрограммированности. Увидела ту глубокую, грязную колею, по которой я иду всю свою жизнь к могиле.

После практики мы снова перешли в лекционный зал, и очень кстати, так как в тренинговом зале уже невыносимо воняло говном, так как любителей пердеть и срать оказалось слишком много. Осуждая придурков, наваливших кучи испражнений, я не заметила, как сама наступила в чей-то жидкий понос. «Ешкин свет! – подумала я, – теперь я тоже буду пахнуть, и все это увидят».

Я начала обскребать носок туфли от навоза, шаркая им по полу, который уже весь был заляпан следами от растоптанного говна. Тут я заметила подоспевших уборщиков, набранных из учеников Гуру, которые оперативно очищали зал для следующих занятий. Подойдя к одному парню, я попросила у него тряпку, чтоб вытереть свои туфли.

– Что, в говно залезла? – балдел он, – все-таки зыкое место Рулон-холл, где еще, прикинь, так просто можно сесть и при всех нахезать? – Ха-ха-ха! – загоготал он.

Приведя себя в порядок, я пришла в лекционный зал, где уже шла мудрая проповедь.

– Сейчас вы столкнулись с тем, что знания – это не просто информация, знание – это то, из чего вы состоите, – кричал Рулон, – это ваши эмоции, ваши реакции, ваши чувства. Все они запрограммированы. И просто понять что-либо – мало, надо стать этим пониманием! А для этого старое, дурное «знание» мышиной морали должно быть разрушено, вы должны вырасти из него, но это трудно. И вот, когда человек идет тропой совершенства, в начале путь ему кажется радостным и легким, так как он воспринимает новую информацию только поверхностно. Она загружает ему мозги и ему кажется, что он растет, развивается, но он сам остается прежним. Он сам все также едет по задроченным рельсам социума со станциями: институт, семья, завод, могила. И когда человек развивается дальше, то он сталкивается с тем, что теперь нужно меняться, меняться реально, по-настоящему, и это уже не так легко и радостно, как читать книги или слухать лекции.

И вот, идя по тропе развития, человек натыкается на внутреннее препятствие, которое не дает ему идти дальше. Пути различны и препятствия тоже бывают различны. Но если ж вы хотите идти дальше, вам будет необходимо их преодолеть. У одних это может быть лень, апатия, пессимизм, синдром слабости. У других енто может быть привязанность к партнеру или его поиску, к детям, семье, насиженному месту, работе – синдром привязчивости. У третьих - это их эгоизм, желание не учиться, а ни хрена толком не умея, учить других, гордыня, трудность в следовании указаниям мастера, своеволие, упрямство, дух противоречия – синдром эго.

Именно эти три фактора и мешают ищущим идти дальше. Бывают и другие синдромы, но эти – основные, и для их преодоления одного знания о них недостаточно, нужна большая самоотверженная работа, чтобы преодолеть их. И лучший способ для этого – изменение условий жизни, перемена места, партнера, работы, окружения – является сильным толчком для начала глубоких внутренних изменений, но перемена  эта должна быть благоприятна в духовном смысле, то есть уход в пещеру, монастырь, к Учителю и тому подобное, и если вы зашли в тупик, или хотите развиваться дальше, то меняйте эти условия. ГЫ-ИЧ-Ч-ОМ, – закончил Гуру свою проповедь, и мы повалили снова в уже вымытый и проветренный тренинговый зал, проводить динамическую медитацию.

В зале уже был полумрак, в котором всполохами света мигала светомузыка, ревели колонки, заводя толпу в бешеный танец. Это давало силу, энергию, это был словно толчок в жизни для развития. Проходящие практики в Рулон-холле позволяют раскрыть свою сущность. Как-то раз, идя в Рулон-холл я вспомнила свою первую встречу с Рулоном, которая оставила массу впечатлений.

Она происходила в лесу вместе с ближайшими учениками. Мы разожгли костер и грелись у огня в ожидании прихода Мудреца. Вдруг я услышала отборные маты, доносившиеся издалека, и незнакомое доселе напряжение охватило все мое существо. Я оглянулась кругом и увидела, как к нашему костру приближаются ярко накрашенные женщины с черными волосами, в каких-то нелепых, не подходящих к их шикарному макияжу, одеждах и в резиновых сапогах. Они тащили в руках ветки для костра и громко матерились, пробираясь сквозь колючие кусты.

– Это жрицы, – тихо сказал мне Олег Козлов (один из учеников Рулона), и я почувствовала, что он также напряжен, как и я, но для него, видимо, подобное явление уже было привычным. Я же чувствовала жуткий дискомфорт, от которого все внутри переворачивалось. Одна из жриц показалась мне особенно зловещей, видимо, она олицетворяла огонь, и была настоящей Кали. Звали ее Прима, и материлась она громче и яростнее всех.

– Так! Здесь будет сидеть Учитель! – заявила она, указывая на большой камень около костра. – Отойдите отсюда быстро! – жесткий и не терпящий возражений голос заставлял меня вздрагивать от страха. Находясь в шоке, я даже не заметила, как к нам приблизился человек в кепке и старой брезентовой курточке, в сопровождении ярко накрашенной женщины, возраст которой было очень трудно определить. Он уселся на камень, предназначенный для Учителя, и стал идиотничать:

– Вот он я! – лепетал он детским голосом и глупо заулыбался.

– Вот Мудрец! – вторили ему жрицы.

Я, недоумевая, смотрела на человека, которого все называли Мудрецом, и никак не могла сообразить, что же происходит. Точка сборки поехала конкретно.

«Очевидно, это и есть Рулон, – думала я, созерцая нелепую картину, но в то же время какая-то часть меня ожидала чуда, – может, сейчас все-таки появится настоящий Рулон, который будет выглядеть, как подобает Учителю. Может, все-таки этот странный человек, сидящий на камне и корчащий глупые рожи, вовсе и не Учитель, а кто-нибудь другой? Может быть, это все розыгрыш?» Но вопреки моим ожиданиям, больше никто не появился, а тот, кого называли Учителем, начал всех поучать:

– Вот к чему вас приводит самосожаление – мамкина реакция на все происходящее, что даже с костром обращаться нет навыка и умения. А ведь если мы посмотрим, понаблюдаем за своими реакциями и поступками, то увидим, что все они происходят от самосожаления. Помните, как мать говорила: «Не получается что-то, начинай реветь, психовать или, еще хуже, опусти руки и успокойся». К чему это приводит? Ведь в это время, когда мы отступаем, мы не достигаем нашей цели, а еще активнее отходим назад. Но это еще хорошо, если цель есть. А то обычно даже элементарного нет у мышей – у них нет цели. Вот тогда и наступает шизофрения. От чего? – от безысходности. Когда не знаешь, что делать: и вперед идти некуда, и назад смысла нет. Вот так мы сами и разрушаем себе жизнь. Особенно это происходит тогда, когда мы начинаем реветь крокодильими слезами. Но! Как говорится: «Москва слезам не верит», поэтому хоть утоните в своих слезах – это вам не поможет. Только дура-мать могла вас круто наебать, сказав, что поплачь и все пройдет. Ведь вы же сами часто видели, как ревела ваша мать, когда у нее что-то не получалось. Она билась в истерике, волосы вставали дыбом, глаза красные, а под ними образовывались мешки. И кому после этого такое ничтожество было нужно? Так мало того, она не только себя доводила до такого состояния, она еще и вас активно этому учила. Говорила, мол, я такая бедная, несчастная, у меня в жизни ничего не получилось, давай вместе с тобой погорюем, поплачем. Вот так активно она вас завнушивала, показывая яркий пример собой, своим поведением. Вместо того чтобы разозлиться, разбеситься и начать активно действовать с мыслями: «Не получилось, а я все равно буду добиваться! Жестко бороться, чтобы больше такого отрицательного результата не было». Вот какая должна быть истинная реакция. А вы что?! Чуть что не по-вашему, сразу опускаете руки и ничего даже не пытаетесь сделать. Далеко ли вы так уйдете? Я вот всегда жесток, чтобы ни происходило, я не поддаюсь эмоциям. Я делаю так, чтобы это помогало мне в достижении моей цели. А вы привыкли делать множество ненужных действий. Что-то не получилось в одном, перешли к другому, там не получилось – к третьему. Так и будете бегать всю жизнь, и ни к чему не придете. Где же ваша собранность, жесткость и непримиримость в достижении цели. Ваша двойственность не поможет вам ни в чем. Сегодня я стремлюсь в Америку, завтра не стремлюсь. Сегодня хочу в Америку, завтра нет. Каков же будет результат? А никакого! Потому что если цель поставлена, то надо добиваться ее, стоя на крепком фундаменте, а не перескакивать с кочки на кочку, а то можно сильно упасть с какой-нибудь из них. Вот ведь как бывает. Вот к нам тут Сингарелла приехала, – говорил он, – она приехала вместе со своей подружкой в Рулон-холл, а теперь будет обучаться в доме Силы. Вот что нужно. А что в Рулон-холле-то происходит? – спросил он, обращаясь к ученикам. Те стали что-то рассказывать о проходящих практиках, но я была ошарашена увиденным и плохо соображала, о чем речь.

Позже я узнала, что Рулон жил в доме Силы со своими ученицами-жрицами, а все остальные ученики и ученицы жили в Рулон-холле и обычно раз в неделю некоторые из них встречались с Учителем. Я была не в состоянии что-либо обдумывать или оценивать, решать плохо это или хорошо и просто наблюдала за происходящим, не в силах понять все это своими мозгами.

– Ай-ай-ай! – внезапно закричал Рулон, падая с камня назад и раскинув руки в стороны.

Тут же с поразительной скоростью жрицы подскочили со всех сторон и стали поднимать Учителя. Они заботливо усадили его на камень и поправили кепку на голове.

– Упал, – прокомментировал Рулон, продолжая все также глупо улыбаться, – а сейчас мы будем купаться. Кто первый купается?

– Я! – радостно закричала Прима и стала раздеваться.

Я посмотрела на ледяную воду, и от этого зрелища стала мерзнуть еще сильнее, но видя, как все раздеваются, тоже разделась и, едва окунувшись, сразу же выскочила на берег. Благо, Лимон приучил к закаливанию, а то бы ни за что не полезла в реку в такую погоду.

– А где водолазный костюм? – спросил Рулон, когда все слегка посиневшие вылезли на берег.

Ученик, по имени Ачарья, достал из рюкзака снаряжение для подводного плавания и, натянув на себя, погрузился под воду.

– Мы и водолазы, и скалолазы, – комментировал Рулон, взобравшись на самый верх, – а теперь Сингарелла поплывет на лодке в дом Силы и будет там ждать нашего приезда.

Я села в лодку вместе с Ачарьей, и он переправил меня на другой берег, где и находилась дача Рулона. Войдя в дом, я стала с интересом осматривать здешнюю обстановку. На первом этаже находилась кухня и большая комната, где жили жрицы. В этой комнате был полный бардак. На зеркале и в шкафах валялись кучи дорогих нарядов и украшений. В картонных коробках была свалена самая лучшая косметика.

На втором этаже находилась комната Рулона, где, напротив, был полный порядок. На маленьком шкафчике стоял магнитофон, и лежало несколько книг. Позже я узнала, что Учитель приезжал на дачу по выходным вместе со жрицами, а в будние дни жил в городе, на квартире рядом с лесом.

 

Зайдя в лекционный зал, я увидела, что беседа уже началась, Рулон ходил по сцене и выкрикивал истину.

– Ебсель-мобсель, ебанный дед, ваше мировоззрение – енто ваши цели, а спрашивается: от кэда оно взялось? Укто его придумал? А дело было так. Миллионы лет назад, при Царе Горохе, когда люди стали переходить от счастливого животного состояния, когда они прыгали с ветки на ветку, так сказать, к человеческому, то бишь слезли с дерева  и отбросили хвост. Царь Горох, возмущенный тем, что никак не может найти на своих подданных управу, вызвал попа Анания, и сказал ему, схватив его за козлиную бороду: «Слышь, папило, еслиф ты не уделаешь так, шобы народ услушался мэна, ян тебе посошу на кол, на большой осиновый кол, разорву им твой пердак до самого горла».

Испужился поп и с испуга придумал «заповеди бога», которые он всем стал втолдычивать в звериные тыквы: мол, бойтесь попасть в ад, стремитесь в рай, а для ентого услухайтесь меня, попа, то бишь Бога Царя Батюшку, животы свои сложайте за нашу державу, за Родину, за Сталина, на  дзот. Побольше плодитесь и размножайтесь, чтобы воевать кому было за Царя, побольше работайте задарма на субботниках. А деньги – грязь, так шо лучше работайте бесплатно, за пенсию. Чтите мать и отца, ибо они теперь будуть с малолетства вас завнушивать, пока я еще за вас не принялся, и тоды долговечны будуть ваши страданья на земле, – много еще всякой нравоучительной хуеты базарил поп. И в конце концов так завнушал людей, что уделал из него тупое покорное стадо баранов, которыми вы и являетесь поныне. И чтобы всем не было плохо, нужно выбросить на помойку кандалы этого хуевого мировоззрения и жить просто разумно, жить для себя, а не мучиться, почему мир не справедлив, где добро, почему все не так, как я думаю. Это основа всему секоризму – начать отдыхать.

Прямо сегодня нигде не учиться ни в каких мышиных институтах, нигде не работать на дядю. Работать над собой и все остальное, шо вы уже зынаете так, что вясялитесь и отдыхайте, помните, вы никому нячаго не должны. Ваш долг быть умными, чтоб понять, в каком же вы дерьме и понять то, что вам на самом деле нужно.

После проповеди ко мне подошла Бочка и пригласила меня и Хиппу на занятия внутреннего круга Рулон-холла. С этого момента я попала в удивительный, сказочный мир, который был образован рядом с Учителем – Рулоном. Нас вместе с группой девиц и парой чадосов провели по коридору во внутренние покои Рулон-холла.

Не успела я зайти в комнату, как тут же ебнулась, споткнувшись об палки разломанного стула. Хиппа упала на меня и мы обе оказались на полу.

– Корова, блядь, осознанней нужно быть, – услышала я яростный голос жрицы с духовным именем Бочка.

– Ну, че вылупилась? – еще злобней заорала она на Хиппу, увидев, что та все еще сидит на полу, опешив от такого энергетического наката и даже не успела сообразить, что нужно делать, то ли обижаться, то ли смеяться, а может быть, что-то еще… Опомнившись, я встала и только хотела обидеться, как увидела, что другие ученики уже покатываются над нами со смеху и тоже заржала.

– Че ржете свиньи? Быстро за уборку, скоро Учитель придет – взбесилась Бочка.

Ученички сразу же заткнулись, так как знали – лучше ничего не говорить, а просто быстро все делать, тогда будет хорошо – часто говаривал Великий Рулон. И все ученики старались придерживаться этого святого правила.

–Так, свиньи, у вас пятнадцать минут, убрать всю комнату и сделать диван, где будет сидеть Учитель, – дала последние наставления Бочка и удалилась в кухню. Резко хлопнув дверью, слышно было как она стала носиться по кухне, гремя тарелками, вилками, переставляя какую-то мебель. Посмотрев на огромную кучу хлама: несколько коробок с одеждой, сломанные стулья, стопки каких-то бумаг, матрасы, одеяла. Все это было перемешано и разбросано по всему залу.

 

Я стала наводить порядок в комнате жриц, рассматривая и складывая по шкафам тряпки. Вдруг раздался грохот приближающихся шагов – это Рулон возвращался с прогулки. Войдя в дом, он сразу поднялся наверх вместе с Примой, которая всегда была рядом с ним. Со жрицами приехали еще две ученицы, Гита и Венера, которых как и меня привезли для прохождения необычных практик. Они, как и я, плохо еще соображали, что здесь происходит и напряженно рассматривали обстановку комнаты. Гита и Венера сидели вместе со мной в Ашраме, а теперь вот тоже удостоились практик по просветлению, хотя вряд ли имели понятие, что же кроется за этим прекрасным и таинственным словом.

Сейчас в окружении буйной энергии жриц мы трое новеньких сереньких чувствовали себя пришибленными и дрожали от страха. А это уже практика для просветления, которая раскрывала сущностное восприятие окружающего мира, избавляя от лишних нереальных мыслей о себе, от раздутого самомнения. Ты просто зашуганный зверек, который о себе ничего не мнит  и реально чувствует окружающую опасность. Так вот я не думала, но всем своим существом предвидела нападение, которое не замедлило случиться.

– Ну, что стоите?! – яростно заорала Прима, сбрасывая с себя прогулочную одежду и как попало вываливая из шкафа нарядные тряпки, которые я только что аккуратно складывала, – нехуй стоять без дела! Марш на кухню мыть посуду! Быстро! Свиньи!

Мы все втроем помчались на кухню, радуясь тому, что нам не придется находиться в одной комнате с этой дьяволицей. Следом за нами влетела жрица по имени Сара и стала объяснять, что нужно делать. Она была не так агрессивна и командовала более спокойно. Пока мы наводили порядок на кухне, жрицы переодевались и красились. Меня поражала невероятная скорость, с которой они это делали. Казалось, в доме присутствовал бешеный вихрь, из-за которого и возникал вечный беспорядок. Жрицы все время спешили и не успевали складывать как надо вещи и косметику. Когда я варила рис для Учителя, на кухню ворвалась Прима, испепеляя всех нас злобным взглядом. Она уже успела нанести макияж, украсив лоб восточными узорами и облачиться в ярко-красное одеяние. На волосы Прима нацепила павлиньи перья и черную вуаль. Я рот открыла от удивления, впервые созерцая подобное чудо.

– Ну, че ты уставилась?! – самодовольно рявкнула Прима. – Что с рисом? Уже готов? Блядь! – разбесилась она, заглянув в кастрюлю с рисом. – Да разве ж это рис?! Это же хуйня! И это ты для Учителя так готовишь!

– Я никогда раньше не готовила рис, – стала оправдываться я.

– Не готовила? Да? – бесилась Прима, активно жестикулируя руками, а замуж ты собиралась?

– Ну да, вроде.

– Да муж бы тебя убил за такой рис, поняла, свинья?

Я кивнула головой, хотя не совсем понимала, почему это муж должен был меня убить, ведь замуж я собиралась по любви и, естественно, рисовала в своей башке романтические сцены своей семейной жизни. Тогда до меня еще не доходило, что красивые отношения – это удел исключительно медового месяца. Высказывать  свое мнение я, конечно, не решилась. Да и Прима, видимо, не собиралась меня выслушивать. Видя мое смиренное принятие обвинения, она смягчилась.

– Вот так, – сказала она уже более спокойно. – И нехуй тут ходить, как серые мыши. Должны ярко краситься и одеваться. Марш в комнату приводить себя в порядок.

Мы все втроем поперлись в комнату, где все так же сохранялось напряжение. Но это напряжение так давило только на нас, новеньких, а для жриц оно было вполне привычно и даже само собой разумеющееся. Позже я поняла, что это напряжение возникало из-за трений между женщинами Рулона. А как же иначе?  Если даже между двумя соперницами возникают сильные конфликты, то тут таких «соперниц» было аж четверо, а вместе с нами новичками – восемь. Поэтому и обстановка предельно накалялась. Но это было полезно для самого Эгрегора, ибо напряжение, исходящее изнутри системы, отталкивает внешних врагов.

В комнате Сара и Бочка дали нам косметику и одежду, и мы стали заниматься собой. Раньше я всегда любила крутиться перед зеркалом, но в данной напряженной обстановке было уже не до этого, и поэтому красилась я без особого удовольствия.

– Должны краситься ярко и необычно, – учила Сара, которая тем временем сидела за столом и что-то писала.

Мы возились у зеркала довольно долго, соображая, что бы еще нарисовать. Наконец, когда процесс творчества был завершен, я, посмотрев на Венеру, не смогла удержаться от смеха. Передо мной стоял самый настоящий индеец, не хватало только короны из перьев и копья. Венера слегка обиделась и сказала:

– На себя посмотри!

– А ну, сюда повернитесь! – скомандовала Прима.

Мы дружно повернулись и совсем разочаровались в себе, услышав ее громкий и злобный смех.

– Ну, вы и клоуны! – воскликнула Прима.

– Ничего, научитесь всему, – успокоила нас Сара. – Мы ведь научились.

– Да, Мудрец всему научит, – подтвердила Бочка – жрица небольшого роста, полноватая, которая в отличие от остальных не обладала особой яркостью, а напротив, была даже несколько незаметной.

– Самое главное – это стремление, – добавила Прима.

Я действительно чувствовала в себе стремление стать такой же яркой, как она, но даже не предполагала, что уже через год мы с Венерой в результате борьбы станем еще лучше.

 

Вечером Учитель вместе с Примой и Сарой ушел на прогулку, а Бочка осталась командовать нами. Но она сама по себе была очень спокойной и не агрессивной, и потому мы все расслабились и разговорились, выполняя домашнюю работу.

– Да, – печально сказала я, делясь своими мыслями. – Наверно, нужно несколько лет, чтобы стать такой как Прима. Сколько в ней энергии!

– Ха! – усмехнулась Бочка, сидя в кресле-качалке и высчитывая астрологические аспекты, – ничего тут нет особенного. Просто Прима поняла одну вещь, вселенский закон: «Если не ты, то тебя». И тогда она стала на всех набрасываться, орать, беситься. Она просто знает, что если не будет нападать на других, то другие будут нападать на нее. А этого она жутко боится, потому что знает, что это такое.

– А что, на нее раньше нападали? – спросила я, недоумевая, как это Прима могла быть в роли жертвы.

– Конечно, – усмехнулась Бочка, – в школе она была козлом отпущения, ее постоянно забивали. Прима ведь цыганка, а цыган ведь не любят. Так вот, когда она только пришла сюда, то была страшно забитой, но Учитель ее все время поддерживал, и она быстро врубилась, как надо действовать. Теперь вот и орет целый день бессмысленно, но на одной злобе долго не продержишься.

Бочка говорила весело, словно насмехаясь над Примой, но, тем не менее, в ее голосе были отчетливо заметны нотки зависти. Все завидуют сильному, но никто не хочет в этом признаться. Но в тот момент я задумалась об одной закономерности, которой впоследствии нашла множество подтверждений. Оказывается, если человека в жизни долгое время зачморяли и подавляли, то потом он при первой же возможности с огромным удовольствием будет зачморять других, чтобы самоутвердиться на более слабых.

– Вот так-то, – продолжала болтать Бочка, наливая себе в кружку чай, – на одной злобе долго не продержишься. Да и интересов у Примы особых нет. Кроме тряпок и украшений ее ничто не интересует, – от таких слов я немножко приуныла, подумав, что ведь и я тоже любительница украшений, косметики, парфюмерии и прочего – неужели придется со всем этим растождествляться. Между тем Бочка завершила свою обвинительную речь выводом, – но такой человек, как Прима, необходим, чтобы другие не засыпали. Только вот надолго ли хватит ее запала?

Вспомнив, что на все дали 15 минут, ученики быстро принялись за дело. Но одна из учениц все-таки осмелилась произнести вслух.

– Ну, это же невозможно, мы и за час не управимся. Тут резко открылась дверь кухни и все та же взбешенная Бочка выкрикнула еще одну небезызвестную фразу Рулона:

– Главное начать, а там будет видно! – А потом добавила: – Поняла, говно?

– Поняла, – выпалила ученица и уже больше не открывала рта на протяжении всей уборки.

Гуру Рулон никогда не церемонился с учениками, не сюсюкался как недоразвитая мамаша, а действовал всегда очень жестко и напористо. Его никогда нельзя было увидеть в размазанном, раскисшем состоянии, но, напротив, огромная сила и энергия исходили от этого удивительного человека. Потому все, кто находился с Мудрецом, словно оживали после долгой беспробудной спячки, накачивались его энергией и постепенно становились жесткими, яркими и активными. И те ученики, которые находились рядом с Учителем, сильно отличались от тех, кто видел Гуру раз в неделю, раз в месяц, а тем более раз в год, не говоря уже о тех, кто совсем никогда его не знал. Потому между учениками никогда не было педерастических обращений, оканчивающихся на -ечка, -енька и тому подобное, но тебя называли не иначе как свинья, говно, сука, мразь, а за особые заслуги: Бочонок с говном, Хитрощелая, Монашка – пизда на распашку и тому подобное. И все это делалось с определенной целью, чтобы человек не мнил о себе всякую херню, что я Наполеон, я Великий, я Святой, а осознавал свою ничтожность и беспомощность, уже реально, созерцая те говняные процессы, которые происходят в его тупой тыкве, и открывался Великой Божественной Силе, которая способна сотворить из говна конфетку. К тому же, если тебя называют говно или свинья, первое, что ты делаешь – это обижаешься, как последняя скотина. «А на обиженных хуй кладут», – замечал Рулон. Раз вылезла из тебя эта параша, вот и славненько, есть с чем поработать…

– Ну, что, свиньи, все готово? – спросила Бочка, вылетев из кухни, вся потная и взлохмаченная.

– Да, – хором ответили свиньи.

– Теперь быстро расстилать скатерть и раскладывать хавало, – последовала следующая команда.

Быстро расстелив на полу скатерть, ученики принялись раскладывать разные вкусности, которые Бочка бешено кульками вышвыривала из большого рюкзака: печенье, сушки, яблоки, мороженое, вафли, торты…

В Рулон-холле строго выдерживалась иерархия. Младшие беспрекословно подчинялись старшим, а последние – еще более старшим, ибо: «Где равенство, там война, а где иерархия, там мир», – учил Великий Рулон. Пока младшие ученики готовили общий стол, Бочка сама накрывала все для Учителя. Аккуратно она выставила на столик красивый чайный сервиз, положив в кружечку серебряную ложечку и несколько пакетиков чая. На блюдце она положила красивые кусочки торта и вафли. А в большой расписной чаше вынесла фрукты.

– Так, теперь быстро все в ванную приводить себя в порядок и усаживаться за стол.

Толпа самок ввалилась в ванную, совмещенную с туалетом, прихватив с собой сумки и пакеты с косметикой. И как обычно все разместились по местам. Трое человек сразу залезли в ванну и быстро стали доставать наряды. Еще трое ринулись к маленькому зеркалу, выталкивая друг друга. Одна самка уселась на унитаз, сразу совершая два действия, малюя свою рожу и опорожняя мочевой пузырь, другая встала на табурет, случайно там оказавшийся.

Я же, попав впервые в такую ситуацию, по-страшному тормозила. Кое-как найдя место в углу, я забилась туда и достала косметику. Но не имея ни малейшего представления, как что и куда мазать, я стала смотреть, как это делают другие. Одна баба взяла помаду, намазюкала ею щеки и растерла как у клоуна.

– А это зачем так? – спросила я у нее, так как впервые видела, что так красятся.

– Так делают все жрицы, это дает большую энергию! – получила я ответ. И следуя примеру знающей ученицы, я стала делать то же самое. Кое-как размазав помаду по щекам, я стала подводить глаза карандашом, но никак не могла провести ровную линию, поэтому глаза получались постоянно кривыми и перекошенными.

– Ха, ха, ха, – не удержалась Ирхен, – Давай я тебе помогу. И одним движением провела ровные контуры.

– Круто, как это у тебя получается? – спросила я.

– Да, тренироваться просто надо, дура, – не без гордости ответила Ирхен. Дальше я принялась вырисовывать брови, стараясь сделать их такими же широкими и длинными как у всех. Но опять ни хуя не выходило.

– Еб твою мать, какой пидор придумал эту косметику, – закричала я, уже успев вспотеть от этого нелегкого занятия. Кое-как намазавшись, Хиппа стала напяливать так называемый наряд. Ни к селу ни к городу, она натянула на себя ушуистский костюм: огромные черные шаровары, сверху черное кимоно и на голову хайратник, так как обожала заниматься ушу.

– Ты че, ебнулась? – оценила Ирхен ее прикид.

– Ты че? – уже обиженно спросила Хиппа, только теперь заметив, что все самки были наряжены, либо в какие-то цветные яркие ткани с украшениями, либо мини-юбки с ажурными блузками и тому подобное.

– Тебя же жрицы обосрут, а Учителю это вообще не понравится, – подытожила Ирхен.

– А что мне теперь делать? – совсем охуев, спросила Хиппа и рассказала, как в седьмом классе на Новый год она приперлась в костюме цыгана Будулая, в то время как ее одноклассницы шили специальные вечерние платья для такого случая. И вся школа над ней ржала. Но тогда ей было на всех насрать. И она делала все, что ей нравилось.

Но данная ситуация была намного серьезней, так как в Рулон-холле все делалось для самосовершенствования, включая макияж и наряды. Поэтому Хиппа стала ощущать сильный дискомфорт и неловкость.

– Эй, говна. Вы че утонули там? Уже Учитель пришел, быстро все за стол, – орала Бочка, барабаня в дверь.

Толпа самок с грохотом вывалила из ванной и помчалась усаживаться за стол, стремясь сесть поближе к вкусным тортам и другим яствам, которые я видела только раз в год, а некоторые другие только в фильмах или в журналах. Я удивлялась, как это здесь так много всего, ведь ебанутая мать учила меня, что такие торты можно есть только на Новый год и вообще, так едят только нехорошие, богатые люди. А мы, серые мыши, должны питаться скромно. Она рассуждала, как хреново люди жили в войну и призывала и меня мотать на кулак сопли.

Тут я впервые близко увидела самок Учителя. На каждой из них был одет шикарный наряд, подчеркивающий индивидуальность жрицы. На руках красовались оригинальные браслеты и кольца, а сверкающие ожерелья, со вкусом подобранные, украшали шею и грудь. Блестящие черные волосы жриц были пышно расчесаны и уложены в необычные прически, красоту которых дополняли серебристые ленточки, заколки или цветы.

Жрицы были ближайшими ученицами Гуру Рулона и воспринимали Великую истину непосредственно от самого просветленного Мастера. Сейчас они стояли по бокам дивана, на который должен был сесть Рулон. Тут же был магнитофон, из которого доносилась веселая музыка. По залу были расставлены свечи и их пламя, освещающее комнату, создавало мистическую обстановку. И в такой таинственной и в то же время радостной атмосфере ученики с нетерпением ожидали появление любимого Гуру. Я впервые попала на эту долгожданную встречу, о которой так долго мечтала и думала каждый день. Но чтобы попасть на подобную встречу, человек должен быть готов, должен быть открыт своим сердцем, чтобы воспринять ту Великую Истину, кою передает Мастер. Ничего подобного  я никогда не видела в жизни, да и не могла увидеть. Ведь до этого я привыкла воспринимать духовность только в очень узкой и убогой форме, наподобие того, что духовный человек это тот, кто никогда не говорит плохие слова, никогда не злится. Ярко не одевается и не красится, ведет себя очень скромно, застенчиво, никому ни в чем не отказывает, короче говоря, полная овца. Я никогда и не думала, что духовность может проявляться и через маты, и через сексуальные наряды, и через огромный стол со множеством вкусностей. Поэтому первая реакция – шок, несостыковка реальности с мамкиными сказками, но постепенно оригинальность всего, что происходило в Рулон-холле все больше и больше стала притягивать меня.

– Ебать мой хуй, вот это пиздато, – подумала я, – наконец-то я попала в то место, где не только не запрещают материться, как все остальные мыши, но говорят, что это делать необходимо, так как маты, оказывается, – это русские мантры, используя которые человек поднимает энергию и становится жестче и собранней, а значит – нормальней.

– Эе, Эе, кхе, кхе, вот и больной старик пришел, – вдруг неожиданно послышался чей-то голос, действительно похожий на старика. Услышав знакомый голос, радостная толпа учеников взорвалась бурными аплодисментами и криками, приветствуя этого странного «старика». Еще не врубившись в то, что происходит, я растерянно тоже стала хлопать, как все, и глупо улыбаться.

«Больной старик» был одет во все черное: черная рубашка, черные штаны и черные носки, что создавало яркий контраст со светлой головой, на которой почему-то не было ни единого седого волоса, как у всех стариков. Загадочный «старик» вышел из кухни, согнувшись в три погибели и, опираясь на руку какой-то красивой женщины, непохожей на всех остальных. Кое-как добрался до дивана и с помощью жриц сел на него, скрестив ноги. Скривив нижнюю челюсть, он стал слегка потрясывать головой подобно тому, как это делают древние, очень древние старики. Хотя лицо этого «старика» было далеко не древним, на нем не было не единой морщины, но все его манеры, его поведение и голос говорили о том, что это действительно «больной старик».

– Брррр, что за чушь, – пристально смотря на этого необычного человека, подумала я, нихуя не въезжая в то, что происходит. И тут до меня с ужасом дошло, что это и был сам Великий Рулон. Но что с ним, почему он так выглядит, что с ним случилось? – лихорадочно вертелись мысли в безмозглой башке. Ведь я видела Гуру Рулона раньше несколько раз, правда, при других обстоятельствах, но тогда он был абсолютно нормальный и голос у него был другой. Но теперь я с большим трудом узнавала знакомые черты  лица Гуру в этом «больном старике», который все еще тряс головой и что-то говорил старческим голосом. Никогда в жизни я не видела, чтобы человек настолько мог изменяться. Поэтому, первое, что мне пришло на ум, это мамкин голосок, который выдавал ответы на все вопросы «это же нездоровый человек, вот кому ты веришь!» При этой мысли волна страха и ужаса пробежала по всему телу. Но, оказалось, об этом страхе знала не только я.

– А кто, кто боится? – неожиданно спросил Рулон все тем же старческим голоском и при этом слегка раскрыл рот и, все также потрясывая головой, стал осматривать учеников, словно ища того, кто испугался. Ученики бурно радовались каждой подобной выходке Учителя и при этом вопросе снова забалдели, радостно переглядываясь.

– Это Сингарелла боится! (так звали меня в Рулон-холле) – вдруг закричала Бочка и громко расхохоталась.

– О, Сингарелла испугалась? – придурошным голосом спросил Гуру, делая вид, будто не понимает, а кто же действительно испугался.

– Нет, нет, я не испугалась! – как из пулемета выпалила я под общий смех. А про себя подумала: «вот черт, откуда они знают, что я испугалась». Мне стало жутко неудобно и неловко.

И лишь некоторое время спустя я узнала, что просветленный Мастер Рулон знал абсолютно все о человеке, не только находясь с ним в одной комнате, но и за несколько тысяч километров от него.

Но в данной ситуации я упорно стала делать вид, что все нормально и что я никого и ничего не боюсь. В этот момент я вдруг ощутила пронзительный взгляд той необычной женщины, которая появилась вместе с Рулоном. Да это же Прима, – наконец-то дошло до меня. Взгляд этой женщины сильно отличался от всех остальных. Из ее глаз исходила сила и  мудрость, хотя внешне Прима выглядела очень молодой и красивой.

Боже, ну как же я могла забыть, – вдруг опомнилась Хиппа, – ведь Бочка мне только что говорила, что Учитель – это Великий сталкер, и он может перевоплощаться из одной роли в другую, смещая свою точку сборки восприятия.

– Поэтому ты должна быть ко всему готова, – наставляла Бочка, – Встреча с Мастером всегда удивительна и необычна.

Но эти слова я восприняла на уровне того, что ведь многие актеры могут играть разные роли.

Но то перевоплощение, которое я увидела сейчас, не входило ни в какие рамки мышиного представления. А когда вспомнила, что Учитель играет сталкинг, то заметила, что страх мой куда-то улетучился и теперь я стала уже восхищаться такой целостной игрой просветленного Мастера.

Наконец-то я начала постепенно вслушиваться в то, что говорил Рулон, все так же изображая больного старика:

– Я всегда удивлялся, как вам мать про принцев внушала, – говорил Гуру, обращаясь к самкам, радостно пожирающим сладости и глупо улыбающимся, – я столкнулся с тем, что мать, оказывается, давала читать какие-то «Алые паруса». И я узнавал, думал, не мог понять, что там мать внушает? И мать, оказывается, внушает такое, что якобы существует какой-то принц, который каким-то образом сам придет и тогда настанет счастье...

«Ничего себе, – подумала я, – откуда это Учитель знает, что мать мне давала читать «Алые паруса» и что про принцев рассказывала, вроде она мне это по большому охуенному секрету говорила». И стала слушать снова.

– …я всегда удивлялся, как это так, – продолжал Мастер, – все равно, что из кучи говна создалась бы печатная машинка. Это значит, что нужно не сидеть, а идти искать принца. Если мы хотим принца, то нужно подойти конструктивно. И если ты будешь сидеть и чего-то ждать, ты никогда ничего не дождешься. Кто подойдет сам? Естественно, не принц, а алкаш, проходимец. Ему не хватает на водку; само подойдет что-то неполноценное, дурное, а нормальный человек разве будет подходить?…

«Вот это круто, – обрадовалась я. Мать мне нихуя подобного никогда не рассказывала, что принца-то оказывается надо искать, а не ждать, что он сам придет. А я своими куриными мозгами никогда и не задумывалась об этом, даже близко, а как овца все верила своей тупой безмозглой мамаше, которая в свое время слушала свою не менее безмозглую дуру-мать, рассказывающую нелепые сказки про принца, которые ничего общего не имеют с реальной жизнью, а та свою и так далее».

Тем временем Рулон с еще большей энергией выкрикивал, активно жестикулируя:

– ….если нормальный человек будет подходить ко всем, то значит у него что-то ненормально, – при этом Учитель покрутил пальцем у виска, чем вызвал бурное веселье, – я сформулировал целый план  действий.  Мы сначала  выясняем. Каков должен быть принц – богатый, умный, чтобы писал стихи или чтобы он был симпатичный. Выясняем все параметры. Затем смотрим, к какой категории людей он подходит, к какому сословию. Если богатый – бизнесмен, должно быть, если слишком умный, культурный, значит, где-то в консерватории или в подобных местах надо искать, в аспирантуре, например, то есть мы очерчиваем круг нашего поиска, где его надо искать. Потом смотрим, если это бизнесмен, значит, с ним надо говорить о бизнесе, чтобы ему было интересно. Какие у него могут быть, примерно, критерии. У бизнесмена, ну, например, женщины с длинными ногами, у них такое представление. У культурных, у них обязательно, чтобы женщина была умной, с высшим образованием…

«Черт возьми, откуда Учитель все это знает, – размышляла я, – я думала, что он только в Шамбалу летает, на облаках сидит и медитирует, а он, оказывается, знает как бабе найти мужика, как уладить семейные проблемы и еще многое другое, что касается обычной бытовухи.

«Вот это действительно круто, – восхищалась я, хлопая зенками, – ведь всю жизнь дура-мать мне говорила абсолютно противоположное: выбирать не надо, принц сам тебя найдет, сам выберет, менять себя не надо, а все говно, которое в тебе есть, показывай и если он тебя любит, то значит примет со всем говном, а если не возьмет, значит не любит, а тогда он нахуй не нужен. Вот с такой ебанутой философией жизни мать отправила меня в реальность, судя по всему, чтобы я, руководствуясь «святым заветом доброй мамы», как можно больше мучилась и страдала, вытирая сопли и мочу вонючих бомжей, а потом отбросила копыта, так и не найдя ебаного сказочного принца из «Алых парусов». И только мудрость Великого Рулона могла спасти человека, полностью запутавшегося в болоте своих вонючих мыслишек и мечтаний, если, конечно, он (человек) сам желает спастись».

Рулон не успокаивался:

– Тогда я стал долго медитировать, почему же мать внушает именно так, что именно принцем должен быть первый встречный, как-то случайно и сразу в точку попадем. Долго я над этим размышлял, за этим стоит какой-то коварный замысел и потом понял… – тут Рулон сделал паузу и поднял многозначительно указательный палец вверх, сутрировав таким образом выражение лица всезнающего философа или ученого. И это комичное выражение лица вызвало громкий хохот учеников.

– М-м-м, – промычал Гуру, – что же я тогда понял, – вновь повторил он, потряхивая головой, чем вызвал новую волну смеха.

Несмотря на Величие той мудрости, которую передавал Рулон, он всегда говорил это с каким-нибудь комичным выражением лица, кривляясь и дурачась, что всегда создавало очень радостную, веселую атмосферу, ибо в такой атмосфере истина воспринималась легче, интереснее и восторженнее. Таким образом, проще было растождествиться со всем говном, со всей ересью, которую упорно вдалбливали мыши уже столько лет.

Итак, Мудрец продолжал:

– …какие женщины поступают рационально, так, как я объяснил? Это как раз те, которые называются легкого поведения, которые не хотят иметь детей, которые как-то живут за счет кого-то и так далее. Этих женщин раньше называли гетерами, они именно так и поступали и имели такую стратегию поведения. И естественно, такая женщина детей рожать не захочет, потому что она мужиков знает, она уже детей рожать не будет, говно в колхозе таскать не станет. И поэтому они перепугались, что, значит, пушечного мяса не размножится. А если ткнуть пальцем в небо – это принц, то тогда, как бы там ни было, придется рожать детей, и она даже не задумается, надо их рожать или нет, скорей торопись – не успеешь, не успеешь, эээээ, – разошелся Гуру и произнося последние слова, бешено выпучил глаза и стал вертеть головой в разные стороны и размахивать руками, словно хотел что-то схватить. Выделывая все это, он судорожно подпрыгивал на диване, изображая быстрый бег. И настолько разогнался, что чуть было не упал на пол, но жрицы его во время поймали с двух сторон. Но и тогда Великий сталкер продолжал так же дурачиться, еще больше выпучив глаза и крича: мое, мое, мое, показывая всем этим величайшую тупость всех дур!

От такого представления ученики еле сдерживались, чтобы не намочить штаны от смеха. Одна баба аж подавилась куском торта. И уже откашливаясь, продолжала смеяться.

–…хотя я смотрю, моя мать меня в 30 лет спокойно родила и не было поздно, – продолжил Гуру, когда смех несколько утих, – быстрей, быстрей, – куда такая спешка. Обычно, когда человека хотят обмануть, чтобы он не успел подумать. Эта спешка совершенно не входит в мой рациональный план, который требует долгого выбора, присматривания, что лучше, где что брать и как лучше поступать. Оказывается, такие люди не нужны государству, потому что не будет пушечного мяса, не станут работать на заводах, они будут слишком умные, чтобы всем этим заниматься. И поэтому мать учит абсолютно противоположному. И теперь их коварный замысел нам стал ясен! – возгласил Гуру, запивая апельсиновым соком, и произнес свою знаменитую фразу: «Теперь мы все знаем! Да!»

– А вот так! – сказала одна жрица.

– А вот, что нужно! – поддержала другая.

– Истина названа! – торжественно изрекла Прима.

– Мудрец Велик! Божественен и Свят! – выкрикнули все хором и радостно захлопали.

 

 

– А кто веселится? – вдруг спросил Мудрец, обращаясь к самкам и при этом уморно вертя головой из стороны в сторону.

– Я, – одновременно выкрикнули сразу две жрицы Прима и Ирхен.

– Кто, кто? Учите меня, – переспросил Рулон теперь уже голосом маленького ребенка, смотря то на Приму, то на Ирхен.

– Я, – вновь выкрикнула Прима.

– Нет, я, – не сдавалась Ирхен.

– Нет, я.

– Нет, я буду первая танцевать, – повторяли жрицы с каждым разом все яростней и злее. Сильно сжав кулаки, они пристально смотрели друг другу в глаза. Все мышцы лица напряглись, голоса стали хриплыми и низкими. Буквально за считанные секунды жрицы превратились в диких кошек и, казалось, они разорвут друг друга на части. Веселье так резко перешло в яростную агрессивную атмосферу, что мало кто успел опомниться.

Я чуть не обосралась от страха, так как автоматически сработала мамкина установка «злиться нехорошо». Но тут я вновь услышала голос Гуру:

– Кто, кто, выбирайте, я не знаю, – проговорил Мудрец лепетом ребенка, что создавало резкий контраст происходящему.

Все самки собрались вокруг двух жриц и стали выбирать.

– Прима злобней, – сказал кто-то.

– Нет, Ирхен, она напористей, – прозвучала следующая оценка.

– Да, Ирхен, – раздавались голоса.

– Нет, у Ирхен поверхностное состояние, а у Примы настоящая злоба.

– Да, я тоже за Приму.

Так борьба продолжалась еще около пяти минут и в конце концов, после подведения итогов, Прима оказалась злее, потому первой выступать должна была она. После столь напряженной ситуации энергия у всех значительно повысилась, от чего всем стало еще веселей и радостней. Правда, были еще те, кто не мог до конца принять подобные практики просветления…

– А вы уже все так научились злиться? – спросил Учитель

– Да, нет, не совсем, только еще учимся, - последовали неуверенные ответы

– Сингарелла с Венерой уже выясняют, кто злее? – вдруг снова спросил Гуру Рулон.

Я от неожиданного вопроса и от взглядов, которые теперь устремлялись на меня и на Венеру словно кол проглотила. Но пока я тормозила и пыталась что-то промычать, активная Венера громко сказала:

– Да, Учитель, мы уже учимся.

– Вот что нужно! – одобрил Гуру, – Это самое основное, злиться мы должны учиться, чтобы мыши нас не забили и не зачморили больше уже никогда. А мать-то вас учила злиться, что она вам говорила? – спросил Учитель.

Но из младших учениц никто не решался первым начать разговор, поэтому начала жрица Ирхен. Еще несколько запыхаясь от прошедшего боя, она сказала:

– Мать мне говорила, будь доброй, доченька, ласковой, блядь, никогда никому ни в чем не отказывай, говно, блядь, сука, – злобно выругалась она, сильно сжимая кулаки. Казалось, будь сейчас ее мать здесь, она бы ей так и вмазала по роже за все хорошее.

Вообще, Ирхен отличалась своей яростью и активностью. Она постоянно культивировала агрессивное напористое состояние, что давало ей большую энергию и яркость.

– А моя покойная, –  продолжала  разговор жрица с духовным  именем Хитрощелая, – говорила: «Злятся только плохие люди, это большой грех, кто злится, тот много болеет».

После этого все громко заржали. Но это был не бессмысленный смех ленивой свиньи, а смех, похожий на злорадный разбитной гогот хулигана. «Это истинный смех, – часто говорил Рулон, – так как он не расслабляет человека, не делает его бессмысленным растекшимся говном, а, наоборот, собирает и делает его жестким и активным».

– Все это хуйня, что злоба наживает болезни, – сказала Прима, – когда у меня было сломано два ребра, Учитель сказал мне злиться. И когда я стала злиться и активно заниматься физически, то скоро у меня все прошло. Вот так.

– А я, – поддержала беседу Ирхен, – когда встретила Учителя, вообще была инвалидом, страдала астмой и меня постоянно пичкали таблетками. И несколько лет я никак не могла вылечиться, а когда Мудрец сказал, что я должна злиться и давать себе физическую нагрузку, то моя болезнь прошла, будто ее и не было.

– Теперь мы все знаем! – радостно произнес Мастер. – Послушай мамочку и сделай все наоборот, – изрек Мудрец свою коронную фразу, которую ученики встретили радостными возгласами и бурными аплодисментами. – А сейчас, – сказал Рулон, вставляя кассету в аудиомагнитофон, – вы услышите первый концерт «Рулон Гиты», где мы собрали песни Истины. Вы будете танцевать под мудрые песни. Все радостно захлопали и завизжали.

– Был у нас такой Пета, – продолжил Рулон, произнеся последнее слово Пета как-то особенно искаженно, – дак вот он, когда был включен в Учителя, был очень активен, потому что хотел быть похожим на Рулона. И вот он сочинил очень мудрые стихи тогда, и мы написали на них музыку. Сейчас вы их услышите. Тут Мудрец нажал кнопку «play», и раздалась веселая музыка. Все сразу стали хлопать в такт этой музыке.

Вскоре раздался голос Бочки, которая, оказывается, исполняла эти песни:

Мы шли по улице ночью.

Звезды, луна и вода.

Мы в дом открыли двери,

В кухне чай и еда.

Я смотрел, как пар поднимается вверх

И понял тогда,

Что мы не случайно здесь с тобой,

Я понял – это судьба…

Под эту песню вышла танцевать Прима. Она исполняла разные смешные движения, как бы инсценируя и в то же время утрируя то, о чем там пелось. При каждой ее выходке все громко смеялись и хлопали. А Рулон в это время подпрыгивал на диване и, сжав руки в кулаки, потрясывал ими в такт музыке. Сейчас «больной старик» перевоплотился в маленького беззаботного ребенка, который искренне веселился и радовался вместе со всеми. Его лицо сияло, а движения были очень пластичными и гармоничными.

Дальше следовал припев:

...если бы я с тобой переспал,

я бы тебе в постель насрал,

если бы я с тобой переспал,

я бы тебе в постель насрал…

С этими словами Прима стала вытаскивать разные сюрпризы из-под юбки.

Сначала Прима достала нечто напоминающее шарик, но потом я догадалась, что это был гандон, причем, похоже, использованный. (Ведь благодаря своей «заботливой» мамаше я никогда не видела раньше гандонов, кроме как по телевизору.) И этот драгоценный подарок Прима торжественно вручила Венере, та, одновременно смеясь и морщась, приняла сей дар. Следующим сюрпризом был резиновый фаллос, который достался еще одной самке. Также между этими уникальными подарками Прима раздавала разные цветочки и т.п.

…мы в комнате вместе сидели,

по стене пробежал таракан,

и свечи тихо горели,

и воск падал в стакан,

а когда настало время,

погасла совсем свеча,

мы пошли с тобою вместе

спать по своим углам…

 – пелось в песне.

Веселью не было предела. Но все-таки были и такие, кто не очень-то хотел веселиться, видимо, мамкино говно и мышиная ересь крепко засели в тупых мозгенях. Хоть Учитель и веселился со всеми вместе, но он одновременно наблюдал за каждым и видел насквозь какие у кого копошатся мыслишки.

Веселье продолжалось. Наконец, Прима достала свой последний подарок и стала приближаться к какому-то молодому парню, который сидел в углу. Сидел он в позе лотоса с опущенной головой и хотя он видел все происходящее, но особого восторга почему-то не выражал, лишь слегка улыбался. Звали его Водяс.

Подойдя к Водясу, Прима ловко достала нечто белое, болтающееся на ниточке и стала вертеть прямо перед лицом Водяса, который все также неподвижно сидел. Сколько же было радостных возгласов и улюлюканья, когда все поняли, что это «tampax» . В завершение Прима положила свой подарок прямо на голову Водясу и стала плавно удаляться. Парень аккуратно снял «tampax» со своей головы и положил рядом с собой и как будто ничего не произошло, с таким же невозмутимым лицом он продолжал созерцать представление. Впрочем лицо его от чего-то стало красным.

– Вот это да, он, наверное, отрешенный йог, – подумала я, представив себя на месте Водяса…

В завершение этого необычного номера раздались громкие аплодисменты и радостные возгласы.

– Истина названа! – провозгласил торжественно Мудрец.

...В Рулон-холле снова спокойно.

Опять идут семинары,

А женщины полностью в сборе

Послушай, что поют под гитары…

 – раздались слова следующей веселой песни.

И под ритмы разбитной музыки выскочила в центр круга Бочка и активно стала размахивать руками и ногами. Бочка была небольшого роста, плотного телосложения, с круглыми щеками и с неизменной прической, которая, по-видимому, называлась «взрыв на макаронной фабрике». Так как волосы были очень жидкие, Бочка однажды сделала начес и с тех пор больше никогда не расчесывалась, наверное, чтобы пышнее волосы казались.

И сейчас во время танца ее «львиная шевелюра» настолько была взъерошена, что не было видно глаз. Но несмотря на полную фигуру, Бочка двигалась очень активно и энергично.

О женщины, вам надо помнить,

Вы очень сильные маги,

А секс – это очень опасная вещь,

Не допускайте вы, бляди.

 

Блядству бой!

Блядству бой!

Блядству бой!

Блядству бой…

 – раздавалась истина из колонок.

– А кто чего-то не понимает? – вдруг спросил Гуру, после окончания песни. Все самки, глупо улыбаясь, переглянулись, делая вид, что все нормально.

– Все всё понимают? – детским лепетом переспросил Учитель.

– Эй, все всё понимают, Учитель спрашивает? – резко повторила вопрос Ирхен, пристально глядя на младших учениц, которые впервые услышали подобные песни.

– Да, да, – почти хором ответили самки. Еще никто не мог правдиво признаться в том, что мамочкина программа мешает воспринимать истину с открытым сердцем и радоваться, как это делают дети. У некоторых из самок были дети и муж, некоторым было уже за 30, таким истину воспринимать было сложнее, так как вонючий мамкин голос постоянно нашептывал, что и как должно быть, давал хуевые оценки, наподобие того, что материться плохо, танцевать подобные танцы, как тот, что станцевала Прима, это неприлично и тому подобное.

«Чем человек старше, тем тупее, – часто говорил Гуру Рулон, тем он закостенелее, не может быть гибким и непосредственным как ребенок».

Увидев, что никто не хочет признаваться в том, что мамка пиздит на ухо, Гуру придумал следующую практику:

– А сейчас, когда зазвучит следующая песня, – сказал он, – подпевайте все вместе. Из колонок доносилась следующая песня:

Давай с тобой съебемся –

Нам нечего больше ждать,

Давай с тобой съебемся –

Нам не о чем больше мечтать.

Твои глаза горят огнем,

На твоих устах проступает яд,

Я знаю мы уйдем вдвоем

И нам никогда не вернуться назад.

Музыка этой песни была значительно медленнее предыдущих. Первым запел Рулон, произнося слова песни так, как бы это сделал маленький ребенок, только что научившийся говорить, коверкая слова и особо не соблюдая мотив. Все весело засмеялись такому оригинальному исполнению. И следующими стали подпевать жрицы. Они делали это свободно и раскованно, смачно выделяя слова силы (так часто называл маты Рулон). Постепенно начали присоединяться младшие ученицы. Но как дело доходило до матов, их голоса резко стихали. Молодым самкам было легко петь песни со словами силы, но кому было около 30, пели неохотно, а одна баба, у которой уже был ребенок, вообще заткнулась, критично оценивая происходящее. Мамка в голове не давала ей покоя.

Ты станешь бесплотной тенью,

Я стану эхом в горах.

Мы стремились долго друг к другу,

Но от нас остался лишь прах.

Твои глаза горят огнем,

На твоих устах проступает яд,

Я знаю, мы уйдем вдвоем

И нам никогда не вернуться назад.

Давай с тобой съебемся –

Нам нечего больше ждать,

Давай с тобой съебемся –

Нам не о чем больше мечтать…

 – пелось в песне.

Не смотря на то, что мне не было еще и двадцати и у меня не было детей, все же я еще не могла радостно подпевать. Я чувствовала, как социальные установки срабатывают во мне и когда я произносила вслух маты, то внутри ощущала жуткий дискомфорт. Ведь с самого детства мать запрещала говорить эти слова, а здесь говорят, что это делать необходимо, причем вслух. Я не решалась свободно петь эту песню, а все оглядывалась на других дур, вместо того, чтобы делать так, как говорит Просветленный Мастер. Но я столько лет слушала свою безмозглую мамашу, которая учила действовать как все, как овцы, как стадо тупых баранов. И вот эти установки не давали сейчас Хиппе искренне радоваться.

Постепенно я стала делать вид, что мне радостно и весело, пытаясь изобразить раскрепощенность, но внутри все же оставался дискомфорт.

– Да, много вам мамка хуйни навнушала, – сказал Гуру после столь поучительной практики, – теперь вы можете наблюдать, сколько установок сидит в вашей тыкве, сколько условностей. И когда вы избавитесь от этого говна, вам по-настоящему станет хорошо.

На некоторое время ученички задумались над словами Мастера. Но уже буквально через две минуты забыли о сказанном и снова погрузились в свои тупые бессмысленные фантазии и мечты, которые и являлись источником всех бед и несчастий.

– А сейчас вы услышите песню, – сказал Гуру, сделав ударение на последний слог в слове «песню», про одного всем известного ученика, который стал любимцем публики.

Все жрицы радостно засмеялись и захлопали в ладоши. Рулон вновь нажал кнопку «play» и из колонок раздался разбитной музон. Музыка была очень быстрой, потому слова можно было разобрать с трудом.

Эх, говорила мне наставница моя:

«Не смотри на девочек

И бойся как огня», –

Я не послушался ее и вот –

Выделился проклятый водород.

А-а-а, проклятый водород,

А-а-а, проклятый водород.

 

Целую неделю я с тобой блудил,

А потом даун наступил.

От тоски на стену я полез,

В душу мне вселился гадкий бес.

А-а-а, гадкий бес,

А-а-а, гадкий бес …

 – пела Бочка.

Самки по двое выходили в круг и вытанцовывали, как кто мог. Конечно, у них еще не получалось танцевать так же активно и эмоционально, как это делали жрицы, но все равно сам процесс обучения, особенно рядом с Просветленным Мастером, всем доставлял огромную радость.

Ах, какой был я все-таки дурак,

Что с тобой совершил я акт,

А ты …меня тогда,

Лишила всякого стыда,

А-а-а, всякого стыда.

А-а-а, всякого стыда…

 – пелось в песне.

Младшие ученицы старательно вслушивались в слова, пытаясь отгадать про какого же любимца публики там поется.

– Кто догадался? – спросил Рулон, когда песня закончилась.

– Давайте, давайте, активно отгадывайте, – подгоняла самок Ирхен. Те же стали оглядываться друг на друга, пожимая плечами.

– А мы его знаем? – спросила одна из самок, Наташа.

– Знаете, знаете, – успокоила Хитрощелая.

– Я тоже знаю, – выкрикнула самка, которую звали Роза, она тоже была младшей ученицей, но уже проходила духовные практики в доме Силы у Рулона, чем очень сильно гордилась и уже свысока смотрела на своих сверстниц.

– Кто знает – тот молчит, – резко заметила Бочка.

– Может, Мурат…

– Да, Мурат, наверное.

– Или Обезьяна Бога.

– А может, Олег, – послышались предположения.

– А мы продолжим пока наше веселье, – сказал Мудрец и снова включил магнитофон.

– Вы отгадывайте, отгадывайте, – наставляла Ирхен младших.

Следующей танцевать должна была Хиппа. Она жутко волновалась и стеснялась оттого, что сейчас все на нее будут смотреть. Но делать было нечего.

В своем ушуистском костюме и с намалеванной как попало мордой она выперлась в середину комнаты. Тут она услышала медленный ритм музыки, от чего почувствовала еще больший дискомфорт. Но, так как надо было танцевать, она стала размахивать руками, делая какие-то корявые движения. Но на ее счастье через некоторое время медленная музыка постепенно перешла в более активную. И Бочка радостно запела:

Заебали эти вечные проблемы,

Заебал меня и весь дебильный мир,

Пошлю на хуй всех пиздежников,

Откроюсь силе намеренья

И в нирване растворюсь.

Прощай кумир…

Услышав эти слова, настроение у нее явно стало подниматься, так как эти слова, особенно первые три строчки, как нельзя точно выражали ее чувства. Вспомнив своих придурков родителей и всю хуевую серую жизнь, в которой она жила до встречи с Учителем, вспомнив противные, тупые морды всех родственничков, при виде которых ей хотелось блевать, она словно заново эмоционально пережила тот протест, который был в ней с самого детства и стала танцевать. Но так как танцевать она не умела, то стала под эту веселую песню исполнять движения из комплексов ушу, то, что еще помнила.

Не хочу я возвращаться

В то дерьмо, простите Боги

Все грехи, прошу свободы мне.

 

Прощай, прощайте черви,

Не хочу быть мышью,

На хрена мне этот весь гнилой базар?

 

О, Великий Боже,

Ты услышь Всевышний,

Дай безупречность

И пробужденья дар…

Она схватила нож и стала изображать, будто кого-то убивает и прощается со всем говном. Слова этой песни сильно ее затронули и теперь ей хотелось плакать и смеяться одновременно, от переполняющего восторга. Ей казалось, что она самый счастливый человек на свете. Через некоторое время Хиппа убедилась, что подобное состояние можно испытывать только находясь рядом с Просветленным Мастером.

– Истина названа, – вновь произнес Рулон после окончания песни. – А кто угадал любимца публики? – вновь спросил Учитель, – никто не догадался? Тогда мы послушаем еще одну песню про него, – сказал Гуру и снова раздалась новая музыка. Но эта песня была намного медленнее, чем первая.

«Гыча, гыча-а-а-а, блядь твою мать, гыча, гыча-а-а, нахуй блядь…» – так начиналась эта песня, которая впоследствии стала хитом Рулон-холла. Услышав эти слова, ученики радостно завизжали и захлопали.

…Жил в Ашраме один пачкун:

«Я просветлеть хочу», – кричал,

А как до дела дошло,

Сразу затих, сразу затих,

Сразу затих и замолчал…

– Уау-уау, – раздались возгласы. Все просто тащились от подобных песен.

– Кто догадался? – вновь спросил Рулон, когда песня закончилась.

– Ну, кто, кто, говорите, не тормозите! – стала подгонять Ирхен.

Самки переглянулись и еле слышно стали высказывать свои предположения.

– Может, про Клету?

– А может, он сам про себя?

– А может, это про Козлова, – неуверенно проговорила я, вспомнив, что где-то краем уха слышала, как из Козлова делали мистера Леонардо. Но жрицы не дали подтвердительного ответа и все просто рассмеялись. Веселью не было предела.

И в завершении послышалась еще одна классная песня с глубоко эзотерическим смыслом:

Твоя жопа срет деньгами,

Твоя жопа срет мечтами.

 

Ой, бля будую, бля будую,

Ой, бля будую, бля будую.

 

Твоя жопа срет словами,

Твоя жопа срет вместе с нами…

И тут неожиданно для всех вышел в центр круга сам Гуру Рулон. Тут же ученики образовали один общий круг и, устремив взоры на Мудреца, не могли оторвать взгляда. Это был не просто танец, эта была целая мистерия. Такой легкости, пластики и гармонии я не видела еще никогда в жизни. Неимоверная сила и мощь исходили от этого Бога-человека. Никто не мог понять, что же на самом деле произошло, но просто все наслаждались, купаясь в океане блаженства и радости. В этот миг исчезли все границы, казалось, время остановилось, и, если бы это было возможно, чтобы это Божественное единение с Мастером длилось вечно... И больше ничего не нужно в этой жизни!!!

Каждое мгновение, проведенное в поле Великого Учителя – это есть истинное счастье, истинное блаженство и Величайшая Мудрость!

– Кто веселится? – снова задал свой вопрос Рулон, когда после танца уселся в свое кресло. И тут я поняла, что настал мой звездный час. Я выскочила на сцену прямо перед Учителем и стала танцевать стриптиз под завистливые взгляды других самок. Ревели колонки, сверкала светомузыка. Я медленно обнажалась, бросая на Рулона страстные взгляды и как бы каждым движением предлагая ему себя. Он смотрел на меня с непосредственностью ребенка и хлопал в ладоши в такт музыке. Жрицы, самки и все остальное дурачье, присутствующее в зале также стали хлопать в такт музыке, подражая Гуру. Я разделась и уже в одном нижнем белье каталась по полу, переходя от одной сальной позы к другой, облизываясь и сося свой палец как член и лаская себя руками. В конце композиции я, сев на колени, сделала земной поклон Учителю и удалилась, чтоб одеться. Рулон радостно захлопал в ладоши, крича на весь зал:

– Вот, что нужно!

Остальные тоже стали бурно выражать свой восторг. Пока я одевалась, на сцену уже вылетела Венера и, тоже подражая мне, начала эротический танец. Когда я уже снова зашла в зал, то стриптиз танцевал какой-то придурок. Кажется, его звали Антон. Он обмотал себя простынями, и, радостно визжа, скидывал их с себя одну за другой. Затем он стал уморно кататься по полу, трясь обо все своей писькой. Он терся о пол, о ножки стульев. Потом он схватил стоявший по близости стакан и стал ебать его. Под конец он лег на спину и стал тянуться ртом к своей письке, стараясь начать ее себе сосать. Ржач стоял страшный. Всеобщему веселью не было предела. После Антона выступило еще несколько человек, и на этом встреча была окончена.

Рулон встал, согнувшись как старик и оперевшись на руки Ирхен и Примы, кряхтя поковылял к выходу. Мы провожали его, хлопая в ладоши, крича и топоча ногами.

Как только он вышел, тут же на сцену выскочила Бочка:

– А ну, свиньи, че расслабились? Давайте, все убирайте!

Мы схватили чашки, тарелки с недоеденными кусками тортов и фруктами и потаранили все это на кухню.

– Быстрей, быстрей! – подгоняли нас Бочка и Хитрощелая.

Мне было трудно все делать быстро, ведь дома я всегда все делала кое-как, со скоростью черепахи, приученная своей мамочкой быть полным говном. Но теперь меня учили быть жесткой и собранной, чтоб я хоть чего-то могла достичь в своей жизни. Мать мне подложила большую свинью, делая все за меня, растя меня тупой, безрукой размазней, которую будет пиздить любой бомж за медлительность и неповоротливость.

– Свиньи, вы до сих пор еще здесь! – закричала, вбегая на кухню, Прима. – Быстро собирайтесь и по домам! А вам, Сингарелла и Венера, Гуру разрешил остаться! – крикнула она нам.

Мы радостно завизжали и запрыгали. Да, вот, наконец, сбылось мое намерение, и я теперь буду находиться рядом с Великим человеком, смогу стать лучше и совершенней, чтоб не прожить свою жизнь так же бездарно, как мать и миллиарды других мышей.

– Так! Быстро все убирайте! – кричала Прима. – Сейчас у вас будет тантра с Рулоном! Поняли?

– О! Тантра с Рулоном! – обрадовалась я. – Вот это счастье! О таком я даже и не мечтала.

– Вы хоть знаете, что такое тантра? – бесилась она.

Мы недоуменно пожали плечами. Прима стала нам рассказывать, как и что нужно будет делать.

 – Всосали? – спросила она в конце.

– Да-а, – промямлили мы.

– Дура-мать вас ничему не научила. Ничего, теперь научитесь. Ваша мать втирала вам только сладкие мечты о семейном счастье и даже не научила вас предохраняться. Она вырастила вас полными уебищами. Но неизвестно, пойдете вы на тантру или нет. Давайте-ка, докажите, что вы достойны этого. Забивайте мать, которая вам внушала всякую дурь о принцах. Посмотрим, можете ли вы это делать.

– А как это делать? – спросила Венера.

– А вот так!

И Прима стала со злобой бить кулаками в воздух:

– Ух, мать-сука, говно! Вырастила меня слюнявой дурой, мечтательным говном! Сука! Спасибо тебе, сволочь!

Мы стали наперебой кричать как можно злее, стуча кулаками в воздух.

– Говно! Сволочь! Старая пакостница! Вырастила меня белоручкой, ничему не научила! Скотина! Пичкала своими сказочками, твою мать! Кому все это нужно?! Лучше бы сказала правду! Врала, врала, дурой растила, завнушенной овцой! Блядь, сука, свинья! Получай!

Так мы еще делали минут 10. После этого Прима сказала:

– Ну, все! Хватит! С пивком потянет. А теперь посмотрим: кто из вас пойдет первой. Соревнуйтесь – кто злее?!

– Я!

– Нет, я!

– Я! – кричали мы, злясь друг на друга.

– Я лучше! – кричала я.

– Нет, я злее! – бесилась Венера.

Так мы бесились еще минуты три.

– Венера злее, – сказала Прима.

– Ес! – радостно закричала Венера.

Я злобно поглядела на соперницу, бесясь, что она оказалась лучше. Я была несколько удручена, что Венера лучше, и зачморилась.

– Что раскисла? – забесилась Прима. – Злись на себя, это мамочка научила тебя плакать и жалеть себя, быть глупой и слабой. Учись проигрывать с честью, злись на себя.

Я стала рычать и мамочкина гадость отступила, сразу стало легче. Практики ярости очень помогали, гнев был сильной эмоцией, дающей большую энергию и если уметь его вызывать по своей воле, сразу становишься ярче и сильнее, перестаешь быть таким размазанным чмом, какое из тебя делала мать. Злоба на мамашу помогала разорвать санс-контакт с этим вампиром, перестать индульгировать в роли дочки, ищущей «добрую мамочку» в людях. Ярость делала жесткой и самостоятельной, способной многого достичь в жизни, избавляла от комплексов неполноценности, привитых тупой мамкой, уподобляющей себе своих чад. За все нормальное в жизни  нужно бороться. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Без борьбы нам может достаться только грязная бомжатина и всякие отбросы.

Вместе с Венерой и еще несколькими самками мы заломились в шикарную ванную комнату, все стены и потолок которой были зеркальными. Мы начали мыться и умащивать себя ароматическими маслами, чтобы наши тела благоухали. Натерев себя маслом от пяток до ушей, я стала расчесывать волосы и приводить себя в порядок для тантры с Рулоном. Тут в ванную залетела Прима.

– Венера, к Учителю, – крикнула она. Венера пулей понеслась к нему, а я, завистливо посмотрев ей вслед, стала вертеться перед зеркалами, рассматривая свою фигуру, слегка пританцовывая под звучавшую в ванной музыку. Через некоторое время в ванную зашла счастливая и гордая Венера. И свысока посмотрев на самок, сказала:

– Иди, твоя очередь, Сингарелла.

Я радостно побежала к Рулону. Подойдя к массивной дубовой двери, за которой находилась его зала, я с некоторым страхом и благоговением открыла ее и зашла внутрь. В большой просторной зале, завешанной дорогими коврами, царил полумрак, горели свечи, играла приятная музыка, курились благовония, в большом кресле посреди залы сидел Учитель. Он был в возвышенном и отрешенном состоянии, его обнаженное тело излучало величие. Зная, что нужно делать, я подошла к нему и опустилась перед ним на колени. Сев на тигровую шкуру у его ног, я нежно коснулась их и стала страстно целовать божественные ноги Мудреца, медленно приближаясь к его лингаму. Вот я коснулась его языком, и стала облизывать его ствол, область лобка, мошонку, ноги. Затем взяла его в рот и начала нежно посасывать, лаская  ноги Мудреца руками. Его член стал набухать, и у меня во рту он рос и подымался. «О, какой большой?! – подумала я, – даже не вмещается полностью в рот». У других пачкунов и бомжей я  видела только маленькие пипетки,  величиной с палец. А тут!!! Пососав лингам, я стала вновь облизывать его ствол, промежность, ноги и мошонку, а затем снова взяла его в рот, медленно и нежно вводя его все глубже и слегка посасывая его при этом. Член уже отвердел, и его упругая плоть доставала до самого горла. Тут Учитель дал знак, легко коснувшись меня рукой, и я, еще раз поцеловав головку его лингама, повернувшись, встала на колени, широко разведя ноги, и оперлась руками о пол в позу раком. Он встал сзади, немного поласкал мои бедра и, раздвинув вход в мою иони, медленно ввел в нее свой могучий член до самой матки. Я сладостно застонала и изогнулась всем телом. Затем он стал делать сильные и плавные движения, лаская при этом мою грудь, ноги и бедра, от чего я испытывала нестерпимое наслаждение. Я застонала, и моя иони стала сокращаться в муках оргазма. Вынув свой член, Гуру дал мне знак к следующей позиции. Я легла на спину, и развела согнутые ноги, он лег на меня, лаская ртом мою грудь, и ввел свой божественный лингам в меня еще раз. Он крепко обнимал и целовал меня в шею, лицо и губы, делая плавные и сильные движения, которые сводили меня с ума. Я тащилась от его ласковых прикосновений, мне было приятно чувствовать его сильное мужское тело, его горячая энергия переполняла мое существо, и я осознала, что о таком мужчине я всегда мечтала и ждала его всю жизнь. Я забалдела от счастья, и еще раз испытала оргазм. Я чувствовала, как в меня входит что-то великое, сильное и Божественное. Некая сила, которая полностью преображает меня в новое совершенное существо. Я чувствовала переполняющую меня энергию блаженства. Я была счастлива, безмерно счастлива, и слезы восторга лились из моих глаз. Это было нечто неописуемое и прекрасное. Бесконечный поток радости и наслаждения. На мгновение я отключилась и перенеслась в какой-то Божественный мир, где все сияло и переливалось радужными цветами. Со всех сторон раздавались звуки Божественных симфоний и парили ангелы. Выйдя из этого состояния, я снова ощутила рядом с собой Мудреца и крепко обняла его, как великую драгоценность, боясь, что этот прекрасный сон может растаять и я снова окажусь в пустоте и серости бессмысленной жизни.

Учитель дал знак к следующему действию. Он лег на спину, я села между его ногами и стала поклоняться его лингаму, взяв его в рот и  нежно лаская и посасывая его, вводя его глубоко к себе в глотку. Мудрец положил свою стопу между моими ногами, и я стала тереться о нее своим клитором и половыми губами, испытывая нестерпимое наслаждение. Я облизывала мошонку и ноги Учителя, а затем стала проводить энергию по серединному меридиану. Я облизывала тело Учителя от пупка до члена, затем внешнюю сторону лингама до головки, сосала головку и переходила к облизыванию нижней и внутренней части члена. Затем яички, потом под ними точку Хуэй-инь, точку запуска энергии, затем ниже до ануса, вылизывая его языком, и вводя в него его кончик. А затем делала то же самое в обратном направлении. Пока я это делала, я терлась промежностью о ногу Мудреца, и испытала еще несколько обалденных оргазмов, я чувствовала интенсивное движение энергии в своем теле и стала ощущать свою тонкую оболочку, тонкое тело, которое со всех сторон окружало мое физическое.

В конце ритуала Учитель дал знак и я на прощание, поцеловав его ногу, с благоговением удалилась, переполненная удивительными ощущениями.

Я, не видя ничего  вокруг, вошла в ванну и совершила омовение, медленно приходя в себя после этой сказочной встречи. Сохраняя удивительное переживание, я легла спать, не понимая, то ли я во сне, то ли это чудо происходит со мной на самом деле. До самого момента засыпания я чувствовала чудесную силу Учителя, которая была во мне, в моем сердце и в моей матке.

Больше всего на свете поразило меня, что я так долго занималась сексом с Учителем и он не кончил, как это делали все мои бомжи, с которыми я зналась раньше. Все, что было с ними, было похоже на свинство, и уж не о какой духовной работе никогда не было речи.

Утро началось с новой практики. Прима залетела к нам в комнату, где мы спали по-йоговски на полу и стянула с нас одеяло.

– Быстро вставайте, свиньи ! – заорала она. Мы очумело встали, не зная, что делать.

– Быстрей, быстрей все убирайте и на разминку!

Убрав постель и быстро омывшись, мы приступили к разминке. Раньше я занималась только на уроках физкультуры и поэтому была слабой и болезненной. Поэтому многие упражнения у меня получались плохо. У жриц Рулона они выходили очень хорошо.

– Делай лучше, сильнее! Злись! – раздавались подбадривающие рыки в мой адрес.

Я изо всех сил, как могла, старалась делать все, что было нужно. Дура-мать меня все жалела, растила соплей, все говорила: «Посиди, полежи, поспи, пожри, не напрягайся, тебе же рожать», – и этим она мне сослужила медвежью услугу, сделав из меня чмо и полное ничтожество, которое может только деградировать в жизни из-за слабых и глупых мамкиных внушений. Меня в жизни ждали одни беды, разочарования и невезения, слезы и сопли из-за каждой хуйни. Но сейчас я становилась сильней и злей, борясь с мамкиной ересью. После разминки мы пошли на кухню готовить еду для Учителя и жриц.

– А, свиньи, быстрей, – встретила нас на кухне Прима, – проходите, суки, и быстро за работу.

Вот тут у меня диалог и отключился в первый же миг. Прима была самой яркой женщиной у Рулона. Вся раскрашена дорогой косметикой, обвешана кучей украшений, в обалденном парчовом наряде, она одним своим видом вызывала восхищение и ужас, а от одного крика какой-нибудь не подготовленный чадос мог бы обосраться. Мы сразу бросились все делать, думать было некогда, да и просто страшно. На кухне стояла немытая посуда, которую я стала мыть и вычищать. Как только в кухню входила Прима я слегка вскакивала от напряжения.

– А, ну, сволочи, быстро готовить нам еду, – орала она.

Я и Венера начали быстро жарить ей рис и все остальное. Я видела, что Венера была также перепугана, как и я.

– Быстрее, свиньи! – не успокаивалась Прима, – ну что за тормоза, не могут даже еду нормально приготовить! Как же вы собирались в семейке жить, – она тарабанила кулаком по стене, бесясь на нас. – Мать-сука не научила вас ничему, даже еду готовить, а уже замуж собрались, говна!

– Ах, вы, ублюдки! Нахуя хлеб так толсто порезали! Я вам что, слон, что ли, сволочи поганые. А почему еще не нарядились, уже скоро Учитель с прогулки придет?

Наскоро мы стали наряжаться в какие-то платки и краситься. Сволочь-мать никогда этому не учила, как нужно краситься, ярко, но не смешно. Поглядывая на Приму, я пыталась сотворить что-то подобное, и что-то у меня получалось. По крайней мере, мне казалось, что получается неплохо. Я посмотрела на Венеру и чуть не засмеялась. Накрасившись, она была похожа на индейца с полосатой рожей, но решила не расстраивать ее своей оценкой. Тут Прима посмотрела на меня и поскольку она была без комплексов и предрассудков, то не стала скрывать своего мнения:

– Слушай, Сингарелла, да ты просто клоун! – воскликнула она и захохотала.

Я еще раз посмотрела в зеркало, и мне стало хреново, почему я ничего в жизни не умею, даже самого элементарного. Дура-мать сделала из меня нежизнеспособную идиотку. Но я знала, что Рулон меня всему научит. И он научил не только краситься и одеваться, но и многому другому.

Внезапно Сара, караулившая у окна, когда придет Учитель закричала:

– Все сюда, Учитель идет!

– А ну, суки, разойдитесь, – скомандовала Прима и оттолкнув меня в сторону, побежала к двери.

Дверь отворилась, и вошел Рулон. Он был одет в легкую коричневую ветровку и черные штаны. На лице его светилась сияющая улыбка.

– Вот я, – произнес он, слегка покачивая головой. Его движения были мягкими и неторопливыми, в отличие от яростных и быстрых движений самок, облепивших его и стягивающих одежду. Прима и Сара снимали с ног Рулона сапоги, что было достаточно сложно, ибо он ходил по лужам и промочил ноги.

– Теперь вы видите, – говорил Рулон, – что без злости даже сапоги не стянешь. Так что, давайте, злитесь.

Извергая маты и рыча самки стянули с ног Учителя обувь и голый Рулон направился вверх по лестнице к своему мраморному бассейну.

– Да, – повторял он, – теперь вы знаете, что без усилия невозможно даже снять сапоги, невозможно даже посрать.

Вслед за ним наверх поднималась Ирхен, которая ни на миг не покидала Учителя. Она всегда ходила с ним на прогулку и была рядом. Изумленно я созерцала все происходящее.

– Ну че, блядь, встала? – взбесилась Прима. – Быстро давай одежду чисть и вешай сушить. Я стала очищать одежду от грязи и развешивать у большого камина. На помощь подоспели Венера и Хиппа и в страхе стали очищать носки от нависших на них колючек.

– Страх – отец сознания, – назидательно произнесла Прима, стоя у огромного зеркала и навешивая на себя тяжелое металлическое украшение.

Учитель гулял в любую погоду, даже в дождь, часа по четыре по лесу. Там он медитировал и сливался с Божественным. Но нам без злобы и искоренения мамкиного это было недоступно. Все, что нас могло ждать – это семейная могила, где наступает конец любому духовному развитию. И если не искоренить в себе всю сентиментальность, всю ересь, поиск счастьица и бомжа, то никогда не добьешься ничего, а будешь тупо срабатываться на работе, терпеть выходки мужа и мучиться с ребенком до гробовой доски. Пошло это все в жопу! Западло такое счастье!

 

Прошло некоторое время, и мы с Венерой уже хорошо освоились в доме Рулона. Ирхен и Прима уехали во Францию учить народы земли. Там они, как и в других странах, создавали условия для открытия Рулон-холла и приезда туда Учителя. Мы с Венерой подтянулись, стали жестче и агрессивней и заняли их место. Теперь уже не они, а мы заботились об Учителе. И выясняли, кто будет достоен того, чтобы быть ближе с Мастером и кто получит от него больше силы и мудрости, так как и сила и знание, так же как горе и несчастье – материальны. И только кто-то один может получить их в полной мере. Остальные же будут довольствоваться меньшим. Это только кажется, что все могут быть одинаково мудрыми, одинаково сильными и счастливыми. На деле же только один получает все. За ним идет горстка людей, получающих уже меньше знания и благодати. Затем следующий, уже больший круг, у которых знаний еще меньше и т. д. То же обстоит и с горем, страданием и несчастьем. Козлом отпущения в коллективе бывает тоже только один.

Мы с Венерой толпились у двери нашего любимого Учителя Рулона. Именно толпились, ибо мы вдвоем, бесясь и злясь друг на друга, образовывали достаточно плотное поле энергии. Правило было давно известно. Рулон в это время выходил из своей комнаты на кухню и, выходя, обнимал одну более активную ученицу. А кто будет этой более активной, мы с ней выясняли вдвоем, пытаясь подавить друг друга и тем самым усиливая свое состояние. В последнее время Венера была активнее меня. Она все время с ним пыталась заигрывать, кокетничать. Меня же больше интересовали песни. Я мечтала стать как Мадонна. Как-то раз Рулон сказал, что Мадонна многого добилась в жизни. И с тех пор я подумала, что стану такой же великой, как она. Мне было интересно рядом с Рулоном именно за счет той творческой силы, которую он излучал. Я почувствовала, как он приближается к двери, у которой мы стояли, стало жутко обидно, что Венера сейчас стоит впереди меня и опять одерживает победу. Но в тот момент, как дверь стала открываться, дикая злоба появилась во мне, мысли вылетели из головы, и не задумываясь я схватила соперницу и отшвырнула в сторону. Она упала на пол, и я увидела перед собой Рулона, который сделал вид, словно удивился и опешил.

– А вот Мудрец! – радостно воскликнула я и прыгнула ему на шею.

– Да. Вот я, – Рулон заулыбался и обнял меня.

Я ощутила в этот момент, как огромное количество энергии входит в меня. Вот это счастье!

Учитель ужинал, рассказывая нам о нашей жизни и о том, что мамочка программирует нас, делая моральными уродами. В это время он очень много говорил о Селене, которая совсем недавно покинула его. Его любимая ученица, которая гоняла всех нас отборными матами, дабы мы не свинили и не засыпали. После ее ухода стало намного спокойней, и теперь Рулону приходилось самому приводить нас в движение.

– Кто будет становиться, как Селена? – прозвучал основной вопрос Рулона.

– Я буду! – закричала я.

– Нихуя, блядь, я буду вместо Селены с Учителем! – заорала Венера.

Я уж не помню, что говорили еще две ученицы, Бочка и Хипа. Даже если они что-то сказали, то слишком тихо относительно нашей с Венерой перепалки.

– Селена уже была как Марианна. Она танцевала лучше всех. Кто будет танцевать стриптиз, как она? Кто?! – Рулон мотал головой и размахивал руками, выражая сильные эмоции.

– Да, нахуй, – сказала я. – Я буду танцевать, как Селена.

– Чтобы так станцевать, нужно иметь особое состояние. Она боролась с Лилит за то, кто будет первым и всю свою злобу, свой вызов, силу своего состояния она выразила в этом танце. Да. Еб твою мать! Как все смотрели на нее. Как все восхищались ею. И я, я ею восхищался! Кем я теперь буду восхищаться? Кто сможет повторить этот великий танец?

Мы пошли в зал, и там Учитель опять включил знаменитый стриптиз Селены, который она исполнила под песню Мадонны. На этот танец я смотрела с восторгом и восхищением. Меня поражала ее неистовая энергия. Когда Рулон выходил на прогулку, а сейчас он гулял один, ведь Селены не было рядом, я включала эту же музыку и танцевала. Но я чувствовала, что мой танец пуст, в нем нет силы. Даже если бы я могла сделать сальто или задрать ногу за голову – все это ничто, по сравнению с одним ее взглядом, излучающим огромную силу. И я бесилась и понимала, что важен духовный опыт, важна борьба, чтобы так проявиться. Этот танец я так и не исполнила, но до сих пор, слушая ту музыку, я вижу перед собой знаменитый стриптиз яростной Селены и ее проявление побуждает меня к действию.

Как обычно после ужина Рулон направился в комнату с музыкальной аппаратурой, а мы всей толпой направились за ним. Я и Бочка спели новые песни, которые Рулон стал обрабатывать различными эффектами.

У мамочки спроси

И сделай все наоборот,

Подумай как бы поступил

Очень мудрый кот,

– пела я.

Учитель весело пританцовывал, поворачивая кнопки и рычажки на дорогой аппаратуре. Куча всяких кнопок и проводов могла свести с ума любого, но не Рулона. Он сам разбирался со всей аппаратурой, без всяких помощников и пособий.

– А что тут уметь, – говорил он нам. – Нужно смело браться за дело, все поворачивать, нажимать и тогда все получится.

Но так получалось только у него. Когда же я пыталась все нажимать и поворачивать, аппаратура отказывалась со мной взаимодействовать. Учитель пробовал самые разные эффекты, самые причудливые выкрутасы, одновременно он кивал головой в ритм музыки. От этого всем становилось неимоверно весело, особенно мне. Для меня это было самое классное занятие, торчать с Рулоном около аппаратуры. Бочка же чувствовала себя слишком скованно, когда Рулон обрабатывал ее песни. Она могла орать только на новеньких. В присутствии Учителя она становилась слишком зажатой. Так ее научила мамочка – быть застенчивой со старшими. Эта вредная склонность могла здорово ей подосрать в жизни, не давая достигнуть желаемого и оставляя ее всегда в тени, всегда на вторых ролях. Таких мамочкиных программ в каждом до хуя и больше и их нужно из себя выкорчевывать, чтоб тебе стало клево.

– Учитель, – спрашивала она. – Почему так получается? Я задумываю какую-то идею, вынашиваю ее, но потом вижу, как мою идею начинает воплощать другой человек.

Бочка в присутствии Гуру была обычно очень молчаливой, и этот вопрос был ее откровением. Позже она говорила, что имела в виду меня. Ведь я большую часть времени возилась на аппаратуре, а она только мечтала об этом и тихонько завидовала.

– А это происходит от того, – ответил Рулон, – что мечты человека не сходятся с действием. В мечтах ты можешь вообразить себя великой, а вот в действительности для этого нужно приложить реальное усилие, иначе ничего не выйдет.

«Намерение, намерение, я всего добьюсь…» – звучала песня Бочки. Петь-то об этом легко, а вот сделать куда сложнее.

Бочка все продолжала мечтать, чтобы ее голос зазвучал по радио, и чтобы она стала знаменитой. В своей песне она пела:

А если я сижу и пялюсь я в видак,

Мадонна там кривляется, и я могла бы так.

– Могла бы, да «бы» мешает.

– Все решает борьба, – говорил Рулон. – запомните, блядь, навсегда, что за все в жизни нужно бороться. Знаете, как Селена боролась с Лилит? У нас есть фотографии, проколотые иглами – это Селена с Лилит яростно друг друга в астрале забивали, тыкали друг друга иголками. Все пытались вытеснить друг друга. Ни одна не хотела уступать.

– А они не могли друг друга поубивать или порчу навести таким образом? – спросила Бочка.

– Нихуя подобного, – усмехнулся Рулон. – Поскольку обе были в злобном и агрессивном состоянии, то никакие порчи и сглазы не могли их одолеть. Их уровень энергии становился очень высоким. Вот так!

– А остальные самки, которые тогда были рядом с вами, они что не пытались бороться? – спросила я.

– Ну, немного, может, пытались. Но этих двух бестий невозможно было пересилить, потому что они были самыми злобными и агрессивными. Никто с ними не мог сравниться. Еб твою мать, да они всех вытеснили, забрали себе всю энергию. Все им доставалось. Они ходили по магазинам с огромными пачками денег и покупали себе наряды! – орал Рулон. – Да, теперь вы все знаете! А где мои чуни?

Мы бросились искать чуни. Нашли и стали натягивать их на ноги Рулона. Учитель неторопливо направился из студии в видеокомнату, где хранились видеофильмы, и среди них – старые записи, в которых была запечатлена жизнь Учителя во времена Селены и Лилит.

– У-у-у, протяжно завыл Рулон, вытягивая шею вперед. – А кто теперь пойдет с большими пачками денег покупать себе наряды?

Мы с Венерой не затормозили и первыми вызвались, подражая Селене и Лилит.

– Вот что нужно, – сказал Рулон. – А сейчас я буду делать фильм «Просветление – это смерть». Вот что, блядь. Пусть все, нахрен, узнают, что такое просветление. Сейчас вы увидите уникальные кадры.

Как раз в тему я в это время написала песню под заводную агрессивную музыку. Учитель поместил ее в начале фильма под ошарашивающие кадры, раскрывающие суть просветления.

Каждая мать растит урода,

И невозможно его изменить.

Как далека, бесконечна свобода,

И очень сложно ее получить.

И не поможет разбить эти цепи

Никто. Конец.

Так и остались бы с ними навеки,

Но вот приходит мудрец.

 

ПРИПЕВ:

Без паники, без паники, без, без, без.

Сейчас великий сталкинг вам покажет мудрец.

 

Ты не понимаешь, что же такое,

Прыгает энергия сверху вниз,

Эй, сделай пожестче поле,

Сейчас танцуют стриптиз.

 

Ты  и не думал  о встрече такой,

Ты не так ее представлял,

Рушатся все представленья твои,

Спокойно, это только начало.

 

Учитель весело подпевал и злобно усмехался, накладывая кадр за кадром:

Вот он, Рулон, лет пять назад просветлевает кота, учит его быть отрешенным, засовывает его в сетку и начинает метелить его, вот Рулон засовывает кота в таз и начинает стирать его на стиральной доске, потом садит его на плиту и поджаривает. Кот пытается вырваться, но в конце концов после нескольких таких практик успокаивается и начинает спокойно реагировать на проявления Рулона. А вот, агрессивный, рассвирепевший Рулон вваливается в комнату, где Селена и Лилит начали гнать на него негативную волну. Он берет в руки шнур и начинает выбивать бесиво из двух спесивых самок. Самки сразу становятся кроткими и послушными.

– Вот, учитесь, вот она – Истина! Вот как идут духовным путем! Да! – приговаривал Рулон. А ты, Сингарелла, скоро станешь звездой эстрады. Мать тебе никогда не говорила, что ты будешь на сцене?

– Нет, что вы, Учитель, – ответила я. – Она меня только в институт, да на фабрику агитировала. Слепая дура!

– Ха-ха! Да, вот она участь мамочкиной дочки. Я научу вас иному!

Мы смотрели все эти кадры и веселились вместе с Рулоном.

– Вот, что нужно! Вот оно, просветленьице!

– А почему же Лилит ушла от Учителя, а Селена осталась? – спросила я. – У Селены что, было больше энергии?

– С самого начала, когда они встретились со мной, Лилит во многом превосходила Селену. Она была уже взрослой женщиной, активной и сексуальной, а вот Селена ничего не умела, но она очень стремилась и со временем научилась всему, стала лучше, ярче Лилит. Кроме того, Лилит уже слишком много лет, а изменить мозги взрослым телкам, тем более уже ставшим свиноматками, очень сложно. Практически невозможно. Селена становилась все лучше и лучше, а вот Лилит рассвинилась, стала лазить по дому в халате, превратилась в говно, сука, блядь. В конце концов она стала серой мышью. Вот что произошло! Никогда нельзя расслабляться. Как только вы перестаете тянуться, стремиться вперед, так сразу вы превращаетесь в говно. А теперь я буду гулять.

Мы стали торопливо одевать Учителя с новой энергией, ибо его слова придавали сил и вдохновения. После его слов у меня начинался творческий подъем. В такие моменты мне казалось, что нет ничего невозможного, да так и было рядом с Рулоном.

– Для меня невозможного мало, – говорил Учитель. – Мои возможности расширяются, а значит, и ваши тоже. Впереди ждет Америка и покорение всей планеты.

В моей голове рождалась новая песня:

Едем в Америку мы из этой страны.

Будет Великий Шаман учить народы.

– Самые лучшие со мной поедут в Америку. Я вас выдам замуж за своих учеников миллионеров, чтоб вы там получили гражданство. А свиньи и дураки будут жить здесь, в России, в этом дурдоме, в нищете с тупыми бомжами и дебилами, выпиздышами! –бесился Рулон. – Человек всегда должен выбирать: хорошая жизнь или мамочкины ебанутые принципы: семья, единственность и прочая мышиная ересь. Подумайте об этом на досуге.

Учитель шел на прогулку один, а мы все занимались делами. Интересно, что мы выполняли работу вчетвером, иногда даже не успевая сделать все. Как же в семье одна баба все успевает, да еще смотрит за ребенком, да еще работает и выносит выпендреж мужа-алкоголика. Почему? Зачем? Я вспоминала и рассказывала всем, как моя тетка возилась с алкоголиком, которого невозможно было увидеть в трезвом состоянии.

– Пиздец, блядь, нахуя же она с ним жила? – спросила Венера.

– Да жалела все этого выродка. Она говорила, что без нее он просто сдохнет на помойке. И так вот продолжала батрачить. Сама торговала на барахолке шмотками, таскала огромные баулы на себе из Китая и говно за муженьком своим возила.

– Ну, да, я своего парня тоже жалела, все не могла его бросить. А когда собиралась уходить, он начинал ползать передо мной и ныть. А я жалела, еб твою мать!

Так она рассказывала о своей первой говняной любви. Мы ржали над мирскими идиотами, но только пока Рулон был на прогулке, мы обменивались накопленным опытом пребывания в мирском говне. Когда же он приходил, мы становились врагами, борясь за источник Божественной энергии.

Быстро сделав все дела, мы стали краситься и наряжаться, заняв места у зеркала. В этот момент я как никогда ощущала борьбу, краешком глаза поглядывая на наряд соперницы, ибо, одеваясь, мы как бы создавали свое состояние. Яркость наряда передавала яркость состояния. Я цепляла на себя кучу украшений, которых у Рулона было предостаточно. Я одела на шею колье из чешского стекла, на волосы – золотистую цепь. Прическу я старалась начесывать посильнее, чтобы волосы были пышными. Рулону это нравилось. Он любил все пышное, блестящее, облегающее. Мы носили дорогие платья из бархата, кружев, парчи, прозрачных тканей. В шкафу валялись блестящие легкие шарфы, из которых можно было соорудить восточное одеяние, там же висели яркие боа из перьев, которыми мы дополняли свой наряд. Каждой из нас все время хотелось выдумать что-то новое и оригинальное, чтобы удивить и очаровать Рулона. Так тоже развивалось наше творчество, так как мы разрушали наши стереотипы и комплексы.

– Вы представляете, мой парень, ублюдок, маменькин сыночек, слизняк, – говорила Венера, – он мне не разрешал даже короткие юбки одевать – ревновал. Никаких вырезов, ничего облегающего. Хотел из меня сделать домработницу, сволочь проклятая.

– А я всегда мечтала о таких нарядах, – сказала я. – Но никто их мне не покупал. Никто не учил меня, где их взять. Как сделать так, чтобы красиво жить. А вот у Учителя всего достаточно.

Тут мы стали забивать бомжей, всех чуханов, с которыми мы трахались и в которых влюблялись. Это было нужно для разрыва энергоконтакта с ними, чтоб они не отсасывали нашу энергию. Так как любой мужик, с которым ты трахаешься, опустошает тебя, потому что он входит в доминирующую роль. И чтоб очистить себя от этих вампиров, нужно не с сентиментальностью вспоминать: «Ах, кто меня ебал! Ах, кого я любила!» –размякая при этом и превращаясь в говно, а злиться и бить в астрале всех этих бомжей от которых теперь нам хуево.

Мы встали в круг и, взяв в руки ножи и представляя перед собой тупые морды придурков, начали с яростью их забивать:

– Получай, скотина! На тебе, свинья! Пошел на хуй, скотина! – бесились мы.

Минут через пятнадцать ритуал завершился, стало сразу легко и свободно.

– Сейчас, когда вспоминаю всех своих придурковатых мальчиков-колокольчиков, мне даже не верится, что я могла с ними водиться. Фу! Говно какое! – Говорила Венера. – Мать, говно, не учила меня, нахуй, избирательности.

– А моя, блядь, всем рада была. Все боялась, что я без жениха останусь, – сказала я, и все заржали. – Она даже Ослу была рада (ослом мы прозвали одного из учеников Рулона – маленького, беззубого казаха).

– Да ты что?! Расскажи!

И я стала рассказывать прикольную историю.

 

– Короче так. К Рулону я убежала из дома, когда мой отец помер, а моя мать не могла ничего мне запретить, поэтому я без страха, что меня будут искать, уехала из дома. Матери я не писала, все мне было похуй. Но вот прошел год, дура эта забесилась и стала меня искать. Она приехала к своим родственникам, которые как раз жили в том городе, где в то время обитал Рулон. Каким-то чудом мать узнала телефон, позвонила и сказала, что если я сама не появлюсь, она придет с ментами. Я уже не знала, что делать, но Учитель все продумал.

– Всем матерям нужно только одно, – сказал он. – Нужно, чтобы хуйня у их дочерей осуществилась, чтоб нашелся принц. Значит, нужно этого принца матери представить.

Под рукой оказался Осел.

Все хором засмеялись, Хиппа даже с сиденья свалилась со смеху, схватившись руками за живот.

– Ну, значит, обрядили этого Осла, – продолжала я, – в шапку-пидорку, дерматиновую куртку, а меня в шубу и сапоги без всяких каблуков. Встали мы рядом, он мне по плечи, и в два раза худей меня. Но ничего, главное, что любит. Пришли к родственникам, мать меня увидела и на шею мне бросилась, реветь навзрыд, сопли размазывает.

Противно, блядь, но я образ примерной дочери выдерживаю, улыбаюсь.

– Мамочка, – говорю я. – У меня все хорошо. Ну, зачем плакать? Вот и жених у меня есть.

Тут мать посмотрела на худого, противного, беззубого казаха. Реветь перестала и замерла на мгновение. Видимо, подумала: «Что за уродство!» Но потом другая мысль у нее сработала: «Но это же ее принц. Значит, сделает ее счастливой. Правда на руках носить не сможет – слишком уж маленький, да щупленький». Мать удивленно смотрела на его нищий прикид.

– Игорь богатый, мама, – сказала я и, выводя ее из состояния оцепенения, потащила за руку в дом.

Игорь, как примерный ухажер, пропустил дам вперед, открыв перед нами дверь дома.

«Воспитанный», – подумала мать и стала постепенно приходить в себя.

Тетка накрыла большой стол, расставив на нем пельмени, вареную картошку, вино, закуску и прочую херню. Игорь, радуясь возможности пожрать, стал уплетать большие жирные пельмени один за одним. Мать пыталась что-то спрашивать у него, но тупой казах плохо говорил по-русски, поэтому старался жрать молча. Говорила за него в основном я. Мол, работает в фирме по обмену недвижимости, зарабатывает много, живем на съемной квартире, скоро купим большой дом, машина есть – «Волга», только сломалась, поэтому пока на трамвае.

Мать обалдело смотрела на принца, который подтверждал мои слова кивками и мычанием. Мой дядька налил вино, но я твердо сказала, что мы с Игорем это не пьем и попросила чай без сахара. Мать совсем ошалела от врубившихся в мозгах противоречий: «Не курит, не пьет – значит принц. Но почему такой урод?».

Дядька пошел топить баню, а тетка готовить нам постель. Как и договаривались, Осел, чтобы доказать свою любовь ко мне, стал меня мацать и целовать при матери, у которой тут уж совсем диалог отключился. Она сидела молча, созерцая, как осуществляется ее программа. Нажравшись до отвала, Осел пошел в тубзик посрать, а я подсела к матери и, улыбаясь, спросила ее:

– Ну как, мамочка, нравится тебе мой Игорь? Такой хороший, я его так люблю.

– И он тебя любит, да?

– Конечно, мамуля, конечно. Разве ты не видишь? Мы с ним будем так счастливы, прям как вы с папой. Ты ведь этого хотела?

Мать в ужасе содрогнулась, вспомнив, как отец приходил домой порой пьяный и в бешенстве гонял ее по дому.

– Что ты доченька, у тебя все будет намного лучше. Только вот как дети-то? Какие они родятся от этого казаха? А? – осторожно спросила она.

– А что дети-то? У меня и не будет детей, – проговорилась я.

– Как так?

– Ну, я имею в виду, от него, – вовремя опомнилась я. – Ведь, наверняка, он не единственная моя любовь. Еще другого найду.

– Да, ты еще найдешь своего принца, – сказав это, мать обняла меня и жалостно заревела крокодильими слезами.

Вот так случилось.

 

Венера и Хиппа падали со смеху, слушая мою историю.

– Ну и дура же твоя мать!

– Да, – сказала я, – она и меня настолько завнушала, говоря, что первый встречный будет принцем, что я сама сначала приняла Осла за принца и чуть было не влюбилась в него, как только увидела среди учеников Рулона. Хорошо, что Учитель вовремя открыл мне глаза.

– И я тоже, представляете, чуть в него не влюбилась, – заявила Хиппа.

– И я, блядь, вашу мать, – засмеялась Венера.

– Это все потому, что мать вам одну и ту же хуйню всем внушила, – говорил Учитель. – Так что скорей выбивайте дурь из своей башки, чтобы снова в говно не вляпаться.

– Да и меня мать все время контролировала, – сказала Венера – говорит, мол, я же мама, я тебе желаю только добра. Блядь, ее добром дорога в ад вымощена! Сука! – Говори маме правду, мол, чтоб она лучше могла контролировать меня, становлюсь я зомби или нет. Вот какая канитель. Для нее главное, чтоб я стала точь-в-точь как она, такой же тупой дурой, – бесилась Венера. – И для этого она контролировала меня всю дорогу. А мне хули такой быть, мне это нахуй не надо. Больше всего на свете она боялась, что я стану такой как Марианна и поэтому старательно завнушивала меня целыми днями, сука, чтоб я стала колхозно-заводским быдлом и всю жизнь срабатывалась до костей. Еще пиздит: «Я все знаю, я же жизнь прожила», – а сама сопли на кулак мотает, мудрая нашлась, свинья! Нихуя она не знает, она просто завнушенная овца и меня делала такой же.

Напряжение между мной и Венерой усиливалось, делая нас более собранными и жесткими. Каждая из нас стремилась быть ближе к Учителю и занять место Селены, которая совсем недавно покинула дом Силы. Будучи ближайшей ученицей Рулона, она все время была рядом с ним дома и на прогулках, управляла всеми нами. Но однажды утром она исчезла. Мне трудно судить о причинах ее ухода, видимо, она не выдержала тех практик, которые устраивал ей Учитель и которые я не могу описывать и оценивать, в виду того, что многое из того, как проходит обучение в настоящих эзотерических школах никогда широко не оглашается. Я видела, как Рулон переживал, потеряв ближайшую ученицу, находившуюся рядом с ним уже более 7 лет. Конечно, он не показывал этого, но во всем доме воцарилась атмосфера потери и безысходности.

Сидя вечером в комнате Рулона, на мягком ковре с яркими восточными узорами, мы стали смотреть фотографии, сделанные еще 5 лет назад. На одной из них была запечатлена Селена в позе лотоса с распущенными волосами. Она проводила занятие по йоге.

– Вот видите! – воскликнул Рулон, она всегда стремилась быть лучше всех, быть первой, поэтому она была со мной.

– А это врожденное качество? – спросила я.

– Необязательно. Когда она пришла ко мне на занятие, она была далеко не лучше всех, скорее даже наоборот. Не умела ни краситься, ни одеваться, ни танцевать. А вот Лилит, которая пришла одновременно с ней уже выглядела очень хорошо. Тогда они стали бороться, кто же будет лучше, кто будет ближе ко мне. И Селена стала преобразовываться. Она очень быстро всему научилась, включилась в поток Божественной Силы.

– А Лилит?

–А Лилит сначала тоже боролась, но потом Селена оттеснила ее, и та стала зачмариваться, рассвинилась и в конце концов ушла.

– Но она же была такой наполненной, такой прекрасной, – сказала Венера, рассматривая фото Лилит, исполняющей восточный танец, – неужели возможно было так деградировать?

– Запомните! – закричал Рулон, потрясая указательным пальцем в воздухе, – запомните это навсегда. Пока вы стремитесь вперед, прикладывая усилия, с вами происходят великие изменения. Но как только вы успокоитесь на достигнутом, вы потеряете все. Пусть не сразу, но постепенно вы станете ничтожествами! В движениях Селены нет ничего сверхъестественного, – поучал Учитель, перематывая кассету, – но ее состояние настолько яркое, что ни одна профессиональная стриптизерша не станцует лучше.

– А откуда взялось то состояние? – поинтересовалась я.

– От неуспокоенности. Она боролась и в результате этой борьбы обрела огромную силу.

Мы с Венерой, словно завороженные, созерцали этот великий стриптиз, в котором не было ничего пошлого и обыденного. Селена показала в своем танце естественное состояние женского существа: состояние страсти и творческого восторга. Она сама находилась в этом потоке, проводя через себя состояние Шакти, и одновременно захватывала этим состоянием присутствующих. Медленно обнажаясь, Селена сбрасывала с себя не только одежду, но и все то, что сковывает человека, ложную личность, комплексы, стереотипы и становилась все более открытой и свободной.

Созерцая танец Селены, я решила, что подготовлюсь и станцую точно так же. Венера тоже загорелась повторить неповторимый танец Селены и злобно поглядывала на меня, как на соперницу.

– Ну, чего уставилась! – рявкнула я в ответ на ее взгляд, – я лучше тебя станцую.

– А вот и посмотрим!!!

Рулон одобрительно кивнул и сказал, что пора ему идти на прогулку. Мы немедленно повскакивали со своих мест и стали одевать Учителя.  На улице шел снег, и Учитель обычно свершал свою прогулку в лес на лыжах вместе с Селеной. Но теперь Селена ушла, а ни одна из нас не могла заменить ее. И потому Учитель гулял в одиночестве. Мы видели, как ему трудно.

– Где она? Что с ней? – спрашивал он у нас, видимо, не в силах сдерживать свою боль, она ведь ничего сама не умеет делать. Ведь только здесь у нее все было, все средства к существованию, знание. Как же теперь она будет одна среди мышей. Она ведь столько лет была рядом.

Тогда, видя как Учитель переживает, я не могла этого понять. Мне казалось, что Просветленному должно быть все равно, что происходит с людьми. Но теперь я стала понимать, что все эмоции и стремление Учителя направлены на служение Высшей Силе, и поэтому для него очень больно видеть, как человек, долгое время следовавший путем развития, внезапно отворачивается от Силы, ведущей его.

Рулон ушел на прогулку, а мы все вместе стали заниматься домашними делами. Наводили порядок, готовили еду. Благодаря тому, что нас в доме было четверо (пятая ученица, Сара, обычно ездила в город по делам), то всю работу мы успевали сделать очень быстро, и оставалось еще много времени, чтобы заниматься собой. Мы могли петь, танцевать, читать, наряжаться, делать прически и многое другое. Бочка в последнее время изучала астрологию и вычисляла аспекты.

– Между прочим, – говорила она, рассматривая свой гороскоп, – я тоже Овен, как Пугачева и Джеки Чан. Значит, у меня тоже много энергии.

– Ну и что, – ответила я, – моя мать тоже Овен, но всю свою энергию она потратила, работая на заводе. Да и вот этот таракан тоже может быть Овном, – показала я на бегущее по стене насекомое, – видишь, как энергично бегает.

– Опять поразвелись, – сказала Венера, красуясь перед зеркалом, – надо будет завтра их вытравить.

В отличие от меня, Венера была  более практичной и, если для меня было естественным думать о песнях и танцах, то ее больше беспокоило состояние квартиры, расходы, наличие продуктов для Рулона и прочее. Она очень хорошо всегда понимала, что нужно для Учителя, просчитывала все мелочи, тогда как я мыслила абстрактно и часто забывала о мелких деталях.

Вытащив из шкафа кучу тряпок, я встала у зеркала рядом с Венерой и стала сооружать на своей голове необыкновенную прическу, вплетая в волосы перья и цветы. Зеркало в комнате было одно, тоже в целях развития. Наряжаясь рядом, я злобно и тревожно поглядывала на Венеру, стараясь не допустить, чтобы соперница переплюнула меня. Моя прическа на этот раз выглядела явно шикарнее, чем у Венеры. Тогда она, уже не зная, что еще нацепить на голову, взяла синий карандаш и стала рисовать у себя на лбу плывущего лебедя. Времени на ответный шаг мне не осталось, ибо раздался звонок в дверь, и мы, побросав все на свете, наперегонки ринулись встречать Рулона.

– Селена думала, что она должна быть единственной, – говорил Рулон, поедая рис с мясом после прогулки, – сначала она боролась с Лилит, но когда победила и оттеснила соперницу, она успокоилась, решила, что в этом есть счастье. Но не тут-то было. Ведь я Учитель, я обучаю многих людей и поэтому не могу принадлежать кому-то одному. И тут стало появляться много учениц, а Селена стала зачмариваться, видя, что ее хуевая затея не сбылась. Она стала шизовать и в конце концов убежала.

– А как ей нужно было действовать? – спросила Венера.

– Нужно понять, что единственность ни к чему хорошему не приводит, только к семейке. Вспомните ваших мамаш, как они в одиночку везут говно за мужем всю жизнь: стирают, готовят, убирают, да еще и успевают на заводе срабатываться до костей. Вот к чему приводят мечты о единственности – к рабству. Селене нужно было радоваться, что она не одна, что не нужно одной везти на себе домашнюю работу, что много свободного времени, можно заниматься творчеством, самосовершенствованием. А она зациклилась на несбывшихся  иллюзиях, и стала шизофреником. И как я ни пытался ей все объяснить она не могла понять. Помните, что в единственности нет ничего хорошего. Разве смогли бы вы так наряжаться, если бы были единственными? – закричал Учитель.

– Нет, конечно! – отвечали мы хором. – Нас тут аж четверо, и то не все успеваем сделать. А если бы по одной были – это просто ужас!

– Вот, что нужно запомнить на всю жизнь! А теперь я пойду писать книгу о том, как Марианна обучала меня, – говорил Рулон. – Только обособленный, индивидуализированный человек способен чему-то обучить. Такой человек не просит у других: «Любите меня, пожалуйста!» Он сам по себе счастлив. Вот какими вы должны становиться!

С этими словами Рулон отправился в свою комнату писать книгу «Путь дурака», которая впоследствии стала очень популярной. В основе книги лежит путь духовного совершенствования.

– Селена ушла, и теперь мне трудно, - печально говорил Рулон, сидя в своей комнате. – Раньше она всеми командовала, руководила, бесилась, если что-то было не так. А я мог сидеть спокойно. Она проводила мою волю. А теперь я остался один. Кто будет вместо Селены? Кто?

Нетрудно было догадаться, что сразу же раздался громкий крик, состоящий из двух голосов. Мы с Венерой старались переорать друг друга настолько громко, что Бочка и Хиппа даже не делали попыток вмешиваться. В такие моменты Хиппа обычно чувствовала себя подавленной, видимо, желая вступить в борьбу, но не находя для этого в себе эмоциональной энергии. Бочка же со спокойным презрением наблюдала за грызней, видимо, считая, что это ниже ее достоинства. Вот потому-то она и не могла стать подобием своих кумиров. Мадонна бы не стала спокойно созерцать, да и Пугачева никому бы не отдала права на лидерство. Бочка думала, что борьба – это забава для бессмысленных дур, которым некуда девать энергию и потому продолжала пассивно ждать. Но человек не может топтаться на месте, он либо развивается, движется вперед, либо деградирует. И потому Бочка становилась все более серой, теряла яркость, стала краситься и одеваться как попало, все ожидала хороших аспектов. После ее ухода Рулон сказал: «Она хотела стать Пугачевой, но забыла посмотреть в зеркало». Поэтому нужно почаще смотреть в зеркало и заглядывать внутрь себя, чтобы реально увидеть, кто же ты есть на самом  деле. И ужаснувшись от этого видения, нужно немедленно изменять себя. 

– Тихо, Учитель, – шепотом сказала Хиппа. И мы приготовились в напряжении.

– Вот я, – сказал Рулон, заходя в дом с глупой улыбочкой.

Мы набросились на него и стали яростно раздевать. Рулон протяжно говорил:

– Вот я! Вот мудрый! Где Селена? Как она будет жить сама? – с болью в сердце спрашивал он. – Она ведь сама ничего не может, что она будет делать в жизни?

– Да, никто из нас ничего не может, – вторили мы Учителю. – Никто из нас ничего не стоит сам по себе.

– Да, – поучал Рулон, ныряя в свой бассейн с мраморной отделкой. – Вот это вы должны запомнить на всю жизнь. Великих людей на Земле очень мало, их единицы, лишь немногие могут жить хорошо, а остальные, блядь, это – быдло, они влачат по жизни свинское существование. Кем бы вы были, если бы не встретили меня?

Этот вопрос был для меня знаком. Я думала об этом. Практически сразу после школы я, слава Богу, попала к Рулону и не успела вкусить яда мирской жизни, но иногда, наслаждаясь активной жизнью рядом с Учителем, я задумывалась над тем, что было бы со мной, если бы не встреча с Богом. Невозможно себе представить другую жизнь. Наверняка, ни одна баба в молодости не воображает себя в роли доярки или арматурщицы из пыльного цеха, однако большинство из них оказываются в такой роли.

– Не представляю даже, как бы я жила тогда, – отвечала я Рулону.

– А нужно просто посмотреть на свою заебанную мать, нахуй, и станет ясно, кем бы вы были, – объяснил Рулон.

Он вылез из бассейна, и мы стали вытирать его махровым полотенцем с ярким эротическим рисунком. Я взяла расческу и стала расчесывать золотистые волосы Рулона, похожие на львиную гриву. Венера прыснула дорогой одеколон на тело Учителя и чарующий аромат «Саванны» окутал нас. Учитель прошел в медитационную комнату, где уже дымились индийские благовония и звучала восточная музыка. Медитационная комната располагалась на втором этаже, куда вела крутая лестница с позолоченными перилами. Комната была похожа на покои восточного султана: бархатные шторы, мягкий персидский ковер с причудливыми узорами в центре, у стен стояли статуэтки Божеств и Учителей, а в центре – небольшое магическое изображение просветленного Гуру Шри Джнан Аватора Муни – самый ценный предмет в доме Рулона. Им он дорожил больше всего, ибо просветленный Мастер незримо вел Рулона. Никакой лишней мебели в комнате не было, ибо Учитель спал прямо на полу, где мы расстилали несколько одеял. Проводив Учителя в комнату, все удалились. Я осталась, чтобы читать книгу Рулону, пока он делал асаны. Так было каждый день. Мы по очереди читали книгу, а еще раньше за право читать книгу приходилось бороться. Тогда рядом с Рулоном крутилось очень много самок, пытающихся вытеснить друг друга. Так много, что всех и не вспомнишь – слишком часто они менялись. Была одна женщина по имени Падма в возрасте уже за сорок, у которой в миру остались дети и муж. Она была очень активной и энергичной, но на ее примере мы ярко увидели, как безнадежны свиноматки, ибо как Учитель ни пытался объяснять ей губительность семейки и мирских привязанностей, она все продолжала вспоминать о выродках. В конечном итоге, она свалила в мир с обидой и непониманием.

– Это же говно, – говорил Рулон. – Свиноматки – это конченые люди. Теперь вы знаете, блядь! Ну чего ей тут не хватало? Все есть: и наряды, и украшения, и фильмы снимай сколько влезет. Не жизнь, а рай. Но люди не хотят хорошо жить. Вот что оказалось.

Рулон любил повторять: «У вас будет все: море, бананы, солнце, а вот поебени не  будет. Ребенок, семья, единственность, мамочкины принципы не совместимы с хорошей жизнью. Это нужно отбросить. Мамкино вам не даст ни наслаждаться, ни  достичь совершенства, не даст идти духовным путем. Семья – это ваша могила». Но понять это могли не все и поэтому женщины рядом с Рулоном менялись очень быстро. На место ушедших приходили новые. Но вот наступил момент, когда нас осталось мало рядом с Учителем и не было явного лидера. Поэтому началась борьба за право быть первой и командовать остальными.

– Если вы не научитесь командовать другими, то чего-то добиться и кем-то стать вы не сможете, – говорил Рулон.

Уложив спать Учителя, я вернулась к самкам и мы начали сдачу экзаменов, чтоб выяснить, кто может есть, а кто нет. Вначале мы стали делать астро-удар по врагам. Мы встали полукругом в темной комнате, где горело только несколько свечей. Включили музыку – призывание смерти – тяжелая, давящая музыка с завываниями помогала настроиться на злобу. Взяв ножи, мы стали с яростью бить ими врагов школы – мать и бомжей, выталкивая из себя всю слабость и глупость, становясь сильными и хищными, как пантеры. После астро-удара, который проводился каждый вечер, мы по очереди сдавали «пол и потолок» – экзамен, на котором  нужно было обозначить наш потолок, то есть высокий уровень жизни и нашего состояния, к которому мы должны стремиться.

Первой выскочила Венера:

– Я буду жить во дворцах, в Америке. Я буду все иметь, буду жить в роскоши. Стану такой, как Марианна…

Так она ярко и эмоционально еще долго описывала  свою цель. Затем она сдала «пол», то есть уровень, ниже которого она не опустится.

– Самое маленькое, то что есть здесь у Рулона, но мне этого мало. Лучше я удавлюсь, чем буду жить, как мыши. Лучше умереть чем плохо жить!

Все сказали ей, что экзамен сдан. Затем выскочила я и заявила: «И я хочу стать такой же знаменитой певицей, как Мадонна. Хочу все иметь, жить в замке на роскошном острове, хочу постоянно летать на своем самолете в самые экзотические места мира, видеть Ниагарский водопад, пирамиды, остров Пасхи. И постоянно развиваться, быть лучше и лучше, жить как мыши я не хочу! Лучше я уйду в лес и там умру от голода, чем пойду батрачить, чем залезу в семейное болото!

– Ну, хорошо. Нормально. Пойдет, – стали говорить самки, видя мое яркое состояние. Затем сдали экзамен Хиппа и Бочка. Последней оказалась Хитрощелая, которую звали еще Сара. Она стала сдавать экзамен вяло, говорила невнятно, повторяя просто заученные фразы.

– О, хуйня. Да ты что, ну-ка лучше говори, чего мямлишь?! – стали осуждать ее мы. Ты что, не хочешь ехать в Америку? – с удивлением спросила Венера. Сара стояла тупо смотря в пол, вся как опущенная в воду.

– Какая мне Америка, – пробурчала она и расплакалась.

– Не ной, говно, – забесилась Бочка.

– Хватит ходить под хуевой тучей, – кричала Хиппа.

– Не слушай мамку, ее здесь нет. Никто тебя жалеть не будет, – кричала я.

– А ну, давай злись, а то врежу, – закричала Венера.

– Свинья, не позорь Учителя. Давай-ка поголодай, – кричали мы наперебой.

Но Хитрощелая запала в хуевом состоянии, в мамкиных мыслях, что Учитель не становится папой в семью и все прочее, и продолжала плакать и жалеть себя, что ее поебень здесь не удается. В общем, как говорил Рулон, была под хуевой тучей, но не было «доброй мамы», которая пожалела бы ее. Мы проставили ей гычу (удар кулаком по спиняке), и стали хавать и готовиться ко сну. Она же угрюмо сидела в углу и ныла, думая, что кто-то ее будет жалеть.

– Это мать вам подложила свинью, – говорил об этом Учитель. – Она, как вы только заноете, запсихуете, бежала и давала вам конфетку. Но в жизни вам за енто дадут по морде.

Венеру вызвал Учитель на тантру. Я завистливо поглядела ей вслед.

– Ее вызывают чаще меня, – подумалось мне. – Надо быть лучше, чтоб заслужить расположение Учителя и чтоб он больше предпочитал меня.

Так во мне копошилась смесь мамочкиных и нормальных мыслей. Глупо было то, что я думала: «Больше ебут – значит, больше любят». Хотя, может, ее вызывали чаще просто потому, что она была сексуальней или это нужно было для практики. А вот «быть лучше» – это верная мысль, это действительно нужно!

Утром мы, сделав разминку, приготовив еду Учителю и приведя себя в порядок, побежали делать Учителю массаж просветления. Такое мы делали каждое утро. Это было впечатляющее зрелище. Учитель лежал на своем ложе на полу, только проснувшись. Мы в нарядах, накрашенные самки, сели с двух сторон от Него и вшестером с матами и злобой на себя и врагов стали изо всех сил бить, мять и еще по-разному массировать его тело. Вначале стопы, ноги, затем спину, плечи и голову. Мы били и мяли его изо всех сил. Но Учитель кричал: «Сильней, еще сильней!» Иногда такой массаж мы делали друг другу, и я все корчились при этом от боли, а Учителю было хоть бы что. Он любил сильные ощущения.

– Вы должны учиться быть злыми, – учил Рулон, – злобу нужно развивать так же, как и все остальные эмоции. А эмоции нужно тренировать, как и физическое тело вы тренируете физическими упражнениями.

Сначала, слушая слова Учителя, я думала, что состояние злобы является целью, и лишь намного позже поняла, что целью является состояние свободы. Ведь злоба заложена в каждом человеке и она накапливается в течение жизни, делая его по-настоящему злым, и вырываясь время от времени, помимо его воли, в окружающий мир. Человек может казаться внешне спокойным и даже сам не подозревать, что внутри него сокрыто. Нереализованная злоба скапливается в виде болезней и психических нарушений. Но если же человек регулярно злится, так же как выполняет физические упражнения, то негативная энергия высвобождается, делая человека более свободным и естественным.

Делая массаж, я старалась злиться изо всех сил. Этому помогала сильная боль в области локтя. Когда мы били спину Учителя локтями, то сдирали кожу на руках до крови, раны не успевали заживать и кровоточили постоянно. В обычной жизни физическая боль заставляет человека жалеть себя, погружаться в слабое состояние, но во время массажа нужно было злиться, несмотря ни на что. Постепенно это стало привычным – так происходила замена слабых эмоций на сильные, что очень пригодилось мне в дальнейшей жизни. Во время массажа бесило меня так же и присутствие других жриц, которые постоянно толкали друг друга, не умещаясь на большой спине Учителя. Все матерились и рычали.

 

Хитрощелая Сара плохо делала массаж, мало злилась и ее постоянно приходилось подгонять, чтоб она делала сильней и лучше. После массажа Гуру делал ритуал асан, а затем садился есть. Во время асан ему читали книжку. Читал тот, кто был радостней. После массажа мы выскочили в другую комнату и стали прыгать и радоваться, кто сильней. Все выбрали меня. А Сара не могла ни злиться, ни радоваться, а только жалела себя и ныла. Я побежала читать Учителю.

В комнате для занятий играла музыка Шамбалы, горели благовония, на тигровой шкуре Гуру делал ритуал Аватары Вишну. Я села недалеко от него и, взяв книгу, стала читать. На этот раз это была книга «Как выжить в тюрьме». Гуру читал очень много разных книг от эзотерики до матерных стихов. После ритуала он пошел на завтрак. Зайдя в шикарную залу, увешанную коврами и обставленную дорогой мебелью, он сел в свое кресло перед богато накрытым столом. Мы встали вокруг стола и прислуживали и развлекали Его. Мудрец во время еды раздавал нам свои поучения.

Мы стали заниматься своими делами. Сара засобиралась в город, Бочка и Хиппа принялись за уборку, а я поспешила к музыкальной аппаратуре, готовясь к записи новых песен. Пока я подключала провода, Венера распизделась о своей прошлой жизни. Она любила вспоминать своих бывших парней и то, как училась в институте, который она забросила, когда собралась в Рулон-холл.

–У меня в деревне, – рассказывала Венера, не спеша вытирая пыль с трельяжа, был парень, симпатичный такой, но такой сентиментальный. Все в любви признавался, говорил, как хочет быть со мной. А мне все это так противно было.

– А зачем же ты тогда его слушала, раз тебе это не нравилось? Послала бы его на хуй, – воскликнула я, – в моем поселке был тоже такой парень по имени Трофим, которого я за бесхребетность называла «манная каша». Он все ко мне в женихи набивался, а я его в квартиру не пускала, не открывала дверь. Тогда он вставал во дворе дома в позу Пушкина, подпирая рукой подбородок, и стоял так часами, время от времени прохаживаясь взад-вперед и мечтательно поглядывая на второй этаж в мое окно. А потом он оставлял в почтовом ящике свои глупые стишки с признаниями. В общем, был типичным размазней. Но, что самое интересное, моя мать говорила, что именно такой мне и нужен. Типа, главное, что б любил, тогда все сделает, на руках носить будет, подарки будет дарить и так далее. Но что мог сделать такой оболтус, умеющий только мечтать. Такой безвольный только и мог пиздеть о своих сентиментальных чувствишках. Наверное, твой был таким же. Зачем же ты с ним сидела?

– Ну, мне жалко его было, – ответила Венера, – он ведь говорил, что умрет без меня. Даже собирался самоубийством жизнь покончить, когда я сказала, что не хочу с ним продолжать отношения. Вот так он на жалости меня и держал.

– Ну и пиздец! – воскликнула я, – что же будет, если каждого бомжа жалеть.

Я вспомнила, как у моей тетки был муж, который поначалу был видным, красивым мужчиной, а потом, когда женился, стал алкашом. Естественно, с работы его уволили – кому такой работник нужен. Так бы он с голоду и сдох на помойке, если бы не моя тетка, которая была и жадной и жалостливой одновременно. Она сама содержала двоих детей, да еще и мужа-пропитуху, кормила, обстирывала, а иногда даже и водку покупала, что б тот не умер в похмелье. Нередко Федор (так звали ее мужа) приползал к двери на четвереньках и матом орал на весь подъезд, пока тетка затаскивала его в квартиру.

– Тихо ты! – причитала тетка, – людей-то постыдись.

– Да разве это люди?! Это хуи на блюде! – орал Федот на весь подъезд.

Наутро алкаш просыпался, совершенно ничего не помня о своих выходках, и сгорал от стыда, слушая рассказ о себе. А вечером опять напивался. Тетка все надеялась, что муж изменится, станет хорошим, любящим, как в молодости.

– Как же я его оставлю! Он ведь умрет без меня, – говорила она, видимо, теша себя тем, что кому-то, пусть даже убогому алкашу, она жизненно необходима. Дура! Она совершенно не понимала, что нет смысла в такой хуевой жизни, что фактически она живет не ради себя, а ради алкаша, к которому себя приписала. Вот к чему приводит желание быть при ком-то. Так она постоянно горбатилась на заводе, на огороде и дома.

– Вот что могло бы тебя ждать, если бы ты продолжала жалеть своего засранца, – сказала я Венере.

– Да уж, – согласилась Венера, – а ведь был у меня шанс вылезти из этого дерьма, когда один богатый дядя заметил меня в городе и предложил сфотографироваться для рекламы за большие деньги и заодно переспать с ним. Но я-то как могла своему единственному изменить! И в Рулон-холл меня этот долбоеб отпускать не хотел. Но я кое-как пересилила свою идиотскую жалость и, слава Богу, вырвалась из того дерьма, которое окружало меня. Как хорошо, что Учитель все объясняет, – сказала она, уже закончив вытирать пыль и складывая в шкатулку разбросанные на полке украшения.

Сары не было. Она уже уехала с личным шофером Гуру в город.

Сара целыми днями пропадала в городе по делам. Она совершала разные покупки, заключала сделки, контактировала с мышами. Было заметно, как социум начинает затягивать Сару, ибо она все позже и позже возвращалась из города. Она даже не стремилась занять место ушедшей Селены. Пока она отсутствовала, Рулон много говорил о ней. Поедая рис, который был его постоянным и любимым блюдом, он спрашивал нас всех:

– Почему Сара не хочет бороться, неужели ей все безразлично? Почему она не стремится пораньше приехать сюда, чтобы больше времени проводить со своим Учителем. Почему? – кричал Рулон, поедая кусочки обжаренной в специях колбасы.

Мы стояли вокруг стола Учителя, разнаряженные, словно на банкете, подкладывая в его тарелку экзотические салаты и мясо.

– Наверно, ей действительно все безразлично. Она даже не пытается красиво одеваться, – сказала я. – Даже не пытается нами командовать. Видимо, спокойная жизнь ее устраивает.

– Какое-то лесбиянское состояние, – говорила Венера, засовывая Рулону в рот мандариновые дольки.

– Да это ж лесбиянка! – заорал Рулон.

– А чем отличается лесбиянство от обычных отношений между женщинами?

– Лесбиянство, – объяснял Учитель, – это, когда женщины поддерживают друг в друге слабые сентиментальные состояния, сюсюкаются, вместо того чтобы быть жесткими и непримиримыми.

– То есть правильное состояние – это состояние борьбы и соперничества? Да? – спросила я, глядя как Венера пытается запихнуть Рулону в рот очередную мандариновую дольку, даже не замечая того, что он уже не хочет и слегка отворачивается.

– Не надо мне совать, я уже не хочу! – не выдержал Рулон.

– Еб твою мать, блядь, ну куда же ты суешь! Не видишь что ли, что Учитель уже не хочет, – хором заорали все мы, радуясь возможности выразить свою непримиримость.

Учитель благосклонно кивал головой. Он всегда радовался, когда вокруг все бесились друг на друга.

– А вот теперь вы будете нападать на нее, – продолжал он. – Вы должны показать Саре великий принцип: «Если не ты, то тебя». Она ведь не понимает, что может лишиться всего, если не будет бороться. А почему вы постоянно меняетесь нарядами? – спросил Рулон, – оглядывая наши шикарные одеяния и украшения.

– А мы просто одеваем, кому что достанется. А одежду не делим, считая, что все общее, – сказала я.

Рулон усмехнулся и сказал:

– Что, коммунизм устроили? Кто это вас так научил? Что это опять за лесбиянство, нахрен? У каждого должны быть свои наряды, а то устроили мешанину, не понять, где кто. Каждый должен индивидуализироваться.

– Ясно, – выпалили мы, – подавая чай. Рулон уже сделал знак рукой, означавший, что пора убирать рис и ставить все к чаю. Мы быстро убрали со стола и заварили крепкий чай из трех пакетиков. Такой крепкий чай Учитель пил всегда.

Сразу после обеда мы бросились к общему шкафу и, вывалив на пол все тряпки, стали их делить. Каждая из нас пыталась захватить то, что носила чаще всего. Сразу начались споры и ругань из-за самых лучших вещей. Куча сверкающих дорогих нарядов валялась на полу, и мы разрывали их, откапывая самое лучшее. Венера стала выбирать себе украшения из металлических сундучков, стоявших в шкафу, Хиппа, вспомнив о ярких перьях, полезла на верхнюю полку, чуть не свалившись со стула. Суетились мы недолго и через десять минут все наряды были разобраны. На полу осталось валяться всего несколько самых непримечательных тряпок, которые достались Саре, приехавшей только вечером и пропустившей момент дележки.

Приехав из города, Сара собрала эти шмотки в свой шкаф.

– А где мое черное длинное платье с разрезом? – спросила она. Речь шла о платье, которое она носила чаще всех.

– А я его взяла, – заявила я. – Кто не успел, тот опоздал.

И предвидя действия этой стервы, я сама вытащила это платье и положила рядом с собой.

– А ну, давай обратно! – громко сказала Сара. Но в ее голосе не было агрессии или жесткости. Она говорила спокойно, и я решила, что в таком состоянии она не сможет у меня  ничего забрать.

– Нихуя не получишь, – заорала я, крепко схватив платье, завернутое в пакет. Она стала вырывать пакет из моих рук, не то чтобы агрессивно, а скорее, удивляясь моей наглости. Мы тянули пакет и орали друг на друга, рискуя разорвать платье в клочья. Венера и Хиппа, услышав наш вой, прибежали и стали нас разнимать, беспокоясь за состояние платья. В конце концов, решили подождать прихода Учителя и его решения. Но я была уверена, что платье достанется мне, ведь все решает намерение, а Сара в тот момент была бессмысленна. Так и произошло, Учитель сказал отдать платье тому, у кого более сильное состояние.

 

Однажды, во время обеда, Учитель включил порнографический фильм, в съемках которого участвовали не только люди, но и  животные. Мы с Венерой сидели на ковре с двух сторон от Учителя и подкладывали ему в тарелку различные блюда. Бочка на кухне готовила чай, Хиппа пребывала в очередном зачморе и тихо индульгировала, сидя в углу. Несмотря на то, что все мы были уже достаточно раскрепощенными и отрабатывали для большей раскованности манеры и образ поведения шлюх, тем не менее откровенная порнуха ввела нас в некоторое замешательство. Особенно, когда героиня стала сосать огромный член коня на глазах четырех мужиков, которые ебали ее по очереди. Рулон, видя наше состояние, сказал:

– Видите, какая она активная и без комплексов?

– Да, а почему? – спросила я.

– А потому что  у нее спокойное  отношение к сексу, как к еде или ко сну. Ведь секс – это такая же естественная потребность человека. Но ваша мать навнушала вам множество условностей, которые сделали вас закрепощенными дурами, какими вы приехали в Рулон-холл. Например, мать внушает вам, что прежде чем заняться сексом, нужно чтобы сначала возникли какие-то чувствишки, чтобы принц признался в любви. Но все чувствишки основаны на больном воображении, ведь любить-то по-настоящему никто не умеет. Просто все требуют друг от друга какого-то особого отношения, и сами какое-то время лицемерят, играя в любовь. Но долго такая игра продолжаться не может, и вот тогда наступает разочарование, оказывается, что ошибка вышла при выборе принца. Так что все это ни к чему хорошему не приводит. А дура ждет, когда принц сам явится, признается в любви. А энергия сексуальная не реализуется, копится, подпитывает больное воображение и делает дуру еще дурнее, закомплексованнее. Более или менее нормальными становятся женщины, которые начинают трахаться в 13 лет, как только месячные начались. Тогда вот не будет дурацких комплексов, по крайней мере, поначалу. Ну, а потом все равно программа мышиная сработает и затянет в семейку. Хотя, вот Мадонна оставалась нормальной аж до сорока лет, пока детей не начала рожать.

– Но почему именно у женщин такое сильное стремление к партнерству? – спросила Венера.

– А потому, что эта программа свиноматки – продолжать род, жертвуя своей свободой и здоровьем. К тому же у каждой бабы в голове сидит мысль, что нужно обязательно быть при ком-то. И вот она ищет кого-нибудь, рядом с кем можно быть слабой и глупой. А что бы избежать этого, нужно стремиться стать сильной и активной, иначе можно стать просто придатком к какому-нибудь хую. Запомните, что если вы не будете изменяться, то станете такими же, как ваша мать, точь-в-точь.

– Ужасно! – воскликнула Венера.

– Моя мать, – стала рассказывать я. – вышла замуж в 18 лет. А в 20 лет у нее уже было два ребенка. Мой папаша любил выпить и по праздникам приходил домой еле держась на ногах. Она постоянно хотела его бросить. Но никак не могла: уходила на время и опять возвращалась не из-за своей привязанности, но из-за того, что никак не могла представить кого-то другого на месте мужа.

– У-у-у, – засмеялся Рулон. – Она не понимала, что мужиков много, как говна!

– Конечно, – продолжила я, – но она все хранила верность своему муженьку. Но самое интересное, что когда ей исполнилось 40 лет, и папаша помер, она даже не поняла своего счастья. Осталась одна в трехкомнатной квартире, сразу толпы мужиков стали за ней ухлестывать. А она все страдала о муже-пьянице. Ну, а потом, наконец, очухалась, нашла богатых любовников и стала жить более или менее нормально. А ведь сколько лет зря промучилась, и так бы мучилась до смерти, если бы судьба не освободила.

– Вот оно что, – подтвердил Рулон. – Она должна была еще в молодости поменять столько партнеров, сколько пальцев на руках и ногах. Тогда ей стало бы понятно, кто есть кто, и она не стала бы сидеть всю жизнь с первым встречным. Нужно учиться избирательности, чтобы не оказаться с бомжом на помойке.

Я понимающе кивала головой,  и все казалось таким понятным до тех пор, пока Сила не начала проверять мое понимание.

Борьба между мной и Венерой продолжалась. В течение всего дня мы обе находились в крайнем напряжении, которое активизировало мою творческую энергию. Я все больше времени посвящала созданию новых песен. Свободного времени стало больше благодаря появлению двух новых учениц, которых мы заставляли делать почти всю домашнюю работу. Я и Хиппа каждый день выходили на улицу, где мы снимали различные магические практики для учебных фильмов. Жизнь кипела вовсю, и все больше наполняясь энергией, я ощущала бесконечную благодарность Силе за каждый день, проведенный с Великим Мастером.

Теперь уже Рулон стал брать с собой на прогулку одну из нас, ту которая в течение дня была более активной. Это давало возможность разговаривать с Учителем один на один, что никогда раньше не было возможным. Однажды в очередной раз я шла по улице города вместе с Учителем и задавала свои вопросы.

– Я пишу много песен, но большинство не удовлетворяют меня. Кажется, что в них чего-то не хватает. За целый  год я написала всего несколько песен, которыми я осталась совершенно довольна и которые исполняю с радостью.

– Конечно, – отвечал Учитель, – ведь в произведениях искусства проявляется космический поток, а открыться ему получается далеко не всегда. Поэтому у каждого поэта, писателя или художника за всю жизнь рождается лишь несколько великих произведений, которыми все восхищаются и запоминают надолго, ведь в них проявляются Высшая Сила и гармония.

– Значит, все остальные создания не имеют смысла? – спросила я.

– Наоборот, – ответил Учитель, – чем больше человек искусства сделает попыток, тем большее число этих попыток будет удачным. Например, музыки много я написал, но по-настоящему Великими являются не все композиции. Поэтому нужно постоянно находиться в творческом поиске, реализуя ту энергию, которая заложена в каждом человеке.

– Но у меня иногда бывают моменты, когда я просто пылаю вдохновением, а иногда появляется внутренняя пустота, и тогда невозможно что-либо сотворить. Что делать в таких случаях?

– Нужно не ждать, когда что-то изменится, а самой начинать заполнять эту пустоту, искать впечатлений. Например, слушать вдохновляющую музыку, смотреть, как поют великие певцы, перенимать их состояние, и тогда вдохновение появится. Нельзя зависеть от настроения и эмоций, а нужно учиться самой их культивировать, вырабатывая самодисциплину. Например, я делаю каждый день одно и то же: иду на прогулку независимо от настроения и погоды, занимаюсь творчеством, обучаю людей. А теперь вот и книгу пишу. Сегодня уже начнем читать про мое веселое детство.

– Здорово! – воскликнула я.

Так мы шли вдвоем по дороге, усыпанной желтыми листьями. Видя, что тучи на небе сгущаются, я достала из сумки черный зонт.

 

Утром я, Сара и Хиппа встали рано и отправились на пробежку в лес, находившийся совсем рядом. Правда, я бежала отдельно, потому что бегала плохо, тогда как Сара и Хиппа бегали достаточно быстро. Я добежала до небольшой церквушки, а обратно частично бежала, а частично шла пешком, обдумывая, как бы лучше снять клип. Возвращаясь домой, мы будили дрыхнувшую Венеру, ибо разбудить ее раньше и заставить бегать было практически невозможно. С утра я прослушивала записанную ночью фонограмму. Красясь у зеркала, Сара спросила:

– Что, Сингарелла, когда будет готов твой звездный альбом?

– Уже скоро, – сказала я, – еще четыре песни – и все будут иметь возможность услышать мой грандиозный хрип.

– А я знаю, что мы сделаем, – продолжала Сара, – мы поместим на обложке кассеты фото Сингареллы в зеленом боа.

Сара явно разыгрывала меня, я знала об этом, но тем не менее ее слова льстили мне.

– Я назову себя Мадонной.

– Фи-фи-и, – пропищала Бочка, – ерунда! Это же мирское имя – Мадонна, блядь!

– Нихуя! Есть же Сикстинская Мадонна, а я буду Мадонна Секорийская. Вот так!

– Мандонна, блядь, – вякнула Бочка, завидуя мне.

– Заткнись, бочка писклявая! – орала я.

– Тихо, Учителя разбудите, – сказала Сара, – ишь, певицы, разбушевались.

Учитель еще спал, а мы ожидали сигнала к массажу, который делали каждое утро. С утра мы злились на мир во время массажа, чтобы мир не подавил нас.

Уходя на прогулку, Учитель дал нам с Венерой по большой пачке денег на покупки. Радостные, мы выпендрились в классные шмотки и отправились по магазинам. Венера была особенно счастлива.

– Вот классно-то! Все мои мечты сбылись, – восклицала она, размахивая кожаной сумочкой и стуча высокими каблуками лаковых туфель по асфальту. Яркое солнце слепило глаза, унылые прохожие провожали нас восхищенными взглядами, осматривая классные прикиды.

– А что это за мечты? – поинтересовалась я.

– О, я всегда мечтала, чтоб у меня был богатый мужик, чтобы он давал мне много денег. Я всегда любила красивую одежду, украшения, чтобы парни на меня заглядывались. Только денег у меня никогда не было, чтобы осуществить свои мечты. Один богатый мужик в миру предлагал мне свое спонсорство, но я ж, блядь, все думала, дура, что нужно быть верной своему Васе-долбоебу. А теперь вот Рулон осуществил все мои мечты. Еще я мечтала лазить по кафешкам, по ресторанам. Классно, когда вот такая красивая жизнь, – восклицала она, восторженно глядя по сторонам, видимо, находясь на вершине счастья.

Я несколько удивленно слушала ее откровения, ибо, несмотря на все, что имела, не чувствовала себя удовлетворенной. Мне этого было мало. Я думала о славе и о том, как буду петь в Америке.

– Да, все мои мечты сбылись, – твердила Венера, – такое возможно только у Рулона.

Но она ошибалась, считая, что встретила сказочного принца. Ведь Рулон – не добрый принц, а просветленный Учитель, который выбивает из таких дур, как я и Венера, мечты о принцах, об исполнении мамочкиной программы и прочей мирской хуйни.

Немного позже Рулон объяснил, что это был тест Люшера, во время которого Учитель наблюдал, как в нас включаются мирские мысли и мамочкина программа.

Венера мечтала о богатом принце, который бы носил ее на руках, я же мечтала о том же, но более завуалированно. Подсознательно я думала, что став Мадонной, смогу быстрее осуществить всю мамочкину хуйню и сотни богатых принцев – поклонников будут носить меня на руках. Поэтому нам обеим пришлось круто обломиться.

И все самки обламывались на этом. Все мечтали о большой любви и в результате оказывались в большой жопе, где им приходилось возить говно за мужем и детьми.

Все женщины, которые ушли от Рулона, искали принца, но ни одна не стала счастливой. Еще до моего прихода к Рулону у него жила яркая и красивая цыганка Роза. Она стоила своего имени, ибо выглядела как настоящая восточная принцесса. Роза соперничала с Селеной и даже стала вытеснять ее. Обладая ярким темпераментом и большой энергией, она командовала всеми, но в конце концов сказала, что ее жизнь похожа на жизнь птицы в золотой клетке.

– Это клетка для ее ложной личности, – говорил Учитель.

Она ходила со мной гулять и все любила смотреть прекрасные закаты, а как мамочкина программа включилась, так ей всюду стали принцы мерещиться. Куда не посмотрит – везде принцы. Вот так. Теперь вы знаете.

Сейчас она живет с каким-то пекарем – пьяницей и долбоебом, зато есть единственность. Все как мамочка внушила, значит, можно радоваться. Зомби! Вместо того чтоб отдыхать в Ялте и ехать в Америку, она прозябает в деревне.

Вечером, когда Рулон уже лег спать, я стала готовиться к завтрашнему празднику, подбирая музыку для танца и выбирая одежду. Венера, естественно, делала то же самое. Вместе с нами в комнате сидела Сара, которая была с Рулоном дольше всех, почти так же, как Селена. В ее физиогномике было что-то хитрое и одновременно веселое, короткие, густые, слегка вьющиеся волосы напоминали львиную гриву. После ухода Селены мы все думали, что Сара станет главной и будет всеми управлять, но она особо к этому не стремилась и даже, наоборот, надолго уезжала в город по делам, чтобы не участвовать в наших с Венерой стычках. Рулону это не нравилось, но он не подталкивал ее к борьбе, видимо, считая, что стремление к борьбе должно пробудиться само. Сара же стремилась принять образ пассивного наблюдателя, дающего полезные советы:

– Особенно хорошо надо продумать одеяние, – говорила она, видя, как мы активно готовимся к стриптизу, – Селена с Лилит одевали на себя очень много элементов одежды, чтобы можно было подольше их снимать. В конце они оставляли на себе что-нибудь, например чулки или трусики.

– А ты что, не будешь танцевать? – спросила я у нее.

Сара замялась и ответила противным слащавым голосом:

– Да ну…. Конечно, нет!

Видимо, у нее, как и у Бочки тоже было представление, что борьба это уже не для нее. Успокоилась! И  эта ее успокоенность вызывала во мне внутреннюю агрессию. Такова закономерность. Когда один успокаивается, другой становится более активным и перетягивает на себя поток энергии, начинает управлять, а успокоенный вынужден подчиняться.

Я вновь включила видеокассету с записью танца Селены и стала повторять ее движения, пытаясь запомнить  их.

– Вот это состояние! – воскликнула я, – как же его обрести? Не понимаю!

Тем временем Бочка, презрительно скривив рожу, заявила:

– Да, ерунда все это! Видела я этот стриптиз. Между прочим, Селена вообще не хотела тогда танцевать, она ревела и зачморилась до этого, а Учитель ее все-таки заставил, вот она и станцевала. А вы-то думаете, что это какой-то необычный танец!

– Так вот оно что, – подумала я, – вот в чем заключалась победа Селены. Лилит была во всем лучше, и Селена чувствовала себя подавленно, потому и не хотела танцевать. Но потом она изо всех сил разозлилась, пересилила себя, бросив вызов слабости. И тогда в этом танце проснулась ее сущность.

– Да ты дура, блядь! – закричала я на Бочку, – ты жирная Бочка, которая всегда завидовала Селене, ничего при этом не делая!

Мне захотелось врезать по тупой харе, но Бочка, сохраняя безразличное спокойствие, отложила свои астрологические записи и, презрительно махнув на меня рукой, отправилась спать.

 

Вечернее чтение уже закончилось, и Рулон лег спать. Во сне он всегда сохранял осознанность, а иногда ночью просыпался и начинал говорить о деле. Иногда он спрашивал нас о чем-нибудь, иногда спрашивал о Селене. Без нее действительно было все как-то не так. Раньше она всегда спала в комнате, расположенной рядом с комнатой Рулона и в случае чего сразу просыпалась и бежала к нему. После ухода ближайшей ученицы, на ее место автоматически без всяких усилий взобралась Сара, ибо была с Учителем дольше всех нас, но поскольку она не стремилась удержать это место, то ее очень быстро вытеснили. Мы забежали в комнату, где она валялась на матрасе и схватили ее за ноги, выволокли оттуда.

– Ой, что вы делаете! – кричала она, стуча башкой по полу.

– Хватит тебе тут дрыхнуть! – закричала Венера, бросив ее ноги на пол.

– Храпишь, мешаешь Учителю спать! Теперь мы будем спать вместо тебя, по очереди! Не хрен быть в таком состоянии, – сказала Бочка.

– Горе пассивным! – выкрикнула я.

– Все тем, кто сильнее! – сказала Хиппа.

– Ну и спите тут, – махнула рукой Хитрощелая и завалилась дрыхнуть в другую комнату.

Теперь мы караулили сон Учителя по очереди. В эту ночь караулила Венера. Когда я уже легла спать, она спустилась вниз и сказала:

– Сингарелла, на мудрость, – это означало на тантру к Учителю.

Бегом я побежала по лестнице наверх, в комнату Учителя, где было на ночь открыто окно. Здесь играла мистическая музыка и горела одна свеча в позолоченном подсвечнике.

Учитель сидел обнаженный в кресле в состоянии медитации.

– Вот, мудрец, – сказала я и, встав на колени перед ним, я стала целовать его священное тело и его лингам, который стал постепенно подниматься.

Я облизывала языком его член и яички, его промежность. Когда лингам встал, я стала сосать его, чувствуя огромную силу, которая струится из него, наполняя  все мое существо энергией. Я стала надуваться как воздушный шарик и взлетать в сферы блаженства. Дав мне знак, Мудрец перевел меня в следующую позу. Учитель ласкал мою спину и я ощущала мощные потоки энергии, струящиеся из его рук. Постепенно ко мне пришло ощущение моего эфирного тела и эфирного тела Учителя, и когда он ввел свой лингам в мою иони, я стала ощущать, как наши эфирные тела сливаются, и я наполняюсь огромной силой. Меня наполняла творческая сила, которую я затем реализовывала в своих стихах и песнях.

По моему телу стала разливаться эйфория. Я сосредоточилась на Вишудха-чакре, находящейся в области горла и стала собирать там творческую энергию Мудреца. В свою очередь я направляла на него энергию своей  преданности из Анахаты и свою страсть из Свадхистаны. Затем Мудрец лег на спину и я насела сверху на его фаллос. Мощная волна силы из него подкинула меня вверх и я вышла в астрал. Там я увидела сияющую Шамбалу, Гималайские горы, озаряемые светом восходящего солнца и в его лучах появился царь Шамбалы Ригден Джапо. Громовым голосом он пропел мантру: «Ом Мани Падме Хум», – и растворился в лучах солнца. Вернувшись в свою плоть, я еще с большей самоотверженностью и благоговеньем настроилась на Учителя, посылая ему потоки энергии из своей иони.

После мудрости я стала поклоняться лингаму, сося и облизывая его языком. Состояние счастья и наполненности силой были бесподобны. Мне казалось, что все мое тело начало светиться  и сиять Божественным светом. С новой энергией и силой я вышла из комнаты Мудреца и крикнула, чтобы принесли чашу с водой. После тантры одна из нас приносила специальную воду в фарфоровой чаше для омовения лингама Учителя. Венера с чашей в руках подскочила к лестнице и стала подниматься наверх.

– Куда лезешь! – сказала я. – Давай чашу и вали отсюда.

– Нихуя, – возмутилась соперница. – Отойди с дороги! Я пойду мыть хуй!

– Никуда ты, сука, не пойдешь! Быстро чашу сюда, Учитель ждет!

– Ах ты свинья! – Венера попыталась оттолкнуть меня в сторону, но я сама уже схватила ее за плечо и толкала вниз. Она ударила меня в лицо и тут же получила ответный удар.

– Сука, блядь, чашу разобьешь! – орала она.

– Ах ты тварь поганая! – бесилась я.

Внизу уже стояли Бочка и Хиппа, наблюдая нашу драку на лестнице.

– Эй, давайте быстрее, Учитель ведь ждет, – пытались они угомонить нас.

Из комнаты раздался плач Учителя: «Ой, почему никто не идет меня мыть?! Ой-ой-ой!», – кричал он детским голосом.

– Тогда давайте, голосуйте, кто будет мыть Учителя, – сказала я.

Двое проголосовали за меня и я ринулась с чашей к Учителю. Венера бесилась внизу, а затем выскочила на улицу. Позже, после этого случая, она рассказывала, что в тот момент под проливным дождем долго бесилась в саду, не могла успокоиться. Видимо, она слишком отождествилась с мыслью, что Учитель – это принц, который должен принадлежать только ей. Мои же эмоции в тот момент были не столь насыщенными, ибо меня больше интересовало пение. Никогда раньше я не пела, но у Рулона была самая классная музыкальная аппаратура: синтезатор, восьмиканальник, фенолайзер и еще всякие прибамбасы – целая музыкальная студия.

– Вы, давайте, заранее разбирайтесь, кто из вас будет мыть хуй, – поучала Сара, заваливаясь в постель.

– Я уступать не собираюсь, – сказала я, включая аппаратуру и надевая наушники. Моя творческая энергия, активизировавшаяся после тантры, требовала реализации. Включив фонограмму, я стала сочинять слова. Та боль, которую испытывал Рулон после ухода ближайшей ученицы, передалась и мне.

– Как же так? – думала я, – почему от Учителя ушел человек, пробывший с ним семь лет? Значит, ни в ком нельзя быть уверенным и в себе тоже. Кто знает, какая мысль внезапно может долбануть мне в голову, и смогу ли я справиться со своим хуевым состоянием. Если мимолетные эмоции постоянно руководят мной, то куда они могут меня завести. Как ужасно, что я не могу ничего изменить сама.

Он мудрость дарит тем,

Чья жизнь гроша не стоит,

Тем, кто не верен и не свят,

И в чьем взгляде смысла нет,

И в ком истоки спят.

Он знает о том,

Что предатель – каждый человек,

Хоть сотни клятв о верности,

И хоть в свидетельство любви

Слез миллионы рек.

Он знает о том, что все решит

Лишь только мысль одна,

В один момент ее огнем

Единственная тропка будет сожжена.

Но он будит тех, кто крепко спит,

А может, уже мертв,

В иллюзиях тверд, в бездну летит.

Хотя после возвышенных переживаний тантры наша драка с Венерой кажется совсем бездуховной, но это не так. Это тоже духовная практика. Если делать  это  осознанно, развивая ярость и учась не жалеть себя. Просто это практика на Манипуре и Муладхаре и поэтому она так выглядит. Мы же привыкли к христианской, выхолощенной духовности, проявляемой только на одной чакре, на Анахате. Но это слишком суженное и однобокое понимание развития. Совершенство может идти любым путем. Главное, чтобы человек делал сознательные усилия измениться и стать лучше, а какая будет форма, какой мотив, укажет сама жизнь.

На следующее утро за завтраком Учитель сказал:

– Теперь вы понимаете, что все в этой жизни достается активным. Тот, кто культивирует в себе сильные состояния, сильные эмоции, притягивает еще больше силы. А тот, кто слаб, да еще и зачморивается, постепенно теряет все.

– А если не получается культивировать сильные эмоции? – спросила Хиппа, которая в последнее время все больше находилась в состоянии зачмора, – что тогда делать?

– Ну, тогда нужно культивировать смирение перед тем, что все блага жизни достаются сильным мира сего. Хотя на самом деле каждый человек может найти в себе сильную сторону. Например, для кого-то естественно проявляться сексуально, то есть красиво одеваться, краситься и так далее, для кого-то более свойственно проявляться творчески, а для кого-то думать о деле, следить за порядком, за дисциплиной или командовать. Но в идеале нужно стремиться развить в себе все эти качества, чтобы стать гармоничным, целостным человеком.

– А если человеку ничего не хочется делать? – спросила Венера, подавая Учителю мандариновые дольки на позолоченном блюдце.

– Ну, это уже значит, что энергии нет. Тогда нужно активизироваться, например, начать поднимать гантели или напиться настоя золотого корня, тогда сразу энергия появится. Хиппе нужно пить золотой корень, чтобы не зачморяться. А сегодня Венера с Сингареллой пойдут покупать новые наряды. Вот так! Помните, что все в жизни достается тому, кто активнее.

Я заметила, как Бочка закусила губу от зависти, а Хиппа осталась безразличной – видимо, даже для зависти энергии не хватало.

Рулон отправился на прогулку, оставив нам кучу денег, и мы с Венерой стали собираться в поход за тряпками. Выпендрившись в шикарные наряды и напялив туфли на каблуках, мы вместе вышли в город. До сих пор нам приходилось гулять только в основном по лесу, и теперь среди толпы мы чувствовали себя инопланетянками и выглядели именно так. Для нас-то стало уже  привычным носить пышные прически и ярко краситься, но для людей, проходящих мимо, это было чем-то неестественным и непонятным. Возможно, они думали, что перед ними проститутки, хотя даже проститутки не выглядят столь вызывающе. Поскольку Учителя в данный момент с нами не было, то и война, которую мы обычно вели за первенство, на время прекратилась. И мы с Венерой могли по-дружески общаться.

Однажды Учитель сказал, что все любят сильных и жестких людей, например Мадонну, которая на сцене выглядит женственной и мягкой, а в жизни проявляется активно и вызывающе. Имя Мадонны каким-то образом вошло мне в башку. Мадонну все любят, она поет, у нее есть слава и много поклонников. И мне хотелось стать как Мадонна. Этот заеб остался во мне надолго. Я стала много играть на синтезаторе, подбирая себе музыку, и пела песни, вернее орала и хрипела, ибо мой писклявый голос был мне противен и я стремилась сделать его как можно ниже. Иногда я ложилась спать под утро. Синтезатор заставлял меня много злиться и беситься, ибо часто то не включался, то вдруг зависал. И тогда с ним разобраться мог только Учитель. Стоило ему только подойти, как синтезатор сразу приходил в норму.

Свои произведения я имела возможность продемонстрировать, когда все ученики Рулона собирались вместе и начиналось веселье, сопровождавшееся борьбой. Когда Учитель говорил: «Кто веселится?», – важно было выскочить вперед, чтобы выступать первой. Перед весельем Учитель заранее подзадоривал нас, говоря:

– Селена всегда была первой. Она просто не могла быть второй. Она всегда боролась и бесилась на своих соперниц. Кто теперь будет первый?

– Я! – кричала Венера.

– Нет я!

Сара в последнее время молчала, не желая вступать в борьбу. Видимо, она думала, что борьба – это развлечение, дурость, которой мы занимаемся, что это не для нее. Но это была очень большая ошибка. Ибо тот, кто борется, забирает всю энергию, а спокойным остается только говно. Вот и Саре досталось говно. Видя, что она не собирается шевелиться, Учитель сказал, чтобы она не шарахалась по городу, а оставалась дома и делала домашнюю работу.

– А что же она думала, – бесился Рулон, – кем она стала бы с таким образом мышления, с таким поведением. Она стала бы домохозяйкой, домработницей. Сидела бы спокойненько дома и возила бы говно за мужем и детьми. Дерьмо собачье! Не было бы  у нее ни украшений, ни нарядов, ни дорогой косметики. Был бы только муж-алкаш и дети-недоделки. Так что давайте забирайте у нее наряды, хули она их таскает. Жопа толстая, она вам все наряды порвет.

– Да на ней уже платья не сходятся, рвутся.

– Растолстела, в свинью ленивую превратилась.

Теперь Сара оставалась дома, мыла посуду, стирала, готовила. Это было всем на руку, ибо появилось больше свободного времени, чтобы петь, наряжаться и танцевать. Глядя на ее рожу, я поражалась изменениям, которые в ней произошли. Она стала бессмысленной, неподвижной, словно мумия неживая.

– Почему так происходит, Учитель, – спрашивала я. – Почему раньше Сара была такой активной, живой, а теперь стала словно мертвец?

Учитель сидел за переносным столиком и пил кофе из маленькой фарфоровой чашечки. Рядом стояли восточные сладости и фрукты.

– Да, раньше она была очень активной, – говорил он. – Потому что боролась, она даже с Селеной соперничала.

– Неужели! – удивилась я. – А вот теперь превратилась в такое говно.

– Теперь вы знаете, что спокойствие превращает человека в шизофреника, – продолжал Рулон, – раньше она бесилась, пыталась быть лучше. Она сильно изменилась с тех пор как пришла сюда.

– А до того как пришла хлебнула семейной жизни, – добавила Бочка.

– Она что, жила в семейке? – спросила я, подливая кофе в чашку Рулона. Рулон закивал головой.

– Говно! Да она маялась целый год с придурком, возомнившим себя нагвалем. Он ее пиздил в кровь, по комнате из угла в угол швырял, заставлял ее видеть потусторонний мир. Например, спрашивал: «Видишь вот сияние?» Она говорила: «Нет, не вижу ничего». А он ей: «Ах ты, сволочь! Как же не видишь, там в углу!», и врезал ей по роже. Так, что она сразу все увидела. Сара стала худой как щепка с этим нагвалем, а потом как пришла сюда жить – расцвела, стала яркой, активной, злой. У-у-у! – взвыл Учитель, размахивая руками в воздухе. – А теперь превратилась в такое говно! – завершил он, ударив кулаком по столу.

– Значит, каждый человек может стать шизофреником? – спросила я.

– Да, если успокоится и потеряет смысл жизни.

Учитель сделал знак рукой и мы бросились убирать стол. Затем Рулон приказал достать из шкафа стопку журналов. Мы достали эти яркие журналы, на обложках которых были нарисованы обнаженные телки.

– Вот, смотрите, чтобы попасть на обложку этого журнала, этим женщинам нужно было чем-то пожертвовать: комплексами, чувством стыда, зато они получили деньги и хорошую жизнь. Повертела жопой перед камерой и уже не нужно идти на завод, – так обучал нас Рулон.

Мы листали журналы, рассматривая эротические одеяния и смелых самок в сексуальных позах.

– Вот такими нужно становиться. Вот какие пышные волосы, – говорил Рулон, – указывая на сексапильную брюнетку с хищным взглядом и длинной прической. Венера посмотрела и сказала:

– У нее на голове химия, а мне мать говорила, что химию делать вредно, от этого волосы повылезают.

– Ха! – воскликнул Учитель. – Вот так мать делала из вас домработниц. Ведь если бы вы были красивыми и яркими, то все на вас стали бы заглядываться. Богатые нормальные мужики. Вы стали бы со всеми трахаться и поняли бы, что принцев нет, что все мужики одинаковы, и нужно жить не для того, чтобы возить говно за Ваней-трактористом, а для того, чтобы развиваться. Но мать хочет, чтобы вы всю жизнь маялись в семейке и стали свиноматками. Вот так. Поэтому она запрещала делать химию, якобы это вредно. Запрещала краситься, якобы кожа испортиться, а вот в грязном пыльном цехе работать заставляла.

Рассматривая журналы, мы выбирали самые лучшие наряды.

– А можно мне такой заказать? – спросила я, указывая на яркий купальник.

– Да, можно, – говорил Рулон.

– А я такой хочу, – сказала Венера, рассматривая кружевной комбидресс.

– Да, вот что нужно, – отвечал Учитель. – Теперь вы не будете домработницами.

А Саре было уже все равно. Она стояла на кухне и, бессмысленно уставившись в одну точку, мыла посуду. Бочка тоже была близка к этому состоянию. Она мечтала стать знаменитой, чтобы ее писклявый голос звучал по радио, но почти ничего для этого не делала. В борьбу не лезла, сидела тихонько в стороне, сочиняла песни и высчитывала астрологические аспекты. Она пыталась высчитать аспект, благоприятный для ее становления знаменитой певицей. Мало двигаясь, она стала похожа на бочку. Мы ее так и прозвали – бочка. А вот Хиппа больше думала не о себе, а о деле. Учитель говорил, что у нее лучше других развита совесть: она не беспокоится о своем говне, а думает о деле Учителя.

Возвращаясь с очередной встречи с учениками на джипе, Рулон спросил:

– Кто пойдет со мной на прогулку?

– Я! – хором закричали я, Венера и Хиппа.

С нами в машине было еще двое ближайших учеников и они стали голосовать за ту, у которой сильнее состояние. Решили, что я стремлюсь сильнее и я радостно выскочила из машины. Был дождь и лужи, я открыла зонт, взявшись с Рулоном под ручку я чувствовала себя неловко, ибо впервые оказалась с ним в такой необычной обстановке. Рядом с величайшим человеком, наедине. И в этот момент в моей голове промелькнуло давнее воспоминание. Еще когда я только пришла к Рулону и трахалась с его учениками, считая их великими людьми, его ученица Прима вызвала меня и, обозвав шлюхой, сказала:

– Идиотка, какого хуя ты вешаешься на всякую шваль и разглядываешь в них принца? Разве ты не понимаешь, что принц – это Учитель.

И вот теперь, идя с Рулоном наедине, я подумала: «Вот же он – принц!» – эта мысль оказалась для меня губительной ибо до этого момента я больше думала о творчестве, о том, как стать великой. Но после этой мысли, во мне возобладала мамочкина программа, и самое ужасное – я спроецировала ее на Учителя, серьезно решив, что он принц.

Может быть, Учитель и был в какой-то мере принцем – богатый, красивый, умный. Но он был восточным принцем, не собирающимся сидеть нос к носу с одной дурой. Он хотел иметь много женщин, хотел учить людей, а не заниматься выяснением, кто кого любит. Но самое сложное для меня было принять, что я не единственная. Ведь я столько мечтала, столько завнушивала себя, что счастье в единственности. А если у него есть еще кто-то, то надо мучиться и психовать. Умом я понимала, что все это вздор, просто способ думать. Ведь живут же иначе мусульмане: у них по четыре жены. Но жадность, которую я называла любовью, не давала мне покоя. Я хотела захапать его целиком, присвоить себе, но это было невозможно. Я могла быть только частью его мира.

– Я – достояние толпы! – часто любил говорить Рулон. – Я должен принадлежать всем людям Земли, и люблю я только Бога!

Идя с Учителем, я спрашивала о творчестве, о том, как рождаются великие произведения, и почему не всегда есть вдохновение для написания песен.

– Да, вдохновение не может быть постоянным, – сказал Учитель. – Но когда его нет, нужно прилагать волю, усилия и продолжать делать дело. Ни в коем случае нельзя останавливаться, постоянно нужно делать попытки. Тогда обязательно ты достигнешь своей цели.

Теперь у меня стало две цели: с одной стороны – я хотела быть великой певицей, а с другой стороны – иметь при себе принца. Обе эти цели были неосуществимы. От мамочкиной программы необходимо было избавляться, искоренять ее в своих мозгах. Ведь Учитель – Бог, и он никому не может принадлежать, он не может быть чьим-то принцем. А стремление к славе возникло от той же самой мамочкиной программы. Подсознательно я хотела, чтобы меня любили, а это уже есть проявление несамодостаточности. Итак, у меня были две неосуществимые цели, а потому иллюзиям суждено было разбиться вдребезги.

Немного погуляв, мы с Рулоном зашли к его бабушке. Он любил навещать ее и наблюдать за жизнью мышей, за развитием их судьбы. Зайдя в маленькую однокомнатную квартирку, мы прошли и сели за стол. У бабушки в гостях был брат Учителя – Сергей. Он представлял как бы полную противоположность Учителю: весь серый, зачуханный, постоянно работающий на барахолке. В углу на кровати сидел сумасшедший отец Учителя, который допился до слабоумия. Он взял шариковую ручку в рот, как сигарету, и поджигал спичкой, пытаясь закурить.

– Вот, отец уже достиг, – шепнул мне Учитель. – Он уже вне всех условностей: достиг, допился, оставил семью, работу, отдыхал, гулял. Вот, что нужно!

– Ой, не поджигай ручки! – завопила бабушка, увидев папашу. – Вот же твои сигареты лежат. И стала совать ему в рот сигарету.

– Как живешь, Сергей? – спросил Учитель. – Все работаешь? Заходи к нам в Рулон-холл: потусуешься, отдохнешь, торты пожрешь.

– Ой, да мне некогда, – стал отвиливать Сергей.

– Ну, тогда дочерей своих туда направь, – не унимался Учитель.

– Да, чему же их там научат?! – стал возражать брат.

– Жизни научим. Они же у тебя уже большие: одной – тринадцать, другой – пятнадцать, пора их на панель или на паперть. Пусть тебе деньги зарабатывают, а ты будешь отдыхать, заодно и жизни научатся.

Сергей только отмахнулся от знания и засобирался в семейку. Бабушка – девяностолетняя старушка в старом замызганном халате – подала Учителю чай с пирожками.

– Как живешь, внучек? – спросила она.

– Хорошо. Вот скоро перееду жить в Ялту, а потом и за границу. Буду учить народы Земли. А Сергей то что? Все работает?

– Да, тяжело ему! – отозвалась старушка. – Семью же нужно кормить.

– Вот- вот, – подмигнул мне Учитель. – Выбирай – как нужно жить.

Еще немного посидев у бабушки и понаблюдав за проделками просветленного отца, который уже точно стал вне ума и всех условностей, мы вышли из дома. У подъезда ждал шикарный джип Рулона. Сев в него, мы покатили домой.

Сара сидела перед Учителем поникшая и бессмысленная. Это был ее последний день рядом со знанием. Вещи были собраны, но Рулон делал последние попытки остановить шизофреника.

– Ты подумай, чем ты будешь заниматься в миру, – говорил он. – Вспомни, как жила твоя мать – ты не будешь жить лучше.

Сара отвечала:

– Но живут же как-то люди.

– И ты что, хочешь жить также и сдохнуть как собака? – спросил Рулон.

Но шизофреничную Сару невозможно было переубедить. В ней уже не было никаких противоречий. Решение было принято, и это решение уже превращало ее в бессмысленную свинью. Мы подъехали к центру города. Сара радостно выскочила из машины и утонула в серой мышиной толпе – словно мешок с говном выпал из светлого поля Учителя.

– Смотрите, – сказал нам Гуру. – Хитрощелая Сара свалила. Теперь хуева туча (поле отрицательного напряжения) может перекинуться на кого-то еще. Будьте бдительны, злитесь! Не жалейте себя. Теперь будет трудно. Я до последнего держал Сару, чтобы вам было легче, чтоб был козел – держатель хуевой тучи. Так поступали в храмах, держа там шизофреников. Но теперь козла нет, а он должен быть. Давайте, футбольте тучу, чтоб она ни на ком не оседала больше минуты. Иначе кто-нибудь может стать ее новой жертвой. Туча пробуждает в вас все самое плохое: вялость, самосожаление, апатию, псих, с которыми жертва может отождествиться и держаться за них как утопающий за камень, тянущий его на дно. Это страшно!

На следующий день все было хуево. С самого утра, когда нужно было злиться, злиться было очень трудно. Рулон бесился на нас.

– Что происходит? Чего расплылись, свиньи!? Ну-ка, давайте беситесь, злитесь, оживайте, просыпайтесь!

Мы начинали что-то говорить, пытаясь вызвать в себе бурные и сильные эмоции. Рулон завтракал как обычно, а мы стояли вокруг него, как всегда в ярких одеяниях, но каждая из нас, ощущала свое дерьмовое состояние и дерьмовое состояние других.

– Запомните, что если вы не будете с утра злиться на мир, то мир раздавит вас, – говорил Учитель.

Мы кивали, поддакивая, но изменить свое состояние было крайне сложно. Быстро позавтракав, Рулон дал знак, и мы стали одевать его на прогулку. Притащили резиновые сапоги и кожаную одежду, ибо на улице шел дождь. Но Рулон гулял в любую погоду. Он никогда не изменял своему расписанию, проявляя твердую волю. Всегда, каждый день, он делал одно и то же. И Селена была с ним. Но с тех пор как она ушла, Рулон ходил на прогулку в одиночестве, ибо ни одна из нас не могла ее заменить.

Учитель вышел, а мы остались и расплылись по дому, словно жидкое говно, кислые и поникшие. Никто не брался орать на остальных, чтобы все пришли в норму, уборку делали молча.

– Смотрите, дождь кончился, – сказала Бочка, – солнце ярко выглянуло, значит, скоро все высохнет.

– А значит, поедем на катамаранах, – продолжила Венера, но в ее голосе не было радости по поводу такого классного события.

Мне тоже было безразлично: поедем мы на катамараны или не поедем. Такое состояние называется эмоциональной тупостью, и если оно возникает – это свидетельствует об упадке энергии. Обычно человек пребывающий в таком состоянии, становится козлом отпущения, ибо ему все похуй, все безразлично, а значит, остальные могут сбрасывать на него все шишки. Но если такое состояние наступает у всех сразу – это уже полный пиздец, это хуева туча, нагрянувшая в тупые бошки, которая выбирает из всех жертву, чтобы затянуть в дерьмо и свернуть с истинного пути.

К двум часам на улице все высохло, и мы должны были ехать на джипе к морю, куда должен был подойти Учитель, чтобы встретиться с ближайшими учениками. Такая встреча на катамаранах проходила каждое воскресенье. Мы подъехали к морю на классном джипе, сопровождаемые завистливыми взглядами мышей, и, вывалив из машины, поперлись к пляжу, где на двух больших катамаранах уже ожидали ученики. Учителя еще не было. Внезапно окутавшая меня хуева туча долбанула по мозгам. Множество разных мыслей, терзавших меня раньше время от времени, вдруг нахлынули все сразу, и наступила жуткая подавленность и апатия. Я поняла, что теперь только воля или разбитное веселье могут спасти меня. Но воли не было, а веселья в этот момент я боялась словно огня. Все эти хуевые мысли, губившие меня, оказались в тот момент мне самыми дорогими. Вот он где, дьявол. Так человек не может отказаться от проблем и страданий, считая их частью себя. Я замерла, словно столб, под властью этих мыслей.

– Не пойду, – сказала я.

– Ты что? – спросила Венера.

– Я не могу идти, у меня плохое состояние.

– Дура, блядь! – заорала она. – Ты думаешь, у тебя одной такое состояние! Да это у всех у нас сегодня заеб начался!

Она пыталась тащить меня вперед, взяв за руку, но тупое упрямство, уже полностью овладевшее мной, не давало мне сделать и шага.

– Я никуда не пойду!

И развернувшись, пошла обратно:

– Я буду ждать дома.

Так я начала шизовать. Мне не хотелось ни радоваться, ни веселиться. Я стала думать о том, чтобы уйти из Дома Силы. Не важно куда, мне хотелось бежать хоть на край Земли. Но сказать об этом я боялась. Иногда я ревела, иногда пыталась злиться на себя, но все время пребывала в этих мыслях, в этой двойственности. Я стала делать все механично и тупо. А тем временем Венера усиленно рвалась вперед, становясь все ближе к Рулону. Она уже командовала всеми остальными, и это еще сильнее подавляло меня. Было уже не до песен, было ни до чего, я стала ощущать себя ни на что не способной и бессильной. Хуева туча полностью овладела мной, и я стала захлебываться в собственном дерьме. Мне бы рассказать обо всем Учителю, но я молчала, боясь потерять это убийственное состояние. Никто не орал на меня, не нападал. И, тем не менее, я сама себя зачмаривала. В конце концов, я ушла в лес. Но, переночевав одну ночь убедилась, что моя сущность совершенно не развита для такой жизни, поэтому следующим вечером я вернулась.

– Это Сингарелла пришла, – сказала Венера Учителю.

– Что в лесу, холодно? – спокойно спросил Рулон. – Нужно покормить Сингареллу.

– Да, холодно, – сказала я, и мне сразу стало весело. А чего мне мучиться? Я в тепле, в комфорте, даже в роскоши. Все у меня есть. Да никто в миру не живет так беззаботно, как я. А я вот от жиру забесилась, слишком хорошо жить стала. Верно Учитель говорил, что человек просто не может и не хочет хорошо жить, и если в его жизни все хорошо, то он сам себе в башке своей начинает создавать проблемы.

– Вы слишком поддаетесь эмоциям, слишком прислушиваетесь ко всякой хуйне, – поучал Рулон за своей трапезой. Нужно опираться на решения, на расчет, четко ставя перед собой великие цели и стремясь их достичь. А если вы плаваете в своих чувствишках, то вас будет болтать и швырять из стороны в сторону, и вы  так ничего не достигнете в жизни. Рулон поел и мы бросились его одевать. Кто надевал ботинки, кто куртку. Одевшись, он вышел.

– Учитель был на прогулке, а мы, как обычно, наведя порядок, занялись собой. Пока Рулон отсутствовал, мы могли спокойно наряжаться, краситься, танцевать и пиздеть о том, какие еще сценки придумать к встрече с учениками. Это было самое веселое занятие – обсирать их тупость и изъяны, их привязанности и проявления сентиментальных чувствишек. Стоя у зеркала и начесывая волосы я напевала свою новую песенку:

Абстрактно жизнь не познается,

Пока не сунешься в говно,

И та, что с чахликом ебется,

Была тупая как бревно.

– Классно это ты поешь, – сказалаХиппа.

– Да, я спою ее на встрече. То-то будет весело! – Все злобно засмеялись и стали прикалываться.

– Слушайте, давайте сценку поставим, – предложила Хиппа, – как встречаются две телки и начинают обсуждать хуи своих ебарей.

– Давайте, – и мы стали репетировать.

– За ужином Учитель вновь стал нам показывать альбом с фотографиями своих ушедших учениц.

– Вот видите – это день рождения Селены, – сказал он, – указывая на черно-белую фотографию. На этой фотографии прекрасная Селена восседала на руках у двух мужиков, которые торжественно внесли ее в комнату.

– Видите, – продолжал Рулон, – она была настоящей королевой, ее носили на руках. Кого теперь будут так же носить на руках?

– Меня! – воскликнула я.

– Нет, меня, – перебивала Венера.

– Селена всегда была первой, она была лучше всех, – восхищался Учитель, размахивая руками. – Никто не сможет с ней сравниться, никто.

– И, конечно же, вечером мы с Венерой на встрече с учениками выехали на плечах двух  мужиков. Сначала я, затем она. Когда меня вынесли и поставили на стул, где я пела свою песню, я пыталась почувствовать себя в состоянии королевы, но все равно ощущала себя глупо. Тогда я поняла, что сильного состояния невозможно добиться посредством воображения, его можно достичь только в результате огромных внутренних усилий, в результате работы над собой, в результате борьбы.

За мной на руках здоровых дураков выехала Венера. Соскочив с их рук, она начала эротический танец. Ее груди и жопа были чрезмерно велики и, увидев это, все дико заржали. Она взяла большой кинжал и вонзила его в свою грудь. Она лопнула и сдулась. Она вытащила оттуда рваный гандон и выбросила его. Затем она с размаху плюхнулась на жопу. Она тоже лопнула и сдулась. Рулониты весело ржали. Дальше Венера начала танцевать стриптиз. У нее была прекрасная гибкость и она выделывала разные фортеля: то высоко поднимая ногу в шпагате, то прогибаясь на мостик. Затем она стала раздеваться. Сбросила блузку, оставшись только в лифчике, который щелкнул и слетел с нее. Я позавидовала: «Вон какая  она гибкая и раскованная. Может она лучше меня ебется с Рулоном». А тем временем Венера уже сбросила юбку и тут все увидели, что у нее между ног висит большой резиновый хуй. Она стала болтать им под общий смех. А  затем подходила по очереди к чадосам и ебла их то в рот, то в задницу. Один фофел очень уморно сосал эту резинку, громко чмокая и давясь. Другой дундук выставил срандель, и, когда Венера делала вид, что ебет его, радостно, по-собачьи стал вилять  и подмахивать ей жопой. А потом поднял ногу и сделал вид, что мочится по-собачьи. Балдеж стоял страшный. Затем она отстегнула резиновый член и засунула его в рот одному долбоебу, который так и просидел с хуем во рту до конца представления, сделав глупую рожу, двигая ею туда-сюда. В конце Венера скинула трусики и все увидели, что на ее жопе нарисованы глаза и нос. В общем – глупая рожа. А на лобке была надпись: «Без нужды не оголяй, без башлей не подставляй». Веселью не было предела. Ребя визжали, хохотали, некоторые валялись по полу, держались за живот от хохота. Кое-кто от смеху даже обоссался. Но вместо того, чтоб смеяться вместе со всеми я глупо ревновала и бесилась. Так научила меня мать, если тебе кажется, что что-нибудь «не так», мучийся, страдай, вешайся. Хотя страдать и мучиться бесполезно, в этом нет никакого смысла. Нужно быть радостной, что бы ни случилось тогда ты и будешь счастлива.

– Тут выскочил Антон – один из учеников Рулона.

И стал играть тупого кришнаита, бессмысленно твердящего махамантру: «Харе Кришна Харе Кришна», посматривая то и дело на часы и думая, сколько раз еще нужно бубнить мантру. Он то зевал, то начинал особенно быстро повторять: «Харе Кришна Харе Рама». Тут явился сам Кришна, его играл другой долбоеб – рыжий Ромео. Он посмотрел на тупого кришнаита и как начал охаживать  его палкой:

– Ты почему без любви повторяешь мое имя, почему тревожишь мой покой своим занудством. Все балдели над тупым кришнаитом и их тупым учением. Затем вышла Бочка и раздала всем присутствующим стаканы с какой-то жидкостью.

– Это моча Поля Брэга. Давайте, начинайте уринотерапию.

Кто-то поморщился, кто-то стал принюхиваться и смотреть, что же это такое.

– Ну, пейте. Пейте, это полезно, приговаривала Бочка. Чего же вы боитесь?

Но все как-то не решались, видимо, не хотели лечиться мочой. И тут Антон взял и залпом опрокинул стакан. Все с ужасом и недоумением уставились на него. Антон проглотил зелье и затем рассмеялся:

– Дак это же сок, – сказал он.

Браво! – захлопала ему Бочка и другие жрицы.

– Ну, кто еще хочет попробовать?

Потихоньку другие стали нюхать и боязливо пригублять стаканы, скоро все поняли, что это был сок.

– Наблюдайте за собой, – внезапно раздался придурошный голос Учителя, который зашел в зал в школьной форме с портфелем и пионерском галстуке. На лбу у него было написано «Рулон», а на мятом закоцаном пиджаке была надпись мелом «Хуй» и отпечатки рук и ботинок.

– А вот и я! Учиться пришел, – картавя сказал он, садясь в свое кресло.

Веселье было подлинное. Учитель открыл свой потрепанный портфельчик и стал доставать его содержимое: пистолет, сотовый телефон, школьный дневник. Он дал этот дневник Венере и она начала читать: «Уважаемые родители! Ваш сын плохо учится. Недавно он организовал тоталитарную секту секористов в школе, отъебал всех учениц и панковался с учениками, выстригая им гребни. Обратите внимание на поведение вашего сына! Примите меры к его воспитанию. Педагог Абалдуев». Веселью в Рулон-холле не было предела. Все балдели и усирались от смеха.

Дурные мысли продолжали терзать меня и лишали сил, высасывали мою энергию. В воображении мне казалось, что я должна быть самой первой рядом с Рулоном, и командовать всеми. Но в реальности первой становилась Венера. Более активная и злая, она все чаще и чаще одерживала победу. Теперь она уже постоянно находилась возле Учителя, чаще всех гуляла с ним.

Но я не могла понять, что это самый благоприятный момент для проявления воли и сверхусилия, и для молитвы, и продолжала упорствовать в дурости. Я становилась все более замкнутой и молчаливой. Погасли эмоции и как я ни пыталась скрыть свое состояние, оно было для всех очевидным.

В доме Рулона всегда жил кот – спокойный и счастливый. Он не требовал первенства, не требовал внимания. Самодостаточный, он мог часами лежать и ни о чем не беспокоиться. Учитель все время указывал на кота, ставя его в пример, я слушала, но не старалась стать котом.

Дура-мать внушила, что я должна стать единственной у своего принца, внушала мне свою программу, которая сделала меня несчастной. Тем более, что Рулон слишком велик, чтобы кому-то принадлежать и прогнивать в семейке.

И вот, наконец, я стала собирать вещи, чтобы покинуть дом Силы. Решение было принято, но покоя не было. Целый шквал эмоций бушевал внутри, я ревела от боли, но уже не могла заставить себя остаться.

Одновременно со мной собирались и все остальные, они собирались на очередную встречу Учителя с учениками. Я знала, что отныне буду так же, как и все ученики, встречаться с Рулоном раз в месяц, а может, и реже, а Венера будет с Учителем постоянно. Вот что могло быть после моего ухода.

Рулон говорил, что мне нужно пойти на встречу, а потом, уже после встречи я буду жить отдельно. Он ходил из комнаты в комнату уже почти одетый и спокойно говорил:

– Ну чего тут бояться? Поедем, повеселишься, а потом ты уже пойдешь и будешь жить сама до следующей встречи.

Но дикий ужас возник во мне. Я боялась веселья как огня, могущего сжечь все мои дурацкие мысли.

– Нет, я не могу, я сразу пойду, – говорила я сквозь рыдания.

Я видела, как Учитель внутренне начинал беситься на меня.

– Не понимаю, – говорил он, – что же в этом такого ужасного?

Я боялась его гнева, но те идиотские шизофренические мысли были в тот момент мне дороже всего. В ужасе я убежала в лес, подобно перепуганному дураку. В лесу было тихо и спокойно, все пребывало в блаженстве. Легкий ветер шумел листвой, создавая чистую и успокаивающую музыку. Вот где благодать! Все в природе просветлено. Невозможно представить, чтобы какое-нибудь животное стало изводить себя так, как я, так же мучиться и терзаться, сходить с ума. За что же человеку такие страдания? Почему камню так хорошо и спокойно. Неподвижно он существует в гармонии с окружающим миром. Зачем же во мне столько противоречий? Я рыдала от внутренних мучений и била себя по голове.

– Сволочь, блядь, когда же ты избавишься от всей хуйни, – говорила я себе.

И в этот момент, я осознала свою истинную цель. На мгновение все мои разнообразные желания и цели отошли в сторону. Нахуй мне становиться Мадонной или искать принца, ведь вся проблема в моих мозгах. Вот она, в моей голове. Вот почему я страдаю и Мадонна страдает от хуйни в голове, так же как и я и никто, ни один человек, не может спокойно существовать. Только просветление избавит меня от страданий. Только полное и окончательное освобождение поможет мне.

– О, Господи, – взмолилась я, – освободи меня от всех моих страданий, дай мне понимание и покой.

Внезапно я услышала шум шагов, доносившийся с другой стороны реки. Постепенно стали различаться веселые голоса беснующихся учеников Рулона. Я поняла, что веселье на даче Рулона закончилось, и все пошли купаться на речку.

– Да это же говно! – орала Венера. – Она не захотела даже придти повеселиться, свинья, пиздец, блядь.

– Шизофреник в лес убежал! – кричал еще чей-то голос.

– Дура, блядь!

– Идиотка! Говно проклятое!

Естественно, все это в мой адрес. В этот момент все мои мысли вылетели из башки, я перестала ощущать какие-либо страдания и беспокойство. Медленно опустилась я на землю у дерева, где стояла и облокотившись о него спиной, ощутила, как все вокруг замерло, замерло все внутри меня и на мгновение все стало таким ясным, таким понятным. Не было мыслей о себе, не было мыслей об окружающем, просто пребывание в настоящем моменте. Через несколько минут это состояние прошло. Но ощущение ясности сохранялось. На другом берегу реки продолжалось веселье, и я чувствовала ту неистовую энергию, которая могла привести к освобождению. Голоса Рулона и его учеников удалялись, и я пошла вслед за ними, осознавая, что это единственно верный путь, и другого пути у меня быть не может.

Я стала вспоминать, что же было со мной в миру и что ждет меня там снова. Какое же там творится говно, какая тупость! Мне стало страшно и мерзко от этих воспоминаний, и возвращаться в этот срач мне больше не хотелось. Вот что тогда вспомнила о своей жизни.

Надвинув бейсболку на самые глаза, чтоб меня никто не узнал, и, спрятав волосы под батник, я мальчишеской походкой шла через двор. Подозрительных компаний не было, только какой-то пьянчужка, согнувшись в три погибели, уткнувшись носом чуть ли не в самую землю, сидел на скамейке. Посчитав, что это, наверное, Юлькин пьяный дед, ни дня не пропускающий без синьки, я смело поперла мимо скамейки. Но пиздец ходит не слышно, и подкрался он незаметно. Пьяное быдло  вскинуло башку и еле сфокусировав на мне взгляд загремело:

– Эй, жопа, иди сюда.

Я обомлела, услышав знакомый голос Демьяна, которого я терпеть не могла и боялась до смерти.

– Иди сюда, жаба, – властно приказал он, вперив в меня мутные зрачки. Я нерешительно сделала еще два шага вперед. Демьян заорал еще громче.

– Ты че, сука, оборзела, что ли. Я кому сказал, стоять, пизда гороховая.

Я, побоявшись пиздюлей Демьяна, остановилась и, повернувшись к нему, сказала:

– А, это ты, Демьян, я не узнала сразу, – я стремилась разыграть роль «своего парня в доску», думая, что таким образом, сойдя за своего, я перекинусь парой фраз и попиздую дальше, как-нибудь отказавшись от длительной беседы. Но хуиньки-заиньки, Демьян был настойчив и напорист, хотя возникало ощущение, что он говорит и действует, как через вату.

– Иди сюда, – еще раз позвал он. – Подойди ближе…, еще ближе… Садись на скамейку…

Я как загипнотизированная выполняла его команды. Где-то внутренне удивляясь тому, что тело, помимо моей воли, подчиняется им. Он говорил жестко и внятно.

«Вот почему его все слушаются, – подумала я, – все хулиганы, даже самые выебистые и те признают его вожаком, атаманом или еще хуй знает, как это называется. Внутренне жесток и собран, а внешне спокоен».

Я села рядом с Демьяном, не понимая пьян он или придуривается. Я видела его пьяным совсем другим, тогда у него была агрессия, какая-то стихийность и как мне показалось, тупость. А сейчас он был более собран, но его ватность вводила в заблуждение. Сев на скамейку, я спросила жалобным тоном:

– Что ты хочешь, Вова? Он состроил какую-то гримасу и, свесив голову вниз, протянул:

– Во-о-ова…Во-о-ова, как мне хуево. – И снова замолчал.

Я не знала, что мне делать и хотела уже идти, думая, что он все-таки пьян и сейчас заснул. Но как только я попыталась встать, он снова жестко приказал:

– Сидеть!

– Как собаке, – подумала я и обиделась. Помолчав еще немного, он как-то неестественно рассмеялся и сказал:

– Смотри… Он протянул левую руку вперед, и я увидела то, что он прятал. Вся часть руки от локтя и до кисти была исполосована то ли ножом, то ли лезвием. Как будто кто-то сдирал куски кожи. Сквозь зеленку, какой-то бело-желтый порошок, засохшую кровь виднелось местами подсохшее, а местами гноившееся мясо. Я почувствовала какой-то приторный запах.

– О-о-о-о, – я в ужасе округлила глаза, как учила меня мамка, хотя страшно мне не было. Наоборот, возникла мысль: – Хо-хо, кто ж так пиздато его пописал? Но наученная мамкой сочувствовать людям, я заботливо спросила, глядя нежно на большую руку:

– Болит?

– Не знаю…– безразлично ответил Демьян.

Я удивилась:

– Как не знаешь? Рука же твоя, она или болит или не болит, третьего не дано, – логически вывел мой разум.

– Дура… – охарактеризовал меня Демьян, – я под обезболивающими. Мне на скорой вкололи три укола, а я сам себе еще пять захуярил, бля, – с какой-то гордостью и досадой сказал Демьян.

– Вот че он ватный, на наркотиках… – подумала я и спросила:

– А кто писанул то, на разборке?

– Не-е-ет, – заржал Демьян. – Сам по синьке… Корефанил с одним хуем лопоухим, баб сняли, бабок до хуя, перед этим ебнули магазинчик, ну, бля, с телками оттянулись, ужрались до усрачки, и спать, нахуй, легли. А телки ебаные попиздели все бабки, шмотки забрали и уебали куда подальше. Да еще и ментов вызвали… – Демьян замолчал и снова свесил бошку. Я с любопытством спросила:

– А что дальше?

– А дальше… – очнулся Демьян, – мы вовремя съебались. Корефан че-то пиздел о силе воли, что можно было ментам пизды вломить, что двое на двое, это хуйня. Пьяному море по колено…

– А дальше, – торопила его я, – че с руками-то было…

– А ни че. Он себе вены резать захотел, хуй помню, зачем. Помню токо, шо пиздел: «Тебе слабо, а я могу». Ну, я, хуй помню зачем, взял лезвие и попилял себе вены. И все…

– Да-а-а-а, – протянула я. – Я пойду, вообще-то, а то поздно уже, а мне в магазин еще надо сходить за хлебом, – начала оправдываться я, стремясь побыстрее съебаться.

– Не пизди…, – оборвал меня Демьян и, положив здоровую лапу мне на плечо, сказал: – Пошли, поможешь мне, нахуй, до дому добраться. Я, хуй, на ногах держусь. Земля, тю-тю, – Демьян свистнул, повертев пальцем в воздухе, – вращается.

Мне не хотелось подниматься с ним домой, но внушенная мамкой хуйня о сострадании и милосердии не позволяла мне начихать на все. И покорно, как ломовая лошадь, я потащила на своем горбу, шатающегося, еле передвигающего ноги бомжа. Поднявшись на четвертый этаж, я хотела уйти, но Демьян попросил меня открыть дверь, так как он, хуй, ключом попадет в замок. Я, как наивная дурочка, взяла ключ и открыла ему дверь. Он, надменно улыбнувшись, толкнул меня внутрь и захлопнул защелку. «Как в сказке колобок», – подумала я.

– Попалась мышка в лапы кошке, – Демьян хохотнул и оперевшись плечом о стенку, забрал ключ и скинул сланцы, – Пиздуй на кухню, я жрать хочу, – дал он команду и, цепляясь здоровой рукой за стены попер в комнату. Я уныло побрела на кухню, где был полнейший разгром, как после атомной войны.

– Ну, нехуй, – подумала я, – в натуре ядерная зима, нихуя съедобного нет. Я порылась, где только можно и наскребла чаю на 2 чашки и пару корочек хлеба с каким-то повидлом. Притаранив все это, я накормила этого вонючку и, наслушавшись оскорблений, ушла реветь на кухню. Мне было хуево и тухло. Демьян за хавкой спросил:

– Слышь, а мне жена нужна, а то дома бардак охуенный. Идем завтра распишемся, будешь хозяйничать в хате.

Я, конечно, всегда мечтала о том, как мне сделают предложение, подарят кучу цветов и благородный принц в черном фраке и с бабочкой упадет на колени и предложит мне руку и сердце. А я, немного пожеманничав для приличия, скажу, томно закатив глаза и протянув ему тонкую руку в белой перчатке: «Да, дорогой, я согласна». Нарисовав в воображении такую романтическую картинку и свято веря, что так и будет, я никак не могла состыковать это с обрушившейся на меня реальностью.

– И это мой принц? – ревела я, – и это моя судьба? Ведь мама говорила, что неприлично отказывать мужчине, делающему предложение. Он же тебя любит, раз в жены берет, а ты ему сердце разбиваешь. Да смотри еще, будешь носом крутить, вообще в старых девах останешься, – вспомнила я мамины слова. Ну, неужели это будет мой муж, – обреченно стонала я. – Не хочу, Господи, не хочу. О мама, как мне хуево. Демьян, лежа на кровати через весь коридор запустил в меня ботинком. Получив нехилый удар по спине, я обиделась еще больше, но, боясь большего, повернулась и спросила:

– Что?

– Жопа с ручкой, пизда-вонючка, давай ползи сюда, я оттрахаю тебя. – Демьян заржал и сказал: – Ты видишь, бля, я даже стихами говорю и все для тебя. – Демьян отдернул штору и, показав на одинокий засохший кактус, добавил: – Хочешь, даже колючку подарить могу, жена.

В моей тупой башке шла третья мировая. Что-то тихо нашептывало, как сказку:

– И подарит он тебе цветов великое множество, и воспоет он тебе песни и стихи произнесут уста его… Вот он принц хуев, с цветами и песнями. И ты теперь будешь его женой, – напевало что-то. Но другое кричало во мне:

– Нет. Не надо… Не хочу…Господ-и-и!

– Жена, иди в ванну, или куда там тебе надо, я слышал вы без этого не ебетесь, – сделал он королевский жест и показал на дверь. Непривычное слово «жена» резало слух, обреченная неизбежным, я поперла в ванну. Началась ебля. Будучи в состоянии бревна, готового к распилке, я легла на кровать.

– Че разлеглась? – спросил Демьян, – раздевайся и садись сверху, так кайфовей.

Лежать пассивно, ожидая, когда же он кончит, было бы удобней, но я глупо подумывала, что ему будет неудобно сверху, раз он на руку не  может опереться, с великим состраданием, жертвуя собой ради хуйни, я полезла наверх. Дырка моя была не шире дверного глазка. Но Демьян, помогая мне (или себе) здоровой рукой пытался насадить меня на свой початок. Пизда трещала по швам, состояние было плюнь-отрыгни. Демьян щипнул меня за сосок:

– Ты че не возбуждаешься? – спросил он, и, щипнув за другой, добавил. – Возбуждайся.

«В пизду ракеткой, – подумала я. – Я че, йог, что ли, от щипка возбуждаться. Пиздят, что бабы тонкий инструмент, так шо настройка нужна, а он щипаться, пентюх».

Наконец-то, совместными усилиями ему удалось запихнуть свой хер туда, куда следует.

– Давай… – сказал Демьян, вытянув руки по швам.

– Чего давай, – не сразу сообразила я.

– Давай двигайся, корова. – Демьян звучно хлопнул меня по ляжке и подтолкнул к действиям. Понятие не имея че и как двигать, но, вспомнив, что в «Ветке персика» эта поза называлась «позой всадника», я представила себя на лошади и, подпрыгивая, поскакала вперед. Хер моментально выскочил.

– Тпр-р-ру, лошадь, ни гэпай как сумасшедшая, хуй сломаешь, – остановил меня Демьян. Он с опаской потрогал свой хер и, пересадив меня по-другому, сказал:

– Ты, бля, начинай тихо и плавно.

Я снова попыталась как-то двигаться. Но не чувствуя ни малейшего возбуждения шлифовала своей мохнаткой его лобок, стараясь двигаться как можно тише и незаметней.

– Блядь, – заорал Демьян, – ты че, совсем охуела, что ли? Хочешь, что я при таком темпе летаргическим сном заснул? Во, сука – закряхтел он, перекинув меня на бок и пристроившись сзади. Теперь он пытался уже двигаться. А я все лежала, как полено и соображала о «великом таинстве секса», как пиздела моя мамка. Не понимая ни черта в этой ебле, я думала, что у мужиков всегда хуй чешется, и они постоянно ищут, куда бы его пристроить, чтоб почесать, или рукой или обо что-то. А если чешется у них, то откуда мне знать, как им удобней чесать? Я была недовольна тем, что меня используют как простую чесалку. Мне хотелось романтики, ахов, охов, вздохов при луне, чтоб меня уговаривали, носили на руках. А жизнь просто сказала свое слово, и оно оказалось не тем, что я хотела услышать. Все было совсем не так, как в маминых рассказах. Гнить целыми днями в вонючей яме семейной жизни было не благом, а наказанием. Такое и фашистам с их концлагерями не под силу. Демьян все дергался и дергался, то пытаясь сверху, то сбоку, хуй его под действием анестезии то падал, то вставал и вообще был каким-то резиновым, как шланг. Я уже заебалась ждать, когда же он кончит. Мне хотелось все бросить и лечь спать, в голове творился полный бред. Мысли одна тупее другой, наперебой дергали мой ум. Я погружалась в какое-то тупое, безразличное состояние похуизма. «Он, наверное, вампир» – подумала я, пытаясь встряхнуть себя. Но хуебище все еще пыталось кончить и продолжало еблю. Наконец, не знаю, кончив или нет, пидор ушастый свалил с меня и, зажав мне шею в крепком объятии, плюхнулся на живот и отрубился.

«Баиньки-заиньки» – подумала я, пытаясь высвободить горло из-под «мертвого груза» его руки. Еле высвободившись, я поперла в ванну, смывать с себя липкий гель его слюней, каких-то мазей с его руки, и, как мне все-таки показалось, спермы. «Мойся, не мойся, – все равно говно черной икрой не станет» – подумала я, залезая в ванну и включая душ.

Меня разбудил звонок в дверь. Спросонья я не могла понять, что происходит, и где я нахожусь. Рядом со мной дрых Демьян, выставив пописанную руку на подушку. Проснувшись от надоедливого рыка звонка, он откашлялся и, встав с кровати, шаркая ногами, поплелся открывать дверь. Через некоторое время я услышала щелчок замка и в хату ввалила пьяная компания. Гогот, мат и заливистый визг каких-то баб окончательно вывел меня из сонного состояния, но после недавней ебли я чувствовала себя разбитой и замученной. Увидев дружков, Демьян сразу же преобразился и, войдя в свою обычную роль, стал прикалываться и травить анекдоты, но глаза его как-то незаметно охватывали всю комнату, замечая все и все держа под контролем.

Расположившись, кто где, братва с телками стали резаться в карты, телки были уже поддатые. Братве же явно не хватало кайфа.

Я стала рассматривать их. Мне было обидно, что вот так просто завалила целая шобла и сидят, пьют, курят, в карты режутся, анекдоты травят. Чувствовала я себя хуево. Мне хотелось просто лечь и задрыхнуть до утра. И из-за того, что так не выходит, я ебала себе мозги всякой хуйней.

Мамка-дура, привыкла вокруг меня на цырлах бегать: «Может, у тебя головка болит? Может, ты кушать хочешь? Ну, не иди сегодня в школу (институт), поспи еще часок-другой, отдохни. Хочешь, я тебе картошечки-пюре сварю? Давай, я табуретку к кровати поставлю, а ты покушай. Или, может, тебе таблетку, какую дать? От головы или от живота?» – постоянно пиздела мать, когда меня одолевала лень, когда я погружалась в болото пассивности и инертности. Своим тупым поведением она выработала во мне рефлекс, что все должно быть так, как я хочу, что весь мир будет под меня подстраиваться, что обязательно рядом будет кто-то, кто будет мой срач убирать, делать все за меня, а я буду гордо возлежать на диване и давать команды.

«А в жизни, бля, все, хуиньки-да-заиньки, не так совсем, – думала я, исподлобья глядя на корешей моего новоявленного мужа. – Хули, они приперлись, гады? Ведь если смотреть по мамкиному, они все должны были, увидев, что я хочу спать, все тихонько, извиниться, и съебаться, куда подальше, пока на них не обрушился мой гнев, разбуженного человека. Но нихуя, суки, приперлись, и бля, и сидят-пиздят, как так и надо. Во, пидоры, – думала я, свертываясь на кровати калачиком, пытаясь заснуть.

Нихуя, никто не извинялся и не съебывался куда подальше, наоборот пиздобратия начинала все больше и больше входить в раж, бутылки с водярой исчезали одна за другой и пиздюки уже второй раз послали шестерку в магазин. Жизнь катилась бурно, и никто не собирался останавливаться и ждать пока я высплюсь.

– Эй, Демьян, – окликнул один из корешей, – что там у тебя, что за крыса под одеялом прячется?

Все весело заржали. Кто-то педерастическим детским голосом пропел: «У моей подружки розовые ушки. Крыса-альбинос». Все снова покатились со смеху и стали звать меня:

– Крыска-а, высунь носик, высунь ушки, покажи кусок пиздюшки.

Я дико обижалась, что со мной так разговаривают, и лежала, не шевелясь, притворяясь спящей. «Блядь, суки они, хули, с меня прикалываются, я им че? Телевизор что ли? Вот буду лежать и не разговаривать. Пусть сами поймут, как нужно общаться. Буду молчать и все, – твердо решила я, – они недостойны моего внимания и я не буду с ними общаться, буду молчать как Муму».

Я тупо лежала  с постной миной и под закрытыми  веками  быстро вращала глазами. – Они увидят, что мои глаза шевелятся и сразу поймут, что я сны вижу, – подумала я, вспомнив, что где-то вычитала это в какой то умной книжке. Но братва явно не читала умных книжек, и мои старания остались незамеченными.

– Ну, че, в натуре, Демьян, твоя телка под одеялом ныкается? Или ждет, когда, кто к ней присоединится, бля? Так я, этово, могу сделать. Это бля, нам раз плюнуть, как два пальца обоссать, нахуй, – недовольно высказался один из пиздобратьев.

Демьян спокойно подошел ко мне, стянул с меня одеяло и врезал по голой заднице.

– Хлоп-с, – зазвучал шлепок и, улыбаясь во всю морду, Демьян сказал: – С добрым утром, дорогая.

Вся братва забалдела и стала стучать кулаками по столу. Еще больше обиженная таким обращением со своей персоной, я встала, прикрываясь простынкой и, взяв в охапку свое тряпье, молча поперла в ванную одеваться. Сделав морду кирпичом и не удостоив никого своим взглядом, я быстро пробежала между сидящими пиздюками и чуть не ебнувшись через порог, залетела в душ.

Братва ржала и балдела, врубив магнитофон и слушая «Сектор Газа»:

А ты еблась в первый раз,

Я вставил – ты обосралась,

Как не приятно было мне

Тебя ебать, а ты в говне.

«Суки, блядь, наверное, с меня прикалываются», – подумала я, снимая одетые наизнанку трусики. «Я сейчас уйду домой», – строила я планы, я не буду ни с кем разговаривать, тогда они поймут, как я обиделась. Тогда они почувствуют, как им не хватает моего общения. Если этот сука Демьян не пустит меня домой, то я своей кислой мордой испорчу им всю малину. Я как говно буду сидеть и вонять, но вонять молча, чтобы по морде не схлопотать. Мамка всегда говорила, что молчанием можно морально задавить. Вот пусть помучаются, гады. Вздумали бля, меня оскорблять, пидорасы. Я оделась, умылась, и, вспомнив, как любила действовать всем на нервы моя мамка своим треснутым молчанием, я подумала, открывая дверь ванной: «Я объявляю бойкот, я всем объявляю бойкот», – и гордая вышла вперед.

Заходя в комнату, я так высоко задрала нос, что даже не заметила подставленную подножку.

– О, крыса, вышла, – запел один придурок.

Я свирепо глянула на него, прижимая язык зубами, чтобы не нарушить бойкота и не ляпнуть что-то в ответ. Но тут я со всего маха ебнулась пузом на пол, растянувшись во всю длину.

– Га-га-га-га, – заржали пацаны, мацая своих баб, – дак это длинная крыса, во-о как растянулась. Вся пиздобратия просто угорала надо мной.

– Мы будем звать тебя Такса, слышь? – обратился ко мне какой-то лысый пень, ржавший громче других. – Демьян, ты не против такого погоняла твоей телки? – спросил он.

– Да мне по хуй, – безразлично сказал Демьян.

Я села на кровать. Прижатый зубами язык, чтоб не ляпнуть чего лишнего, во время падения прокомпостировался и я усердно высасывала из него кровь. «Во суки ебаные, – думала я, – уже и погоняло приклеили, твари. А Демьяну-то похуй, что обо мне говорят, пидор ебнутый. Мать же мне говорила, что парень, то есть будущий муж, должен заботиться о тебе, оберегать тебя от сплетен и косых взглядов, а Демьяну-то похуй. Он меня, наверно, не любит, даже не думает обо мне всегда, как должен делать настоящий влюбленный… Ой, ма-а-а-ама, что же это за хуйня такая выходит, все совсем не так получается. Что же мне делать-то? А? Я сидела, надувшись и ебла себе мозги. Я прямо не понимаю, что мне делать. Все было не так, как я хотела, и вдруг никто не бегал за мной и не предлагал конфетку, а я так привыкла! Одна из баб вдруг пронзительно завизжала и закинула ноги на стол, задрав юбку. «Это че еще за представление?» – недоуменно уставились на нее. А она, заржав, откинулась на грудь своего хахаля. Все стали прикалываться и ржать.

– Эй, Слабжик, опять своей телке пизду чешешь? – спросил какой-то блондин, похожий на Пушкина.

– Да, Хотаб, ущипнул ее разок за клитор, она и завизжала от кайфа.

– Ну-ну, ручки шаловливые, – прикольнулся Демьян. – Хотаб, может, и твоя баба того же хочет, гля, как глазки заблестели, аж  ляжки светятся.

– Я вчера ей глазки «полиролем» протирал, блеск специально наводил, так шо грех не блестеть – хохотнул «Пушкин».

Его баба радостно заигрывала, положив руку на его штаны и улыбаясь во всю харю, она запела:

– Хотаб вчера столько палок кинул, что я из его спермы питательные маски для лица делала, говорят там протеина много, или как там его зовут, очень полезный для кожи, – заявила она и стала гладить ширинку Хотаба.

Две другие бабы тоже начали ластиться к своим ебарям. Особенно разорялась телка лысого пня, она развалилась на кровати, оперевшись о его колени и задрав одну ногу на стенку. Бельишко ее было стремным, но ей явно нравилось всем демонстрировать его. Лысый пень запустил свою лапу ей в трусы, и она со стоном рассмеялась, запрокинув голову назад и прогнувшись в спине.

– Что естественно, то не безобразно, – сказал лысый, шерудя лапами в мохнатке телки.

Я тупо смотрела на эту картину, думая: «Мою мамочку удар трахнул бы от такого естества жизни. Для нее секс всегда был тайной за семью печатями, о нем ни говорить, ни думать нельзя до замужества, а то скажут, что ты распечатанная, а это же великий позор. С понтом телка должна быть тупой как корова, верить, что детей приносит аист, или они сами в животе заводятся, и даже не знать в какую дырку хуй пихать. Ну, прям инопланетянка, бля», – думала я, вспоминая мамкин шок, когда она узнала, что я не девочка. «А какая, хуй, разница?» – подумала я, глядя, как тащатся бабы. Им было похуй, что о них подумают, совместно со своими ебарями, они ловили кайф, освобождаясь от узких рамок узаконенной семьи. Только делали они это не сознательно, а под властью гормона. Все самки, бля, как почуют, что гормон разыгрался, сразу, бля, принцев ищут, на детские коляски засматриваются, ползунки, пеленки, строят воздушные замки, мечтают о хуйне. А те, кто попроще просто ебутся налево и направо. Вот и вся любовь. Есть только гормон и куча иллюзий в нагрузку…Братва разошлась не на шутку и кое-кто уже начинал раздеваться и переходить к более активному кайфу. Демьян тоже полез ко мне. Но с меня было достаточно и вчерашнего, и я забилась в угол, прикрываясь табуреткой, чтобы он меня не достал. Братва ржала, мацая и раздевая своих баб, и им в принципе было похуй, оттрахает ли Демьян свою мымру или нет. Выставив табуретку ножками вперед, я заорала на Демьяна:

– Оставь меня в покое, ты еще вчера заебал меня до полусмерти. Хватит, магазин на переучете… – пиздела я, боясь, что он может пустить меня по кругу, и вся капелла будет тыкаться своими хуями в мою жопу. Демьян хотел выдернуть у меня табуретку, но выпитое бухло, не позволяло ему двигаться четко, и, зацепившись за угол старого драного коврика, он чуть не ебнулся, трахнувшись больной рукой об стол.

– В-в-в-в-р-р-р-р-р-р-с-с-с-с-у-у-у-у-у – то ли взвыл, то ли зарычал он. Резаные края разошлись, и потекла кровушка.

– Ха-ха-ха, – заржала братва, оторвавшись на секунду от своих баб, – че течка началась? – прикалывались все.

– Хули ты с ней вола ебешь? – спросил лысый пень, – перетяни ее чем-то нахуй. А то, бля, тама моя футболка, засеришь еще.

Демьян выматерившись сквозь зубы попер на кухню искать бинт. А мне, дуре, стало его жалко. Ебанутая мамка научила жалеть всех подряд, ставить себя на место слабого. «Сострадание», – говорила она, сюсюкая и гладя меня по головке, когда я  разбивала коленку. «В пизду мне твое сострадание, – подумала я, – Ведь, бля, Демьян, когда  меня трахал, не сострадал, сука, а я теперь должна пизду ему раскрывать, что ли за то, что ему хуево?» Вместо того, чтобы злорадствовать: «вот, хотел меня объебать, а теперь сам ебнулся, так тебе и надо, будешь знать почем фунт лиха». Вместо этого, бля, мамкин голосок пиздил в оба уха: «Хороший человек всегда имеет доброе сердце, он всегда сострадает к людям. А ты ведь хочешь быть хорошей? Правда? Поэтому ты должна жалеть других людей, не делать им больно, не говорить плохих слов. Тогда, если ты будешь жалеть всех, то все тоже пожалеют тебя и скажут: «Смотрите, какая хорошая девочка, добрая, милосердная…».

Весь этот мамкин пиздеж, сидел уже в одном месте, но я ничего не могла с собой поделать, внутри я выла от жалости: «Ма-а-а-а, Демьянчику больно, у него кровь течет, а-а-а-а, ему плохо-о-о…» – скулила я в своих ебаных мыслях и даже подумывала о том, что, может быть, дать Демьяну кусок пизды, пусть удовлетворится, утешится… Может ему легче станет…» Но мохнатка моя говорила совсем другое, и никакими пряниками и конфетами ее было не уговорить. Она отчаянно боялась хотя бы перекинуться парой фраз с большим дрыном Демьяна. Страх оказался сильнее жалости и пока Демьян матерился на кухне, заматывая свою лапу какой-то грязной тряпкой, я, улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, залезла под кровать, чуть стянув на пол покрывало.

Компания дебилов уже ебалась во всю. Каких только поз не было! Слабжик без одежды, худой как скелет и длинноногий как стропило, ебал телку даже не вставая из-за стола. Он так и сидел на стуле, а сверху на него взгромоздилась его жирная девка. Повернувшись к нему спиной, она села на его хуй и закинула ноги на разъебанный стол, держась руками за его ножки. Как они умудрялись трахаться, я не поняла. Оба совершали какие-то ебанутые рывки, от которых и стол и стул ходили ходуном, издавая душераздирающие скрипы, и звенела вся посуда. Баба ржала как сумасшедшая, видимо, наслаждаясь еблей. Забравшись под кровать, я наглоталась пыли и всякого мусора, но, плюнув на все это, разгребла себе место среди вонючих носков и использованных гандонов и, выглядывая из-под покрывала, наблюдала, что происходит в комнате.

Еще одна парочка ебалась на пружинистой кровати в традиционной позе. При каждом наскоке жирного потного вонючки, кровать прогибалась и его телка уходила куда-то вниз, трахаясь жопой об пол. Хуй вонючки терял дырку и тыкался в пустоту.

– Блядь, твою мать, сука, лежи смирно, – командовал он своей полупьяной и полусонной телке, которая и так забыла, что умеет шевелиться.

С каждым наскоком его телка все больше и больше ныряла в пол, по мере того как его злость и упертость становились сильнее. Кровать радостным визгом пружин озвучивала эту сцену. Мне стало смешно и я чуть было не заржала, подумав, что с таким придурком ебаться трудно. Чем более яростно он накидывался на свою телку, тем дальше она от него уходила, тем больше он разъярялся. «Во, бля, вечный двигатель…», подумала я. Но тут, представив себя на месте этой телки, я ощутила внутренний дискомфорт, и сразу же потухла. Мне снова стало хуево и жалко телку. Я снова вспомнила о сострадании, о великом  подарке, сделанном  мне тупорылой мамкой. «Вот же блядь, какая – эта мамка, ведь мне было так хорошо, смешно, ржачно, а тут, бля, стала сострадать, что кому-то хуево и самой также стало. Нахуй вообще сострадать? Чтобы быть как все? Всем хуево, ну и я пострадаю, и тоже будет хуево, как и всем. Так и будем сострадать дружно в своем болоте об одной заботе», – подумала я и, пытаясь уйти из хуевости, перевела взгляд в другой угол комнаты. Там тоже еблись.… Со стонами, со вздохами, с матом и со смехом. Везде было одно и то же – ЕБЛЯ! «Вот она жизнь, – подумала я, – поспать, посрать, пожрать, напиться и с голой бабой веселиться. Больше ничего нету. Чуть позже к этому обязательно добавятся

пеленки, сранки, ползунки,

бутылки, соски и горшки.

Все на горбу своем тащи,

Другого в жизни не ищи.

Демьян вернулся с забинтованной рукой и стал рыскать глазами в поисках меня. Я забилась в самый дальний угол, дрожа и с замиранием прося у Бога, чтобы он меня не заметил, я даже вспомнила каких-то гипнотизеров, и пыталась внушить Демьяну свою мысль: «Демьян, ты меня не видишь, ты меня не видишь. Меня здесь нету. Я ушла. Меня здесь нет. Ты меня не видишь. Господи, он меня не видит. Ну, сделай так, пусть он меня не заметит… – молила я Бога, скорее требуя, чем прося. Демьян долго хлопал глазами, потом ущипнул какую-то телку за сосок. – Дак, это у него излюбленный прием, – подумала я, вспоминая, как он щипал и меня. Телка взвизгнула и выгнулась дугой. Хотаб, недовольно зыркнул на того, кто мешал ему насладиться еблей. Демьян спросил:

– Где моя жопа с ручкой, – имея в виду меня, так как он любил прикалываться надо мной и моим желанием походить на пацана.

– Жопа с ручкой? В твоих брючках, – недовольно буркнул Хотаб и перекинул свою бабу на другую сторону.

Демьян почесал затылок здоровой рукой и пошел ломиться в парашу, считая, что я там сралась-засралась.

Пропустив своих баб по разу-другому, братва начала меняться телками. Причем с кем хочет ебитесь, какая телка – никто не интересовался. На какую встало, ту и еби. Иногда одну двое.

Демьян долго шарился по хате в поисках  меня. Подумав, видимо, что я съебалась или просто забыв обо мне, он приклеился к первой попавшейся телке и, поставив ее раком, засадил ей по самые кукры. Телка закусила губу и застонала в сладостной истоме.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 5

СЕЛЕНИНА

ЛЕСБИЯНСТВО

 

Выйдя за границы физического тела, я стала ощущать, как становлюсь бесконечным морем сексуальной энергии. Но мое сознание не растворилось в нем – нет! В этот момент я с отчетливой ясностью стала ощущать свое намерение сделать так, чтобы Лилит стала моей, чтобы она всегда принадлежала только мне одной, и никому! Я притягивала ее к себе жадным желанием захватить и завладеть ею, как вещью. В этот миг жажды обладания я стала ощущать, что мое энерготело перестраивается, и я становлюсь мужчиной: властным, сильным, агрессивным, хищным, умным.

 

… И в этот миг в моей душе возникло щемящее чувство соперничества с Мудрецом. В этом-то как раз и начал сбываться коварный замысел Лилит. Принимая это состояние за свое, я начала думать, что Лилит – это именно та женщина, которая мне нужна: ментальная, имеющая разносторонние интересы, непосредственная, обаятельная, с красивой фигурой, смуглой кожей, с восточной наружностью. Все эти качества можно было встретить далеко не в каждой женщине, и поэтому я считала, что мой выбор очень удачен, но я совершенно забыла, что моего выбора здесь не было – первый шаг в этом направлении сделала Лилит с вполне понятной всем целью: во-первых, разлучить меня с Учителем, а во-вторых, быть одновременно и с ним, и со мной.

Выйдя из состояния растворения, вернувшись к своему первоначальному состоянию, я стала ловить себя на мысли о Лилит. Она стала чем-то навязчивым и беспокоящим. После этой встречи я вдруг увидела мир совершенно с другой стороны. Если раньше меня все время волновало, где Учитель,  с кем он, когда он придет ко мне, не встречается ли он тайком от меня с Лилит, то теперь это совсем уплыло из моего поля зрения. Теперь я уже не думала о себе, как о женщине. Я чувствовала себя агрессором, захватчиком, собственником, которому была нужна его добыча, его жертва! Идти на компромисс или считаться с кем-то я не хотела. Таким образом, из мягкой, послушной, пластичной девчонки я превратилась в прямолинейного, тупого, грубого мужика.

Каждый раз, когда я раздевалась в ванной перед мытьем, то с досадой или со злобой, видя, что у меня две груди и между ног дырка, думала: «Так хреново, что я не родилась мужиком». Я завидовала мужикам, что у них есть хер и яйца, что у них здоровые банки, квадратные челюсти и все такое прочее. Ревность к Учителю не давала мне покоя, мои мысли стали заняты тем, как отлучить Лилит от Учителя и сделать своей собственностью! Так начал сбываться коварный замысел Жидовки.

Не дожидаясь очередной встречи с Учителем, я сама поехала к ней домой.

Дверь мне открыла Лилит. Сначала я даже не узнала ее. В спортивном черном костюме, который сильно ее старил, с волосами, собранными в пучок на затылке, в стоптанных тапках и «вороньих» очках, она мне напомнила старую грымзу. Я прошла и закрыла дверь. В нос мне ударил спертый запах старушечьего говна и плесени. Неожиданно дверь маленькой комнаты распахнулась, и оттуда высунулась старушечья голова в зимней, драной шапке.

«И это в летнюю жару!» – промелькнуло в моей голове. Старуха осклабила беззубый рот и громко прошамкала:

– А вы из домоуправления? Мы вам очень рады!

– И старуха выползла из своей берлоги. На ней вдобавок были валенки с калошами и драная синтетическая шуба.

– Пошла! Пошла вон! – набросилась на нее Лилит и пинками загнала ее назад.

Старуха что-то стала возгудать, но ее «доченька» зашла в комнату и здорово отдубасила ее кулаками.

– Ой-ей-е-е-ей! – вопила на всю квартиру бабка.

– Будешь еще выползать? – бесилась на нее Лилит.

– Не-е-ет! – голосила бабка.

– Молчи, паскуда, покуда совсем тебя не прибила! – пригрозила «дочурка» и последний раз дав ей кулаком по спине, вышла из комнаты. Бабка так и осталась сидеть, втянув голову в плечи. Лилит вышла из комнаты и шепотом на ухо спросила у меня:

– Ты ничего не видела?

Я недоуменно пожала плечами:

– А что я должна была видеть?

– Я слышала, что сегодня идут еврейские погромы и, что памятники* всех жидов бьют прямо на улицах, а потом вламываются к ним в квартиры и там все громят и пиздят.

– Мама! Мама! Я хочу гулять! – подбежал пятилетний Сука, дергая Жидовку за штаны. Одной рукой он ковырялся в носу, другой придерживал белые колготки, которые пузырились у него на коленках и сползали с ног как ласты.

– Мам! Пойдем гулять! – выл еврейский выродок.

– Ты что, с ума сошел?! – нападала на него Лилит. – Тебя же там  пристукнут! Там погромы идут!

– А с чего ты взяла, что там погромы? – удивилась я, разглядывая грязную дырявую рубашку Суки.

– Мне Толя сказал, – боязливо хлопая глазами, ответила она. – Это молодой еврейчик из нашей группы. Они  в погромы вообще выехали из города и квартиру опечатали.

– Ха! Вот ерунда! – засмеялась я. – Никаких погромов я не видела и ничего о них не слышала. Ты знаешь, я тебе тут стихи привезла, – сказала я, трепетно глядя на Лилит.

– А, стихи, – рассеянно глядя на меня, буркнула она, продолжая думать о своем.

– Это не просто стихи, – навязчиво говорила я, – я их написала сама и посвятила тебе.

– Мне? – сразу же оживилась она. – Это интересно! Ну ты проходи!

Мы зашли в большую комнату. Там везде по полу валялись поломанные игрушки, детское домино, волчок и много всякой дряни. На дурацком патефоне играла пластинка «Бременские музыканты». Многие дверцы стенки были не закрыты. Лилит села на диван, на котором лежала еще неубранная постель. Я села на краешек дивана. Лилит оживленно смотрела на меня. Она всегда оживлялась, когда кто-то пиздел о ней какую-то ересь. Но это ничего не значило! Ровным счетом ничего! Трепетно развернув скомканный листок, вытащенный из кармана, я стала читать:

Когда бы колдовать иль волховать умела,

У ног твоих была бы в тот же миг.

И обнаженный жадный мой язык

Скользил бы как змея по девственному телу.

Сейчас узнаешь первородный грех:

Адама не было, по Библии, утех.

Лишь Ева и Лилит друг с дружкой забавлялись,

Ни в сатане, ни в Боге не нуждались…

Вот тайный смысл, тебе его дарю

И посвящаю в блуд нерукотворный.

Мне дрожь свою унять невмоготу,

И льется с губ призывный мат отборный.

Ах, сука, мать ети – и все такое,

Люблю с тобой я действо непристойное.

Закончив читать свой стих, я победоносно посмотрела на Лилит. В ее взгляде я прочитала восхищение и закомплексованность одновременно.

– Ну, как? Нравится?! – радостно воскликнула.

–Еще как! – ответила она.

Лилит с блеском в глазах слушала стих, как вдруг в соседней комнате раздался громкий звук. Лилит вздрогнула. Но как выяснилось позже, это был не погром, а всего лишь бабкин пердеж. Лилит ворвалась в комнату бабки.

– Фу! Старая вонючка! – заорала она на нее и больно ударила ее между лопаток. Бабка заохала, завозилась, а затем тут же заснула.

Вернувшись в большую комнату, мы продолжили чтение. Сексуально облизнувшись, я стала читать:

А твой сосок был у меня во рту.

И он дрожал, искрился, извивался,

Я нападала, ты не отстранялась,

Призывно обнажая срамоту.

Ты говорила, что тебе все это в кайф,

Глаза блестели искрами бесстрашья.

Мужчины – тлен пред этой нашей ласкою.

И думалось: придешь ты завтра.

Ты обманула. И с легкостью путаны

Другим теперь бросаешь поцелуи.

Мне наплевать, раз так –

Я не желанна – давай за деньги,

Черт с тобой, сторгуемся.

Ну, почему, зачем же ты сбежала,

Ведь видит Бог, себя ты обокрала.

Я победно посмотрела на Лилит. Глаза ее выражали вполне определенное состояние. Вся ее поза, улыбка, мимика говорили об одном желании. Но я не спешила. Я стала читать дальше:

Вот ночь пришла и тишина,

Да кошка завизжала дико:

Ей хочется кота, а мне тебя –

Как будто это я зашлась вся в крике.

Да, это я, скребя ковер когтями,

И вою, и трясусь

В последнем зове страсти.

Кровь на губах смывается слезами.

О, если б ты была в моей здесь власти!

Вот зеркало, и сквозь туман глядя,

Тебя не видеть, как лишиться воздуха

Мне больше жить по-прежнему нельзя.

И черные круги мерцают омутом.

Замолкли кошки,

Сердце сталось в мареве,

Мне даже телефона не оставили.

Лилит совсем забыла, где мы находимся, что происходит вокруг, как будто бы находясь в подвешенном состоянии.

Я продолжала:

Тебя совсем я больше не люблю,

И никогда тебе не позвоню.

И бархатный изгиб твоей спины,

И дивность губ твоих

Мне больше не нужны.

Тебя забыла раз и навсегда,

Но брата телефон есть у меня.

Он юн, наивен, глуп, он не поймет,

Какая цель ведет меня вперед.

Еще секунда, номер набрала.

Дрожит язык, кружится голова.

«Что я спрошу? Конечно, о здоровье.

Сестра больна, лежит уже 5 дней

Не может выйти, позвоните ей».

Она радостно рассмеялась и захлопала в ладоши, как ребенок. Но тут же остановилась и продолжила слушать:

Убить успеется, за окнами рассвет.

Она жива, ей надо пить и есть.

И я бегу с корзиной за покупками,

Чтоб ублажить и тело ей, и душу.

Купила в дальнем магазине:

Кило сосисок, апельсины,

Две пачки с чаем, водки с перцем.

 

И дальше в путь под стуки сердца.

Вот дверь, звонок, ты отворяешь,

Халат на плечиках твоих.

Смотрю сквозь дым и забываю,

О чем вчера писала стих.

Жизнь на Земле банальна и мгновенна,

С тобой лишь встреча здесь первостепенна.

За стеной раздавались звуки шагов Суки и редкие, но сильные удары в стену, а также угрожающие реплики Суки по отношению к бабке. Та отвечала ему умоляющим голоском. Селена и Лилит были увлечены процессом чтения, и опять звучал стих:

Ни хрипа в трубке – это голос низкий

Как у извозчика, прокуренный до дна,

Мне стоило услышать…

И я сомлела, словно от вина.

Так ты болеешь или испугалась?

Скажи мне правду, как пред алтарем.

И ты мне смачно все живописала:

Что гноем харкаешь, и лоб горит огнем.

Ты не придешь, твой анализ

На той неделе будет лишь готов,

Да, дифтерия, страх, исход летальный

Без лишних тягот и никчемных слов.

О счастье: Боги зов мой услыхали,

Она не разлюбила, умирает.

Лилит отпрянула со страхом и отвращением. Но сразу же спохватилась от мысли, что ведь ничего страшного не произошло: всего лишь навсего стих. И тут же расслабилась, мило улыбнувшись.

– А что дальше? – с детской непосредственностью спросила она.

Я радостно продолжала:

Ну почему всего лишь дифтерия,

А не чума, холера или спид?

Тогда б друзья, любовники, родные –

Все б от тебя трехкратно отреклись.

И только я спокойно, тихо, смело

Тебя бы подошла поцеловать,

И вместе б наши души отлетели,

Чтоб в мире ином благо испытать.

Но ты черна, гореть в аду,

Наверно, будешь за грехи свои ты.

Я ж мать семейства, в рай я попаду.

И мы не встретимся, разлучат Херувимы.

Один есть выход – грех я совершу.

У трупа холодного сама себя убью.

На этот раз Лилит уже не испугалась, а злобно расхохоталась. В ее глазах сверкнул дьявольский огонек. Она вызывающе посмотрела на меня. Я делала вид, будто бы сначала не замечала этого, но затем как бы невзначай стала бросать беглые взгляды на Лилит. Она неотрывно смотрела на меня. Ноздри ее раздувались, глаза блестели, рот был полуоткрыт в вызывающей улыбке. Весь облик ее преобразился. В этот миг она мне напоминала таинственную и свирепую амазонку: воинственную и притягательную. Я подняла голову и обомлела от ее внешнего вида. Наши взгляды встретились. И в этот момент мы поняли, что обе хотим одного и того же.

Наши взгляды неотрывно смотрели друг на друга, наши руки потянулись друг к другу и сплелись в пламенном объятии. Наши губы приблизились друг к другу. Еще мгновение и уже не будет такой силы, которая могла бы нас разлучить!.. Как вдруг в дверь начали тарабанить. Лилит замерла и побелела, как саван.

– Что с тобой? – громко вскрикнула я и принялась трясти ее.

– Тс-с-с! – поднесла она палец к губам, – это еврейские погромы!

– И что нам теперь делать? – мало понимая что-либо, спросила я.

– Давай, ты пойдешь к двери и детским голосом будешь спрашивать: «Кто там?», – заговорщически шепнула она, – а потом, когда спросят: «Нет ли здесь евреев?», – ты скажешь, что мама с папой сняли тут квартиру.

– Хорошо, – детским голоском пролепетала я и отправилась к входной двери.

Тем временем удары в дверь усиливались и учащались. А затем они переросли в мощные увесистые пинки. Мне стало страшно, что слабенького совковского изготовления дверь не выдержит такой мощи и развалится по частям, и я самоотверженно бросилась выручать свою подругу от страшной расправы.

– А кто там? – детским голоском пролепетала я.

– А это я, – послышался знакомый голос, – гений всех времен и народов. Великий раджа-йог Удмуртии! А ну-ка открывай!

Узнав нашего Учителя, мы радостно бросились открывать дверь.

– А вот он я! – радостно сказал Состис.

Мы весело бросились к нему на шею, визжа и хохоча при этом. В этот раз мы уже не устраивали свалку. Состис нежно обнял нас обеих.

– А разве нет погромов? – тут же испуганно спросила Лилит.

– Каких погромов? – весело переспросил Мудрец, хлопая ее по попке.

– Еврейских, – нервно твердила она.

– Я не видел никаких погромов, все тихо, мирно, – также беззаботно отвечал Мудрец. Лилит немного расслабилась и пригласила Учителя войти и успешно закрыла за ним дверь. Но уже через секунду наш восторг сменился неудобством. Мы встали, робко глядя на Мудреца, не зная, как объяснить ему причину нашей встречи здесь. Учитель нисколько не смутился и сказал:

– Что, лесбиянничаете? Ну что ж, это полезно.

– Да нет, Селена тут ко мне за книжкой приходила, – попыталась было оправдаться Лилит.

Состис весело ухмыльнулся ее словам:

– В том, что вы хотели заняться лесбиянством – нет ничего особенного. Это не страшно. Страшнее то, что вы хотели мне соврать.

Лилит закусила губу от неудобства.

– Конечно, мать вас учила, что врать не хорошо! – бойко продолжил Учитель, – но и это тоже – хуйня!

– А как надо поступать? – с любопытством спросила я.

– А нужно скрывать всю правду от малознакомых, а также от всех мышей на улице. Вот, например, вы ходите дома разнаряженные, накрашенные и все такое прочее. Это полезно для того, чтобы всегда быть в хорошей форме, подтянутыми, – продолжал Мудрец свои поучения.

– Но если вы в таком виде выйдете на улицу, мыши вас не поймут. Они будут над вами смеяться, показывать пальцем, домогаться, лезть. Поэтому на улицу вы должны одеваться во все серое, бессмысленное, чтоб из толпы не выделяться.

– Ах, вон оно что! – дошло до меня. – То-то на меня все бабки во дворе таращатся!

– Вот так! Так что вы должны быть очень осторожными, как в одежде, так и в поведении, в словах, – наставлял Мудрец. – Не думать, что вам все можно. Ведь мир очень опасен. Не выдуманных погромов надо бояться, а реальных мышей, которые каждую секунду находятся вокруг вас.

–Так это что, нужно постоянно себя контролировать?! – недоуменно воскликнула Лилит.

– Конечно! – ответил Мудрец. – А чем вам еще заниматься! И это только начало!

– Начало? А что же будет дальше? – удивленно спросила Лилит.

– А дальше вы должны научиться контролировать каждое свое состояние, каждую свою мысль, каждый свой импульс. И тогда вы сможете добиться успеха в жизни.

– А это как? – удивилась я.

– Нужно научиться видеть, к чему могут привести те или иные состояния, мысли и поступки. Тогда у вас в жизни не будет проблем.

– А как этому научиться? – радостно спросила я.

– А вот как раз этому-то мы с вами будем учиться! – эхом отозвался Учитель. – Хотите этому научиться?

– Хотим! Хотим! – завизжали мы и весело захлопали в ладоши.

– Ну, тогда мы вас проверим! – лукаво подмигнул Состис и направился в комнату бабки, – А тут что происходит?

Он открыл дверь и невольно отпрянул от густого, настоявшегося запаха старушечьей мочи и говна. Старуха, оказывается, навалила кучу прямо посреди комнаты. Сидя подле нее, она залазила в говно пальцем, а затем засовывала его в рот. От этой сцены нас чуть не стошнило и не вырвало.

– Ой, что ты делаешь, старая мерзопакостница?! – разъярилась Лилит и с тумаками обрушилась на бабку.

– Ой!-ей-ей-ей! – завопила старая вобла.

Лилит схватила ее за космы и носом стала тыкать в говно.

– Что это такое? Что это, тебя спрашиваю! – кричала она на свою мамашу.

– Безвкусная кашица, безвкусная кашица, – твердила маразматичка.

Вконец потеряв терпение, Лилит со всей мочи навесила бабке такого тумака, что та не удержалась и шмякнулась вперед. По пути пытаясь затормозить, бабка въехала руками в говно.

– Фу! Вонючка! – закричала на нее Лилит и захлопнула дверь бабкиной комнаты.

Та так и осталась сидеть перепачканная в говне. Впрочем, это ей было все равно. Вот как доживал свои годы интеллигентный образованный человек, инженер авиации…

Мы направились в большую комнату.

– Ну, а тут что такое? – весело усмехаясь, Учитель подошел к шкафу с книгами.

– Это моя библиотека, – гордо подняла голову Лилит.

– А ну-ка, давай позырим, – подражая пьяному хулигану, сказал Учитель и подмигнул мне.

Мы весело открыли створки шкафа и начали изучать так называемых «классиков». Первый попавшийся был Пушкин. Мы стали перелистывать томик его стихов и там обнаружили, что почти на каждой странице было стихотворение, посвященное новому имени.

– Ебкарный бабай! – воскликнул Состис. – Да какая же это к чертям любовь, если она каждый день возникает к новому человеку?!

– Но это великий поэт! – вступилась за Пушкина Жидовка.

– А я вот слышала, что это был великий бабник! – парировала я, видя, как Лилит идет своим упрямством против Учителя. – У него каждый день была новая любовь: сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья. И всех он трахал и забывал о них. Вот кто это был. Он мог бы заразиться сифилисом и сдохнуть как собака, если бы Дантес вовремя его не прихлопнул.

– Правильно! – радостно воскликнул Учитель. – Все эти классики – это большие хуеплеты и сукины дети. Сборище шизофреников, бабников и пидорасов!

Мы весело и глумливо захохотали, глядя на удивленную Лилит. Та стояла, открыв рот, все в том же убогом спортивном костюме и хлопала глазами.

– Так, с этим пидором все понятно! – деловито воскликнул Состис. – Тащи мусорное ведро! – скомандовал он мне.

Я, не долго думая, побежала на кухню и притаранила ведро.

– Что вы собрались делать?! – забесилась, почуяв опасность, Лилит.

– Мы избавляемся от макулатуры! – яростно воскликнул Учитель, снимая собрания сочинений хуеплета с полки и, водружая его в ведро.

– Боже! Какой ужас! – бросилась к ведру Жидовка. – Это же великий гений поэзии!

Видя ее намерения, я резко схватила ведро и, закрывая его своей спиной, стала бегать по комнате, ловко уворачиваясь от Лилит. Тут же Учитель громогласно выкрикнул:

– Та-а-ак! А еще что здесь есть?

Испугавшись, что следующую «классику» тоже отправят в помойку, Лилит переключилась и с пеною у рта стала доказывать, что все они хорошие и их надо любить и у них учиться. Услышав такое, Состис сделал идиотическую мину и сказал:

– Учиться! У такого пидорасья! Уже научился! – И тут же начал идиотски паясничать и строить дебильные рожи.

– О! Это кто? – тут же спросил он, беря в руки томик Достоевского.

– О! Это великий философ! Он написал такие глубокомысленные рассказы, у него такая глубокая психология! – взорвалась Лилит бурей эмоций.

– Ха-ха-ха! – засмеялся Состис. – Глубокомысленные рассказы! Да там только одна мудятина! Читать невозможно!

– Не говори так! – забесилась Лилит. – Если человек не понимает Достоевского, то он и не может стать таким же, как он.

– Таким же как он шизофреником! – подначивала я.

– А ты вообще молчи! – заорала на меня Лилит.

– А чего это я буду молчать? – взорвалась я. – Твой Достоевский был шизофреником! И жизнь свою кончил полным идиотом, а все его рассказы для тех, кто хочет тоже стать такими же, как он долбоебами!

– Ты ничего не понимаешь! – напустилась на меня Лилит. – Это высочайшие умы человечества! – долдонила она.

А тем временем Учитель изъял из шкафа собрание этого «высочайшего ума» и отправил его туда же – в помойку.

– Так! А это что?! – злорадно потирая руки, Состис потянулся к «шедеврам» Толстого.

– Нет! Только не это!

С диким визгом, как будто ее режут, Лилит бросилась отнимать книгу  из рук Учителя. Тот ловко перебросил ее мне. Я стала, как флагом размахивать ею в воздухе. Лилит подскочила ко мне, схватилась за кусок книги. Мы сцепились и потащили каждый в свою сторону. В результате этого «Толстой» был поделен на две части.

– Что ты наделала?! – тряся своей половинкой, рыдала Лилит. – Теперь ведь его даже в «Букинист» не примут!

– Да на фиг он тебе сдался?! – удивляясь, спросила я.

– Учитель! Ну, объясни ты мне! – с нескрываемым отчаянием подступилась Лилит к Мудрецу. – Чем вам не нравятся классики?

– Тем, что это все слабые, безвольные люди, – абсолютно спокойно и уверенно произнес Мудрец.

– В чем они слабые? – психовала жидовка.

– Ну вот, например, этот Толстой. Он написал роман «Война и мир». И роман его потом перевели на французский и другие языки мира.

– А это что ли про Наташу Ростову? Бля буду-ю, – кося на блатной манер, спросил Состис.

– Да-да! – восторженно отозвалась Лилит. – Про то, как …

– Ха-ха-ха! – перебил ее Учитель. – Как одна дурища разъезжает по балам и показывает всем свою тупую пачку перед всевозможными чуханами. И долго маялась дурью, о чем-то мечтала, свинила. И ни к чему хорошему это ее не привело. В конце концов, она просто стала курицей-наседкой с детьми. Обабилась, растолстела. И никому не нужная засела у себя в глуши.

– Но ведь это так прекрасно! – сентиментально промямлила Лилит.

– А что в этом прекрасного?! – разъярился Учитель. – Чего ей не ездилось по балам! Что она, не могла что ли всю жизнь на балах на ентих сидеть! Плясала бы себе, веселилась!

– Что ты говоришь, Учитель! – замахала руками Лилит. – Как же можно! А как же дети?

– А на хрен ей все эти дети! Ведь из-за них она в глуши-то и засела. Лягушка болотная! – яростно восклицал мудрец.– Поквакала, поквакала и назад, в трясину!

– Ну, а что ей нужно было делать? – Поправляя свои вороньи очки, спросила Жидовка.

– А она должна была то с одним, то с другим хахалем. Со всеми крутиться, башли у всех брать, по балам разъезжать, по охотам шляться, а там, глядишь, и за границу бы поехала. Мир бы повидала, к королю бы пристроилась. Да мало ли чего можно было бы добиться! А она, ишь, с детишками уселась, дурища проклятая! Да это же просто свиноматка тупая! – неистовствовал Мудрец.

– Но как же так! Ведь я во всем подражала этой самой Наташе Ростовой! Я что, выходит, тоже свиноматка? – неуверенно спросила Лилит.

– Конечно! – безапелляционно заявил Учитель.

Жидовка уронила челюсть и вытаращилась на него, моргая через каждую секунду.

– Но как же так? – не унималась она, – Я, что, зря что ли все это читала и зря рожала?

– А ты что, иначе думала? – расхохотался Мудрец. – Никому не надо объяснять, что конфеты – вкусные, никого не надо убеждать, что если солнце светит – это хорошо. Но вот то, что семья и дети – это полезно, хорошо, нас убеждают на каждом шагу. В том числе и в этих вот романах.

– Как реклама что ли? – радостно подзуживала я.

– Конечно! Ты верно догадалась! – усмехнулся Состис, – А что больше всего рекламируют во всех средствах массовой информации? – Конечно же все самое ненужное и дрянное, чтобы продать все это как можно дороже. И, конечно же, получается, что мыши радостно расхватывают все это дерьмо, отдавая за это свои деньги. Но когда мышь заводит себе семейку, то она платит всей своей жизнью, здоровьем, свободным временем, всем, чем только можно. И все это назад уже не вернуть. И это самое страшное, что только можно представить! И если купив плохой товар, мышь может больше не совершать старую ошибку, то, заведя семейку, она уже не может отказаться от нее  и вынуждена будет срабатываться до костей, пока не сдохнет. И никто не может подсказать ей, что все это ей просто не нужно, – поучал нас Мудрец. – Ну, а мы-то с вами не будем делать глупость! – весело подмигнул нам Состис.

– Но что бы было, если бы в каждой книжке было написано о том, что вы говорите? – возмущенно спросила Лилит.

– Вот то-то и оно! – засмеялся Учитель. – Вся беда в том, что в этих книжках описываются только страдания героя… и ни слова не сказано о том, как избавиться от этих страданий. Как не делать глупостей, которые потом тебе выйдут боком! – философски завершил Учитель.

– И что же теперь делать? – удивленно спросила Лилит.

– А для начала мы выкинем все эти книжки, которые учат нас дурости. – С этими словами он вручил ей стопку Толстого и потянулся за следующей партией книг.

Ошеломленная тем знанием, которое она только что услышала, Лилит механически взяла в руки книги и потащила их в ведро. Не задавая больше лишних вопросов, она помогала Учителю очистить книжный шкаф от хуйни, коей были так основательно забиты не только полки, но и ее тупые мозги. Но, как выяснилось позже, очистить мозги от хуйни оказалось гораздо сложнее.

– Постойте, постойте, – как сквозь сон стала вдруг бормотать Лилит. – Но ведь эти книги я собирала в наследство моему Суке! Я хотела передать ему это богатство.

– Богатство, – присвистнула я. – Ты что, с ума сошла? Тебе же только что все объяснили!

– Да, но ведь мой сын должен прочесть все это! Он должен стать образованным, - как зомби твердила Лилит.

– Сама ты всей этой херни поначиталась: и время, и зрение тратила, а теперь еще и ребенка портишь, – теперь уже не выдержала я.

– Он у меня умный, добрый, он будет очень хорошим! – тупо твердила Лилит.

– Хорошим! – издевательски усмехнулся Состис. – Да это же черт, а не ребенок! И он не книжки твои читать будет, а разбоем займется. Вот, смотри! Кто это сделал? – и Мудрец показал пальцем на уродливую каракулю, нарисованную прямо на обоях синим фломастером.

– Сука, – упавшим голосом сказала Лилит.

– А это чьих рук дело? – спросил он, указывая на клок вырванных обоев прямо посреди стены. – Его же, – удрученно ответила она.

– А это еще только начало. А что будет, если он вырастет? Да он же тебе житья не даст.

– Как так? – не понимала Лилит.

– А вот так! Если еще ребенком так свинит, то когда вырастет, то сядет тебе на шею, и будет выпивать из тебя соки.

– Ужас! – перебила Лилит.

– А когда он все выпьет, то придушит тебя во сне подушкой!

– Не может быть! – схватилась она за голову.

– Может, может, – успокаивал ее Учитель. – Так что быстрей выбрасывай всю эту хуйню в помойку!

Лилит испуганно схватила книги и потащила их в помойку, плохо соображая, что она делает.

– Когда-нибудь ты еще вспомнишь мои слова, – загадочно философски изрек Мудрец удивленной Лилит.

Выбросив в помойку ненужный хлам, мы принялись за воспитание Суки – пащенка Жидовки. Открыв дверь туалета, мы нашли его там спокойно и мирно спящего в обнимку с котом.

– Ну что, дрыхнешь! – толкнул его ногой Состис. – Вставай! А то жизнь проспишь!

Сука встал, зевая, вышел из туалета и, качаясь, с полуприкрытыми глазами пошел за нами на кухню.

– Та-а-ак! Иди сюда! – скомандовал Учитель. – Есть хочешь?

– Хочу, – прогундосил Сука.

– Тогда трудись, мать твою так!

– А как? – спросил пащенок, тря кулаком заспанные глаза.

– Вот! Видишь плита как засрана? – указал Мудрец на старую плиту «Лысьва», которая не мылась еще со времен ее покупки. Толстый слой пригоревшей пищи, въевшейся в эмаль, Суке нужно было очистить за вечер.

– Ну, что! Давай работай! – глумливо скомандовал Учитель, корча пальцы на блатной манер.

Сука подошел к плите и стал, скрести ее ногтями.

– Э! Постой! Не дурачься! – одернул его Мудрец. – Так ты пальцы себе до костей сотрешь!

Сука выпятил нижнюю губу и исподлобья уставился на Учителя.

– На, вот, возьми, – и Учитель бросил ему металлическую сетку и банку с пастой. Сука схватил их и начал тереть, что есть силы, чтобы побыстрее набить едой свой урчащий от голода желудок.

– Давай! Давай! – бесновался Просветленный. – Что потопаешь, то и полопаешь!

Сука вначале тер быстро, затем затормозился и начал еще елозить, зевать. А затем и вовсе прекратил это занятие. Забыв, что за ним наблюдают, он начал разглядывать сетку, разговаривать с ней, как с человеком. А затем, подбрасывая ее словно живую мышь, погнался за ней по всей кухне. Ничего, не видя вокруг, он ткнулся носом в свою мамашу.

– Что! Шары-то разуй! Ничего не видишь! – глумливо выговорил Учитель, на манер школьного хулигана.

Сука зачморился, пряча ложку за спиной.

– Если ты и дальше собираешься так работать, то ты еще долго останешься голодным! – поучал его Состис. – Ты должен вот как работать, мой милый! – с этими словами Учитель сжал сетку в ручонке Суки своей здоровой и сильной рукой так, что тот аж взвыл от боли и начал активно ею тереть плиту. – Вот видишь, как надо делать! Видишь, как надо! – тычил он Суку носом в тот участок, который удалось очистить с невероятной скоростью.

Сука только молчал в ответ и хлюпал носом. Жидовка все это время наблюдала за всем этим с замиранием сердца. Увидев такое, Состис напал на нее:

– А ты чего тут нюни развела, сопли распустила?

– Жалко ж ведь его – он еще маленький! – сентиментально всхлипывала она.

– Маленький?! – присвистнул Учитель. – Да это же здоровый лоб тупой! Он уже сам может тебя обеспечивать.

– Не говори так, Учитель! – закричала Лилит. – ему же всего 5 лет!

Учитель громко расхохотался и произнес:

– Целых 5 лет! Пя-я-ять! Не 2, не 3, не 3 с половиной и с четвертью, а пя-я-ять!

– А что же тогда нужно делать? – удивленно вытаращилась на него жидовка.

– А ты должна была думать так: вот, пока он еще маленький, я буду его немного кормить, а потом он вырастет и уже сам будет меня кормить.

– Но ведь он еще не вырос! – запротестовала Лилит.

– Если ты так будешь рассуждать, то он у тебя никогда не вырастет.

– То есть как?!

– А вот как мой отец, который дожил до шестидесяти лет, и его все это время потчевала бабушка.

– Неужели?! – удивленно воскликнула я.

– Да! – махнул рукой Учитель. – И он, проходимец, умер раньше ее. Просто спился. И кормить ее в старости он не собирался!

– Но мой же сын будет другой! – не унималась Лилит. – Он не будет пить. Он у меня талантливый. Он вырастит гением.

– Так думает каждая курица-наседка! – безапелляционно отрезал Мудрец, – думают, что родят гениев, вундеркиндов или Иисусов Христов, или, на худой конец, просто послушных, прилежных и добрых. А реально вырастают пропойцы, зечье, убийцы, в лучшем случае – просто, уроды.

– А что же теперь мне делать? – в страхе схватилась за голову Лилит.

– А тебе надо было так думать: вот, мол, выродила я этого урода. Ну, ладно уж, лет до трех я его покормлю, а потом попрошайничать отправлю.

– Что ты говоришь! Как можно! – всплеснула руками Лилит.

– А чего? Ничего особенного! Ходить научился, говорить научился – значит, уже может ходить и у всех выспрашивать: дай-дай-дай! Так он и прокормиться сможет. Вот как ему хорошо будет!

– Но что же с ним дальше будет, если еще с детства он уже ходит с протянутой рукой?! – не унималась Лилит.

– А вот и хорошо ему будет! – злорадно хохотал Состис, – с трех лет он себе еду выпрашивать будет, а с пяти уже тебя должен начать обеспечивать.

– Да он же не сможет! – долдонила Лилит, как заезженная пластинка.

– Сможет! Еще как сможет! – глумился Учитель, – здоровый такой! Бежит, у всех просит: дай-дай-дай! А потом тебе еду приносит. А ты только лежишь себе, припеваючи живешь, отдыхаешь, ничего не делаешь. Лафа, а не жизнь!

– Но что обо мне скажут люди?

– А что тебе до людей? Люди просто тебе безразличны. Не они ж тебя кормят. А ты живешь себе припеваючи, и думаешь: «Да! Я не зря его родила. До пяти лет я его кормила, а теперь он меня кормит!» – вот тогда еще имеет какой-то смысл рожать, – весело поучал ее Учитель.

Лилит молчала, оценивая слова Мудреца. «Так что вот, пусть учится ценить блага жизни. Вот сейчас он зарабатывает себе на жизнь мойкой плиток, а мог бы уже подрабатывать мойкой машин. Или еще чем-либо подобным».

Тут, заметив, что Сука считает ворон на улице, Состис подошел к нему и сказал:

– Если ты и дальше будешь продолжать так тереть, то тебе еще долго придется голодать.

Сука посмотрел на него исподлобья, выпятив нижнюю губу, и начал обеими руками отскребать злосчастную грязь.

– Ну вот, теперь мы видим, что он не напрасно живет! – удовлетворенно потер руки Учитель. – Ну а мы теперь займемся своим самосовершенствованием.

С этими словами мы перешли в большую комнату и уселись на диване. Мудрец встал, прошелся по комнате и включил музыку. Как бы невзначай он повернулся и посмотрел на нас обеих, бессмысленно плюхнувшихся на диван.

– Ну, нет, бляха муха, так дело не пойдет! – сказал он, презрительно глядя на нас.

Мы недоуменно переглянулись.

– Ну, вы посмотрите только, чему вас научила ваша мать. Вы абсолютно не умеете держать себя.

Еще больше удивившись, мы спросили:

– А как это? И что нужно делать, для того чтобы этому научиться?

– Во-первых, вы должны себе усвоить на всю жизнь, что то, как вы одеты, причесаны и накрашены – это всего 20 процентов успеха, а остальные 80 процентов – это ваши манеры, – наставлял нас Состис, элегантно усевшись на журнальном столике и покачивая свесившейся ногой.

– У меня всегда хорошие манеры! – перебила его Лилит, быстро моргая глазами.

Состис весело рассмеялся. В этом смехе было столько обаяния и шарма! Любая женщина могла бы позавидовать ему.

– Нет! Не в том смысле.

– А в каком же? – опять перебила Лилит.

– Это говорится вам не в смысле того, что вы должны обладать правилами хорошего тона, а вы должны уметь манерничать.

– А-а-а! – протянула я. – Это в смысле, что мы должны кривляться и выкомыривать что-то из себя?

– Вот именно, – сказал Мудрец, ничуть не удивившись такому ответу. – Мама вас учила, что кривляться плохо, что кокетничать – это не хорошо!

– Да-да, вот именно, – немного виновато сказала я. – Она говорила, что так делают только шлюхи, проститутки.

– Но сама ваша мать точно так же начинала кривляться и хохотать, когда к ней подходили какие-то пропитухи и бомжи. Это непроизвольно возникает у любой самки, которая видит самца!

Мы опять недоуменно переглянулись. В этот момент мы обе были согласны с Учителем. Мы очень отчетливо вспомнили, как поступали именно так при виде здоровых агрессивных самцов, которые нас возбуждали.

– Ну а теперь вы больше не будете тупыми машинами, механизмами зомби, коими вас воспитали! – резко подскочив со стола, Мудрец взял нас за руки и вывел на середину комнаты. – Теперь вы будете учиться сами управлять собой, чтобы не быть марионетками, которых дергают за ниточки их рефлексы, инстинкты, хуевые предрассудки и вся тупая мышиная мораль, коей пропитаны ваши тупые мозгени.

– А что это значит? – любопытно спросила я.

– А это значит, что вы должны сломать в себе все те стереотипы мамочкиных представлений, которые не дают вам свободно, спонтанно, проявляться и жить как вам нравится, – бесился Мудрец. – Это значит, что вы сами, по своему усмотрению, должны научиться перевоплощаться в любую роль. Захотели – разыгрываете из себя шлюху. Захотели – недоступную. У вас нет жесткого фиксированного образа – вы полностью отстранены от всех них и можете легко переключаться из одного в другой.

– Вот здорово! – закричала я. – Давайте быстрей начнем учиться всему этому!

– Ну вот и ништяк! – забесился Просветленный. – Сейчас вы у меня будете эротично одеваться! Давайте-ка, свою одежонку-то скидавайте стремную и будете учиться одеваться как нормальные сексуальные самки!

Лилит тут же поморщилась при этих словах. Все-таки ей уже было тридцать пять лет, и мамкино воспитание брало свое.

– Ага! Вот видишь, как в тебе сильно мамкино! – злорадно воскликнул Учитель. – Значит, ты у нас первая начнешь наряжаться и краситься!

Лилит неуверенно переминалась, рассматривая себя в зеркало.

– Вот! Полюбуйся на себя! – бесновался Состис, – В кого превратили тебя родители!

Действительно, вид уже немолодой, замученной и затюканной жизнью женщины, убого глядящей из своих вороньих очков, в черном, старившем ее, спортивном костюме, с темными кругами под глазами и опущенными уголками губ, был жалок и отвратителен. К тому же страх погромов придавал ее лицу идиотское выражение. Она невольно отшатнулась от зеркала.

– Не-е-ет! – глумливо произнес Состис. – Ты получше себя разгляди!

И он опять повернул ее к своему отражению, Лилит схватилась за лицо и горько заплакала.

– Вот, кем сделала тебя твоя любимая мамочка своим хуевым внушением! А если не хочешь кончить жизнь, как она, – прогремел он, указывая большим пальцем через плечо в сторону бабкиной «палаты», – то ты должна начинать меняться уже прямо сейчас, сию секунду!

Лилит еще раз окинула себя взглядом, но в этот раз она уже не ревела, а злобно скрежетала вставными зубами.

– Скажи мне! Что нужно делать, чтобы изменить хотя бы мою внешность?! – с вызовом спросила она у Учителя.

– Для этого тебе, прежде всего, понадобятся обтягивающие колготки.

– Ой! У меня же ноги ведь не идеально ровные! – взбесилась дурная Жидовка.

– Все это бред собачий! – парировал Мудрец. – Тебе это специально внушили, чтобы сделать тебя мышью! Хватит дурачиться! Сбрасывай с себя свои вонючие портки! Живо!

Лилит тут же достала из своих запасов колготки светло-серого цвета. (Черных у нее просто не было!) Сняла свой костюм и начала натягивать их на себя.

– Ну вот! Уже неплохо для начала! – хлопнул ей по попке Учитель.

Я ревниво закусила губу, но вида не подала.

– Ой! У меня же там торт на кухне остался! – спохватилась Лилит. – Он, наверное, голодный и уже до него добрался! – и со скоростью метеора прямо в одних колготках и лифчике она понеслась на кухню.

Сука мирно спал, свернувшись калачиком на полу возле мусорного ведра.

– Эй! Вставай, бездельник! – заголосил подоспевший Учитель, – пихая пащенка ногой в бок. – Ишь разлегся!

Сука нехотя поднял голову. Увидев перед собой сентиментальную рожу своей мамаши, стал капризничать и канючить:

– Отстань! Я хочу спать!

Лилит не знала, как поднять своего пащенка. Но как только взгляд бедолаги встретился со жгучим взглядом Мудреца, он тут же резко подскочил и, подбежав к плите, начал со всей силы тереть ее обеими руками, впопыхах позабыв о металлической сетке.

– А ну-ка, давай работай, бездельник! – обрушился Мудрец на и так уже до смерти перепуганного Суку. Тот от страха забился в промежуток между плитой и подоконником.

– А ну, давай вылазь! — Мудрец взял скалку и ею начал выживать пащенка из его «убежища». – Выходи, а то хуже будет! – бесился Состис, тыча скалкой в дико вздрагивающего мальца. – Кому говорю, выходи-Ы-ы-ыть!

Сука нехотя начал выбираться из своего «убежища».

– Я больше не буду! – ныл выродок.

– Давай-давай! Работай! – кривя пальцы, прикрикивал Мудрец.

Сука, что есть мочи, начал тереть плиту, в считанные секунды придавая ей чистый вид.

– Ага! Вот так! Хорошо пошло! – радостно потирал руки Состис. – Так держать! Клево получается!

Увидев рвение Суки, Учитель на время успокоился и, обратившись к Жидовке, которая до сих пор стояла в колготках и лифчике, сентиментально наблюдая за всей этой сценой сказал:

– Ну, а ты чяво тут его жалеешь! Здоровый такой лоб, он уже должен тебя сам содержать, а ты все с ним цацкаешься!

Лилит рассмеялась и с недовольством посмотрела на Суку, прикидывая, сколько же еще средств может уйти на его дальнейший прокорм. Лицо ее помрачнело. И тут она вспомнила о своем торте. Как ошпаренная, подбежав к блюду с тортом, она схватила его как великую драгоценность, дабы уберечь ее от дармоеда. В тот же миг с проворностью кошки она взобралась на стол и водрузила торт на самый верх антресоли. И тут же устремила взгляд на пащенка. Тот глядел на нее жалостливым взглядом, ожидая поблажки. На мгновение расслабилась, ее поле стало мягким и сентиментальным. И это резануло всех своим диссонансом. Увидав такое, Мудрец взбесился:

– Чего ты его жалеешь. Это сейчас он при мне такой тихий, все на жалость давит. А только дай ему фору – так он тебя уничтожит!

– Я это как-то подспудно чувствую, а сформулировать не могу: почему так? – удивлялась Лилит.

– Да потому, что ребенок – это тебе не игрушка, не кукла говорящая! – это нечто похуже, – поучал Мудрец. – Прежде чем заводить себе детей, мы должны для начала хотя бы научиться дрессировать собаку, – при этих словах все весело засмеялись, хлопая в ладоши. – Если у нас нет такой силы воли, чтобы мы надрессировали собаку, тогда детей нам рожать противопоказано, и даже опасно!

– А почему так? – с нескрываемым любопытством спросила я.

– Потому, – весело подмигнул Состис, – что сами мы настолько безвольны, что уже не можем справиться с собакой, собака срет везде, где надо и не надо, то и с человеком нам будет справиться уже невозможно. Ребенок – это не кукла: он вырастет и начнет требовать с нас деньги, беситься, бить и уничтожать нас!

В этот момент мне вспомнилось, как пьяный шестидесятилетний отец требовал деньги у своей девяностолетней мамаши. «Вставай! Старая мразь! – забасил пропитой голос отца. – Мне деньги нужны!» Отец зажег свет в три часа ночи и подступился к мирно спящей старушке. «Деньги? – заохала та. – Да где ж я тебе их возьму?» – «А ну, не ври, прошмандовка!» – еще сильнее, еще громче завопил «сыночек», стаскивая одеяло со своей мамаши. – «Да где ж их взять-то?» – запричитала старушка, вставая с постели. Бабушка встала и пошла на кухню, якобы искать деньги. Она думала, что отвлечет придурка, что он забудет обо всем и заснет. Но не тут-то было. Поняв, в чем тут дело, пьяная скотина заломилась на кухню и вновь напала на нее. Вид у отца был страшный: неделю не брился, обросший и худой. С ввалившимися глазами, трясущейся головой и руками. Одет он был в старую дурдомовскую полосатую пижаму, волосы на голове торчали седыми лохмотьями в разные стороны. Из беззубого рта несло перегаром и чесноком. – «А! Старая вобла! Знаю – хочешь обмануть меня!» – выл на всю квартиру пьяный вурдалак. – «А ну, давай мне деньги!» И с этими словами отец начал тузить бабку табуреткой. – «Получай, получай, старая пакость!» – рычал он. Бабуся с перепугу ретировалась в свободный угол кухни. Отец подался за ней, освободив проход кухни. Девяностолетняя старуха ловко увернулась от надвигающейся на нее табуретки и юркнула на выход. Многолетний опыт побоищ с отцом научил ее многому, в том числе и тому, как уворачиваться от ударов и убегать. Бабуля переметнулась в комнату и спряталась за стол. Но это ей не помогло. Пьяный выродок выскочил из кухни и начал прямо столом давить несчастную старуху. Та завопила, что было сил, но было уже поздно: вырваться было неуда, ноги уже оказались в «капкане». Вдобавок ублюдок кромкой стола навалился бабке на шею и надавил всем своим худосочным телом. Бабушка, пережившая революцию, нэп, две войны, 37-й и 53-й, застой, из Ленинграда уехавшая за мужем в ссылку, в Сибирь и дожившая до перестройки, теперь на старости лет вместо уважения и опеки получала пиздюли от своего сынка-алкаша. «Ой! Подожди! Не дави! – прохрипела она, не на шутку испугавшись. – У меня где-то, кажется, завалялось пять рублей!» – «Десять!» – не унимался деспот, не отпуская стола. «Ну, хорошо! Пусть будет десять! Только отпусти!» – стонала бабуся. – «Ну, давай-давай! Шуруй!» – с издевкой сказал ей сынок, отпуская стол.

Как испуганная птица бабушка бросилась к своей шубе, где под подкладкой у нее была спрятана заначка «на черный день». И не успел ублюдок догнать ее, как она с ловкостью фокусника вытащила червонец и сунула его ему в лицо со словами: «На! Подавись, паршивец!» – «Но-но! Поосторожнее!» – сказал пьяный отец, хватая объект своего вожделения. – «А еще говорила, что у тебя нет, сука!» – «Да как ты посмел! На собственную мать руку поднял?» – кричала в истерике бабушка срывающимся голоском. – «Заткнись, дешевка!» – вот и все, что услышала она в ответ.

Сынуля напялил на себя пальто и без шапки, прямо в тапках вышел на улицу за пойлом, громко хлопнув дверью. Бабушка схватилась руками за лицо и горько заплакала: «Кого же я вырастила себе на голову?»

В тот момент, когда она рожала этого ребенка, некому было сказать, что это делать очень опасно. И вот теперь она расплачивается за необдуманно сделанный шаг. Слишком дорогой ценой. И ее жизнь стала такой же жалкой и безобразной, как ее искаженное гримасой старушечье лицо. Лицо человека, который не знал, зачем он прожил жизнь, как быть в старости, обреченной на одинокое вымирание.

Я рассказала об этом всем, Учителю и Лилит. Они радостно смеялись, слушая мой рассказ. Вдруг смех замер на устах Учителя и мгновенно сменился волчьим оскалом. Глаза его метнули молнии. Он повернулся к Лилит и в упор спросил ее:

– Ты тоже себе такого выродка родила?

– Нет! Что ты! – замахала она руками.

– Ну как нет! – еще больше разъярился Учитель. – Я же вижу по его физиономии, кем он будет в будущем.

– Кем?! – встревожилась Жидовка.

– Это – будущий уголовник, – спокойно и холодно произнес он, глядя на глумливую рожу Суки. Тот смотрел на мать и злобно ухмылялся. – Ты что, и дальше собираешься его кормить?! – напал на нее Состис.

– Но ведь он же у меня еще маленький! – оправдывалась Жидовка.

– Маленький! – глумливо сказал мудрец. – Ты должна приучать его к труду с малолетства, чтобы ему, когда он вырастет, уже так трудно не было. С самого начала ты должна заставлять его мыть машины, продавать раков, выпрашивать деньги, скорняжничать, продавать наркотики и все в таком духе.

– Но как же можно! – не унималась Лилит. – Как я буду его так мучить!

– А тебе никто и не говорит, что ты должна его мучить. Тебе говорят, что ты должна приучать его к труду. Вот теперь ты как раз этим и займешься! – весело сказал Состис, ища взглядом, чем бы еще занять дармоеда. Неожиданно его взгляд упал на каракули, нарисованные Сукой на моющихся обоях. – Та-а-ак! – воскликнул Мудрец. – Сука, иди-ка сюда!

Чуя что-то неладное, малец осторожно подошел к нему, семеня на полусогнутых ногах.

– Это что такое? – спросил Состис, хватая дармоеда за ухо.

– Это я лисовал – прогундосил Сука.

– А! Лисовал – передразнил его Состис. – Ну вот теперь давай, оттирай! – и видя, что Сука не собирается ничего оттирать, он схватил его за уши и начал носом тереть по стене так, что Сука взвыл от боли.

– Ага! – закричал Состис, злорадно потирая руки, – вот видишь, как ты должен тереть, чтобы оттереть все это!

Сука зачуханно стал тереть пальцем стену, стараясь загладить свою вину.

– На вот! – Состис дал ему тряпку с пастой и Сука со скоростью пулемета начал оттирать злополучные каракули.

– Вот как мы должны воспитывать своих детей, – торжествующе сказал Состис, – если мы не хотим, чтобы, когда они вырастут, гоняли нас в семьдесят лет по шкафам ножом!

Мы все радостно расхохотались этой «шутке». Лилит испуганно посмотрела на Суку.

– Как так! Не может такого быть! – взволнованно вскричала она.

– Может-может, – уверенно произнес он. – Именно так и будет! – говорил он кривящейся от ужаса Лилит. – Я как сейчас вижу твое будущее. Ты будешь уже очень старая, больная, семидесятилетняя старуха с клюкой. Твой здоровенный сынуля завалится в квартиру в дрезину пьяный, обосранный. Прицепится к какой-нибудь мелочи и начнет тебя материть почем зря. А затем, когда хорошенечко разбесится, то начнет за тобой гоняться по квартире с ножом. А ты, блядь, будешь бегать от него, не зная, куда же спрятаться. И в конце концов заскочишь на какой-нибудь шкаф, сталкивая с подоконника оконные цветы и обрывая шторы, на хуй. Залезешь, с горем пополам, на шкаф, чтобы ножом тебя твой же сынуля не зарезал. А он, выродок ебучий, будет этот шкаф трясти и наклонять, чтобы тебя с него сбросить. И ты, как мандавошка, поскачешь на другой шкаф, прямо по воздуху, а затем на третий. Вот тебе весело-то будет! – ухохатывался Состис, бдительно наблюдая, не мухлюет ли Сука. Тот был в напряжении и исправно оттирал каракули.

– Нет, нет, нет! – замахала руками Лилит. – Этого не может быть!

– От тюрьмы, да от сумы не зарекайся! – философски изрек Учитель.

– Что это значит? – испуганная до полусмерти спрашивала Лилит.

– Это значит, что с нами в жизни может случиться все что угодно, в том числе и тюрьма, и психушка, и все что угодно. А тебя твой разлюбезный сынуля в конце концов придушит во сне подушкой. Вот какая счастливая у тебя будет старость! – спокойно и бесстрастно закончил он.

Лилит стояла ни жива, ни мертва, бессмысленно пялясь в зеркало в трюмо, как бы пытаясь в нем увидеть свое будущее. Подбородок у нее дрожал, губы нервно тряслись.

– Что же мне делать?! – рыдая выдавила из себя Лилит.

– Ты должна стать независимой и отрешенной и сдать его в детский дом, или держать его постоянно «в ежовых рукавицах». Только тогда ты сможешь избежать свой участи.

Лилит молча опустила голову. Мы прошли в комнату. После всех выкинутых книг она смотрелась более просторной и светлой. Мы сели на диван. Лилит включила своего любимого Иосифа Кобзона.

– Что ты врубила! – в ужасе вскричала я.

– Это же самый знаменитый певец! – произнесла она шаблонную фразу.

– Да это же лысый пидор! – расхохоталась я и сняла пластинку с патефона. Порывшись в ее «коллекции», я не нашла ничего более лучшего, чем Джо Дассен. Поставив его на проигрыватель, я сказала:

– Ну и сентиментальщину же он поет. Прямо романсы для гомосеков! – и злобно расхохоталась.

Состис одобрительно посмотрел на меня и потянувшись, как огромный леопард, сказал:

– Мы состоим из тех впечатлений, которые мы получаем. Если мы слушаем сентиментальную, склизскую музыку, читаем хуевые бульварные романы, то мы и сами становимся такими же отвратительными склизнями! И чтобы нам с вами не быть таким членом, – сказал он, садясь и ударяя кулаком по подлокотнику, – мы должны слушать нормальную музыку – ритмичную, динамичную, агрессивную, с сильными зажигательными эмоциями, тогда и мы сами станем такими же, как и эта музыка, как все остальные впечатления, которые мы получаем.

Тут я не выдержала и спросила:

– Учитель! А как мне поступать с моими воспоминаниями?

Состис сделал небольшую паузу и сказал:

– Это тоже своего рода впечатления, смотря какого они качества!

– Вот то-то и оно! – вздохнула я. – Как в той песне: «Идет вакханалия воспоминаний: не пожелать и врагу!» Постоянно вспоминаются тусовки, трасса и те дураки и пидоры, которые все это время окружали меня.

– И что ты при этом ощущаешь? – бесстрастно, но внимательно спросил меня Учитель. Казалось, он в этот момент изучает меня.

– Я чувствую, что как будто какое-то болото затягивает меня и вырваться из него становится очень трудно. Я вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю и мои эмоции как бы втягиваются во все это, и я уже не могу полноценно реагировать на окружающий мир, становлюсь вялая и аморфная.

– Хо-хо-хо! – злорадно расхохотался Состис, потирая руки и делая вид, что греет их над огнем. – Да ты не только в жизни, но еще и в астрале честная-безотказная девочка-давалка! Вон оно что!

– Не поняла! – удивленно спросила я.

– А что тут понимать! – сказал Состис, внимательно наблюдая за реакцией нас обеих. – Просто раньше ты подставляла им свою сраку и они все ею бесплатно пользовались. А теперь ты отдаешь им свою личную силу, а сама обесточиваешься!

– Но что же мне делать? – в отчаянии спросила я.

– Прежде чем что-то делать, ты должна понять, как ты делаешь то или иное действие.

– Ну, как – просто беру и делаю! – наивно ответила я.

– А чем ты это делаешь?

– Ну руками, ногами, своим телом! – глупо талдычила я.

– Ерунда! – жестко смеялся Состис. – Ты делаешь это своим внутренним телом, в частности, ты раздаешь свою энергию Свадхистаной. А точнее было бы сказать – своей маткой.

– Как?! – еще больше опешила я.

– Очень просто, – сказал он, принимая удобное положение на диванных подушках. – С самого рождения у каждой женщины имеется определенный запас сексуальной энергии, который обусловлен ее планетами в космограмме: у кого-то этот запас больше, у кого-то меньше. Пока девушка не узнала ни одного мужчины, ее энергия является нереализованной и целостной. Недаром в детстве все очень активны и жизнерадостны.

– А-а-а! – протянула я. – Да, действительно, когда я была девственницей, то мне казалось, что я смогу горы свернуть, даже взлететь! Весь мир казался каким-то ярким и удивительным!

– Да, – продолжал Мудрец. – Но как только женщина начинает жить половой жизнью, она начинает растрачивать свою энергию, отдавая ее тем пачкунам, с которыми она трахалась. И чем большее количество партнеров она поменяет, тем больше энергии она «раздарит» налево и направо, всякому говну, дуракам, мрази.

– Ха-ха-ха! – рассмеялась Лилит. – Недаром говорим про шлюх: заебанная вусмерть!

Я тут же вставила свою реплику:

– А я знала одну прошмандовку, про которую говорили, что от нее формалином несет за версту.

– Да, это от того, – заключил Состис, – что большое количество сексуальных партнеров ведет нас к опустошенности, деградации, особенно, если они были тупым и безмозглым быдлом, дураками и свиньями.

– Да уж тут не до хорошего, – с отвращением и презрением изрекла Лилит.

По ее внешности, манерам и поведению было видно, что она не будет трахаться с кем попало. Природная избирательность не давала ей даже и думать о всякой мрази.

– А что же делать, если эти связи установились и мучают тебя? – сгорая от нетерпения, спросила я.

– Тогда необходимо их разорвать, чтобы отток энергии не сделал нас полными идиотами, – поучительно произнес Мудрец.

– Научи, великий! – с отчаянием взмолилась я.

– Это необходимо делать постоянно, всякий раз, как только к тебе приходят воспоминания прошлого.

– А почему? – с нескрываемым любопытством спросила я.

– Потому что, если воспоминание приходит, значит сансконтакт с дураком включается автоматически, без нашего ведома. И если мы не начнем с ним сами работать, значит, будем собой подпитывать ебаря-вампира и его вонючую жизнь.

– А как! – радостно воскликнула я. – А как надо работать?

– Во-первых, ты должна отстраниться от тех образов, которые темяшатся в твоей тупой башкене. Просто понять, что это с тобой никак не связано, ты – просто тело, не личность, ни какая-то там выдуманная персона, блядь, дама, ожидающая своего благородного рыцаря, а кусок мяса.

– Боже! Какой ужас! – вмешалась в наш разговор Лилит. – Как же можно о себе так думать?!

– Хо-хо-хо! – весело рассмеялся Состис. – Да ты же просто мышь! Ты раба своего образа! – глумился Просветленный над своей тупоголовой ученицей. – Мы должны быть вне всех этих образов и выдуманных представлений о себе. Тогда мы сможем творить, делать все, что мы захотим, если мы не будем потакать всей намешанной в нас ереси.

– Ну, а все-таки, как же отцепиться от всей этой херни? – нетерпеливо встряла я в разговор.

Мудрец одобрительно посмотрел на меня.

– Ощутить себя просто куском мяса – это уже пятьдесят процентов успеха, – назидательно продолжил он. – Это во-первых. Во-вторых, нужно ощутить, какую часть тела все эти образы разбудоражили. Если ты будешь правильно все ощущать, то поймешь, что все эти проклятые вампиры высасывают твою энергию через матку.

– Каким образом?! – в ужасе вскричала я.

– Дело в том, – продолжил Мудрец в том же тоне, – что на верхней внутренней стенке матки находится точка, из которой женская энергия переходит к мужчине.

– Это не одно и то же, что и детское место? – выдавила сквозь зубы Лилит.

– Совершенно верно, – парировал Мудрец. – Через это место нас могут высасывать еще и наши детки, но об этом потом. Во время физического контакта с мужчиной женщина раскрывает себя и позволяет его дурной энергии проникнуть в себя, но не надолго...

Учитель сделал небольшую паузу и строго посмотрел на нас, оценивая нашу реакцию. Мы напряженно слушали, стараясь запомнить каждое его слово.

– А затем, – продолжил он с сатанинским блеском в глазах, – он включает ее энергетику на свою систему и забывает об этом. Канал установлен, и ему уже больше не о чем беспокоиться. Он начинает искать новую самку, чтобы и ее включить в свое поле.

– А! – радостно засмеялась я. – Это что-то вроде того, что эти придурки составляют целые списки проебанных ими баб?

– Ха-ха! – жеманно рассмеялась Лилит. – У нас на работе был один начальничек, у которого в таком списке было почти двести баб!

– В каком-то смысле это верно, – заметил Состис. – Но в тантре имеет значение не это, а энергетическое число мужчины.

– А это что такое? – спросила Лилит и стала надевать на себя импровизированное одеяние из имеющихся у нее газовых шарфиков.

– Число это – энергетический потенциал мужчины, его личная сила, с помощью которой он может удерживать вокруг себя какое-то количество самок одновременно, – спокойно изрек Мудрец, внимательно наблюдая за действиями Лилит.

– О! А так они друг друга не перебьют? – спросила я, ревниво оглядывая свою соперницу.

– Перебить они могут только тогда, когда тантрик слабый и их совместная энергия превышает его личную силу. В древности была очень интересная традиция. Человек, который мог обеспечивать сразу несколько жен, мог иметь их ровно столько, скольких он мог прокормить. Две – значит, две, пять – значит, пять, сорок – значит, сорок. А у султана был огромный гарем, в котором могли находиться несколько сотен женщин. Эти женщины образовывали совместное психополе. С помощью него поддерживали энергетически мужчину, были как бы его энергобатареей. Тот же, кто не мог содержать вообще никого, мог находиться только с козами или коровами. Такие мужчины были слабыми, и с ними женщине было находиться позорно. То же самое касалось и евнухов. В евнухи попадали именно люди со слабой энергетикой.

– А что же получается, с одноженством все это стало забыто? – сделала вывод Лилит.

– Естественно! – непринужденно ответил Мудрец. – И теперь каждый засранец, каждый прощелыга, пьянчуга и даже бомж может заводить себе семью и кормит не он свою жену, а она его.

Все весело засмеялись этой шутке. Лилит кокетливо поправляла свою прическу перед зеркалом.

– И вот так этот засранец женится то на одной, то на другой, и потихонечку тянет со всех по очереди энергию, а тупые дуры, завнушенные мамкой, рады, ища в нем принца, все для него делать, в том числе и везти за ним говно. А клопу хорошо и радостно от этого, – весело приговаривал Состис, внимательно наблюдая, что же происходит в наших душах. Как мы воспринимаем его слова. Он каким-то непостижимым образом мог читать все мысли людей, ощущать все их состояния, знал, что они хотят сказать или сделать.

– А как же быть, если уже по неосторожности ты вляпался в говно? – с нетерпением спросила я.

– Тогда нужно от него срочно очищаться, пока совсем плохо не стало.

– Но как? – с той же настойчивостью продолжала спрашивать я.

– Тебе необходимо ощутить, как к твоей матке прикрепилось множество нитей, каждая из которых в свою сторону утягивает энергию к себе, то есть к тому бомжу, кто ее у тебя запустил.

Я стала прислушиваться к себе и пытаться почувствовать все это в себе. В этот момент я почувствовала, как что-то тяжелое и гнетущее давит на меня, растаскивая в разные стороны. Как будто несколько веревок было прикреплено к моей матке. Одни из них были толстыми и тянулись к тем, кто был со мной недавно. Другие же были ветхими, исхудавшими, готовыми вот-вот оборваться. От этого ощущения казалось, что я сама перестала существовать, а моей энергией питались чужие люди. Они жили, веселились, наслаждались всеми радостями жизни, а для меня весь мир померк и превратился в хаотичное месиво хуевых впечатлений. Образы прошлого постоянно маячили перед моим внутренним взором и не давали покоя. Мое размышление прервал голос Учителя:

– Э-э-эх, да я вижу, ты слишком сильно увлеклась своими связями.

– А что мне с этим делать? Мне и самой не радостно от всего этого!

– Ты должна разорвать эти контакты, чтобы забрать себе назад свою энергию и восстановить вновь свою целостность, – бескомпромиссно произнес он.

– Каким образом?

– Ты должна по очереди брать одну из них и представлять того человека, с которым она установилась. А затем вызвать внутри себя огромную ярость, смертельную ненависть к этому проходимцу и ко всему, что с ним связано: ко всем сентиментальным чувствишкам, идиотским переживаниям, мечтаньицам и прочей ахинее, опустошающей тебя.

– Но как же можно ненавидеть того, кого я идеализировала, с кем у меня так много связано?! – взбалмошно спросила я.

– Все это чушь собачья! – отрезал Мудрец. – С помощью этого тебя зазомбировали, чтобы ты стала дурой! В детстве все прекрасно жили без этого, и никто не нуждался в такой ахинее. Но как только в башку долбанул гормон, все стали дураками, особенно бабы!

– Согласна! – сказал я, – но почему именно женщины более склонны к этому?

– Во-первых, женщину природа сделала более эмоциональной и сентиментальной, чтобы самка не могла сожрать детеныша и все бы для него делала. Добывала бы ему пищу. Но это еще полбеды. Вдобавок ее еще и завнушало общество, что, мол, счастье женщины в том, что она кому-то нужна: мужу-засранцу, ребенку-дебилу или еще какой-нибудь нечисти. И она рада-радешенька срабатываться до костей!

Мне стало весело от этих слов, и я тут же вспомнила, как часто, глядя на себя в зеркало, погань говорила:

– Старая! Выпали зубы. Свиток годов на рогах!

Я рассказала об этом Учителю. Он весело покатывался со смеху. Лилит злобно усмехнулась и сказала:

– Старая корова!

Все засмеялись еще больше. Когда смех утих, Мудрец продолжил:

– И так ты должна перебирать по очереди все старые связи и уничтожать их.

– И все! – радостно воскликнула я.

– Это все, но это сделать не так просто, – лаконично отрезал Состис. – Тебе придется так делать каждый раз, как только к тебе придут старые воспоминания. И чем больше ты будешь злиться, тем меньше и меньше дурости будет в тебе.

– Ясно, – кивнула я головой.

– Но запомни: если хотя бы раз ты не сделаешь этого и вновь начнешь потакать херне, ты опять погрузишься в болото, и все усилия будут насмарку.

– А! – разочарованно сказала я. – А я и не думала, что все так сложно.

– А что же ты хочешь! Вляпаться в говно гораздо легче, чем отмыться от него! – спокойно произнес он.

– А знаете, что мне ваш разговор напоминает? – спросила «начитанная» Лилит. – Я вот читала «Таис Афинскую» Ефремова и там была некая Эрис – жрица храма, которая трахалась с одним художником.

– А-а! Точно, помню такую! – вставила я. Она ему еще строила «драконовы глазки» и не подпускала к себе.

– Вот истинный пример, которому мы должны подражать, – радостно воскликнул Учитель, потирая руки.

– А в чем конкретно? – уточнила я, постоянно пристально наблюдая за тем, как себя ведет Лилит.

– В том, что она была очень жесткая, целостная и сильная. В том храме, где она воспитывалась, ей нужно было убивать слабых мужчин. Они должны были уметь совокупляться с мужчинами и не искать в этом чувствишек. А для этого надо было обладать большой внутренней силой.

– Да! – удрученно вздохнула Лилит, разглядывая в зеркало свое лицо, в котором, несмотря на работу, все еще оставались сентиментальность и слабость.

– Ну, вот сейчас мы с вами начнем вырабатывать в себе это качество – непримиримость и жесткость, отсутствие всякой сентиментальности, – авторитарно заявил Учитель.

– А я еще знаю, что, оказывается, амазонки существуют до сих пор, – вставила я.

Все с интересом посмотрели на меня.

– Ну-ка, рассказывай! – радостно потирая руки, воскликнул Учитель.

– Они живут в джунглях, в непроходимых дебрях. Постоянно тренируются. Владеют оружием не хуже мужчин и никого к себе не подпускают. Всех, кто заходит на их территорию, они просто поедают.

– Та-а-ак, – весело слушал мой рассказ Учитель, жуя испеченный Лилит пирог.

– Чтобы продлить свое племя, они раз в год совокупляются с мужчинами близлежащих селений. Они очень долго выслеживают свою «жертву» и очень осторожно подкрадываются к ней. Затем несколько дней приближаются друг к другу. Причем одинаково боятся друг друга обе стороны. Они принюхиваются, ритуально приближаются друг к другу, а затем проводят ночь «любви», где амазонка ебется с оружием в руках.

– Вот это любовь, – воскликнула Лилит, с детства пропитанная романтической хуйней.

– А затем самец очень-очень быстро убегает от своей «возлюбленной», то и дело оглядываясь, боясь преследования и тщательно заметает следы, чтоб она его не съела. Амазонка возвращается в свое логово и рожает там детеныша. Если рождается мальчик, то его тут же съедают.

– Вот какими мы должны с вами становиться! – громко воскликнул Учитель, ударяя кулаком по столу. – Только детей мы с вами рожать не будем, на хрен. Всей этой хуйни с выродками мы очень с вами не хотим!

Все мы согласно закивали головами, а в глазах Лилит блеснул дьявольский огонек, она повернула голову в сторону кухни и резко втянула воздух через ноздри. Видя ее намерение, мудрец вскочил с дивана и все мы втроем побежали смотреть, что делает Сука.

Войдя в кухню, мы увидели, что еврейский выродок дрыхнет на полу, а на столе стоит торт, обскребанный ногтями. По всей видимости, сволочь соскребала крем с торта и жрала его прямо руками. Взоры наши устремились на гаденыша: так и было! Молокосос был весь перепачкан кремом, особенно руки.

– Вставай! Вставай, скотина! – пнул его под зад Состис.

Пащенок открыл глаза и захныкал:

– Ну чо-о-о?

Но увидев, что это сам Учитель, тут же вскочил на ноги и спрятал свои перепачканные лапы за спину.

– Чо? – грозно придвинулась к нему мамаша.

– А хуй через плечо! – весело добавила я и все дружно набросившись на него, стали вытаскивать у него из-за спины его ручонки. Тот начал сопротивляться и визжать.

– А! Чует кошка чье мясо съела! – радостно воскликнула я.

– А ну, сам показывай! – злобно пригрозила Лилит. – А то я тебе так твои грабли заломаю, что пожалеешь! Хочешь, покажу, как это делается? – тут же добавила она и, взяв его за локоть, начала заламывать его еще больше за спину. Сука взвыл от боли, вытащил свои ручонки и показал их нам.

– А! Так ты жрал торт! – злорадно воскликнул Состис.

– Это не я! – соврал Сука.

– Это не я – это моя рука! – радостно подхватила я.

Все глумливо засмеялись. Лилит схватила за шиворот своего выродка и хорошенько тряхнув его, громко вскрикнула:

– За это свинство ты будешь голодать три дня!

– Не надо – заблеял выродок.

– Надо, Федя, надо! – весело подхватила я.

–  Не хочу! – заныл Сука.

– А поздно! Раньше надо было шевелить рогом! – радостно воскликнул Состис.

– Я больше не буду!

– Зарекалась свинья в грязь не лезть! – передразнила его Лилит.

Все весело рассмеялись, этой шутке.

– Ну а теперь, давай отрабатывай съеденное добро, – злорадно произнес Состис, потирая руки.

– А как? – заскулил Сука.

– А очень просто: будешь нужник чистить, – ответил Состис и не давая опомниться Суке, схватил его за шиворот и потащил в уборную.

Для Суки это была уже знакомая обстановка и он, похоже, не понимал, зачем его туда притащили, и таращил свои глазенки.

– А ты вот лучше сюда посмотри, – уважил его Состис и ткнул Суку носом в нужник, который не мылся столько же времени, сколько и плита. Вся его поверхность была покрыта темно-желтым налетом неотмываемой грязи. Малец невольно отпрянул.

– Вот это – твоя работа, – радостно ободрила его мамаша. Она тоже уже весело подключилась к обучению своего выродка. – Давай! Отмывай, чтоб блестел! – ободрила она его напоследок.

Затем, дав ему тряпку и пасту, Лилит закрыла своего выродка на щеколду с внешней стороны. Тот даже не стал тарабаниться в дверь, так как учуял, что это уже бесполезно: безжалостность Лилит передавалась ему, и он понимал, что на этот раз мать его не пожалеет.

Мы уже было собрались уходить, как вдруг Мудрец замер и тихонько на цыпочках подошел к двери туалета и прислушался. С той стороны двери не поступало никаких признаков жизни. Состис бесшумно открыл щеколду и распахнул дверь. Сука преспокойненько лежал на полу в обнимку с унитазом и даже не собирался его отмывать.

– Та-а-ак! – разъярился Состис. – Это еще что такое? – Пащенок подскочил, бессмысленно мотая башкой.

– Да это я нечаянно, – заскулил выродок.

– Я больше так не буду, – и тут же он схватил тряпку и прямо без пасты начал тереть нужник.

– Вот это уже другое дело! – злорадно ухмыльнулся Состис, ногой подвигая поближе к Суке банку с пастой. Тот беззвучно схватил ее, открыл и с усердием принялся надраивать совковский санфаянс.

– Ну а мы пойдем отдыхать! – обратился Учитель к нам, делая вид, что потерял интерес к Суке. Но как только дверь туалета закрылась, так сразу Учитель припал ухом к дверной щели и начал внимательно слушать. За дверью слышались звуки шаркающей тряпки – это Сука усердно надраивал унитаз. Сердито погрозив ему пальцем через закрытую дверь, Состис устремил свой взор на нас.

– Самое страшное в этой ситуации то, что Сука воровал, а не просил, – лаконично изрек Состис.

– Но ведь просить нехорошо! – возбужденно воскликнула Лилит, размахивая руками.

– Ерунда! – весело расхохотался Мудрец. – Хорошо и плохо – это навязанные нам извне понятия.

– Но ведь это же унизительно! – яростно воскликнула Лилит.

– Ха-ха-ха! – весело рассмеялся Учитель. – У нашего кота Мурзика нет понятия «унизительно». Если он хочет есть, он будет просить и просить, пока ему не дадут еду.

– Да! – удрученно вставила я. – А я вот знала бедолагу, который украл булку хлеба и его после этого посадили в тюрьму.

– Вот! – эхом отозвался Учитель, – У него не было умения просить, а значит он начал воровать. Если бы он попросил и ему отказали, то это не было бы так страшно. Но вот то, что он украл и его поймали – это самое страшное! Это уже нельзя исправить!

– А если бы его не заметили? – вступились Лилит.

– Сейчас не заметили – заметили бы потом, – невозмутимо ответил Состис. – Рано или поздно воровство вошло бы у него в привычку, и в определенный момент, когда бы у него сошлись неблагоприятные аспекты, его все равно бы поймали и посадили. Поэтому воровать – это самое страшное, что только может быть!

– Но ведь просить – это значит унижаться перед тем, кого ты просишь, – не унималась Лилит. – А это значит – пронять свое достоинство, честь!

– Достоинство, честь! – с кислой миной передразнил ее Состис. – Все эти понятия были нам внушены не только нашими дураками-родителями, но и очень умными толстыми дядями, которые занимают правительственные кресла.

– Ничего не понимаю! – сотрясая растопыренными пальцами воскликнула Лилит. – Причем тут какие-то дяди?!

– А притом, что у определенной группы общества есть свои интересы, в которые входит делать людей послушными овцами.

– Но как? Для чего? Каким образом? – не унималась Лилит.

– А очень просто, – невозмутимо отвечал мудрец. – Человеку с самого детства внушают мысли о чувстве собственного достоинства, чести, долге, гордости и прочей ахинее, чтобы им потом было легче управлять. Чтобы он не мог сам ни попросить, ни унизиться перед кем-нибудь, а зарабатывал бы все честным трудом.

– Как честное безотказное быдло! – вставила я с идиотской интонацией и замычала, приставив пальцы в виде рогов ко лбу.

Лилит некоторое время оторопело смотрела то на меня, то на Учителя. Не давая ей опомниться, Состис продолжал:

– Гордый человек никогда не сядет на паперти, никогда не сможет ничего попросить у другого. Он будет все зарабатывать сам, работая на дядю, получая при этом жалкие гроши, которых едва будет хватать на то, чтобы свести концы с концами.

– Но я хорошо живу! – не унималась Лилит.

Состис осмотрел ее убогую обстановку: полуразвалившаяся стенка, люстра из дешевенького советского стекла, бесцветные шторы и драный диван «украшали» комнату ее хрущевской квартиры.

– Охотно верю! – с иронической улыбкой произнес он. Да ты просто с самого детства и не видела хорошей жизни и считаешь то, как ты живешь, хорошей жизнью.

– Да она же слаще моркови ничего не ела! – язвительно вставила я.

Лилит всю аж передернуло от этой реплики.

– Это неправда! Я побывала в Югославии! И еще два раза на Черное море ездила! – яростно оправдывалась Лилит.

– Ха-ха-ха! – в один голос с Учителем захохотали мы.

– А скоро ты поедешь на тот свет! – с глумливой радостью воскликнула я. – Вперед ногами!

Лилит вспыхнула и гневно выпалили в ответ:

– Да мне еще 38 лет! У меня все еще впереди! Мне еще повезет!

Эти фразы она выпаливала подобно заведенному автомату.

– Подожди-подожди, – прервал ее Учитель. – В чем, конкретно, ты считаешь, тебе должно повезти? Что именно у тебя впереди?

– Ну я не знаю, – недоуменно развела руками Лилит. – Что-то большое и светлое.

– Большое, светлое, – повторил Мудрец. – А что именно?

– Ну я не знаю! – нервно ответила Лилит, часто хлопая глазами. – Ну, в общем, счастье какое-то.

– Какое-то счастье, – опять подступился Учитель. – А какое? Как ты его себе представляешь?

– Ну я не знаю, в общем, – раздражительно ответила Лилит, не зная, что сказать. Глаза ее бегали, рот нервически подрагивал.

– Вот так! – удивленно воскликнул Учитель. – Человек хочет того, чего не знает сам.

Лилит сокрушенно уронила голову. Ум ее, казалось, находился в тупике, из которого он яростно искал выход. Искал и не находил. И вдруг ни с того, ни с сего Лилит заплакала. В этот момент она больше всего напоминала маленькую девочку, а не здоровую сорокалетнюю дурищу. Состис отрешенно смотрел на нее, а затем произнес:

– Вот видишь, как ты сейчас реагируешь. Все это оттого, что тебя неправильно воспитали твои родители.

– Как неправильно? – удивленно спросила Лилит.

– А очень просто, – ответил Состис. – С пеленок тебя должны были воспитывать в суровых условиях, держать в ежовых рукавицах, не давать тебе расслабляться и приучать к труду.

– О-о-о! У меня все как раз было наоборот, – мягкотело произнесла Лилит. Меня постоянно баловали, все за меня делали и приносили мне все на блюдечке с золотой каемочкой.

– Вот почему ты выросла таким ничтожеством! – бесцеремонно заявил Состис.

Лилит, как запрограммированная машина, тут же обиделась и насупилась. Не дожидаясь ответа, Состис продолжил:

– Тебя с самого детства должны были воспитывать в строгости и приучать к труду.

– А это у нас в классе училась немка Мартенс, – вставила я. – У них в семье все были трудолюбивые, я про них уже рассказывала.

– Ну это не совсем то, что нужно, – лаконично ответил Учитель.

– А почему?

– Мартенс воспитывали очень пуритански и закомплексовывали.

– А да! – стала вспоминать я. – Она была такой сухопарой, зажатой, даже скованной, стеснительной.

– Вот! А ее должны были делать раскрепощенной и умной, но правильно раскрепощенной.

– А как это? – с любопытством спросила я.

– Ее с самого детства должны были делать пронырливой и хитрой, умеющей легко приспособиться к любой ситуации.

– Но ведь это же плохо! – неистово запротестовала Лилит. – Так поступают только негодяи и пройдохи!

– Это все тебе было внушено специально, чтобы сделать тебя беспомощной и слабой.

– Но я не считаю себя беспомощной, – возразила она.

– Так думают большинство людей, но все эти предрассудки им были внушены специально для того, чтобы никто не мог хорошо жить.

– Не понимаю! – произнесла Лилит.

– Если бы человек мог действовать не опираясь на шаблоны и стереотипы ума, это был бы просто гений.

– А я думала, что гений – это тот, кто хорошо поет, играет или решает какие-то сложные математические упражнения.

– Ха-ха-ха! – радостно потирая руки сказал Учитель. – Человек может доказывать теорию относительности, решать уравнения с тремя неизвестными, но в жизни он будет полным бестолочью и невеждой. Я считаю, что человек в жизни должен быть гением, а уж решит ли он уравнение с тремя неизвестными – это уже не имеет никакого значения.

– А что значит быть в жизни гением? – с любопытством вставила я.

– Это значит иметь реальные ценности. Никогда не мечтать ни о чем, что не существует. И уметь в жизни действовать так, чтобы добиваться этих ценностей.

– Учитель! Да что ты говоришь! – взбесилась Лилит. – Разве можно так. Нужно быть гордым! Никогда нельзя отказываться от своих принципов!

– А твои ли это принципы? – проницательно глядя на Лилит спросил Состис.

– Ну как же?! Они ведь во мне существуют, я по ним живу!

– Но как они взялись в тебе? Ты что, с ними родилась?

– Да! – не думая ответила Лилит. – Вернее, нет, но потом же они у меня появились!

– Вот! Это уже ближе к истине! А откуда они в тебе появились? – не отступал Мудрец.

– Ну мне это внушили родители, – растерянно произнесла Лилит.

– Вот видишь! Значит эти убеждения не являются твоими собственными, – сделал вывод Учитель.

– Да, – задумчиво произнесла Лилит. – То есть, нет. Ну, в общем, я не знаю. Но как же так, ведь я же так думаю, значит, эти мысли и убеждения мои!

– Тебе могли внушить и другие убеждения, и ты также могла считать их своими, – ответил Учитель.

– Но ведь они же в моей голове, значит, они мои! – не унималась Лилит.

– Вот то-то и оно, что ты совершенно не понимаешь, что эти мысли не твои и они тебе абсолютно не нужны. Тебе их вмонтировали специально, чтобы при помощи них можно было легко управлять тобой. Чтобы ты не могла ни похвалить человека, ни попросить ничего у людей. А все бы добывала сама – своим горбом и батрачилась на дядю. Тебя с детства вырастили закомплексованной и ограниченной.

– А какой меня должны были воспитывать? – удивленно спросила Лилит.

– Тебя должны были правильно раскрепощать.

– А что значит правильно раскрепощать? – любопытно вставила я.

– Это значит, что нужно было объяснять, что можно, а чего нельзя делать. Грабить, убивать, насильственными методами добиваться каких-либо благ – это все нельзя делать, так как при помощи таких действий мы нарушаем гармонию Вселенной. Человек, которого мы ограбили, не проявил своей доброй воли, а значит мы нарушаем энергетический обмен. А вот если мы будем хвалить человека, а затем что-то у него выпрашивать то, что нам нужно. Если мы правильно расхвалим человека, правильно попросим у него, тогда он сам нам все с радостью отдаст и будет даже ждать, когда мы снова что-то у него попросим. Такой человек будет любить нас и стараться для нас все делать.

– Просить не надо уставать – не то устанешь ты давать, – весело процитировала я строки из своего любимого стиха.

– Вот именно, – продолжил Учитель. – Но, кроме правильной раскрепощенности, у человека также должно быть еще и качество трудолюбия. То есть, только уметь просить – этого мало: человек должен уметь сам делать любое дело, уметь сделать все, что угодно. Праздность, лень, беспечность – это очень плохие качества, которые мы должны в себе искоренять, а в воспитании детей жестко все это подавлять.

– Вот почему мы так поступали с Сукой? – спросила я.

– Вот именно! – радостно ответил Мудрец.

В этот же миг с его лица слетела радостная улыбка, он повернул голову в сторону туалета и с яростью дикого вепря метнулся к месту заточения Суки. Дверь распахнулась, и взору предстал пащенок, медленно и нерасторопно намывающий нужник.

– Ах вот как ты отрабатываешь свое добро! – взбесился Состис. – А ну-ка давай быстрей шевели поршнями!

Сука запуганно заерзал и начал активнее скрести унитаз.

– Вот так! – радостно потирая руки, сказал учитель. – Продолжай в том же темпе!

И отвесив Суке неслабый подзатыльник, Мудрец удалился.

– Вот так мы должны поступать с тупостью, ленью и свинством, – поучительно закончил Учитель, закрывая дверь туалета. – А теперь давайте перейдем к делу, – резко переменил тему разговора Учитель. – Сегодня нужно вести секцию йоги.

– Сегодня мой день[1], я остаюсь с Учителем! – выпалила Лилит, подскакивая к Учителю. – А ты иди веди секцию!

– А почему это я? – забесилась я. – Я тоже хочу быть с Учителем!

– Мало ли, чего ты хочешь, – нагло возразила Лилит. – Сегодня моя очередь!

– Ну и что! – яростно выкрикнула я. – А мне наплевать!

– Так вы что, тут пререкаться будете? – вмешался в спор Состис, отстраняясь от нас обеих.

– Кто должен сегодня вести?!

– Я, – удрученно повесив голову ответила я.

– Вот как вы, оказывается, относитесь к делу, – бешено сверкая глазами, сказал Учитель. – Для вас, значит, ваша поебень на первом месте, а дело не важно!

– Нет, это не так! – в одни голос стали скулить мы.

– Что не так! А кто только что препирался друг с другом!

Мы удрученно замолчали.

– Имейте в виду, что если хотя бы еще раз я увижу такое – я не буду ни с кем из вас, независимо, чей это день.

Лилит злобно сверкнула на меня глазами. Я тоже вспыхнула, но сдержалась и ничего не сказала.

– Та-а-ак! – видя нашу безынициативность, сказал Учитель. – А где распечатанные трактаты?

– Здесь, – подобострастно произнесла Лилит и вытащила целую сумку распечатанных рулонов.

– А это чего? – с любопытством спросила я.

– Это Борис Сахаров «Открытие третьего глаза», – назидательно ответила Лилит.

– Надо их разрезать, сложить по порядку и прошить, а еще лучше сделать для них обложку – тогда лучше выглядеть будет, почти как книга.

– Да все это хуйня! – вмешался Состис. – Надо продавать прямо так, рулонами, не разрезая.

– Да ты с ума сошел, – замахала руками Лилит. – Разве можно так!

– А почему бы и нет. В прошлый раз у меня с руками оторвали, – вмешалась я, стараясь потрафить Мудрецу. – Можно и прямо так продавать.

Лилит не поняла, что совершила оплошность. Она продолжала спорить и доказывать свое.

– Спорь, спорь дальше, – злорадно ухмыльнулась я и стала засовывать рулоны к себе в сумку. Они были только что напечатанные и пахли свежей краской. Лилит обиженно замолчала и закусила губу.

– Наблюдайте за собой, – назидательно произнес Учитель. – Какие в вас сейчас происходят процессы. Помните, что за вами наблюдают. И все ваши процессы видны, как на ладони.

Лилит сменила свое настроение на более веселое и кокетливо улыбнувшись, спросила Учителя:

– А что вы будете кушать, Великий?

– Вот, уже более правильная реакция, не позволяя уводить разговор в сторону, ответил ей Учитель. – А есть мы будем немного позже.

Лилит немного огорчилась, что ей не удалось манипулировать Учителем, но помня, что за ней бдительно наблюдают, не подала вида и продолжала мило улыбаться, обратилась ко мне:

– Ну что, ты уже собралась?

– А что ты обо мне так заботишься? – резко выпалила я.

– Ты можешь опоздать на секцию, – со змеиной улыбкой произнесла Лилит, – а то ведь люди будут ждать!

Учитель сидел в кресле, разглядывая китайский резной веер и не проявляя к нашим разборкам, казалось бы, никакого внимания, на самом же деле Учитель очень внимательно наблюдал за нами. Я, видя такое положение дел, очень сильно обиделась и стала поспешно одеваться.

– Человек должен быть осознан даже тогда, когда его обуревают самые сильные эмоции. Не идти у них на поводу. И все время себя контролировать, – спокойно и уверенно произнес он.

Это замечание буквально вывело меня из себя. Я вся вспыхнула, покраснела, как помидор, и выкрикнула им прямо в лицо:

– Ну и оставайтесь! Желаю приятно провести время! – и, не дожидаясь ответа, опрометью выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.

Впоследствии я горько пожалела, что так сделала, но тогда уже было поздно. А пока я неслась на всех парах на секцию, почти не разбирая дороги, прямо по осенним лужам и грязи. По дороге, расталкивая прохожих, я думала, что как же плохо, что еще какие-то дни принадлежат этой проклятой Лилит! Ах, как было бы здорово, если бы все дни принадлежали одной только мне и у меня бы не было никаких соперниц. Представляя все это, я считала, что буду находиться на вершине счастья. Но на самом же деле все эти надежды и чаяния вели меня к семейному болотцу, в котором я вполне могла бы увязнуть, если бы не сильное водительство Учителя, если бы не его сильная воля и устремленность к Высшему. Все эти мечты ведут человека только к одному: вымиранию, деградации и постепенной смерти. Просто человек склонен идеализировать многие вещи: семью, армию, работу, детей, тщательно себя завнушивает мирскими установками. Но, когда он реально попадает в ситуацию, в армию, например, то оказывается, что он вовсе не хочет быть в этих условиях, что его физическое тело страдает. Но, вопреки всем своим желаниям, человек удерживает себя в плохих условиях и продолжает срабатываться до костей, как Павка Корчагин.

Но я еще не понимала, куда же меня ведут мои мечты. И исходя от гнева, я шла на секцию, проклиная все и вся. Подойдя к зеркальному залу, где проходили занятия, я немного пришла в себя и стала культивировать умиротворение и покой, так как люди уже не могли меня воспринять в таком состоянии. И когда мое состояние выровнялось, я уверенно вошла в зал.

Не успела я снять пальто, как тут же ко мне подошел интеллигентный пожилой седовласый мужчина в очках и шепотом на ухо спросил:

– Принесли?

– Да, – также шепотом ответила я.

– А что у вас сегодня?

– Борис Сахаров. «Открытие третьего глаза».

– Давайте! – также заговорщически произнес этот мужчина.

Я вытащила рулон. Не раздумывая он взял этот свиток, как величайшую драгоценность и тут же по-детски оглянулся по сторонам, спрятал рулон за лацкан пиджака и зажал его под мышку. А потом, запоздало опомнившись, спросил:

– Сколько?

– Сто рублей, – не задумываясь ответила я.

Трясущимися от счастья руками этот пожилой человек достал свой бумажник, и достал оттуда сторублевую купюру и подал ее мне. В те времена это была почти целая зарплата.

– А в следующий раз что-нибудь принесете? – заискивающе спросил он.

– Конечно, – уверяюще ответила я. – В следующий раз будет «Астральное каратэ» Гуру Вар Аверы.

– О! – радостно подпрыгнул он. – Чур я первый!

– Конечно, конечно! Вас я не забуду, – ободрила его я. – И уж, конечно, обслужу вас в первую очередь!

С радостью ребенка он отошел в сторонку, чтобы никто не догадался, для чего он подходил ко мне. Но было поздно, несколько человек уже увидели, что я продаю трактаты, и обступили меня со всех сторон, и сходу же все остальные рулоны были раскуплены жаждущими духовной пищи. Моя сумка опустела, и вместо рулонов наполнилась всевозможными купюрами. Люди же, купившие трактаты, были довольны, как дети. Двое из них даже чуть не подрались из-за последнего трактата. Но я успокоила их, что в следующий раз эти трактаты все равно будут. Они успокоились и приступили к занятию.

По окончании практики ко мне подошел парень, которого звали «Вредный». Это позорное погоняло он получил из-за своего занудного придирчивого характера.

– А нельзя ли вас на минуточку? – учтиво произнес он, шевеля своими куцыми усиками, которые делали его сильно похожим на таракана.

– А что такое? – недоуменно спросила я.

– У меня есть важный разговор, – заговорщически произнес он.

Я нехотя согласилась и пошла за ним в свободный конец зала.

– Вы знаете, что я выяснил, – обратился он ко мне, когда мы остались наедине.

– Нет, пока еще не знаю, – наивно ответила я.

– А я вот тут на досуге выяснил, какая у вас месячная зарплата.

– И какая же? – удивленно от неожиданности спросила я.

– Да вы и сами знаете, – уже более серьезно и жестко произнес он. – Вы уже себе всю квартиру обставили шикарной обстановкой! У вас там все сверкает и сияет!

Немного опешив от такого «вступления», я не нашлась сразу, что ответить.

– А вы знаете, что на те деньги, которые вы тут заработали, можно уже озолотиться, – продолжал он нападать «почем зря».

– Да вы знаете, у меня вообще никакой мебели в комнате нет, – неожиданно ответила я.

– Как нет? – сразу не понял Вредный,

– А вот так: нет и все, – безапелляционно ответила я.

– А как вы без нее живете? – замотал он головой.

– А очень просто: сплю я на полу, на матрасе, а стены у меня не обставлены шикарной мебелью, как ты думаешь, а обвешаны мистическими изображениями.

Вредный сначала ничего не понял, замотал своей тупой мордой, а затем выдавил из себя:

– Какими изображениями? Я что-то не въехал?

– Мистическими, – невозмутимо ответила я. – Шри-янтрами, чакрограммами, а также портретами великих Учителей.

– А это еще зачем? – не понимал Вредина.

– Для медитации, – формально ответила я, видя, что с ним разговаривать бесполезно. – А вообще-то ты мог бы открыть третий глаз и сам посмотреть, как я живу.

– А это еще как?

– А очень просто. Будешь видеть, где что, и как происходит, какая, например, у меня обстановка в комнате.

– А чем вы занимаетесь там, тоже увижу? – спросил он с блестящими глазами.

– Конечно, – нисколько не смущаясь ответила я. – И не только я, но и любой другой человек.

– А что для этого нужно?

– Нужно каждый день практиковаться на пламя свечи и, конечно, прочесть трактат Бориса Сахарова «Открытие третьего глаза».

– А так это мне денег жалко, да и практиковаться лень, – прогнусавил дурень.

– Ну, тогда тебе будет трудно чего-либо достичь в жизни, – «обрадовала» его я.

– Да! – язвительно произнес он. – А знаете, я вот тут еще хотел сказать, что вы мне должны заплатить!

– За что это? – недоуменно спросила я.

– За то, что я ношу на секцию свой магнитофон и все под него занимаются, – нагло заявил идиот. – А еще я хочу предложить свои услуги.

– Какие это еще? – уже немного недовольно спросила я.

– Я хочу тиражировать ваши записи. Я буду записывать кассеты, а вы будете их распространять. А выручку будем делить напополам, – подло заулыбалась наглая морда.

– А знаешь, мы в таких услугах не нуждаемся, – бесцеремонно ответила я.

– Ах, так! – взбесился Вредный. – Ну, тогда я ухожу! И больше никогда не приду.

Он бросил на меня испытующий взгляд, как бы проверяя мою реакцию. Но вместо того, чтобы упрашивать его остаться, я с безразличным видом сказала:

– Ну и уходи! Мы здесь никого не держим!

Вредный позеленел от злобы, а затем произнес:

– Но тогда ж ведь я и магнитофон свой тоже заберу!

Этой нелепой репликой он хотел заставить меня психовать и упрашивать его остаться.

– Ну и забирай! – презрительно бросила я. – У нас в секции много людей, которые будут просто рады принести магнитофон и никогда не будут ничего требовать взамен за это!

Вредный распсиховался, разбесился, схватил свою куртку, магнитофон и опрометью бросился на выход. Дверь громко хлопнула, и больше я его не видела. «Вот так люди теряют все, что они имеют, – подумала я. – И больше в жизни никогда не находят. Найти алмаз можно только раз в жизни, но если его потеряешь, тогда  второй раз его уже не найдешь. Так же вот и этот Вредный, действуя наперекор своей выгоде, потакая своему эгоизму, дурости, идиотским принципам, лишил себя возможности постигать истину, совершенствоваться, находясь рядом с источником великого знания, коим был Состис. И мы – его пусть и неудачные, но ученики. И теперь всю оставшуюся жизнь он будет вести беспробудное тупое существование, срабатываясь до костей за три копейки, не понимая, зачем ему нужна такая жизнь. И очень часто по глупости своей люди совершают непоправимые ошибки, за которые они всю жизнь потом расплачиваются. И что самое страшное – человек сам не понимает, что он делает неправильный выбор, после которого ему потом становится плохо». Неожиданно ход моих мыслей прервал высокий сутуловатый мужчина средних лет с нерусским акцентом:

– Вы знаете, что я сделал с вашим трактатом?

– Что? – немного испугавшись, спросила я.

– Я его в тот же день как купил, принес домой, разрезал, наклеил на альбомные листы, а буквы черной ручкой обвел.

– О, вот это удивительно! – похвалила его я.

– А это еще не все, – обрадованно произнес он. – Я их эти листы сшил переплетом и эстетично оформил: подписал и все такое прочее.

– Вот это великолепно! – щедро похвалила его я. – А вы практиковались по этому трактату?

– Нет-с, пока еще мне было недосуг, но скоро я обязательно займусь! – уверил меня он.

Как выяснилось позже, он так ничего не стал практиковать, а трактат так  и пылился у него на книжной полке, в золотом переплете. Мало получить знание – надо стать этим знанием, быть им. А если человек имеет один уровень знания, а его бытие не соответствует ему, тогда это знание будет ему бесполезно, так же, как летом снег.

Секция окончилась. Ученики разошлись. Я осталась одна в пустынном зале. И тут же в моем уме всплыла моя проблема: Учитель остался с Лилит. Сегодня был не мой день. И мое болезненное воображение рисовало самые фантастичные картины, в которых Лилит и Учитель то и дело совокуплялись в самых невиданных, причудливых позах балеронов. А мои эмоции, как собака Павлова, бессмысленно реагировали на них. Все это светопреставление в моих мозгенях вызывало тошнотворное состояние, от которого хотелось вы-ы-ыть, беситься и бросаться на людей. Хотя в реальном моменте ничего плохого не происходило: я была сытая, в тепле, никто меня не притеснял, в сумке была кучища денег, я была здорова. Чего еще надо?! Но мое дурацкое воображение, соединенное с эмоциональным центром, играло со мной злую шутку. Чтобы много не беспокоиться, я выпила половину бутылька валерьянки, прямо не запивая, не заедая ничем. Пиная по пути жухлую листву, топая прямо по грязи, я шла, сама не понимая куда и зачем. Но даже выпитое зелье не давало мне успокоиться. Мысли хаотично блуждали в моей голове. Неожиданно мой взор упал на здание только что открывшегося «ГУМа». Его заманчивые витрины манили меня своим блеском. Огни реклам подействовали на меня почти магически. Сама не понимая почему, я прямиком направилась к этому магазину. Зайдя в него, я долго и бессмысленно бродила по разным отделам, то спускаясь по эскалатору, то поднимаясь по нему. Разглядывая разные товары, я старалась отвлечься от своих мыслей, которые терзали меня подобно стае воронья. Толпы людей, абсолютно безучастных ко мне, проходили мимо, и не было никого, кто мог бы мне помочь в моей беде. Помочь могла себе только я сама, отказавшись от своего болезненного воображения и дурацких выдумок средневековья: о рыцарях, принцах и прочей дребедени, в которой из брака делают целого идола и тупо молятся ему. На самом же деле мне нужно было не беситься, что я еще не являюсь женой Состису, а быть его любовницей, встречаться раз в неделю и к тому же выпрашивать для себя поблажки, деньги и подарки. Вот тогда моя жизнь стала бы совершенно другой: никаких проблем, забот, никаких истерик, дурости, идиотизма. Тогда бы я была полностью довольна жизнью и судьбой, и мне бы уже ничего не было нужно. Многие женщины недовольны тем, что они являются только любовницами, им хочется каких-то «серьезных» отношений. Но все эти отношения им были внушены для того, чтобы сделать всех женщин тупыми биомашинами, которые только рожают детей и батрачатся на своего засранца-мужа. А на самом деле им это все не нужно. Без этого они бы могли жить намного спокойнее и счастливее!

Но вот меня занесло в отдел, где продавались самые разнообразные наряды. Пролетев мимо вечно неподвижных манекенов, я стала разглядывать тряпье. Вдруг в мою голову долбанула мысль, что сейчас я найду сногсшибательный наряд, в котором я буду смотреться неотразимой и оттесню в нем Лилит от Учителя. Затем мой взор упал на шикарное черное платье с глубоким декольте, отороченным страусиными перьями, обсыпанное блестками. Этот наряд буквально магнетически притягивал мой взор. И я решила: «Это как раз то, что мне нужно!» Руки сами потянулись к этому платью. И тут, как на грех, в голову мне пришла роковая мысль: «А что если мне своровать этот наряд?» Я оглянулась по сторонам: вроде бы никто на меня не смотрит. В кошельке у меня денег было на десять таких нарядов, но я глупо решила сэкономить. Тихонечко стянув это платье с вешалки, я затолкала его в свою сумку, на самое дно и прямехонько направилась к выходу. В душе у меня все переворачивалось от щемящего ощущения дискомфорта. Сердце ныло, под ложечкой подсасывало. Но мой ум постоянно твердил мне, что ничего страшного не происходит, что все нормально. И я, утешая себя этой мыслью, шла прямо на выход, где меня уже поджидали недружелюбно настроенные продавщицы. Их взгляды  «жалили» меня в самое сердце. В уме возникла мысль: «А не вернуться ли назад и не повесить ли наряд на свое место?» Но дурное решение сэкономить сделало свое злое дело и я пошла на выход, вопреки своему предчувствию, которое кричало об опасности, но я не вняла его внутреннему призыву.

– Так, девушка, подойдите сюда, пожалуйста! – произнесла рыжеволосая продавщица.

В моем уме тут же мелькнула мысль: «надо сказать, что я это платье хотела купить». Но, когда я поравнялась с продавщицами, Бог меня, казалось лишил дара речи.

– Что у вас в сумочке? – вцепилась в меня, спросила одна из них.

– А что? – промямлила я.

– Показывай-показывай, – бесцеремонно сказала другая.

– Смотрите, она меня за овцу держит!

И не раздумывая они принялись вытряхивать мою сумку. Из нее вывалился коврик, на котором я вела занятия, спортивный костюм, косметичка, и злополучное платье.

– Что это такое? – с деланно-глупым видом спросила продавщица.

– А это? – не менее глупым ответила я. – Это платьишко!

– А платьишко! А ну-ка иди сюда! – разбесилась продавщица и потащила меня к рядом стоящему менту. Моя душа ушла не то что в пятки, а неизвестно куда. В душе творилась просто буря, а делать было уже нечего, было слишком поздно.

– Вот, – заявила продавщица, указывая на меня, – платье украла. Железная рука мента вцепилась мне в запястье и потащила меня за собой. За нами увязалась продавщица. Меня вели в ментуру.

– Что украла? – официально спросил мент.

– Платье, сволочь! – сквозь зубы процедила продавщица. – У меня каждый месяц из-за таких, вот как она, недостача на ползарплаты!

– Почему украла? – спросил мент уже у меня.

– Сэкономить хотела, – наивно ответила я.

– Сэкономить! – взревела продавщица. – А у меня из-за таких как она целый день колотун по телу! Ух, как дала бы сейчас!

Стерва уже было замахнулась на меня, но мент вовремя схватил ее за руку. Та осеклась и мстительно посмотрела на меня. Я не пыталась защищаться, и даже не обижалась на продавщицу. В этот момент во мне было только одно чувство – дикий страх, желание убежать, скрыться, провалиться сквозь землю, сделать все, что угодно, лишь бы все это прекратилось! Иногда мне казалось, что это всего лишь кошмарный сон. Еще одно мгновение – и он растает. Но он никак не таял и не собирался исчезать. А тем временем меня уже заводили в дежурный пункт милиции ГУМа.

– Так, что у вас? – спросил мента здоровый жирный боров, по всей видимости, начальник этого пункта.

– Да, кража! – махнул рукой тот.

– Понятно, – сказал начальник. – А что украдено?

– Платье вечернее, – без приглашения выпалила продавщица.

– Так, – продолжил он, посмотрев на меня. – А почему украла?

– Сэкономить хотела, – наивно ответила я.

– Сэкономить! – в один голос воскликнули все трое.

– Лучше бы годы свои ты сэкономила, - с иронией ответил мент. – Их ведь не воротишь!

– Так ей и надо! – бешено сверкая глазами, бросила продавщица.

– Ладно, – оборвал ее начальник. – Пишите заявление, и с этим покончим.

Продавщица взяла лист бумаги и стала строчить заявление. Дежурный мент вызвал по телефону «воронок».

– Все кончено! – мелькнуло в моем мозгу. Ум лихорадочно искал выход из этой ситуации. Искал и не находил. Как в этот момент я жалела о своем проступке и какими на этом фоне казались мое больное воображение и ревность. Все это было детской чепухой по сравнению с тем, что мне грозило лишение свободы, нахождение в каком-то скверном месте. Через некоторое время позвонили и сказали, что воронок подан. Начальник-мент взял свою петицию, заяву продавщицы, и сказал мне:

– Пойдемте со мной, пожалуйста.

И я уже не спрашивала: «Куда? Зачем? К чему?» Мое внутреннее существо знало куда и зачем. И от этого знания мне становилось тошно. Мы вышли на улицу, где нас уже ждала ментовская тарантайка. Мои ноги становились, как ватные, они не слушались меня и не хотели идти к машине. Но я все-таки шла. Меня посадили в специально огороженную решеткой часть, небольшой кубрик, а сами менты сели впереди. Дверь за мной захлопнулась. Меня повезли в неизвестность. Сердце екнуло. В голове творился хаос. О, чтобы я ни сделала в этот момент, чтобы все это прекратилось! Я была готова унижаться, умалять, ползать на коленях, целовать ноги кого угодно, лишь бы меня отпустили! Но было, увы, слишком поздно!

Но вдруг злополучный «воронок» остановился. Менты стали вспоминать все ли документы они взяли с собой. Пока они мешкали, я тихонько выскользнула из «воронка» и побежала со всех ног, но как на грех, я по привычке громко хлопнула дверь. Менты тут же среагировали: они повыскочили из машины, один из них бросился за мной в погоню. Я бежала подобно загнанной лани. Дыхание сбивалось, тело было неприучено к интенсивным физическим нагрузкам. За спиной слышались тяжелые бухающие шаги мента и пронзительный свист милицейского свистка, звуки приближались. В отчаянии, собрав последние силы, я рванула вперед, что было сил. Мечась по переулкам и дворам, мне удалось немного оторваться от преследователя. Но тут вдруг из-за поворота дома, пятясь задом, выехал старый задрипанный «запорожец».

– Чертова тарантайка! – мелькнуло у меня в мозгу. Я затормозила, чтобы не угодить под колеса. Это сыграло на руку моему преследователю. И когда проклятый «запорожец» отъехал в сторону, то было слишком поздно что-то менять. Мент, воспользовавшись заминкой, рванул с утроенной силой и догнал меня:

– Стой! Стой, воровка! – забесился жирный боров, хватая меня за шиворот.

Я попыталась было вырваться, но не тут-то было! Цепкая рука сильно сжимала шиворот моего пиджака. Вырываться было бесполезно. Я попыталась выскользнуть из пиджака, но мент схватил меня за руку и заломил ее так, что аж косточки хрустнули:

– Будешь вырываться – будет хуже, – пригрозил мне мусор. – За побег могут еще добавить.

Я послушно следовала за жирным гавнюком. Ноги не шли, но делать было нечего. На глазах удивленных прохожих приволок меня назад в тарантайку. Дверь за мной захлопнулась на замок и меня повезли в неизвестность. Сердце оборвалось. Мне оставалось только одно: молиться, чтобы каким-то чудом все это кончилось…

Ментовский воронок завернул во двор какого-то серого огромного здания.

– Приехали! – мелькнуло в голове.

Я смиренно отдалась на волю судьбы. Выйдя из воронка, я, как в последний раз, вдохнула в себя воздух свободы и … пошагала в ментуру. Теперь я как никогда понимала смысл фразы: «Перед смертью не надышишься».

В отделении милиции нас встретил усатый немолодой начальник восточной национальности:

– Что у вас? – бросил он, смерив меня оценивающим взглядом.

– Кража, – ответил жирный боров, сопровождавший меня. – Вот документы: ордер ареста и все, что полагается.

– Кража? – удивился начальник, приподняв брови. – А что и где?

– Да платье в ГУМе, махнул рукой тот. – Ну да ладно. Я вас оставлю. Мне пора. Разбирайтесь сами. И передав папку с документами в руки «исполнителя приговора», мент развернулся и вышел. Хлопнула дверь. Я осталась в западне…

Мент взял протокол и стал записывать мои данные: фамилию, имя, отчество и прочее. А затем он спросил:

– Почему платье-то украла?

Недолго думая, я ответила:

– Да черт за руку дернул!

– Что, так и писать в протокол? – удивленно поднял брови мент.

– Да. Так и пишите, – махнула рукой я. – Сэкономить хотела.

– Сэкономить? Так у тебя все-таки были деньги, и ты украла?

– Да, – удрученно опустила голову я голову.

– Постой-постой! – вдруг оживился мент.

Он что-то стал писать в протоколе, а затем подал его мне.

– Подпиши, – сказал он мне.

Я, недолго думая, подписала: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

– Какая-то ты странная.

Я непонимающе посмотрела на него.

– Да вид у тебя какой-то странный: хиппи – не хиппи. И на нормального человека не похожа.

Я еще не успела сменить свои борцовские чуни на нормальную обувь. Мент смерил меня оценивающим взглядом сверху вниз и задумчиво произнес:

– Что-то я не понимаю: сверху ты вроде бы нормально выглядишь – прическа и макияж, а внизу как бомжиха – какие-то ботинки на тебе непонятные. А брюки-то! Дырища на коленках! А пиджак ты тоже украла?

– Нет, – промямлила я. – У меня вон локти потертые.

Я подняла руку, согнутую в локте, и показала менту.

– Верю, верю, – снисходительно произнес он и махнул рукой. – А зрачки-то у тебя почему расширены? Ты наркоманка, что ли?

– Нет, это я валерьянки напилась, – ответила я.

– А работаешь ты где?

– Да, в кооперативе, – механично ответила я. И тут же вдруг в моем уме мелькнула спасительная мысль: «Это то, что мне поможет! Только Учитель может спасти меня сейчас!» Всем своим существом истово я взмолилась Богу, Учителю, чтобы весь этот кошмарный сон побыстрее кончился. Тут же я упала на колени перед пузатым ментом и стала ползать и просить:

– Умоляю вас! Сделайте что-нибудь! Помогите! – взмолилась я.

Мент невольно отпрянул. Но в душе его что-то стронулось, и в голосе появились теплые нотки:

– Скажи, а у вашего кооператива есть директор?

– Конечно, есть! – обрадованно воскликнула я.

– А ему можно сейчас позвонить?

– Конечно! – радостно ответила я и тут же подала номер телефона.

– Мент взял мою записную книжку и набрал номер.

В трубке раздался божественный голос Учителя:

– Да, я слушаю.

Мент стал подробно объяснять всю ситуацию, то есть, как я к нему попала. А в конце спросил:

– Она действительно работает в вашем кооперативе?

– Да. Это так, – величественно и спокойно ответил Учитель.

После этого ответа в пространстве, казалось, наступила разрядка. Состояние милиционера резко изменилось с напряженного на добродушно-недоуменное.

А в это время, сидя у себя дома, Учитель молился Божественной Силе, дабы она помогла мне, неразумному, импульсивному существу, бездумно совершающему все поступки, не отвечающему за свои слова. А дело-то совсем это было неблагое: во-первых, я его делала в состоянии эмоциональной отключенности от Учителя, то есть для себя лично, и третье – и самое страшное – это то, что я злилась и бесилась на то, что делает Учитель. Вот за это-то я и попала в беду.

Но в тот миг, когда милиционер снял трубку и набрал номер телефона Учителя, у меня появилась спасительная ниточка. Вся энергия моего отчаяния, страха и мольбы направилась к Учителю, а затем и к самой Божественной Силе, так как Учитель был включен именно в Нее и все свои действия и помыслы посвящал именно Ей. И поскольку мое состояние отчаяния было очень сильным, ярким, то это было равносильно молитве Богу. И хотя ничего особенного мент не расспросил у Великого, но контакт с Ним по телефону был равносилен отмене приговора. Бог смилостивился надо мной. И мент положив трубку, посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:

– Черт за руку дернул? Эх, ты! Не буду я тебя сажать. Да встань ты с колен-то чего штаны-то пачкаешь?

Я не сразу поняла, что происходит, как будто все услышанное относилось не ко мне.

– Ну чего унижаешься? Не к лицу это женщине, брезгливо произнес немолодой седовласый мент.

Но мне в этот момент было безразлично мое проявление и то, как ко мне относятся. Мне нужно было РЕАЛЬНОЕ – буду я на свободе или нет.

– Вставай, вставай! – одобряюще сказал он.

И в следующий миг порвал злополучное дело. Я не поверила своим глазам.

– Жалко мне тебя. Молодая ведь ты: лучшие годы свои ты загубишь, – произнес он. – Иди-гуляй и больше не греши. Еще раз поймаю за этим занятием – точно посажу. А пока что – иди! Иди – иди!

– Спасибо! Спасибо вам огромное! – вне себя от радости бросилась я к нему и стала в безумном исступлении со слезами счастья целовать его руки.

– Фу! Как это унизительно! – по-мышиному воскликнул он и, вырвав руку из моих ладоней, спрятал ее за спину. Я не успокаивалась: в безумном счастье я бросилась целовать лоснящееся усатое лицо мента, подобно тому, как собака лижет лицо своего хозяина. Тот отпрянул и вытер лицо рукавом. Я не унималась. Прыгая от счастья, я стала жать по очереди то одну, то другую его руку, и поправлять ему галстук. Ну такого фамильярства он никак не ожидал. Он решительно отстранил меня и твердо произнес:

– Или уходи сама или дело по-новой напишу и поведу тебя в тюрьму!

Эта фраза очень быстро отрезвила меня. Я тут же отпрянула от него, стерла слезы с лица, размазавшуюся косметику и вытерла сопли.

– Иди и больше не греши, – уже благосклонно произнес он. – Благодари Бога, что Он тебя спас!

Вот тут-то он как раз попал в точку: именно Бог меня спас и никто другой. Без помощи Божественной Силы, Великого Учителя я бы потеряла несколько лет своей жизни, молодость, расцвет сил, а может быть, даже здоровье!

Меня, как ветром, сдуло из злополучной каталажки. Мигом я собрала все свои манатки, взяла свой паспорт и, не сказав ни слова на прощание, опрометью бросилась наутек.

Выскочив на улицу подобно обезумевшему от радости зайцу, я бросилась, куда глаза глядят. На дворе уже стояла ночь. Полусонные прохожие, шагая по улицам, безучастно глядели на бегущую со всех ног чокнутую девчонку. Да мне сейчас было абсолютно все равно, кто, как и зачем на меня смотрит. Я была до безумия рада, что все так благополучно разрешилось. Но, с другой стороны, меня мучал вопрос: почему же меня так быстро отпустили? Ответ был ясен: моя молитва Богу спасла меня. Я еще была нужна Ему и Он смилостивился надо мной: я тогда вела секцию, несла знание людям, а это было нужно Богу. И поэтому Он меня спас. Если бы не моя включенность, не мое отчаяние и мольба Богу, то сидеть бы мне было в каталажке лучшие годы моей жизни!

Радостно чапая по лужам, я направила стопы свои к Святой Обители – дому, где жил Учитель. Раз я ему дозвонилась, значит, он был уже дома. Я побежала со всех ног к его дому. Прибыла я туда уже поздним вечером.

Мудрец открыл дверь и приветливо улыбнулся мне. Как испуганная птица я впорхнула в его квартиру. Здесь было очень спокойно и светло. Его дом нельзя было назвать уютным. Там было совершенно другое состояние: все вокруг напоминало о Боге – статуэтки,  картины,  мандалы, танки. Все было расставлено со вкусом. Его дом напоминал маленький храм. А самое главное – во всей квартире была какая-то особенная атмосфера – очень насыщенная, плотная, буквально звенящая. Она была накачана молитвами и медитациями молодого йогина. И каждый человек, который попадал сюда, начинал подспудно всё это чувствовать и входить в резонанс с ним.

Пройдя в его комнату, где он постоянно находился в медитациях и молитвах, я ощутила совершенно другое состояние, чем то, которым была пропитана ментовская каталажка. Внутри меня возник покой и умиротворение. Учитель предложил мне сесть в кресло. Вкратце я рассказала, что со мной произошло. Мудрец внимательно выслушал меня, а затем сказал:

– Да, тебе не следовало так опрометчиво поступать. Эта ситуация не была безвыходной, и ты должна была всеми правдами и неправдами из нее выпутаться.

– Но как же это было возможно? – искренне удивилась я.

– Во-первых, ты могла, видя, что на тебя уже смотрят продавщицы, чувствуя свой дискомфорт, просто последовать своим ощущениям и знакам, повернуться назад и просто повесить платье.

– А как же это можно? – удивилась я.

– А очень просто, ведь ты же не вышла за пределы отдела. Значит, можно было так поступить. Или когда у тебя стали проверять сумку, ты могла сказать, что взяла это платье потому, что хочешь его купить. И сразу могла бы за него заплатить.

– А если бы они сказали, что платье закопано на дно сумки? – переспросила я.

– Это тоже не имеет значения, – ретировал Учитель. – Ты еще не вышла за пределы отдела, значит, и брать тебя было не за что. А как они могли доказать, что ты украла это платье? – спросил он и посмотрел на меня изучающим пронизывающим взглядом.

Я недоуменно пожала плечами.

– Вот то-то и оно: не пойман - не вор. А раз ты сама говоришь, что заплатишь деньги, то, значит, ты вовсе и не украла это платье.

– А если они бы все равно меня обвинили?

– А это не имеет никакого значения, – сказал он, встав, и включил музыку. Заиграла смачная песня «Червончики». – Чтобы тебе ни говорили, ты не должна ни в коем случае признавать свою вину.

– А я вот слышала, что чистосердечное признание смягчает наказание, – простодушно воскликнула я.

– Вот именно на таких дурочек, как ты, это и рассчитано, – невозмутимо произнес он, внимательно наблюдая за моей реакцией.

После перенесенного потрясения эта реплика мне показалась невинной шуткой и я никак не отреагировала. Учителю, казалось, понравилось моё состояние и он продолжал дальше:

– Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя признавать свою вину, а тем более – что-то подписывать!

Я очень внимательно слушала его, ведь только что я сделала абсолютно противоположное: подписала себе приговор. И за это меня могли посадить в тюрьму.

– Что бы тебе ни говорили, как бы кто тебя ни запугивал, ни в коем случае нельзя ничего признавать. Ведь если добровольное признание и смягчает наказание, то не намного. Например, вместо десяти лет, тебе дадут девять с половиной. А если ты еще ни в чем не признался, то твою вину еще надо будет доказывать. А докажут или нет – это еще неизвестно. Если нанять хороших адвокатов, то они могут даже оправдать убийцу!

– О! Каким образом? – удивленно воскликнула я, глядя на серьезное волевое и решительное лицо Учителя. В этот миг я вдруг поняла, что, оказывается, настоящий Учитель – это не тот, кто знает все писания и может ответить на любой философский вопрос. Учитель – это тот, кто может ответить на любой вопрос, который тебя волнует, в том числе и обыденный, житейский. А если тебя этот вопрос действительно глубоко волнует, то получить именно на него ответ гораздо важнее, чем услышать десятки рассуждений о Парабрахмане.

– Оправдать убийцу можно, только нужно правильно подать факты. А адвокат должен умно, грамотно их истолковать, – сказал Мудрец.

– А как это?

– Ну вот, например, был такой случай. На даче остались ночевать двое мужиков. Дело было поздней осенью и на ближайших дачах не было соседей. Оба выпили. Повздорили. И один из них взял топор и зарубил другого насмерть. А после этого он побежал в милицию, в город чтобы сообщить о своем преступлении. И рассказал все, как было. Его не то, чтобы не оправдали, ему за состояние алкогольного опьянения еще набавили срок. И даже чистосердечное признание ему не помогло.

– А что ему надо было сделать? – с любопытством перебила я.

– А очень просто, – ответил Мудрец. – Ему надо было, во-первых, постараться все следы преступления уничтожить: труп закопать или как-то от него избавиться. Вытереть все следы крови, топор спрятать, стереть с него свои отпечатки пальцев. Убрать все следы застолья, пьянки и уехать с этой дачи на всю зиму. И появиться там только весной, когда бы уже все улеглось. Вот тогда бы он остался в безопасности, его бы никто не посадил.

– А если бы кто-нибудь все-таки заметил это преступление, и донес на него? – перебила я.

– Тогда надо, во-первых, ни в коем случае не признавать, что он был пьяным: за это сразу набавят. Адвокат должен будет доказывать, что обвиняемый совершал преступление в состоянии аффекта, например, сильно испугался. А сам обвиняемый должен будет давать такие показания, что они поссорились, а убитый нападал на него, ну, например, с этим топором. Тот сильно испугался, завязалась потасовка, он стал обороняться, а дальше он не помнит, что было: как-то выключился, потому что был сильно напуган. А потом, когда пришел в себя, смотрит – лежит труп, топор, лужа крови, а что и как было – не помнит, не может объяснить. Тогда получается, что он совершил преступление в состоянии аффекта, а во-вторых, с целью самообороны. И этого будет вполне достаточно, чтобы оправдать его.

– Так, значит, то, что он сам признал свою вину – ему закрыло только путь к оправданию?

– Конечно! Ведь чистосердечное признание сбавило ему срок ненамного, а если бы он вообще ничего не сказал, то его могли вообще полностью оправдать.

– А значит, своим признанием он сам себе подрубил сук, на котором он сидел?

– Вот это верно, – ответил Мудрец, внимательно смотря на меня. – И еще одно очень важное правило: никогда не признаваться, что преступление совершено группой или вдвоем, втроем – за это сразу же набавят срок.

– А как надо говорить?

– Либо все участники преступления отрицают свое участие в нем, либо договариваются – кто возьмет на себя в случае чего вину. Но зато, когда он садится, его остальные члены группы поддерживают: носят ему передачки, грев, курево и так далее, если надо, деньги.

– А если они вдруг о нем забудут? – вставила я.

– Тогда он может им пригрозить, что их тоже «завалит». Но с такими людьми лучше на дело не ходить. Настоящий вор в законе никогда не станет предавать своих подельников. Если так поступают с тобой, значит, это шантрапа, дураки, шушера, с ними лучше на дело не идти. Они вдобавок могут быть еще и неопытными, слабыми, скользкими. Такие запросто могут завалить все дело.

– А как надо идти на дело, – с любопытством спросила я.

– Лучше идти одному, или с каким-нибудь опытным, зрелым человеком, у которого есть богатый опыт. Тогда и дело будет успешным.

– А если один подельник все-таки заложит остальных или они сами себя сдадут?

– О, это очень плохо. Ведь если сел один, то те, кто на свободе, помогают ему.

– А если сели все – тогда что?

– Значит, ему уже будет носить передачки, помогать. К тому же все члены группы, если они не сели, могут нанять адвоката, который может снизить срок заключенному или даже вообще его оправдать. И его выпустят. То есть «выкупить» заключенного. А если все сели, тогда что делать каждому?

Я недоуменно пожала плечами.

– Вот то-то и оно! – ответил Учитель. – Поэтому никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя признаваться, что ты сам что-то сделал и нельзя закладывать других. Тех, кто закладывает, называют суками. Если в тюрьме узнают, что кто-то закладывает, то его все презирают, опускают, а могут даже и убить.

– Ого! – ошеломленно воскликнула я.

– А ты как думала?!

– А как?

– Да очень просто? Берут и топят его в параше, потом никто даже и следов не найдет. Вот так!

Я задумалась и замолчала. Учитель предложил мне пойти на кухню попить чай. Мы прошли на кухню, она была небольшая, и ничего особенного там не было: обычная мебель, белый пенал, обои темно-зеленого цвета с орнаментом из лозы винограда. Мы сели за стол, и Учитель поставил кофеварку и выложил на стол щербет. Я с интересом наблюдала, что же будет дальше. Мудрец налил чай в обычные чашки, нарезал щербет, поставил на стол масло и нарезанный батон. Я верила и не верила своим глазам. Я совсем не представляла, что дом и трапеза йогина будут именно такими. Когда я представляла, как живет йог, то думала, что он сидит только на одних циновках. Стены тоже обвешаны циновками, на них мандалы, диаграммы, портреты Учителей, везде стоят свечи и благовонные палочки, статуэтки и подушечки для сидения. Пьет и ест йог только из керамической посуды, ну, на крайний случай, из деревянной. Ест только растительную пищу или лучше всего вообще ничего не ест. А как раз то, что предстало моему взору, было совершенно противоположно ожидаемому: никакой экзотики и полностью обыденная обстановка, да еще и вдобавок юный йог налил себе чаю, и стал его пить в прикуску с щербетом. Это меня шокировало больше всего. Я думала, что он просто «прячет» щербет каким-то непостижимым образом во рту. Но это было не так: Учитель действительно ел щербет и на самом деле глотал. Я, не зная, что делать, уставилась на него и стала расфиксировать взор по йогической системе на 180º. В глазах все расплывалось, все предметы в комнате виделись, как панно. Но в центре его все равно оставался этот злополучный рот, жующий кусок и что-то говорящий, смысл чего до меня не доходил – настолько я ушла в себя, в свои мысли. А через минуту я почувствовала, как чья-то рука трясет меня за руку. Я сразу пришла в себя и поняла, что Учитель оказывается, уже несколько раз до этого что-то спрашивал, а я не отвечала:

– Да-а-а! – задумчиво произнес он. – А я и не думал, что ты так болезненно прислушиваешься к мнению мышей.

– Не поняла, – ответила я, отряхиваясь подобно собаке от воды.

– Ты думаешь, что ты сейчас ушла в себя и никто не знает, что у тебя в голове?

– Да, а откуда вы это знаете? – удивленно спросила я.

– Я знаю не только это, но и то, о чем ты сейчас думала, – спокойно сказал он.

– О чем? – смущенно и удивленно спросила я.

– Ты думала: как же так? Йог и ест.

После этих слов я буквально потеряла дар речи. Мой рот открылся, не разжеванный кусок выпал изо рта.

– А как вы об этом догадались? – переспросила я.

– Это очень просто, – невозмутимо ответил Учитель. – За несколько лет занятий йогой, я развил в себе большую сенситивность (чувствительность). И когда мне надо что-либо узнать о человеке, я настраиваюсь на него, даже на большом расстоянии и сливаюсь с его аурой. А затем я начинаю его ощущать так же хорошо, как самого себя.

– Вот это да! – восторженно воскликнула я, беря кусок щербета без приглашения.

Учитель никак не отреагировал на это и продолжал:

– Все состояния человека, все эмоции, мысли, болезни – все это я чувствую в своем теле и в своей ауре. И поэтому я легко могу сказать, что чувствует, думает, испытывает любой человек.

– Ух-ты! – радостно воскликнула я. – А можно и мне этому научиться?

– Можно, но это потребует много лет практики. И для этого нужно отбросить многие предрассудки и внушенные обществом стереотипы мышления.

– А какие? – удивленно спросила я.

– Многие. Сразу все не перечислишь. Но вот, например, только что ты думала, что йоги не должны есть. И у тебя возник внутренний конфликт между представлениями, которые были у тебя в уме и тем, что ты только что увидела. А ведь этот предрассудок, что йоги ничего не едят – не самый основной. А сколько существует предрассудков на счет того, как надо жить и ведь никто из людей не может даже и подумать, что можно жить как-то иначе. И так устроен ум любого человека. А путь йоги – это то, что позволяет нам обнаружить в себе все эти установки и стать свободными от них.

– А как это? – по-детски наивно спросила я.

– Это значит действовать творчески, спонтанно, опираясь на нашу индивидуальность, сущность, а не на вдолбленные в голову догмы. И вот, если бы ты могла действовать так, как я учу, ты могла бы уже сегодня не попасться с платьем. Важно не что ест человек, не то, какая вокруг него обстановка, а то, как он мыслит. А внешнее – это всего лишь отражение того, что происходит у нас внутри. Йог – это не тот, кто голодает целыми сутками, ходит в отрепьях и твердит какую-то мантру. Йог – это тот, кто полностью контролирует все свои проявления, все мысли, все побуждения и действует согласованно с высшей целью.

Я как завороженная слушала поучения Мудреца. И подумала: «Ух-ты! Вот бы мне такой стать!» Учитель в тот же момент спросил меня:

– Скажи! А ты бы хотела такой стать, как я учу?

– Конечно! – эхом ответила я.

– Тогда для этого ты должна стать умной. И понять все то, о чем я говорю.

– Охотно! – радостно ответила я.

– Но на это могут понадобиться годы постоянных усилий и работы над собой.

Я задумалась, доедая последние кусочки щербета, а потом спросила:

– А что еще я сделала не так? Какие еще ошибки я могла совершить в ментовке?

– Да самые простые: ты могла что-нибудь сказать невпопад, а затем это опять-таки могло повернуться против тебя.

– А что? И как надо отвечать? – поинтересовалась я.

– Надо на все вопросы, касающиеся криминала, то есть того, что может навлечь беду на допросе, отвечать односложно: да-нет – не знаю, не помню, забыл, не видел и так далее А если это обычные вопросы, наподобие: как зовут твою мать или где ты живешь, то на них надо спокойно отвечать. Стараться как можно меньше информации выдавать, чтоб потом эта информация не обернулась против тебя самого или членов группы. Самый лучший ответ, когда говорят именно о самом преступлении или показывают криминал: оружие, наркотики, улики, это «не помню», «не знаю», «забыл». Если ты так ответишь неопределенно, то никакого вреда не будет, а вот если ответ дан конкретный, а уж тем более что-то подписано, тогда ничего изменить будет невозможно.

– Понятно, – протяжно вздохнула я и потупила взгляд.

– Следующее, – продолжил свои наставления Учитель. Ни в коем случае нельзя признавать, что найденные у тебя вещи, которые представляют криминал: ворованные вещи, наркотики, ножи, нунчаки и так далее – твои. Что бы там ни было, как бы тебя ни запугивал следователь или менты, надо всегда отвечать, что ты не знаешь, как к тебе попали эти вещи, они не твои и ты их видишь в первый раз. Особенно, если обыск происходит без понятых. Здесь легче всего сказать, что тебе это подсунули. Вот, например, нашли у тебя наркотики или нож – а ты говоришь на допросе, что ты не знаешь откуда он.

– А если все-таки тебя обыскали при понятых и при них нашли улики, – встревоженно сказала я.

– Тогда ты говоришь, что тебя кто-то ЗАСТАВИЛ это сделать, ну, например, бандит с ножом, какой-нибудь маньяк. С ножом подступился и под давлением принудил это сделать. Или из-за угла следил за тобой, предварительно передав этот предмет (наркотики, оружие и так далее) и заставил куда-то его нести. Или еще можно сказать, что тебя загипнотизировали, ввели в состояние, в котором ты плохо понимал, что происходит.

– А если следователь не поверит? – вставила я.

– А это уже не важно, невозмутимо ответил Учитель. – Верит – не верит  - главное – это то, что ты не признаешь свою вину. И что бы ты ни сказал, если ты не признался, то тебя уже будет труднее обвинить. А если ты сам признался, или дал какие-нибудь показания, в которых можно увидеть твою вину, значит, тебя уже дальше будет легче обвинить. Поэтому каждое слово надо контролировать на допросе, всеми усилиями делать так, чтобы тебя не посадили. А затем еще надо по возможности нанять адвоката  и с ним советоваться, какие показания, что, зачем давать, как лучше обрисовать ситуацию, чтоб не получилось так, что один сказал одно, другой – другое, и в результате оба попали в западню. То же самое должно быть и тогда, когда несколько человек совершают одно преступление: они должны заранее договориться, какие показания они будут давать на допросе.

После того, что со мной случилось, все поучения Учителя для меня были как спасительная ниточка. Я с упоением слушала его поучения, как вдруг в дверь кто-то позвонил. Учитель настороженно вздрогнул, состроил идиотски-искаженную гримасу, болезненно вслушиваясь в наступившую тишину. Тут раздался второй, более настойчивый и резкий звонок. Учитель болезненно вздрогнул и шмякнулся на пол. Я испугалась и бросилась помогать ему. Но тот шарахнулся от меня, встал на четвереньки и пополз к себе в комнату. Я трусцой побежала за ним. В это время входную дверь стали открывать ключом. Учитель, как бешеный таракан, шмыгнул в свою «норку». Я вприпрыжку за ним, и как только дверь в комнату закрылась, он тут же навалился на нее всем телом. Прижавшись ухом к двери, он вздрагивал при каждом звуке, малейшем шорохе. Я, не понимая в чем дело, толклась рядом, как «не пришей кобыле хвост». А тем временем дверь уже открывали ключом и кто-то входил в квартиру. Учитель весь съежился, идиотски затрясся, скорчил страдальческую гримасу и навалился на дверь всем весом. А тем временем в квартиру вошла мать и стала громким голосом кричать через дверь:

– Состис! Состис! Ты уже дома?

В ответ было только молчание.

– Состис! Ты опять спрятался? – выла у двери погань. – Открой, пожалуйста, дверь. Не прячься, говорю тебе.

Учитель еще больше съежился, но даже и не подумал отходить от двери. Мамаша стала тарабанить кулачинами по ней. Учитель дико испугался, подпрыгнул, отскочил от двери и забился под журнальный столик. Этим то как раз и воспользовалась погань (так мать зовут), и как дикий вепрь ворвалась в комнату. Не сразу разглядев своего сына под столом, она всплеснула руками и закудахтала подобно квочке:

– Сына! Сына! Да что с тобой?! Тебе опять плохо?!

– Да! – затравленно озираясь и шарахаясь от нее, произнес Учитель.

Он еще больше забился под стол и начал трястись под ним подобно затравленному зверьку. Поганая схватила его за ногу и стала вытаскивать из-под стола. Тот вскочил, и стукнулся головой о стол, пролез между ног у своей погани и шмыгнул на диван. Как радостный затравыш, поджав ноги, он сел на него и стал закрываться покрывалом.

– Сына! Состис, – гнусила поганая. – Да не бойся же ты! Я твоя мама!

– Мама? – удивленно переспросил Учитель.

– Да, мама, – эхом отозвалась она. – Не бойся. Хочешь чаю?

– М-м-м! – обрадованно промычал Учитель.

Погань соскочила с места и понеслась на кухню: ставить чайник и готовить все к чаю. Учитель сразу же переменился. Он спокойно сел, его лицо приняло спокойное выражение. Он радостно улыбнулся мне и сказал:

– Вот видишь, как механично реагирует человек на внешнюю форму: всего лишь какое-то нестандартное проявление и поганая уже не может его спокойно воспринимать.

– А почему так? – поинтересовалась я.

– Потому, что вся ее голова пропитана такими вот установками. А думать сама она не умеет. И живет в воображаемом мирке, вместо того чтобы реально смотреть на жизнь и постигать ее такой, какая она есть.

– А у меня в голове тоже все так устроено? – с любопытством спросила я.

– Конечно, а как же может быть иначе? Ведь тебя тоже воспитывала твоя мать, а она тоже была напичкана снизу до верху дебильными предрассудками и стереотипами.

– А-а-а! – задумчиво протянула я.

Тут в комнату со всех ног влетела поганая.

– Ну, ребята, пойдемте пить чай, уже радушно сказала она.

Состис болезненно напрягся, съежился, и все-таки не пошел на кухню. Погань сама притащила поднос с чаем и всей снедью.

– Ну давайте, ребята, – закудахтала она, – пейте чай, ешьте. А ты, что, сына, зуб-то свой не вставил? А волосы-то какие длинные отрастил!

Погань причитала, трогая длинные светлые волосы на голове Состиса. Тот расслабил  лицо, и бессмысленно мотая головой, из стороны в сторону, что-то невнятно бурчал себе под нос.

– Ну, сына, не дурачься! Прекрати, прекрати! Ведь ты же у меня умный!

– Не-е-ет, я дурак, – поднял голову Состис и посмотрел на мамашу бессмысленно блуждающим взглядом, а затем идиотски захихикал.

– Фу, какой ты противный! Как тебе не стыдно?! – еще больше разбесилась поганая. – Я думала – у меня нормальный сын, а у меня сын – придурок!

С этими словами она схватила тряпку, которой придерживала чайник и замахнулась на сына. Тот ловко увернулся с идиотской физиономией. Мамаша со злобой выругалась и снова замахнулась на сынка. Но тут вдруг ее рука остановилась, и погань разрыдалась подобно малолетнему ребенку:

– Да что это такое за наказание!? У всех дети – как дети, а у меня просто выродок какой-то!

В ответ на эту реплику «сынуля» запаясничал еще больше: встав на четвереньки он пошел по комнате и стал тявкать подобно собаке. Погань с ревом схватила свое пальто, наспех надела свои буцы и пулей вылетела из квартиры. Дверь с шумом грохнула, отваливая на пол куски штукатурки.

Учитель тут же встал и с безразличным видом сел на журнальный столик. Покачивая свесившейся ногой, он стал рассматривать порнографические карты. На них  были изображены самые разные женщины в сексапильных нарядах и дразнящих позах. Состис мельком взглядывал на карту, а затем небрежно кидал ее на стол. Я тоже подсела поближе к столу и стала разглядывать эти карты. Женщины изображенные на них, вызывали во мне одновременно состояние любопытства и зависти. Но я не набиралась смелости спросить кто они такие. И еще меня волновал вопрос как самой мне стать такой как они.

– Как такой стать? – переспросил Состис, читая мои мысли. – Для этого нужно изменить свое мировоззрение: научиться идти против всех установок, догм, которыми напичкана твоя голова.

– А вы меня этому научите? – кокетливо спросила я, но у меня это получилось как-то по-детски и нескладно.

– Всему свое время, – строго произнес он. – А пока что давай разберем еще один момент, который касается задержания тебя милицией.

– Что за момент, – встревоженно спросила я.

– Когда тебя задерживают с оружием, ну, например, с ножом или пистолетом, то что ты должна делать?

Я недоуменно пожала плечами.

– Прежде чем выйти куда-то на улицу, особенно с огнестрельным оружием, надо написать заявление, что ты нашел и несешь его (это оружие) сдавать в отделение милиции, и поставить число на заявлении. Тогда это не будет считаться за ношение холодного оружия.

– Вот здорово! – радостно воскликнула я.

– А если ты носишь это оружие каждый день, то и заявление тоже пишется каждый день, ставится новая дата.

– Вот как! – удивилась я, машинально беря в руки колоду карт и разглядывая их, как картинки.

– Но и это еще не все, – прервал меня Учитель. – Когда ты покажешь заявление, то менты могут его у тебя порвать.

– А что делать в этом случае?

– Чтоб подстраховаться в этом случае, надо заранее найти двух человек и договориться, чтобы они были свидетелями. Чтобы в случае чего они подтвердили, что да, действительно, этот человек нашел это оружие в их присутствии. Совместно обсуждаются детали того, как и где, при каких обстоятельствах было найдено это оружие. Чтобы не получилось так, что один говорит одно, другой другое, третий третье и все друг друга подставили. Это будет дача ложных показаний.

– Откуда вы все это знаете? – изумленно спросила я.

– Дело в том, – ответил Учитель, отрешенно глядя перед собой и как-то загадочно улыбаясь, – что я с самого детства привык задумываться над жизнью. И никогда не принимаю на веру все то, что говорили мне дураки – мыши, родители, воспитатели все остальные долбоебы. А все подвергал строгой переоценке, критике. Смотрел: а как лучше поступить, чтобы это было лучше мне на самом деле, а не так, как это принято у дураков. И когда я так смотрел на жизнь, то увидел, что все чему учат мыши – это вранье – просто бред умалишенных. И если всех их слушать, то и сам станешь таким же дебильным и дурным, как и они!

Я восхищенно захлопала в ладоши, а затем спросила:

– Скажите, а что еще может помочь в ситуации с ментами? Особенно когда у тебя нет заранее заготовленных ответов?

Он немного задумался, а затем произнёс:

– У меня был такой случай: еду я в машине, как всегда размышляю о всех своих делах. Водитель ведёт машину. Я сидел на переднем сиденье, как вдруг на перекрестке останавливает меня ментовский патруль. Стали проверять документы. И вдруг мент, который мною заинтересовался больше всего, решил меня обыскать. В результате обыска нашли у меня выкидной нож, который я купил на барахолке. Тут же меня повезли в ближайшее отделение милиции. Еду и думаю, что буду отвечать.

Привели меня в ментовку, на допрос к следователю. Стою я в кубрике, посему как следователь был занят. Стою, а сам мысленно настраиваюсь на ответ: что я могу сказать в свое оправдание? Настраиваюсь и жду. Весь сосредоточился, сам стал самим ожиданием. И вдруг подходят ко мне несколько ментов. Дело было как раз днем и их там было много. Обступили меня со всех сторон и давай расспрашивать: что да как? А я стою и отвечаю им: мол, не знаю за что, я ничего плохого не делал, вот только нож у меня нашли. Говорю активно напористо, стремясь заинтересовать их, привлечь к себе внимание. Говорю, а сам очень внимательно наблюдаю за ними, и жду знака Силы. Откуда придет знание? Вдруг один мент говорит:

– Так у тебя нашли этот нож?

Я говорю:

– Да, нашли.

Он:

– А! Ну это значит не исправишь. Вот если бы тебе его подсунули, тогда бы тебе его подкинули, тогда бы это было другое дело. – сказал и как будто подтолкнул меня к правильному ответу. А я смекнул, что допроса пока еще не было, то можно смело сказать, что нож мне подкинули. И тут вот открывается дверь кабинета и меня ведут на допрос. Так-то я и сказал, как Сила мне подсказала. И отпустил меня следователь.

– А не мог он что-либо доказать? – с нездоровым интересом спросила я.

– А как он может что-то доказать? – весело ответил Учитель. – обыск-то был без понятых. А как докажешь, что нож у меня нашли? Никак! Вот меня и отпустили. Не пойман – не вор!

Я опять машинально схватилась за колоду карт.

– Более того, – добавил Учитель, – менты совершили правовое нарушение: обыск без понятых проводиться не может. Нужно для него иметь хотя бы два свидетеля, чтобы они потом подтвердили, что нож найден в их присутствии. Если такое не сделано, то ты легко можешь уйти от ответственности.

– Как оказывается много разных тонкостей! – удивленно воскликнула я.

– Да. Главное – это действовать нестандартно, искать выход из любой ситуации, никогда не действовать по шаблонам, стереотипам и тогда ты можешь достичь успеха. Это не только в ментовке, но и в любой жизненной ситуации. А теперь мы будем пить «амриту», произнес он вставая.

– А что это такое? – недоуменно спросила я.

– Амрита – это напиток богов! – торжественно произнес он. – Который получали при пахтанье мирового океана.

– Когда получали? – непонимающе спросила я.

– Во время пахтанья мирового океана, – ответил Учитель. – Надо еще раз перечитать индийскую мифологию.

Он встал, пошел на кухню и принес молоко и абрикосовый сок. Разлив сок в стаканы по половинке, он добавил вторую половинку молока. Перемешав содержимое, Учитель подхватил один стакан, и отхлебнул из него.

– Угощайся! – бесцеремонно сказал он.

Я выпила глоток и удивилась:

– О! Вот это здорово!

Вкус был удивительным.

– Необычно? – спросил Учитель. – Так и в жизни мы должны действовать творчески, не опираясь ни на какие догмы. Вот тогда нам будет истинно хорошо!

 

Я внимательно слушала, посасывая напиток из стакана через соломинку.

– И еще одна деталь! – неожиданно произнес Учитель. – Никогда нельзя хранить у себя дома вещи, которые запрещены: оружие, наркотики, или то, что может послужить уликой и навлечь на тебя беду.

– А где их надо хранить? – опять спросила я из любопытства, хотя сама ни разу в жизни ничего такого не имела и не хранила.

– Это надо хранить вне дома, в каких-нибудь тайниках. Иначе при обыске это все могут найти и за это наказать.

– А в каких это тайниках? – с любопытством спросила я.

И не успел Учитель открыть рот, как в дверь снова начали звонить. Учитель на цыпочках подкрался к двери, и прильнул ухом к замочной скважине.

 

 

 

 

РОК КЛУБ

 

 Многие приходили сюда, просто чтобы побалдеть, покрасоваться «в прикиде». Это было вечером, а наутро они надевали цивильную форму и шли в свои колледжи, техникумы и школы. И так они вели двойную жизнь, стараясь угодить и «вашим и нашим». Некоторые же, наоборот, тусовались круглосуточно, разыгрывая из себя крутых неформалов, а затем возвращались к своим мамам и папам, заводили себе семейки, плодили детишек и становились обычными серыми тупыми мышами. И лишь редкие самородки – буквально считанные единицы, могли всю жизнь оставаться панками при любых обстоятельствах и были ими всю жизнь. То были люди, которые уже отличались от обычной аморфной человеко-массы: люди, которые поняли простое. Которые не хотели и не могли быть как все. Когда спустя год, я рассказала Состису о своем опыте тусовки, то он просто подпрыгнул от радости: «Да это же настоящие начинающие йоги!» – «А почему?» – спросила я. – «Потому, что они сами отреклись от мирского, – ответил он. – Если бы они еще и посвятили все свои усилия не политической борьбе, а работе над собой, тогда они уже могли бы достичь освобождения!»

 

 

* * *

 

После концерта мы завалили в шикарные апартаменты одного сынка богатого партийца. Это был поклонник «Инструкции» по кличке Фуфлогон. Все музыканты, за исключением Гоги, который избегал шумных тусовок и лишь самоотверженно отдавался репетициям и концертам, пошли посмотреть, как живут те, против которых они так яростно выступали. «Ну что, Фуфлуша, неплохо ты устроился», – глумливо восклицали они по очереди, разглядывая неестественно огромные комнаты с дорогой обстановкой. «Да это все пращуры мои, – нервно отвечал тот, стряхивая пепел от сигареты прямо на стол. – А вообще-то меня все это заебало: кроме их барахла у них за душой ничего нет! Как будто не люди, а роботы какие-то». Неожиданно в дверь затрезвонили. «А это еще кого притащило?» – недовольно протянул Фуфлогон. Посмотрев в домофон, он увидел двух телок из рок-клуба. Весело потирая руки, он подскочил к двери и впустил их. «Панки, хой! – поднял он в знак приветствия средний палец. – Привет жабам!» Те весело заржали и, не снимая обуви, зашли в квартиру. У одной на голове был выбрит гребень. Обссученные волосы, стоящие торчком, создавали резкий контраст с только что отросшими своими черными. На плече у нее сидела белая крыса. Другая была с неряшливыми засаленными волосами до плеч. На джинсовой куртке на спине у нее красовался большой лохматый паук, а из-под нее торчала вытянутая длинная кофта болотного цвета. Вид обеих был одинаково шокирующ и мерзок.

– А привет, герлы! – развязно закричали панки, лапая их за задницы и мацая за грудь. — Ну что! Фак-сейшн будем устраивать?

– Какой вопрос! – развязно отвечали те. – Конечно, елы-палы! А бухло есть?

– Хоть запейся, хоть залейся! – отвечал изрядно выпивший панк по кличке Упырь.

Герлы прошли вместе с ним на кухню, где восседала вся честная компания, уже изрядно подогретая. Кухня представляла собой огромный зал, в середине которого стоял стол с резными ножками. Вокруг него можно было кататься на велосипеде. Финский гарнитур не мог заполнить собой все пространство кухни. Над столом низко свисал огромный абажур. – А вот и они! – радостно повскакивали со своих мест пьяные ублюдки. «Привет, герлы! – заорал панк по кликухе Самогон. – Ну что, работать на благо рок-клуба пришли! Валяйте!» Фуфлогон схватил одну за подметки и потащил к столу. Датая компания радостно глазела на все это светопреставление. Он водрузил, недолго думая, герлу на стол, налил стакан водки и дал ей выпить. Та залпом опустошила его, закусила огурцом и начала выплясывать вульгарный танец, делая непристойные движения и постоянно лазия себе руками в штаны. Публика ликовала и улюлюкала. Грязные лапы со всех сторон начали тянуться к ней. Той это очень нравилось. Хмель долбанул ей в голову, и она начала на ходу стягивать с себя одежду. Сняв куртку, она стала весело размахивать ею в воздухе и зафинтилила ее на плафон. Затем последовала тельняшка. Под ней ничего не оказалось и дурища стала трясти бессмысленными обвисшими титьками. «Давай-давай! – орали панки. – Мочи!» Жабища стала стягивать с себя обрешканные, полуразлезшиеся джинсы. Под ними оказались позорные белые трусы с дырками. Публика стала жадно облизываться. Почти уже раздевшись до конца, идиотка спьяну наступила в вазу с салатом, поскользнулась и со всего маху шмякнулась на стол, сбивая на ходу все блюда, стаканы и ложки. Панковье взвыло от восторга. «С мягкой посадкой!» – воскликнул Фуфлогон и начал стягивать с нее трусы. Она не сопротивлялась и весело хохотала. Тот расстегнул ширинку, вытащил свой короткий, толстый хер, который уже стал торчком и засандалил ей его «по самые кукры». Панки улюлюкали, глумились, орали «Долой стыд!», «Да здравствует Октябрьская революция!», «Лукич, мы с тобой!», забрасывали ебущихся кожурой от апельсинов и бананов, бычками, картофельными очистками и прочим мусором. Тем, казалось, это было до фени. Под конец разбесившиеся панки соорудили из длинных макарон «прическу» Фуфлогону. В этот момент тот глупо взвизгнул, замер на мгновение и тут же обмяк, навалившись своей тушей на пьяную жабу. Та лежала на спине с открытым ртом и плохо соображала, что же с ней происходит.

Наебавшись, Фуфлогон слез с жабы и застегнул ширинку. «Прошу к столу!» – сделал он развязное движение, приглашая остальных панков. Не долго думая, к ней подвалил маленький и коренастый панк по имени Клоп. Тот тоже расстегнул ширинку и достал из штанов защитного цвета свой тонкий стручок и воткнул в разъебаную клоаку жабы. Но после толстого хуя Фуфлогона, его пипетка болталась там, как язык в колокольчике, и тот никак не мог кончить. «А, чертова кукла!» – заорал Клоп и вскочив на стол, на котором развалилась голая жаба с раскрылещенной пиздой, сел ей прямо на лицо своей грязной жопой и засандалил ей хуй прямо в рот. «Соси! КГБ-шная сука!» – орал Клоп, на пьяную дуру. «Я не сука!» – пыталась возразить ему она. «Тогда тем более соси!» – еще яростнее заорал Клоп. Жаба покорно повиновалась и начала рассасывать вялый хуй, постоянно причмокивая и сопя. Пантомима длилась недолго. Панки злорадно хохотали и бросали пламенные реплики типа: «За Родину! За Сталина!» или «Коммунисты не сдаются!» Веселье закончилось тем, что когда Клоп замер, начал стонать и конвульсивно трястись, панковье резко раздвинуло крышки в разные стороны и говноеды полетели на пол под дружный смех. Выкрики «Панки, хой!» оглушили всех вокруг и даже самих кричащих. Клоп и жаба не обиделись на эту выходку, а освободившееся место занял следующий долговязый ублюдок по кликухе Корчагин. Рок-сейшн был в полном разгаре. Двигаясь часто, как отбойный молоток, он «отвалился» очень быстро. Жаба довольно похрюкивала от удовольствия. «У тебя еще не задымилась?» – спросил ее Клоп. Та и в ус не дула. Так все это продолжалось до тех пор, пока все ублюдки не переебли честную безотказную жабу. «А вот тебе и презент», – радостно заорал Фуфлогон и громко пернул своей сракой прямо в лицо своей «подруге». Все гадко заржали. Я с ужасом смотрела за всем происходящим, забившись в угол кухни. Во мне срабатывали мамкины установки. «Да все это нормально!» – хлопнул меня по заднице малолетний пункер. «Ты только врубись, что ебля может быть самой разной. И вот такой, как у нас, понимаешь ли, это все хорошо!» – Пункер игриво улыбался мне.

«Тебе что, ромашку разве не делали на трассе?» – радостно спросил он. «Чего?!» – недоуменно спросила я. – «Ну, по кругу не пускали? Хором не ебли?» – «Нет, что ты, что ты!» – в ужасе замахала я руками. «Ну, ты многое потеряла! Лишать себя такого!» Тут он схватил меня за руку и сказал: «А хочешь, прямо сейчас попробуешь?» – «Не-е-ет!» – завизжала я, вырываясь от него. – «Ну и урла! – воскликнул он. – Объяснял-объяснял тебе, а ты так ничего и не поняла! Ну и хуй с тобой.» С этими словами он направился к другой панкушке, которая своим вызывающим видом притягивала к себе нездоровое внимание.

«Братва! Айда звонить Егору!» – крикнул один из панков. Все дружно встали со своих мест и пошли в комнату с телефоном. Кухня, оставленная панками, напоминала поле боя, усеянное костями.

Все дружно двинули в соседнюю комнату, где находился огромный старинный шкаф, неестественных размеров кровать, на которой могло бы улечься сразу десять человек, миниатюрная этажерка и стеаринное зеркало с позолотой. Телефон висел на стене. Панки засели в этой комнате, сняли телефон со стены, быстрехонько набрали номер Егора и развалились на диване. Летов взял трубку почти сразу. «Хелло! Это Егор?» – злорадно спросил Клоп, размахивая в воздухе концом не застегнутого ремня. – «Да это я!» – послышался в трубке баритонистый голос. – «Панки, хой!» – заорал Клоп в трубку. – «Хой! Хо!» – скороговоркой ответил Егор. – «А знаешь, чем мы тут занимаемся?» – с ехидцей сказал Кровосос. – «Ну, наверное, дрочите!» – «Правильно! Но не только это». – «А что еще?» – «Мы тут все хором ебем твою Рыбу». Ответа не последовало. – «Она передает тебе привет!» – сказал Клоп и сунул трубку в нос Фуфлогону. Тот начал прикалываться и возбужденно задышал, имитируя еблю. Вместо ответа в трубке раздались гудки: Егор на поверку оказался чадосом.

Он реагировал как инфантильный ребенок пяти лет отроду. Не мог относиться ко всем вещам спокойно и ровно, вкладывал во все несуществующий смысл. Более того, когда я встретилась с ним через полгода, он не стал со мной даже разговаривать: настолько он был обижен. Как, оказывается, сильно подействовал на него этот образ. А ведь реально ничего не произошло, но он реагировал тупо, как запрограммированный зомби. За имиджем крутого прародителя сибирского панк-рока скрывалась детская инфантильная сущность. На память тут же пришло одно из выступлений Летова в N-ске. Егор повздорил со звукорежиссером во время репетиции перед концертом. Он требовал, чтобы тот сделал звук на сцене по своему усмотрению. Звукорежиссер считал себя очень опытным в этом плане и сделал по-своему. Возникла перепалка, не увенчавшаяся ничем. Но в результате этого звукорежиссер затаил на Летова злобу. И когда начался концерт, прямо во время кульминации резко отключился микрофон, и Летов, подобно рыбе, беззвучно открывающей рот, заметался по сцене. «Дайте звук! Дайте звук в зале!» – голосил он изо всех сил. Но разозленный пакостник даже и в ус не дул. Он только радостно восседал за своим пультом и смотрел, как мучается его жертва. Егор согнулся в три погибели прямо посреди сцены и дудонил в микрофон: «Дайте мне звук! Звук в зал!» Кто-то из зала начал утешать его: «Да ты не расстраивайся, Егорушка! Все будет хорошо!» Металлисты, наоборот, засвистели, заулюлюкали, заорали: «Давай проваливай, поганый пункер». (Концерт был смешанный – всех направлений рока.)

В Летова полетели банки из-под пива и бычки. В общем, неизвестно, чем кончилась бы истерика Егора, если бы на сцену не вышла Янка с гитарой и не спасла все положение. Спев несколько песен без микрофона и ансамбля, она очень сильно эмоционально завела толпу. Панковье кричало: «Молодец Янка! Янка, хой!» А Егор в это время ходил за кулисами и от зависти кусал себе локти, бесясь и на режиссера и на Янку одновременно. В этот момент с отчетливой ясностью было видно, насколько Янка взрослее, целостнее и сильнее его. Насколько он психован, глуп и инфантилен по сравнению с ней. Не раз бывало так, что во время потасовки с гопниками Янка своей могучей грудью защищала Егора и шла первой в атаку, как боевой слон. Получая по морде от озверелой гопоты, она прятала за своей спиной пункера в Ленноновских очках по кликухе «Дохлый». Он с честью оправдывал это прозвище. Когда страсти утихали, она говорила, рассматривая свои синяки: «Вот как я с ними подрался! Они мне пизды дали, но и я им пизды дал!» Все весело смеялись над ее обаятельными выходками, хлопали по плечу и говорили: «Молодец, Янка! Свой парень!»

 

 

* * *

 

Утренний рассвет осветил шикарные апартаменты партийного работника, где проходил панковский фак-сейшн. Дом, казалось, был перевернут вверх дном. Пустые бутыльки из-под одеколонов, аэрозоли, пивные банки и бычки причудливым орнаментом усеяли шикарные ковры на полу и паркет. Повсюду на диванах, креслах, столах и прямо на полу в самых неестественных позах валялись панки. Солнечные лучи не только осветили всю эту гадкую картину, они еще и привели с собой, о Боже! – хозяина сего жилища, – «партайгеноссе» из обкома.

В дверном замке щелкнул ключ, и через мгновение в прихожей появилась коренастая фигура, одетая в добротный плащ, начищенные штиблеты и дорогую шляпу. «Боже! Что здесь происходит?!» – заорал переполошенный папаша. Ответа не последовало. Фак-сейшн спал мертвецким сном. Увидев все, партиец начал тормошить своего в усмерть упитого сынка. Тот, еле продрав глаза, глянул на своего папашу и промямлил: «А! Это ты. Привет, батя!» И тут же завалился опять дрыхнуть. «Кого ты сюда приволок?! Откуда все эти ублюдки?» – недоуменно размахивая холеными руками, вопрошал папаша. Ответом ему был только раскатистый храп мертвецки пьяного выродка. «Вставай немедленно, кому говорю!» – забесился старый партайгеноссе. Нервно тряся сынка за ворот матросской тельняшки. «А чяво я вставать-то буду? Че пристал!» – разбесился проснувшийся пункер. – «Отвянь от меня!» и резким движением вырвался из лап папаши. «Да ты посмотри, во что превратилась квартира!» – «А нам похуй!» – невозмутимо воскликнул сыночек. – «Как тебе не стыдно!» – зашелся праведным гневом папаша. – «Долой стыд!» – парировал выродок. – Это ведь был девиз коммунистов на заре социализма!» – «Да что ты мелешь!» – «А то, что знаю, в уставе говорилось, что каждая комсомолка должна «давать» любимому комсомольцу по первому требованию. Все жены общие». – «Фу, пакость, – брезгливо сморщился папаша». – «И вовсе не пакость, а даже круче у них было: комсомольцы радостно совокуплялись на площадях, как собаки, и транспаранты такие несли на митингах: «Долой стыд» – «Это все происки буржуазной пропаганды, – разъярялся старый партиец. – А это кто такие тут валяются?» – подошел он к мертвецки пьяным дружкам своего сынка и начал требушить одного за ворот кителя.

«А ну, без рук!» — промычал спросонья бритоголовый панк со знаком анархии на макушке из коротко отросших волос. «Ах ты, свинья такая! – заорал папаша. – Залезла за стол да еще и ноги на стол!» – «А ноги ты, папуля, сам протянешь, если не оставишь нас в покое!» – подошел к нему сынок, приставив к горлу складной нож. «Ах ты выродок! Несчастный пакостник. Я тебя породил, а ты мне вот что устроил!» – «А я и не просил меня рожать!» – парировал «сынок». – «То есть, как не рожать! Подумай сам! Ведь если бы тебя не породили на свет, то тебя бы и не было на Земле!» – «Вот и хорошо!» – безапелляционно парировал «выродок». – «А что в этом хорошего!» – не унимался отец. – «А что плохого! Ведь если бы я не родился, то сейчас бы и не мучился, и вообще бы никогда мне мучиться не пришлось!» – «Да это же кощунство!» – схватился папаша за голову руками. – А что бы по этому поводу сказала твоя мать?» – «Мать! Мать?! А мне на мать мою насрать. Нечего меня было рожать. Меня от нее тянет блевать! Будь проклята вонючая мать!»

Выплясывая, «сынок» размахивал руками перед лицом своего папаши. «Не рожай меня мать, не дай мне страдать...»

Партиец еще больше удивился такой выходке и, не выдержав, бросился со всех ног к телефону, едва не опрокинув по пути этажерку с книгами. «Все! С меня хватит! Я вызываю милицию!» – бросил он, вытирая пот со лба рукавом пиджака. Лысина его покраснела, руки тряслись, пальцы не слушались и никак не набирали номер.

– Ах ты, старый стукач! – подоспел предусмотрительный сынок и резким движением перерезал телефонный кабель. Шнур уныло повис в руках у озадаченного папаши. С минуту он стоял, беззвучно открыв рот и переводя взгляд то на своего сынка, то на трубку, а затем завыл как вепрь и бросился к выходу.

– Атас, братва! Папик легавых вызывать побежал! – заорал на всю квартиру сынок, распихивая ногами вповалку спящих пункеров. Долго никого уговаривать не пришлось. Хорошо всем знакомое слово «легавые» произвело на всех магическое действие. И уже через минуту квартира была пуста. Последний панченок предусмотрительно пробежался по комнатам и собрал остатки выпивки, также все освежители, одеколоны и даже гуталин. Стаскав все в мусорный мешок, он опрометью кинулся к выходу, громко хлопнув напоследок дверью.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 6

 

ЕВАНГЕЛИЕ  ОТ  ПАВЛА

 

ДОРОГА В АД

 

– Сука, – вспомнилось мне любимое выражение тещи, которая опочила перед тем, как Духи мне звезданули по кумполу, и я, навострив лыжи, похуярил на обучение к Рулону.

Мы стояли за операционным столом с корифеем местной хирургии Лешей, который не ездил к нам, начинающим резакам, без опрокинутого стакашка С₂Н₅ОН.

Его способности употреблять эту гремучую смесь поражались многие. Перед каждой операцией медсестра наливала ему граненый стакан спирта, оставляя сверху 1 см свободного пространства, доливала воды, и Леха, открыв свою глотку каким-то особым способом, просто заливал все это в желудок. Он никогда не закусывал. И это тоже было его особенностью.

Крякнув и покраснев сразу же после принятого, он не спеша подходил к крану и начинал мыть руки. Мыл он их не по правилам.

– Херня все это. Если в человеке нутро гнилое, то мой, не мой – все равно он несет заразу. Посмотри на многих хирургов, которые трут руки и бензином, и хлоркой, стирая их до крови, а все равно больные у них дохнут как мухи от разной инфекции. А у нас все будет чисто, – говорил он каждый раз одни и те же слова, закрывая кран и не погружая руки в антисептический раствор. – Спирт для того, чтобы очищать Душу. Душа чиста, и тело будет чистым.

– Слышишь, Викторыч, а ты говоришь прямо как Христос. В Евангелии вон то же самое написано. Когда этого целителя от бога пригласили пожрать, он пришел и разлегся, а руки мыть не стал. Все возмутились: «Ты чо? Руки-то мыть надо перед едой! А то дизентерию схватить можно». Так он ответил прямо как ты: «…Ныне вы, фарисеи, внешность чаши и блюда очищаете, а внутренность ваша исполнена хищения и лукавства. Неразумные! Не тот же ли, кто сотворил внешнее, сотворил и внутреннее?»

Мы помыли руки и пошли в операционную, где на операционном столе лежал больной с выбритой головой. Анестезиолог вводил его в наркоз.

Клиент, или, как их называли, пациент был доставлен с аварии сутки назад и все не приходил в себя. Ему становилось все хреновее.

По законам, царящим в мире медицины, спасать нужно любого, кто еще может дышать и даже того, кто не может, но у кого стучит сердце.

Для чего? Этого не знал никто. Ведь уродов и дебилов уже хватает на земле. И Бог постепенно убирает всякое пидорасье с планеты, как глистов и паразитов, которые не хотят развиваться и от них нет никакого проку.

Я вспомнил лекцию, которую случайно прочитал в рукописи. Друзья говорили, что это лекция самого Рулона. Дак вот там было написано, что все в космосе и природе подвержено саморегуляции. Существует контроль высшего над низшим.

Вот как-то китайцы во время культурной революции захотели спасти урожай, заметив, что воробьи каждый день склевывают не одно зернышко. Проведя расчет, они увидели, что теряют большое количество урожая, и решили спасти этот урожай, уничтожая птичек. За каждую птичку, пойманную и убитую божью тварь, китайцам давалось вознаграждение. Они смогли накормить несколько сотен семей. Но не одним желудком жив человек. Когда стало мало птиц, стало много комаров и стало много малярии, так как комары переносят эту заразу. Погибли тысячи семей. Вот так человек думает, что будет как лучше, а получается так, как хочет Бог.

Так и люди, которые не нужны больше на земле для эволюционных задач, должны покинуть землю. А всем кажется, что у него заболел родственник, мать, ребенок и его надо лечить. Хуюшки. Лечить надо голову и душу, чтобы это мурло, никому, кроме Бога, не нужное, изменилось и стало полезным Богу. Человеку нужно дать понять, что с теми опилками, которые у него были тогда, когда он заболел, можно только спокойненько умирать. Ну, а если, сука, жить хочешь, то работай не на себя, а на Бога.

То есть, пойми, для чего все создано на земле. Ведь люди это микробы. А Земля – это тело. И если микробы злые и Земле становится больно оттого, что эти паразиты пьют ее кровь, уничтожают леса и т. д., то она сначала пытается вымыть руки, убирая самых вредных. Ну, а если человек пытается защититься, не понимая целей и задач Земли, то возникает нарыв, и Земля делает себе операцию. А это – война, землетрясение, стихийное бедствие. И чем больше человек держится за свое говно (здоровье, мысли, эмоции, вещи, родственников), тем ему херовее становится.

Леха, не надевая перчаток, взял в руки зажим и йодонатом намазал бошку коматознику (находящемуся в коме). Зеленкой нарисовал линию, где он будет резать кожу.

Анестезиолог дал знак, что можно начинать.

Кому нужна такая жизнь, которая теперя будет у этого человека, если он останется жив. Сутки без сознания на искусственном дыхании – это уже полудурок. Клетки мозга мрут быстро, особенно, если человек не концентрирует свою волю, не стремится раскрыть сознание.

Вот и этому коматознику Бог дал знак, что вся его жизнь не стоит выеденного яйца. И сейчас все зависит от крепкой Лехиной руки, от медикаментов, которые имеются у анестезиолога, и еще от многих факторов. Вот это рулетка. А волчок крутится. И гороскоп сейчас у коматозника может измениться.

Бляха-муха, какое виденье открылось из банальной, казалось бы, операции, которые сотнями и тысячами делают хирурги во все мире.

Уже через несколько лет в Ашраме у одного парнишки случился нарыв на руке. Сахара много ел, да еще какие-то внутренние противоречия привели его к этому страданию. Рука раздулась, стала как колбаса. И видно, что гной уже скопился. Вот она – Земля с микробами-паразитами. Нужно делать операцию. Под руками ничего не было, кроме кухонного ножа.

Подогрев нож над огнем, хлопнул парнишку по затылку. Пока он моргал, разрезал кожу. Потек гной. Вылилось около стакана зеленых, вонючих живых и мертвых лейкоцитов, фагоцитов и продуктов их жизнедеятельности. И у каждого из них есть родичи и детки. Ебена вошь. И они, наверное, плачут и рыдают, что целый стакан гноя выбросили на помойку.

– Ну что, парнишка? Как дела?

– Да сразу легче стало.

– А не жалко микробов? Ведь они живые?

– Да нет. Мне же легче. Они зависят от меня, а не я от них.

– О, значит, ты Бог? Сам породил, сам и убил?

Он задумался.

Леха тем временем резанул кожу у левого виска, кровь тоненькой струйкой стекала по простыням, он раздвигал специальным инструментом мышцы. Его движения, как всегда были уверены и точны.

Мастер своего дела. Сука. А надо ли жить этому коматознику? Кто это решает?

И опять вспомнился случай, когда я встретился с целителем Ашрама в одном из городов Поволжья.

Дверь комнаты, где он принимал людей, была приоткрыта, и я услышал весь разговор.

– Что случилось? – спокойным ровным голосом спросил Наставник.

– Что-то совсем плохо стало. Сил нет. Умру скоро. А не хочется.

– Давно такое состояние?

– Около трех дней. Я была сильная, здоровая, а тут что-то стряслось.

– И ты не знаешь что? Ты ведь целительница и многое знаешь. Ведь людям помогаешь, а для этого используешь силы Космоса, законы Космоса.

– Да нет. Я самоучка. Ничего не знаю, а лечу своей энергией. Вот давеча был случай. Попал мужик под трамвай. Я быстрее побежала к нему и давай исцелять. У народа аж глаза на лоб полезли, как ему похорошело.

– Ну вот и долечилась, – как-то уж очень отрешенно произнес Наставник. – Произошло нарушение нескольких законов.

1. Не просят – не лезь. Человек погибал от своей гордыни. Бог не дал ему возможности больше жить. А ты решила стать умнее Бога. Вот если бы ты ему действительно хотела помочь, ты бы начала страстно молиться за этого человека, спросила бы: «Господи! Нужно ли помогать ему?» – но не зная, что ему пора умирать, ты влезла в его кармическую программу.

2. У каждого человека свои кармические долги. И трудно выбрать правильное решение в той или иной ситуации. «Как быть?» – можешь спросить ты. А нужно молиться и быть в отрешенном состоянии, тогда к тебе придет нужное решение. Но оно будет связано не с тем, как оценят тебя люди на остановке, а с тем как оценит тебя Бог. Вот если бы такая мысль присутствовала, то ты бы поступила по-другому.

3. Когда человек оказывает помощь от ума, потому что его так научили, и эта помощь заключается в оказании ему физического облегчения, но не в изменении его мировоззрения, то исцеление не происходит на всех уровнях. Исцеляя только физическое тело, целитель и врач активно мостит своему пациенту дорогу в ад. Не случайно все больницы в мире мистиков называют вратами в ад. Он просто берет на себя часть проблем этого человека и за это страдает.

 

– Ты думаешь, почему сейчас в больницах нет лекарств, врачам платят маленькую зарплату, и они в большинстве своем несчастливы. Особенно хирурги, гинекологи, нейрохирурги и кардиологи, не говоря уже о генетиках, этих сатанистах, выращивающих людей в пробирках или изобретающих новых зомби.

– Так что, я взяла его карму на себя? – сложив руки на груди, горестно спросила посетительница.

– Вот так. Это и есть грех, когда человек отождествляется с моральными установками. Божественная сила вам рекомендует пройти ритуал покаяния.

 

Леха был классным проктологом: он оперировал на прямой кишке, то есть жопу. А по выходным и ночами подрабатывал по всем другим направлениям хирургии.

Когда оголилась кость в височной области, Леха взял коловорот и начал сверлить дырки в башке. По операционной распространился запах костной пыли. Сделав пять отверстий в черепной коробке, Леха подвел гибкую пилочку из одной дырки в другую и стал пилить. Выпилив кусок кости, он его снял, и открылся живой человеческий мозг.

– Как давление? – спросил Леха.

– Чисти мозги дальше, жопный врач. Все О’Кэй, – ответил анестезиолог.

Лежит чурбан на столе. В его башке копаются люди. Зачем? Неизвестно. Медицинские законы гласят, что нужно спасать всех. А что дальше? Кто обеспечит этих уродов и калек куском хлеба, крышей над головой, если они не будут приносить обществу пользу? Так и плодится живая масса на земле, не улучшая ментального плана человечества. И каждому, кому оказана помощь, оказавший отдает часть своей личной силы, и постепенно лавина страданий наваливается на него.

Поэтому у Лехи нет детей, да и жена привязана к нему только из-за денег. А получает Леха неплохо. Честно говоря, ему насрать на людей, ему нравится процесс, он купается в благодати и кайфует от работы, от этого рукодейства.

– Леш, а есть ли разница, ковыряться в мозгах или в жопе?

– По сути нет никакой разницы. Человек – это кусок мяса, а хирург пытается сделать этот кусок живым, подгоняя его под какие-то кем-то установленные нормы. Вот жопа должна быть такой, а мозги выглядеть так, как нарисовано в атласе.

Если что-то не так, хоть человек и живет нормально, то его надо переделать. Еб твою мать. До чего охуели все.

Приходит пацан на призывную комиссию. У него грыжа. Живет себе нормальненько. Бог его от армии спасает. А военкомат, армия, врачи на комиссии говорят: «Знаешь, паря, вот не хватает пушечного мяса, и мы тебя сделаем здоровым, как все, и пойдешь в Афган, Чечню или еще куда-нибудь. Хуля ты будешь жить здесь спокойно? Хуярь к смерти здоровеньким». И под нож парня. Но если Богу не угодно, чтобы парень попал на войну, то он может гикнуть на операционном столе. Вы, блядь, можете, нахуй, себе представить: пришел здоровый парень с какой-то там грыжей и помер, а не стал бы оперироваться – жил бы себе спокойненько.

Леха взял скальпель и пинцет и разрезал оболочку, которая покрывает мозг.

– Мозг в человеке – одна из важных частей. Видите, как он спрятан. Сначала костная оболочка – череп, затем твердая мозговая, которую мы сейчас разрезали, затем мягкая мозговая…

Я вспомнил, как Рулон рассказывал о тонких телах человека, которые как матрешка в матрешке находятся друг в друге. И только обладающий ясным видением может все это увидеть. И на тонком уровне имеется образование, похожее на череп, которое защищает самое сокровенное в человеке – его Дух. Это карма человека. Чем тяжелее карма, тем труднее человеку раскрыть Душу и обрести связь с Духом. А в этом-то и заключается смысл человеческой жизни – раздеть себя, как луковицу, чтобы освободить Дух и слиться с ним.

Вспомнились также детские сказки, как была спрятана жизнь у Кащея Бессмертного в иголке, а иголка в яйце, яйцо в утке и т. д. Так и мозг. Чтобы его повредить, человек должен крепко насолить Богу. Только тогда Бог спрашивает с человека.

Когда маленький ребенок появляется на свет, его Дух связан с высшим Духом, но как только начинается постижение этого мира через мамкину ересь, сразу же теряется связь с Духом, и Дух постепенно обволакивается разными оболочками. В сказках – это яйцо, утка, заяц и т. д., в мире мистиков – это кокон, тонкие тела, в человеке – это череп или другие оболочки защищающие жизненно важные органы: грудная клетка, брюшная стенка и т. д.

– Викторыч, а ты веришь в Бога?

– Хер его знает, в кого я верю, но в кого-то точно верю. Ведь не зря же меня по жизни так мотает. Сколько человеческих судеб пролетело передо мной, сколько трагедий. Но я уже перестал плакать по ночам, когда дохнут жмурики, хотя вначале было. Очерствел, что ли? Или оберегает меня Высшая Сила от этих сентиментальных реакций. Хуйня все это. Веришь, не веришь. В Бога, в черта, или еще в кого. По-моему главное, чтобы было внутри хорошо, вот как от стакашка шнапса. Правда, Людок? – обратился он к медсестре.

Лехины руки двигались спокойно и уверенно. Он уже обнаружил кровоизлияние в мозг и стал отсасывать обыкновенной клизменной грушей темную вязкую, частично уже свернувшуюся кровь вместе с остатками раздробленного от удара головного мозга. Как мягкое сливочное масло он спокойно отделялся и всасывался в грушу.

– Леш, а как ты отличаешь, где еще здоровый мозг, а где уже мертвый?

– А хуй его знает. Просто выработалось какое-то чутье. Здесь делай так, а здесь так. А вот здесь будь осторожен. Здесь кровеносный сосуд. И если его зацепишь, то будет херово.

Леха дернул за артерию, и она порвалась. Брызнула струя пульсирующей крови.

– Вот, блядь, накаркал.

На мгновение рука хирурга накрыла рану салфеткой, но та быстро пропиталась кровью. Леха сменил салфетку.

– Срочно ставь кровь! – прикрикнул анестезиолог на медсестру.

Та начала суетиться. Кровь потекла в вену мужика.

Остановить кровь в башке очень трудно, особенно, если кровоточит крупный сосуд. Лехина харя покрылась потом и вновь покраснела, как после выпитого стаканчика. В его движениях появилась жесткость, четкость.

– Почему лишь трудности мобилизуют человека?

– Потому что человеку внушили, что он должен стремиться к покою, комфорту, и тогда он расслабляется, рассвиняется. Его заполняет иньская энергия, и он начинает деградировать. Но Божественной Силе угодно, чтобы люди были активны, и направляли свое внимание на божественное, и только тогда Дух начнет проявляться на землю, на других людях. Пассивно это не может произойти. Человек должен совершать усилие. Вначале для того, чтобы увидеть, какое он говно, что он сонная мышь. Увидев это, или сделав усилие, чтобы увидеть это, человеку захочется начать изменять себя. Весь мир ему тогда начинает представляться в виде сновидения, а он находится, как в каком-то пространстве.

Это состояние и есть реальность, из которой можно видеть все, в том числе и эту жизнь.

Вспомнив эту лекцию Рулона, я постарался выйти в измененное состояние сознания. Постепенно напрягая мышцы, начиная с кончиков пальцев стоп, и поднимая это напряжение на голени, ягодицы, живот, спину, грудь, шею и голову, я выдавил какую-то свою часть из тела и оказался в другом пространстве.

Как на компьютере, передо мной открылась картина головного мозга пациента. То, что было на рентгенограмме, теперь виделось в объеме перед глазами: разбитая часть левой половины мозга, кровоточащий сосуд, который Леха пытался ухватить зажимом, но у него ничего не получалось.

Сделав усилие, я перевел изображение на общую картину.

У этого человека, лежащего на столе, не осталось личной силы Кут. Тесь поработил ее, и наступил момент, когда этому мужику пришло время умирать. И Духи Эрлика начали свое кровавое пиршество. Они высасывали жизненные силы из человека, а в операционной не могли остановить кровотечение.

Переведя взгляд на бутылку крови, увидел в ней душу другого человека. Вот что происходит. Когда одному уже не хватает ума и знаний о Боге, и ему приходит крышка, приходят на помощь врачи и начинают делить души других людей.

«У этого возьмем пять кг личной силы и отдадим другому. А про этого и думать не будем. Дадим ему отгул, 200 гр. красного вина и значок «Почётный Донор». Так мы будем воплощать программку Дьявола на земле – плодить и сохранять пушечное мясо. Пусть, нахрен, им питаются планеты. А мы им будем верно служить».

Что делать? Я оказался перед выбором: «Помогать Лехе, лечить этого мудака, или воздействовать на него с помощью магии?» В голове щелкало быстро. Нужно ли ему жить? Нет ли здесь нарушений кармических законов? А как с моралью?

«Есть несколько видов морали, – говорил Рулон. – Мамкина – если ты меня слушаешься, то ты хороший мальчик, если нет, то плохой. Семейная – ты домой приносишь деньги, не блядуешь – значит, хороший. Пьешь водку, гуляешь, морду бьешь – значит, плохой. Общественная – ходишь за три копейки на работу, изнашиваешься – хороший, не ходишь, хулиганишь, воруешь – плохой…

Но есть еще космическая, высшая мораль, нравственность – проводить законы космоса в этот заебуневший мир. А это уже надморально, в том виде, в котором привык это видеть человек.

Кто-то должен принести жертву за этого пидора, лежащего на столе и готового отбросить коньки.

«Господи! Как поступить? Дай знать. Ведь я хочу служить тебе, но оказался в этой ситуации и не знаю, как быть».

В это время в операционную вошла санитарка и сказала, что нашлись родственники больного и пришли в больницу.

«Вот кто должен жертвовать, если хотят, чтоб их мужик остался жить».

– Ивановна, – сказал я негромко, – поставь в какой-нибудь комнате этих прихожан на колени и пусть искренне и яростно молятся. Скажи, что жизнь мужика на волоске, и только они могут спасти его молитвой. Еще скажи, что постоянно без остановки надо повторять мантру: «Намо Сотиданандана Парам Ананда Свасти».

– А это еще что за заклинание?

– Ты сначала запиши, чтобы не перепутать слова. От этого зависит, будет жить этот жмурик или нет. А потом, когда-нибудь поговорим. Лети быстро. А то давление уже на нуле. Видишь, наркозник (врач-анестезиолог) дёргается.

Ивановна, шаркая ногами в стоптанных больничных шлёпанцах, похуярила учить родичей молиться.

Давление и вправду упало. Реаниматолог ввел кордиамин, хлористый, норадреналин и приступил к непрямому массажу сердца.

Леха стал бледным.

– Лешь! Чего ты испугался? Чай, не первый раз в ящик спрыгнуть хотят.

– Да по мне, хоть рядами ложись в гробы, только не с моим участием.

– Эти суки, – он показал пальцем наверх, – заморочили, завнушали, зашугали, что если у хирурга дохнут эти пидоры, то он хуёвый, и мозги ебут потом долго, да и по карману хуярят. А если еще родственнички жалобу подкинут, то и до суда недалеко. Один раз три года таскали. За каким это надо?

–А ты бы, Лёш, помолился.

–А как? Вот материться – это я мастак, – несмотря на кризисную ситуацию, Леха сохранял чувство юмора.

Все это становилось рутиной, за исключением нескольких шоковых моментов, когда больной может гикнуться.

– Есть одна молитва, но не на русском: Намо Сотиданандана Парам Ананда Свасти! Попробуй.

Кровотечение в ране почти остановилось, так как давления не было. В Лехиных руках появилась дрожь.

– А как ее читать? Вслух или про себя?

– А ты ее пой вслух. А мы тебе подпоем.

По операционной загудела мантра: На-а-мо-о Со-о-ти-и-да-а-на-а-нда-а-на-а Па-а-ра-а-м А-а-на-а-нда-а Сва-а-сти-и! Переливая красивые слова в мелодию, создали мощное поле.

Внутренним видением определил, что на помощь больному пришли светлые силы. Полчища Светлых духов и Ангелов Царя Шамбалы Ригдена Джапо вступили в бой со злыми духами Эрлика.

Анестезиолог снял очки и сказал, что все это бред сивой кобылы и что в этой уже истории наступает полный пиздец.

Заморгал  свет. В операционной лампе перегорело сразу три светильника.

Светлые начали побеждать.

По оперблоку распространился запах палёного мяса.

– Вот он, гадёныш, – произнёс Алексей, беря на зажим сосуд, доставивший так много переживаний. – Коагуляция! – жёстко произнёс хирург и начал прижигать артерию.

 

– Давление сто на пятьдесят, – произнёс очкастый наркозник. – Еще две бутылки крови.

Леха решил заканчивать операцию. Затолкал в голову резинки, чтобы оттекала неудаленная кровь и отторгающиеся мозги, и стал зашивать кожу.

Леха перестал петь мантру и теперь только насвистывал свою любимую мелодию.

Слышно было, как санитарка уже готовит каталку, подвозя ее к дверям.

Заглянув в дверь, она сказала: «Ой, что было. Они начали с «Отче наш…», но у них ничего не получалось. Но когда они начали читать по бумажке, то слезы полились из их глаз, и они начали каяться за все свои грехи. Оказывается, столько грехов они носили за собой, а такие все красивые, дорогими духами пахнущие. Потом я ушла и вижу, что у вас все нормально. Я уже чай поставила и Викторычу сальца нарезала».

Леха крякнул и улыбнулся в предвкушении очередного стаканчика.

– Слушай, студент, – так он называл меня за молодость, – а что это за чудеса произошли?

– Ты слышал когда-нибудь, как исцелял Христос?

– Ну да. Бесов гонял. Платье у него было необыкновенное. Кто притрагивался – сразу поправлялся. Но ведь это сказки для религиозных фанатов.

– В каждой сказке есть немного истины.

Леха завязал узлы на швах, медсестра замотала голову больному. Его переложили на каталку и вместе с капельницей повезли в реанимацию.

– Знаешь, Викторович, я решил уйти к Учителю.

– Ты чо? У тебя же еще все впереди. Смотри, как ты одними словами какими-то все поменял здесь, и мы поменялись, и родичи этого мужичонки.

– Хуйня все это. Налей тебе сейчас стакашек, а он тебя уже ждет, и ты все забудешь. Но будет молиться лишь только Леша – золотые руки. А ведь все не так.

– Вот меня пригласил в Ашрам Учитель. А вчера теща Библию подсунула. Дак там тоже самое написано, что нужно идти за Учителем, все оставив.

– Всем нужно еще раз перечитать Евангелие, – говорил Рулон перед последней встречей. – Многие оправдывают это тем, что Христос не человек, а сын Бога.

Но ведь он говорил своим ученикам: «Оставь детей, семью, все и иди к Богу».

Наша задача растолковать все это людям. Написано: «Не создавай себе кумира, ни образа, ничего». А они все молятся на иконы, как язычники на идолов. Как можно молиться на иконы? Записано же: «Не создавай себе кумира». А они иконы развесили по углам. Они же не соблюдают десять заповедей Христовых.

Людям нужно объяснять, чтобы они искали Бога внутри себя. Словно кумир говорит, что человек ищет Бога вне себя, где-то на облаках. А если мы уберем этого кумира извне, который нас отвлекает от истины, то мы начнем внутри себя Бога искать. Вот только тогда поймем, что Христос – это наше чистое сознание. Бог-Отец над нами, над головой сидит.

И для того, чтобы почувствовать Бога, нужны не иконы, а понимание того, что Бог-Отец, на макушке живет.

Вот ученик и начал делать дыхание и считать вдохи и выдохи. В этот момент человек ощутил себя, и воскрес в нем Христос. Делая осознанные дыхания, человек пробуждает Христа, забывает о дыхании – Христос умирает. Вот этому ученику икона ни к чему. Считает дыхание, и Христос с ним, на макушке, раз он туда молится, где Бог живет, над головой.

Христос – это наше сознание. А Бог-Отец – это мировое сознание. А Дух Святой – это Благодать Божия, которая снисходит в нас и преобразует максимум чувства.

Я кратко пересказал эту трактовку Библии Лехе.

Мы уже переоделись. Леха заполнял документы. Здесь же копошились медсестры, разбирая грязное белье.

– Люд! А вот ты ходишь к попу. Скажи, кто такая Богородица.

– Ну, это мать Христа, которая его родила.

Рулон же говорил, что Богородица – это Божественная Сила, это практически олицетворение Святого Духа. Трое мужчин получается: Отец, Сын, Дух Святой. А где же женщина? Почему, говоря: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа», мы поклоняемся трем мужикам? А женщина где? А вот Святая Духа – это на еврейском – женского рода. Это уже потом, при переводе, стали считать мужского рода. Так двое мужчин и одна женщина получаются. Святая Духа воплотилась в Марию. Не Мария зачала Святого Духа, а Святая Духа воплотилась в ее обличие и зачала от Отца. Потому что не понятно, почему тогда Христос называет Бога своим Отцом, если он не принимал участия в зачатии, и тогда он должен был Отцом называть Святого Духа, раз им был зачат. Но почему-то Святого Духа не называют Отцом, раз от него зачалось все. Вот вопрос: «А кто Отец его был?»

Христос всегда в Евангелии говорит: «Бог – Отец. Я от Отца пришел…» Тогда непонятно, почему Бог – Отец, если он зачат от Святого Духа, тогда, выходит, Святой Дух – Отец, а не Бог. Вот в чем дело.

– Но, может быть, это в высшем смысле? – спросил Антон.

– Это мы так видим. Основное – это то, что Святая Духа – женского рода, Божественная мать, которая воплотилась в Марии.

– Значит, это не Божественная Сила? – продолжал докапываться Антон.

– Да, это Божественная Сила, которая воплотилась в Марии, а Отец уже оплодотворил Марию, – ответил студент. – Теперь все получается и складывается. Теперь высшее видение Евангелий мы объясним католикам.

– А вот люди крест носят. Они являются христианами? – слушая этот рассказ об учебе у Рулона, спросила моложавая полногрудая медсестра Людок, продолжая протирать инструменты и складывать тряпки. – Сейчас все поголовно носят крестики.

Мне вспомнилось, как во время прогулки по горам Рулон рассказывал нам сокровенную суть христианства и его эзотерический смысл.

– Крест – это орудие пыток, – многозначительно сказал Рулон и стал наблюдать за реакцией слушающих. – Можем ли мы носить орудие пыток? Ведь на нем распяли Христа. А ведь многих героев вешали на виселицах или отрубали головы. Так что же теперь, виселицы или гильотины ставить на куполах да на могилах Великих? Вот поэтому мы крест и не носим. А Христос у нас в голове находится. Мы вспоминаем себя, значит Христос в нас в этот момент пробуждается. Раньше крестов не было. До креста амулетом был Агни или рыбы.

– А что такое Агни? – спросил Денис, перепрыгивая через бурный горный ручей.

– У христиан раньше был Агни, потому что его в жертву принесли. Агнец божий. А рыбы, это потому что в эпоху Рыб все это случилось.

– Кто его в жертву принес? Это когда распяли его на кресте, а он ведь заранее знал, что его распнут? – спросила Елена.

– Да, готовилось все это заранее. Он еще до казни все ученикам объяснял, что скоро его распнут. Готовьтесь!

– Христос – это олицетворение нашего сознания. Да, тогда всё становится ясно.

– Но, если всё эзотерически понятно, то зачем нужно было все это демонстрировать в физическом мире?

– Он проигрывал мистерию Божественной игры. И так как он общался с Отцом-Богом, то знал, что воскреснет и не боялся распятия. Он знал, что воскреснет на третий день. Он говорил, что восстановит разрушенный Храм через три дня. Это он говорил о своем теле, которое восстановится на третий день после казни. Да вот потом так и случилось, что через три дня он воскрес и явился перед учениками.

Леха задумчиво разглядывал наполненный спиртом граненый стакан.

– Ведь человек, когда без сознания, тоже общается с Богом-Отцом, бляха-муха, но почему некоторые возвращаются с того света, а некоторые играют в ящик? Сегодня этот тоже общался с Богом, да не ушел, будет еще керосин палить здесь.

– У человека имеются тонкие тела или аура. Так вот, Учитель говорил, что Христос был осознан, он развил свои тонкие тела и смог воскреснуть.

– А почему именно через три дня?

– Потому что именно через три дня рвётся связь с этим миром. Через три дня уже формируется связь с мирами. А через сорок дней он вознёсся.

– А на сороковой день что разрушается?

– Через сорок дней уже разрывается связь с землей. У мертвеца разрушается физическое тело, и он переходит в мир сновидений. 40 дней он находится над трупом, летает над землёй.

– А назад его вернуть можно?

Я вспомнил, что и сам задавал такой же вопрос Рулону.

– Назад? – переспросил Рулон. – Можно, если тело не разрушилось. Если разрушилось, то тело восстанавливать нужно.

– Вот мы сегодня восстанавливали, – стал хохмить Леха. – Ёб твою мать, Христос воскрес. Где этот наркозник, который таскает людей с того света? Сука, а ведь иногда и отправляет. Вот, пидор, кто ему судья? Или только он может судить? Давеча пьяный явился. Лыка вязать не может. Вместо горла трубку не туда запихал и стал кислородом надувать не лёгкие, а желудок. Говноед, не проверил, прочистили ли жмурику желудок. Дак тот изблевался, да в лёгкие блевотины поналивалось. Отсасывал потом, корячился. Ебантроп вонючий. И сегодня тоже: «Пиздец пришёл». Хуй тебе в твое дыхательное горло! Работать нужно до последнего. А то ишь, ручки хотел сложить. Про Бога забыл. Ирод проклятый! Слышь, студент, а не слабо нам с тобой в морг сходить. Туда сегодня пару тепленьких привезли. Да еще вчерашние лежат непотрошеные. Тело цело. Глядишь, оживим, как там тебя учили. Во, бля, прикол-то будет. – Людк, ты как? Пойдешь с нами? Посмотрим, как Христос воскресает.

– Да ну вас. А что люди скажут? Я лучше на танцы.

– Нахуй они нужны. Мы тут будем научно-религиозномистический эксперимент делать. А если у тебя потрахаться сегодня запланировано, то мы это тебе устроим, прямо в мертвушке. Не слабо? Ты ведь девка хоть куда. На тебя любой упырь засмотрится. Да и студент вон, хером по коленкам стучит.

– А если перепутается и не в то тело вселится?

– Такое тоже бывает.

– А что тогда будет?

Рулон как будто предвидел, что такие разговоры очень интересуют мышей, и давал нам уникальную возможность задавать такие вопросы, направляя наше внимание на мышиные проблемы.

– Будет раздвоение личности. Шизофреник будет готовый.

– Так получается – у всех шизофреников раздвоение личности?

– Да, какой-то покойник в них вселился. Его нужно изгнать.

– А как будет чувствовать себя сам человек, в которого вселился умерший?

– Он может развиваться, если будет осознан. Осознан в сновидении перед смертью. Иначе он потом уже не будет осознан.

– А если эфирное тело слабо развито? Оно что, больше трех дней разрушаться будет?

– У некоторых колдунов оно долго существовать может. Поэтому им осиновый кол вбивали в тело. Покойник может встать из гроба. А этого боялись жутко.

– А почему именно осиновый кол? – спросил Антон у Рулона.

– Потому что осина – иньское дерево. А физическое тело разрушали, чтобы оно не могло ожить. В индийской традиции сжигали. В других – ставили крест. Крест – это дерево жизни, на котором распят Христос. И крест на могиле олицетворяет древо жизни. Чтобы мертвый имел связь с мирами. Он может опускаться в нижний мир и подниматься в верхний по этому мировому дереву.

Был день субботний. В больнице, кроме дежурного персонала, никого не было.

Лёха зашёл посмотреть прооперированного, и мы пошли готовиться к ночному ритуалу.

У дежурной взяли ключ от морга и по аллеям больничного городка мимо благоухающих кустов сирени пошли к окраине.

Обычно морги располагаются недалеко от помоек, которые обильно посыпают хлоркой. Вокруг все равно летают тучи жужжащих зеленых мух.

Мы подошли к небольшому зданию из белого кирпича. Открыв ключом ржавую дверь, мы вошли в помещение, где валялись остатки одежды давно умерших, следы засохшей крови, мочалки, куски мыла и многое другое, что необходимо для приготовления мертвяка в последний путь.

В следующей комнате на стеллажах лежало несколько трупов. Была суббота. Это значило, что вскрывать их некому и некогда. Значит, мы сможем осуществить задуманное.

Несколько экземпляров было после аварий с оторванными руками и ногами. Один без головы. Двое из больницы, после операции, с наклеенными на живот наклейками и кучами трубок, из которых текла тёмная жидкость.

– Нужно будет принести свечи, благовония или ладан, воду и соль. Будем собирать духов. Самим-то будет не просто.

Мы вышли из морга. Ярко светило солнце. Лёха решил сегодня домой не ехать, заночевать в нашем городке. Мы отправились на берег реки.

Легли на траву. Я стал смотреть в небо, вспоминая, как Учитель рассказывал, что простой человек не может долго смотреть. Он обязательно что-то увидит. Облако ему будет кого-то напоминать. Или Карла Маркса, или олимпийского мишку. Долго пытался остановить внутренний диалог, но ничего не получалось. Только облака разной формы плыли по голубому небу. И обязательно сквозили бешеным потоком воспоминания. Думал о вечере. Вспомнилось кладбище, когда хоронили старую жидовку. Возвращаясь с кладбища, мы наткнулись на кем-то разрытую могилу. Антон в темноте споткнулся о полусгнившие доски гроба и, полетев, рукой ухватился за какую-то мосолыгу, то ли от ноги, то ли руки.

– Вот раньше-то еды много не было, – страшным голосом начал Рулон. – Чтобы мясо зря не пропадало то тех, кто умер или тех, кого убили, соплеменники съедали. Может, и здесь кого-то съели?

Среди присутствующих прокатилась волна страха.

– А древние люди спокойненько на все это взирали. Ведь это просто мясо. Оно даже полезно. Ведь силу покойного можно взять, его ум. Только кости оставались. Вот из них кладбища и делали. Если человек умирал своей смертью, тогда мясо жарили, а если убили, то сырым можно есть. А вот кровь нельзя пить. Кровь использовали для оживления предков. Они должны питаться кровью. Когда во время ритуала их подкармливали, то те легко входили в общение и помогали при ловле рыбы, на охоте.

– То вор.

 

Когда мы вернулись из морга, Леха, громко крякнув, расстегнул брючный ремень, который стягивал его огромный живот,  и, похлопав себя по брюху, развалился на диване.

– Ох, еб твою мать! – Сколько лет этому дивану? Уже дырку в диване просидели, пролежали, проебали, суки!

– Мне вчера пришла из Алтайского Ашрама видеокассета «Духовное целительство». – сказал я, желая поскорее поделиться своей новостью. – Там показано, как два наставника из Ашрама Гуру Шри Джнан Аватара Муни оживляют покойника. Это очень редкая видеокассета. В пояснении к кассете было написано, что она заряжена энергией, на нее наложен специальный код, позволяющий всем просматривающим ее получать телепатически знания через телевизор. Но эта же энергия может и уничтожать запись. Ты веришь в это, Викторыч? – спросил я, уже засыпающего Лешика, как его звали местные врачи.

– Хуй его знает. Это не по моей части. Мое дело – жопа, кишки, пизда, голова, руки, ноги и прочая хуйня, годная разве что на холодец, ответил он и устало повернулся к стене, пытаясь погрузиться в сон.

Я вытащил из большой спортивной сумки потрепанный видеоплеер и стал приспосабливать его к раздолбанному телеку «Электрон». Провозившись минут тридцать, я все-таки добился изображения картинки на экране. На голубом фоне появилась надпись «Сотиданандана йога центр» представляет фильм «Оккультные феномены».

 

На экране показались кафельные стены, цементный стол с трупом, покрытым белой простыней. Было похоже на то, как у нас на кафедре анатомии, где мы мудохались с трупами, изучая, где проходят нервы, где прирастают мышцы к костям и прочую хуйню. Потом на других кафедрах  нас учили лечить эти трупы. И только по прошествии многих лет, когда я стал учиться у самого Рулона, у меня открылись глаза, что человек – это не только физическое тело, которое так тщательно изучают  студенты-медики и врачи, но это еще и Душа, и Дух.

– И мы, – постоянно говорил на встречах с учениками Рулон, – должны  понять, что мы не являемся телом, чувствами и умом.

Душа человека связана с его эмоциями, мыслями. И чем больше ими человек может управлять, тем свободнее его Душа, и его Дух-свидетель. Именно поэтому воздействие на невидимую часть человека – его тонкие тела – даст возможность изменять, исцелять или уничтожать физическое тело. Вот почему гипнотическое, телепатическое, психосуггестивное воздействие на человека реально, так как его физическое тело – лишь марионетка в тонких духовных телах человека, которые могут быть развиты, а могут быть и не развиты.

По телевизору я увидел наставников, одетых в белые хитоны со знаком триединства на груди. Они обратились к Высшей Божественной Силе через мантру «Намо Сотиданандана Парам Ананда Свасти». В тот же миг с экрана в наш кабинет сильным потоком устремился золотистый свет.

Леха заворочался на диване и раскрыл свои зенки.

– Хули нам морг показывать? – мутным взором посмотрев на экран, произнес он  и тут же осекся.

Его взгляд сразу стал осмысленным. Что-то невидимое пронзило его сознание, и он сел на диване, выпрямив позвоночник.

Тем временем, наставники Алтайского Ашрама, совершая непонятные пассы и пропевая мантры, двигались вокруг трупа.

– Эй, студент! – обратился Леха ко мне с какой-то непонятной интонацией  в голосе. – Из их рук течет какая-то энергия, а звук, издаваемый ими, призывает эту энергию из окружающего пространства. Я вижу это, или это вольты?

Его голос стал необыкновенно трезвым.

Вспоминая этот фильм и эту историю с Лехой, я вновь очутился на очередной встрече с Рулоном, на которой он объяснял с позиции шаманизма, что же происходит с человеком сразу после смерти.

Мы сидели около ярко горевшего костра. Рулон только что провел камлание – шаманский ритуал, и рассказывал нам об удивительном мире шаманизма.

– Человек обладает не одной душой, у него их пять, каждая из которых развивается в течение жизни. Но когда подходит срок смерти, связь между душами ослабевает, и души разлетаются к тем Богам, которые послали их к человеку изначально. Когда ослабевает Кут, то души отлетают от физического тела.

– А можно ли вернуть душу в тело и оживить жмурика? – задали вопрос Учителю.

– Да, – сказал Рул, – если тело не повреждено. Ведь в течение трех дней после смерти души летают возле физического тела. Именно в эти дни делают отпевание. Об этом можно узнать из разных религий. Жрец, лама или священник, читая Тибетскую книгу мертвых или Египетскую книгу мертвых, указывает душе умершего путь после смерти, чтобы она не возвращалась на Землю и нашла  дорогу к Богу.

– А может человек при жизни выходить в загробный мир?

– Сюр – человеческий двойник – часто входит в загробный мир. Но это может быть связано с трудностями.

А вот  души умершего сталкиваются с другими препятствиями, которые им необходимо преодолеть на пути в этот мир. Если эти трудности она преодолеет, то человек как бы умирает вторично, а если нет, то навсегда остается в нижнем мире. А если человек сильный, то он преодолевает эти трудности. Тёсь, Сюр, Айы – его души живут в загробном мире определенное время, пока не истлеет память об этом человеке на земле.

– Что будет, когда этого человека забудут?

– Разлетятся души в разные стороны – вторичная смерть наступает.

– Сюр погибает, а остальные разлетаются? – спросил Олег, постоянно докапывающийся до глубины и сути вопроса.

– Они все разлетаются, ни одна душа не погибает.

– Какая разница, когда умрёт человек и где будет жить?

– Каждый человек хочет, чтобы он попозже умер, а так нет разницы – сейчас мы умрём или через пятьдесят лет, просто у человека вмонтирован инстинкт страха смерти. Вот солнце закатывается – день умирает. И так каждый день. И наступает новый день. Так и в жизни.

– Все эмоции, страх – это приходит из тонких тел?

– Физическое тело это просто труп, что в нём может быть: кости, кожа, мясо. Все инстинкты, страхи в душах находятся.

– А как шаман передает свою Силу? – это уже Елена задала вопрос, обеспокоенная повысившейся чувствительностью к мыслям других людей.

– Старый шаман умер, осталось племя, значит, кто-то должен стать шаманом в племени. И вот это шаманское призвание ищет самого восприимчивого. Ему может быть пятьдесят лет, а может двенадцать лет.

– В пятьдесят лет у него может быть семья, дети?

– Может быть, да. Шаманское призвание именно обретается, значит, этот человек как-то восприимчивее оказался. Может так же и козлом отпущения стать и в пятьдесят, и в двенадцать так же, как и шаманом можно стать. Какой-то там Гайдар в четырнадцать или в шестнадцать лет уже полком командовал. Сын полка.

– Да, значит, человек может рано лидером стать, то есть что-то случается и он обретает так же, как и хуеву тучу. Вот так шаман развивает в себе шаманство, раз – и обретает.

– Вот был такой момент, – спросила Елена, – Я неоднократно читала книгу «Путь Дурака», но не до конца поняла суть описанного, – когда нового шамана посвящают в шаманство, то старый шаман берёт его с собою и ведет на хребет. Я не поняла, это на тонком или на физическом плане происходит. Там он показывает мысы страдания и болезни, и на каждом мысе он эту часть местности прикрепляет к одной части тела, и при каждом соединении он плюёт в рот молодого шамана и тот эту слюну проглатывает. Непонятно, где этот хребет находится, говорится ли это о тонком плане?

– Да, это в тонком плане. – Рулон протянул руки к костру, помешивая прутом угли.

– А для чего он плюет?

– Чтобы лучше ученик запомнил дорогу страданий и скорби.

– Эти участки связаны с душой Сюр?

– Да, Сюр проходит по этим тропам сновидений.

– Это делается после рассечения?

– Иногда, во время рассечения обычно показываются тропы страданий и скорби.

– То есть определенная часть тела отвечает за определённую болезнь и еще связана с каким-то животным, допустим сердце со Львом?

– Да, примерно так, мы находим это отражение в гороскопе.

– Если у шамана слабый Кут, то вместо каждой кости скелета берут в жертву родственника из его рода, он умирает или его убивают? А почему сорок? Костей же больше? – Олег испугался за своих предков, как бы им не поплохело, не стало хуево.

– Кость – это аллегорично, это олицетворение силы. Кости связаны с силами у человека, если силы много, то костей больше, чем нужно в тонком теле.

– Родственники такого шамана не умирают? – продолжал настырно гнуть свою линию Олег, жалея мамку, с которой он уже лет пять не виделся. Может, она уже давно воспряла к небесам или с чертями якшается, а он все поет свою песню.

– Да, а если слабый Кут, то костей меньше, значит кто-то начинает умирать, чтобы сила пришла к нему. Мёртвые делают запруду на реке страданий, которая в нижний мир течет. А одного родственника в качестве моста кладут через эту реку, и по нему переходит шаман вместе с учеником на другой берег, и там дальше идет обучение.

Да, такое может быть – кто-то служит мостом, или несколько человек делают запруду, то есть умирают.

– Души этих мертвых не обижаются? – совсем скуксился Олег.

– На кого им обижаться? Это делает дух рода. Дух выбирает шамана и уничтожает каких-то родственников, чтобы дать силу шаману. Получается, что они могут только на собственного духа рода обидеться. В других понятиях это нормально.

– Люди там на все это естественно смотрят? – Елена более реально смотрела на эти вещи.

– Да.

– Ещё говорится, что именно в роду должны умереть люди, потому что их Кут  такого же цвета, как  у него. Когда Христос родился, всех младенцев, которые родились в одно время с ним, тоже уничтожили, что бы их Кут перешла к нему, а они же были не из его рода, а из соседних родов? – продолжал ковырять Олег, отыскивая несостыковки между своим восприятием мира и шаманским.

– Когда маленькое племя, человек сорок, например, в улусе живет, и там именно кровные связи важны, потому что человек рождается раз в год или реже. А тут было около тысячи людей, поэтому связи другие и дух другой, который для целого народа действовал, поэтому там уже мало было чисто равнородственных связей.

– То есть если бы умерли мама и папа, этого бы не хватило?

– Да, не хватит, значит, должны умереть все до двух лет.

– А каким образом их Кут к нему перетек?

– Их забили, а куда их Кут-то денется? Вот к тому, кто остался, к тому все и перетечёт.

– А не может Кут к Луне пойти, Луна питается же, почему к Иисусу они потекли?

– Потому что это один род, а Луна питается определенными эмоциями.

– А что мог ощущать в себе он, когда все это случилось, он же был младенцем?

– Он видел не как другие, и рос уже не такой как все.

– То есть Иисус своего рода шаман?

– Да.

– А как шаманские души связаны с реинкарнацией?

– Обычно считается, что есть одна душа, и она реинкарнирует. А у шаманов пять душ, и это более сложный процесс: души медленно распадаются, идут в загробный мир без Бось, уже дальше там еще раз распадаются, и в конце концов все души возвращаются к создавшим их богам, затем заново Айы переходит в будущее, соединяется с Бось, обретает там Сюр и воплощается.

– Айы постоянно на новое воплощение идет, он в реинкарнации задействован?

– Да.

– А души Тёсь, Бось, Сюр – это новые души, или те же могут присоединиться?

– Тёсь уже не соединяется, потому что это память, прошлое. Если Тёсь соединить, то человек пришел бы в полной памяти о прошлой жизни, но память навсегда остается в загробном мире, поэтому человек ничего не помнит.

– Бывает так, что человек рождается с сознанием о прошлой жизни?

– Частично может, но в основном никто ничего не помнит, а Бось остается потому что это то, к чему он стремился и будет стремиться снова.

– В одной сказке описано, что шаман умер, и какой-то период прошел в тонком плане. Его мать- зверь выкормила, и через несколько лет он воплотился в нескольких милях от того селения, где он жил. И он всё помнил и потом пришел туда к своим родственникам. Он их узнал, а они его не узнали. В этом случае души Тёсь и Бось у него прежние?

– Бось та же. Если он помнит, значит, он уже осознанно умирал и родился, души, не распавшись, воплотились заново.

– Сюр возвращается тому богу, который его послал с той же миссией, с тем же предназначением. В новом воплощении он уже не участвует?

– В принципе, может быть послана та же Сюр, а если что-то изменится, то может и другая Сюр. Другое предназначение уже появится у человека.

– Получается, цели, остаются те же, а предназначения могут измениться?

– Если человек вырабатывает за свою жизнь новые цели, то и предназначение может измениться. Или, дали ему Сюр с третьего неба, а потом он вырос, и ему дали духи Сюр уже с седьмого неба, то есть его предназначение стало более глобальным, потому что существует иерархия – у Ульгеня своя, у Эрлика своя, иерархия духов по небесам у Тенгри и Умай.

 

 

А возможно ли, чтобы на Земле люди не болели? Чтобы все жили счастливо? Прикрыв глаза, я попытался сосредоточиться, вспоминая звуки музыки Шамбалы, по-другому я в транс входить не умел.

Перед глазами возникла Земля, по которой, как тараканы, быстро бегают люди. Одни толстые, богатые – их мало, но живут они хорошо. У каждого много жен, в некоторых странах официально, а в некоторых неофициально. На них работают другие тараканы. На некоторых один, на некоторых два, а есть такие, на которых работают тысячи, миллионы, эти правят большими тараканьими территориями. Иногда они, эти богачи, толстобрюхие тараканы, в угоду другим, более воинственным своим помощникам, начинают войны против других. На самом деле, тараканьим миром правят воинственные тараканы, но им удобнее оставаться в тени. Тогда на этой тараканьей планете разгораются войны, требующие топлива, питания. Дух войны не может быть голодным. И поэтому он требует топлива, еды для себя. Это главный невидимый без физического тела таракан–владыка зла. Тогда тараканы-милитаристы, видя, что Духу не хватает жратвы, что войны, сжирают всех работяг, их жен становится меньше, издают законы, запрещающие аборты, учат одних тараканов исправлять тараканьи оболочки, чтобы было кому воевать – это мужские тараканьи особи, и чтобы было кому рожать – это женские тараканьи особи.

Когда главный Дух тараканьего зла нажирается, то войны перемещаются в другое место. Войны никогда не заканчиваются. Они только перемещаются. Тараканы сразу успокаиваются, отстраивают свои жилища и забывают, что скоро вновь явится Дух и начнет их жрать.

Увидел я и Леху-таракана, который, как монтер во время войны ремонтирует танки, так же и он занимается ремонтом пострадавших тараканов и тараканих, дабы тараканье мясо не переводилось на тараканьей планете.

Но на этой же планете есть небольшое количество других тараканов, которые живут по другим законам. Они имеют мощные антенны и контактируют с Тараканьими Духами, и сами уже готовы стать Духами, поэтому они не размножаются, а собирают эту энергию для превращения в Духов.

Видик уже закончился, но я продолжал думать про людей.

Перед внутренним взором раскрылась величественная картина нового земного счастья, где люди не болеют, где в семьях гармония и никто ни в чем не нуждается. И ведь всего этого можно реально достичь. Что же для этого нужно?

Ответ пришел через несколько лет, когда Рулон пригласил нас, нескольких учеников, с собой на прогулку по горам. Мы сели в джип Рулона. Поскольку мы были из тех, кто всего раз в несколько месяцев встречался с Мастером, нам было отведено место в самом дальнем отсеке салона, но и там было комфортно. Несмотря на 30-40 градусную жару, в каре было прохладно, работал кондиционер, и дорога не показалась нам утомительной. Джип быстро двигался, завывая двигателем, сначала по трассе, затем по горной дороге, не останавливаясь даже в труднопроходимых местах. Поскольку джип был праворульный, и Рулон сидел слева от водителя, мне было хорошо его видно. Между мной и Ним сидели жрицы. Все красивые, черноволосые, внутренне собранные, эмоциональные. Рулон медитировал. Настрой Его Божественного сознания позволял нам ощущать Высшие энергии. Все, что пожелаешь, находясь в его поле, сбывается, в зависимости от усилий, которые совершаешь. В салоне звучала великолепная Ашрам Гита. Если, слушая Ашрам Гиту, медитируешь на слова, ярко переживая их, действуя по этой программе, то жизнь скоро изменится.

Вскоре мы подъехали к горной реке. Ее прохлада создавала особый контраст с жарой города. Рулон, совершая прогулки в труднопроходимых горных каньонах по четыре-пять часов каждый день, объяснял своим ученикам Истину в той форме, в которой они готовы были принять ее.

– Учитель, а почему Вы, просветленный, продолжаете слушать Ашрам Гиту, Рулон Гиту? – спросили наперебой несколько человек, как только все мы выгрузились из Джипа.

Рулон был уже далеко, и первые слова ответа остались только в тех, кто не заснул, отряхивая и поправляя помятую в машине одежду. Всегда нужно стремиться быть рядом с Силой, независимо от обстоятельств.

– …Прежде всего, человек должен наполнять себя высшими впечатлениями, чтобы заставить работать высшие центры, которые у основной массы людей не развиты. В этом нам может помочь чтение духовной литературы, прослушивание Ашрам Гиты, размышления на религиозные темы. Но все это нужно делать не механически, а эмоционально переживая каждое слово. Любое знание, а особенно духовное, воспринимается человеком через эмоциональный центр. Например, мы можем знать, что такое молитва, а можем переживать всем своим существом, когда каждая клеточка вибрирует, сердце пылает благодатью, кожа покрывается мурашками от вдохновения.

Поэтому и к Знанию, и к молитве, и к любому явлению имеется два подхода: внешний, когда нам кажется, что мы что-то понимаем, и внутренний, когда мы все это переживаем с сатанинским усердием, – Рулон сделал эмоциональный толчок на последних словах, – с которым мы думаем о еде, когда голодны, или о принце, когда играет гормон.

Об Истине, нужно думать постоянно, концентрироваться на этом. Конечно, человеку трудно концентрироваться на чем-то, потому что его внимание направлено на мысли.

Дорога стала подниматься круто в гору, затем мы спустились между деревьями и перед нами открылось прекрасное ущелье, по дну которого шумно неслась студеная река.

Перепрыгивая сначала с камня на камень, чтобы не замочить ноги, я в конце концов поскользнулся и пизданулся на жопу прямо в воду. Все глумливо заржали. Но, когда я поднялся и рванул вновь за быстро шедшим впереди Рулоном, то понял, какой это кайф быть мокрым в такую жару, ощущать, как прилипает влажная одежда к твоему телу, и внимать словам Мастера.

Поначалу, ощущая комфорт от сухой одежды или обуви, трудно предположить, что от мокрой одежды комфорта еще больше. Так всегда в жизни. Мы стремимся довольствоваться только тем, что нам знакомо, забывая о вечном кайфе, который нами еще не постигнут.

Еще во время прогулок с Мудрецом ощущался охуенный физический дискомфорт от своей слабости. Тело было не готово идти такой переход по руслу горной реки. Ведь в течение долгого времени не ищешь возможности активизировать свое физическое тело, а довольствуешься только изредка делаемой зарядкой. Но если вспомнить древних святых, то можно ощутить всю тяжесть вериг, которые они добровольно надевали на себя, чтобы только помнить о теле, помнить о дискомфорте, не засыпать, но пробуждаться. Рядом с Рулоном ощущал себя припизженным и клялся  быть активнее, каждый день заполняясь этой активностью. Но… Воли нет. А значит, и движения вперед нет.

И Рулон всегда говорит нам о том, что достигнуть мы ничего не можем. Мы можем только достигать. А как здорово мечтать, что, вот, скоро я просветлею, и все, пиздец, попаду в рай, и нихуя делать не надо будет… Нихуя подобного! Все это ложь, пиздеж и провокация. Попробуй, как Рулон, пять-шесть часов в день, по крутым склонам, в любую погоду с неимоверной скоростью. Да еще лекции нам, припизднутым, читать, вдалбливать о высших центрах. Терпеливо объяснять из года в год, так как припизднутые меняются, не выдерживая просветления. Как говорить и как донести нам идею о необходимости просветления, о необходимости развивать высшие центры, когда и нижние еще не развиты? А мы уже возомнили о себе. Суки, блядь! Так злость и разбирает. А это уже лучше, когда ты злишься. Сразу включаются эмоции. Но, жаль, это продолжается не долго. И вот, когда ты видишь эту свою слабость, неумение действовать, нужно иметь сатанинское усилие, нужно пробудить его и взращивать, обильно подпитывая эмоциями и идеей совершенства.

Это глава в книге «Рулонистика». Здесь главное вспомнить всю хуйню, от которой ты прятался, которую вспоминать не хочется ни при каких обстоятельствах, даже под стволом автомата. Вспомнить все, что вызывает в тебе дискомфорт, и пройти сквозь это.

– Учитель! А почему, в книге «Путь Дурака» когда Рулон пришел к Мэри, переплыв реку, она ему сказала, что важнее испытывать и переживать психологический дискомфорт, чем физический? – возник вопрос от воспоминаний, и я постарался сразу же его задать. Ведь своевременно заданный вопрос и полученный ответ может резко и круто переменить судьбу, т.к. в этом помогает тебе Учитель, а не ты сам копаешься в собственном дерьме.

– Это не только важнее, но и труднее для развития. Но сознательно этого дискомфорта никто испытывать не хочет. Поэтому так полно духовных туристов и филателистов, псевдойогов и всякой другой поебени. Вот поэтому шушера не может удержаться в Рулон-холле, и с громким криком: «Здесь просветляют!» – съебывают отсюда, – Рулон ловко вскочил на камень и оказался у подножия великолепного водопада десятиметровой высоты.

Так как же писать эту Рулонистику? Как доставать свое дерьмо и выносить на суд  людской? Ведь книгу будут читать миллионы людей во всем мире. Уже сейчас спрос на нее, ох какой огромный. А что они обо мне подумают? А хуй их знает! А они хуй меня такого вот пачкуна, узнают, пока сами не захотят стать учениками Рулона и приехать в Рулон-холл.

Теперь многое становится понятным. Кто, как и почему «просветлевает».

После того, как Рыжий поднялся по канату на водопад, Рулон тоже быстро и эффектно прицепил карабин к спасательному поясу и за несколько минут буквально взлетел по канату на вершину водопада.

Брызги воды переливались на солнце многоцветной радугой, наполняя пространство постоянной радостью. Рождаются и умирают капельки воды, а радуга остается, так же, как и в нас рождаются и умирают клетки, а тело остается как будто прежним; так же и мы сами в своем сегодняшнем отождествлении рождаемся и умираем, но душа наша остается, хотя об этом мы мало что понимаем сегодня.

Рулон как будто услышал мои мысли и продолжил свою лекцию.

– У человека существуют низшие и высшие центры. Высшие у большинства сегодня не развиты. Еще рано. Это тонкоэнергетический запас человечества. Они разовьются только тогда, когда человек научится управлять телом, эмоциями и интеллектом.

Например, у человека развито ясновидение, но нижние центры не готовы. Значит, дар Богов – ясновидение дан человеку за прежние заслуги в предыдущих воплощениях, а теперь, если человек не развивает нижние центры, и ясновидение не разовьется в яснознание.

Верхние центры – это запас человека на будущее, когда Земля перейдет в новую эпоху. Это может случиться и через миллион лет. А наше светлое учение дает возможность человеку развиться уже сегодня. Но таких мало. И мы их должны отыскать, чтобы сохранить запас человечества.

Как на всей Земле, так и в теле человека есть клетки, обеспечивающие физическое тело: они рождаются и умирают, и связаны они  с нижними центрами. А есть еще нервные клетки. Они не размножаются, и являются главными, их намного меньше, но именно они дают толчок физическому телу, развивают эмоции и мысли человека.

Наше учение Секоризма – это мудрость Вселенной! – выкрикивал Рулон. – Нас мало, как нервных клеток в человеке! Мы – головной мозг человечества, и поэтому мы не можем размножаться, и поэтому мы отличны от всех мышей!

Энергия поднялась. Все были возбуждены и чувствовали себя спасителями человечества.

Только мудрые горы и бурлящая река, пережившие сотни, а может, и тысячи поколений людей, величественно молчали, наблюдая, как Мудрец воодушевляет слепых, еще спящих котят, даже не видящих, куда они идут, врата какого мира открывает перед ними Мудрец.

– Вот она – суть тантры! – громогласно декламировал Рулон, поднимая руки вверх, когда говорил о величественном, и опуская вниз, сжимая в кулаки, когда говорил о том, с чем предстоит бороться. – Творить не себе подобных, не пушечное мясо, а пробуждать нервные клетки человечества, творить просветленных людей!

– Наше Учение спасает людей от деградации, – лицо Рулона порозовело от быстрой ходьбы и высокоэмоциональной речи. Если бы на Земле не было горстки умных людей, то человечество превратилось бы в стадо дикарей. Природа сотворила человека с запасом, но давать этот запас человеку еще рано! Только через миллионы лет! А сейчас только горстке людей – нам! А когда планета перейдет на духовный уровень, вот тогда и понадобится эта тонкая духовная энергия, которую мы должны развивать в верхних центрах. Размышлять, философствовать об истине, а не плодиться, пло-о-ди-иться-я, пло-о-ди-иться-я, – как эхо прогремел Рулон с плавным переходом к тишине, чтобы мы еще глубже смогли пережить и осознать с одной стороны свое величие, а с другой глобальную программу оплодотворения человечества для производства пушечного мяса.

Нервные клетки, как в человеке, так и в человечестве, не размножаются, а проживают от рождения до смерти. Они же и не восстанавливаются, поэтому пробуждайтесь, пока я жив!

Наш эгрегор сравним с нейронами в огромном земном организме. За счет нас Знание передается людям и не дает им деградировать.

 

Но это все было потом. Это были ответы на вопросы, типа: а зачем спасать пушечное мясо? Зачем их лечить? Наверно, для того, чтобы поголовье мышей все-таки сохранялось, ведь кому-то нужно будет жить через миллионы лет на духовной планете Земля.

 

* * *

 

Прибежала медсестра Валечка, вертя жопой, косилась глазками на заезжего доктора. Встав в дверном проеме и разглядывая колоритную фигуру Лехи, она стеснялась пройти в кабинет. Из глубокого разреза ее легкого халатика, застегнутого всего на две пуговицы, была видна налитая грудь молодухи, еще не обремененной детьми и всякой прочей хуйней.

– Мне не найти дежурного врача, а там в реанимации у нас дед помирает, так родственники врача требуют. А где его искать? Сегодня выходной, начальства в поселке нет, наверное, он к кому-то пошел, – как-то заискивающе стала канючить Валя.

– А нам похуй! Правда, студент? Это твоя больница, твои жмурики, а на кой хер мы будем встревать? Я только с одной ЭЛКЭКАшки прибыл. Знаешь что такое ЛКК? Нет? Ну да, тебе лучше не знать. Это врачебно консультационная комиссия, где пытаются на доктора повесить такую пиздюлину, чтобы он больше никогда никого не захотел лечить. Ясно? А поебаться не хочешь? Вишь, студент молодой – пахнет водой, ты бы его поучила, как тут у вас в деревне-то ебутся, небось, только на сеновале? Га-га-га!!! – заржал Леха.

– Ну, что Вы, право, Алексей Викторыч, я же на работе. Да и мужик помирает там у нас в отделении, родичи канючат. Пойд-е-емте посмотрим.

– Вот заладила-то, а у самой глазки-то заблестели. Так вот что, студент, ты где ночуешь? Сегодня можешь здесь, вишь, какая смена работает? Ну да ладно, пошли на твоего жмурика. Еб твою мать. Пусть твой главный платит мне за работу в выходные дни. Пидор вонючий, не может справиться с пятью врачами. Блядь, болеть-то в вашей деревне-то опасно, – заокал Леха на какой–то волжский или вологодский манер.

По обшарпаной лестнице мы спустились в вонючее терапевтическое отделение, где в основном лежали старики да всякие парализованные, срущие под себя и провонявшие на все отделение. Левая часть отделения была отгорожена перегородкой. Там были реанимационные палаты. Вот сюда-то и угодил старик с третьим инфарктом.

Его губы посинели. Он был без сознания. Ему было все похуй. Он уже ехал на своем новом поезде на тот свет, откуда дорога назад, заказана. Хотя существуют на земле самородки, вернувшиеся оттуда, но я их еще пока не видел.

Леха спокойно подошел к старцу и взял его запястье в свою руку, определяя пульс. Я подошел с другой стороны, с той, где стояла капельница. Валюха семенила сзади.

– Вот видите, я Вам доктора привела – это очень хороший доктор из города.

– Ну, чо, дочур? – как-то странно обратился Викторыч к родственнице покойного. – Сколь лет-то деду?

– Да девяносто восемь.

– И чего ты хочешь? У деда праздник, он уже отмучился, а вы тут его капельницами. Ты вот счастлива?

– Ну, как сказать…

– Да вот так и говори, что нет. А дед-то уже счастлив. Сделай ему кордиамин внутривенно, – сказал Викторович Валентине уже другим тоном. – Хочешь, студент воскресит мертвого, как Христос? – вновь обратился Алексей к женщине в застиранном белом халате.

– Ой, нет, что вы! Этого нельзя делать…

– Ну, тогда мы пошли. Студент, за мной! – утрируя, Леха стал подниматься и направился к выходу.

– Нет, что вы, спасите его!

– Зачем? – спокойно спросил Леха.

– Ну, я не знаю! Что люди скажут? – женщина потеряла точку сборки или точку зрения и не знала, что делать и что говорить.

– Давай, читай свое заклинание, – шепотом сказал мне доктор, только не очень громко.

– НАМО СОТИДАНАНДАНА ПАРАМ АНАНДА СВАСТИ! – загробным голосом запел я, воздев руки кверху.

Валя почему-то сразу пошла к голове старика, и все мы увидели, как ее лицо из красивого лица молодой девушки стало сморщиваться, превращаясь в лицо старого человека.

– Что вы хотите? – старческим голосом, шепеляво произнесла Валентина.

Видимо, у нее открылись медиумические способности, через нее стал говорить дед.

– Я уже разговариваю с ангелами и мне так хорошо, зачем вы меня приковываете опять к моему телу? – шамкала Валентина. – Я не хочу, – как маленький шепелявый ребенок, говорила молодая девушка под воздействием транса. – Пошла домой, дура! – посмотрела строго Валентина на родственницу деда.

Та, как будто перед ней был живой дед, сказала, что сделает так, как он скажет. Повернулась и медленно пошла из палаты смертников, как ее  называли в больнице.

– Дед, а чо ты жить-то не хочешь? – стал доебываться Леха.

– Здесь спокойно. Делать ничего не надо. Ангелы летают. Красиво.

– А мы вот тебя спасать пришли. Оживлять из мертвых. Хочешь?

– Лиходеи! Паскуды! На хера вы вообще нужны? Здесь хорошо, а чо хорошего там, где вы? То работа, то болезни, то этих выродков корми, то денежная реформа… А тут нет денег, кормить никого не надо-о! Так хорошо-о-о. Не трогайте меня-я-я!

– Ну, вот и разобрались. А чо, Валька-то так и будет говорить дальше?

– Н-не-е знаю! – и подняв руки вверх, я с благоговением вновь пропел великую мантру эгрегора Шамбалы. – НАМО СОТИДАНАНДАНА ПАРАМ АНАНДА СВАСТИ! – волна неземной благодати заполнила палату.

Мои руки скрестились на груди, а тело совершило поклон. Я был так счастлив. Это необыкновенное переживание длилось несколько минут. Кроме уже мертвого деда, все пребывали в кайфе слияния с Божественным.

Валя медленно опустилась на стул, где стоял лоток со шприцами, раздавив, что-то своей попкой, но так и осталась сидеть в блаженстве.

Постепенно Благодать рассеялась, мы с Лехой поднялись. Он подошел к Валентине и ущипнул ее за сосок левой груди. Она встрепенулась, очнувшись от транса, но Лехину руку не отвела.

Мы пошли к себе на третий этаж смотреть телек и обсуждать случившееся. Но по дороге нам встретилась санитарка из приемного покоя, пожилая баба Дуся, лет шестьдесят проработавшая в этом убогом заведении и ставшая ветераном здравоохранения.

– Алексей Викторович, в соседнем районе авария, перевернулся автобус. Много жертв, Вас срочно вызывают.

– А, нахуя? – медленно с расстановкой произнес Леха и пошел собираться, чтобы спасать пушечное мясо для духов.

 

МОЛОДЕЦ СРЕДИ ОВЕЦ

 

– Ты уже подключил к Божественой Силе свою ученицу? – спросил Рулон, не в первый раз задавая вопрос, который ставил меня в неудобное положение.

– Как я могу это сделать? То у меня желания нет, то условия не позволяют.

– Это все херня. Это отговорки. Просто какая-то внутреняя программа ослепляет тебя, мешает шире увидеть ситуацию. Если бы кот задумался над удобствами или над тем, что о нем подумает кошка или люди, которые наблюдают за его похождениями, вот бы весело было!

– Ну, а что же делать? Ведь кругом много народу, люди ходят. А спать приходится всем вместе.

– Сегодня удивительная ночь. Полнолуние. Самое время изменить восприятие и заменить старые программы на новые.

– А как?

– Проведи практику подключения к Божественной Силе в Святом месте. Недалеко от того места, где вы расположились, есть пещера Святого Алексия. Вот там и соединитесь с Духом Христианского Святого и с древними языческими традициями.

– Хорошо, я попробую.

Когда наступил вечер, я собрался исполнять волю Гуру. Пригласив Надежду на прогулку, я пошел с ней в горы.

На небе не было облаков. Высокое южное звездное небо темно-фиолетовым шатром раскинулось над нами. И только серебристый диск луны освещал пространство вокруг нас.

Воспоминания нахлынули. 

Один за другим всплывали случаи роста сексуального опыта.

Когда-то все началось со студенческой общаги, где во время летней сессии мы оказались вдвоем с Леной-одногруппницей, вовсе некрасивой девчонкой, на которую никто не обращал внимания. В течение двух экзаменов мы готовились нормально, сдав их на четверки и пятерки. После чего напряжение уменьшилось и мы решили расслабиться, посчитав, что половина дела сделана и теперь стипендия будет в кармане.

Мы взяли бутылку недорогого вина и, приготовив быстро обед, отметили это мероприятие.

Очень быстро, после нервного напряжения, тормоза отключились, и если до этого мы не проявляли никакого интереса друг к другу, то тут вдруг появилось желание. Да не желание это, а гормон, который порождает желание. А гормон откуда? Да из образов, которые насоздавали себе в детстве с помощью родителей. Еб твою мать!

Наблюдая за собственным телом, увидел, что мы начали дышать в одном ритме. Когда-то изучал психологию, но я долго не мог понять, как же это нужно сонастроиться через дыхание. А тут произошло все естественно. А хуля думать. Потом только у Рулона я узнал, как действует гормон. Он-то и отключает мозги. А когда мозги отключены, то ты уже можешь сонастроиться с объектом своего внимания. Это может быть бомж, это может быть пещера, может быть великая идея спасения человечества. А здесь что? Ну, бабе потрахаться захотелось, и тебе тоже. Нет проблем. О чем думать? Это же массаж.

Далее заметил, что хочется телу занять определенное положение, и я сел на стул напротив Лены. Ее колени оказались между моими. Дыхание стало общим.

Интересно, кто же возьмет инициативу на себя? Ведь в состоянии транса, а именно это сейчас и случилось, один уже может управлять другим. Увидев пассивность Елены, я стал гладить ее по коленям, поднимаясь ладонями все выше по бедрам. Короткая юбка свободно понималась вместе с руками.

В груди учащенно забилось сердце. Ведь первый раз у меня появилась возможность оттрахать бабу, и никто не мешал. Но противная мысль о том, что нужно будет связать свою жизнь с этой не совсем красивой девчонкой, не давала мне покоя.

Сейчас трудно себе представить, насколько еретичной она была. Но внушенная матерью и большим количеством прочитанной романтической литературы программа работала вовсю.

Потом, когда стал заниматься у Рулона, узнал, что обычно такая программа навязывается мамками в башки дочерям, а сыновьям матери, наоборот, говорят: «Не женись, еще погуляй. Смотри, охмурят тебя, женят на себе!»

У Лены глаза заблестели еще больше, дыхание стало, как у собаки, которая лежит на жарком солнце и не может отдышаться, тело затряслось. Ее руки сразу потянулись к моим оттопыренным штанам.

Как два заведенных кем-то механизма, мы стали активно ласкать друг друга. Лена пересела ко мне на колени верхом и мы уже целовались взасос. Постепенно слетели рубашка, блузка и штаны с юбкой. Мы остались в одних плавках, продолжая гладить, облизывать и целовать друг друга.

«А вдруг она еще целка? – мелькнула очередная еретическая мысль, – тогда точно придется жениться». Вино, удачно всосавшись в организм, сразу же успокоило так называемый «здравый смысл». Природа брала свое.

В то время не возникало мысли: «Могу ли я остановиться или проявиться как-нибудь по-другому?» Мною управлял механизм, которому я не был хозяином, и одновременно он открывал мне что-то новое.

Только позднее, и даже не в этом институте, а в школе Рулона, открылось знание о том, что человек – это многослойный пирог, состоящий из многих ограничений. Это как серия блоков, разделяющих один уровень влияния на человека от другого.

И первым уровнем влияния являются социальные ограничения. Это законы государства, рабочего коллектива, мамочки, семейки.

Второй уровень ограничений, – это ограничения природы, они связаны с животными инстинктами в человеке, с его подсознанием. Именно это сущностное проявление срывает с человека маску социальных блоков, фильтров и дает ему возможность стать более раскрепощенным, естественным, быть ближе к природному естеству.

Но и на этом уровне существуют ограничения. Они связаны с инстинктом продолжения рода.

И только когда, проявив силу воли, человек снимает с себя зависимость от природы, то он выходит на соподчинение с космосом, который властвует и природой и социальным миром. На что настраивается человек, что проводит через себя, тем сам и становится.

Но обо всем этом я узнал позже, а пока хер гудел, Лена тряслась. Ее лоно сочилось желанием так, что трусы промокли.

Сняв остатки одежды, мы взгромоздились на кровать. Эти чертовы студенческие кровати с прогибающимися до пола сетками, заставляли быть акробатом. Но Лена, несмотря на отсутствие большого опыта, быстро сообразила подложить под жопу подушку.

Раздвинув ее ноги, я взгромоздился на нее, и хер погрузился в неизведанную доселе глубину.

Тела сначала двигались вразнобой, но затем ритм снова выровнялся и возникла гармония.

Три или пять минут продолжалось это обретение первого сексуального опыта. После чего я почувствовал, как мощная струя спермы брызнула внутрь Елены, она сладостно застонала, стиснув меня своими ногами за спиной.

Через минуту кайфа стручок сморщился и вывалился из партнерши. Я сел, и пустота стала постепенно овладевать мною.

Внутренняя пустота, отсутствие удовлетворения и какая-то сонливость.

Через несколько лет, изучая тантру, пришло знание, что такие мужики, которые кончают, называются пачкунами. А состояние, которое возникло после этого кратковременного кайфа – это состояние потери энергии. Это плата природе за пятиминутное удовольствие. Именно за эти удовольствия человек платит своей жизнью. Каждый раз во время сексуального контакта, кончая, он подпитывает природу. Поэтому он не может стать царем природы и сам становится зависимым от нее, Великий раб.

Но молодость давала знать свое. Выпив еще по стаканчику красненького, мы вновь стали ласкать друг друга.

Наступил вечер. Вместо света мы зажгли свечу. Занавесок на окнах не было. Только четыре койки, одна из них с постелью, остальные с голыми сетками.

Лена дрочила хер, поднимая его. Когда он вздулся, она повернулась задом и начала тереться о ствол. Взяв ее за шею левой рукой, я согнул ее тело, поставив коленями на край кровати, и вновь вогнал гудящий, желающий проткнуть насквозь, до самой макушки хер в зияющую кунку Елены.

В этот раз движения были более активны. Вновь хотелось испытать эти минуты экстаза. Как будто собаке привязали кусок мяса перед ее мордой так, чтобы она не могла достать, Так и это желание испытать оргазм стало постепенно овладевать мною. Многие годы потом потребуются, чтобы начать разрушать это плотское желание и стремиться испытать оргазм уже с Божественной Силой.

Несколько раз Лена ударилась головой о стенку, но промолчала. Мои руки царапали ее спину, затем хватали ее за талию, насаживая на стержень, засаживая все глубже и глубже. Желания кончать не было. Жесткость, злость, ярость, идущая из животного начала, давала силу. Но человеческое говорило: «Нужно обязательно кончить. Я в первый раз уже поставил две палки. Потом друзьям рассказывать буду, похваляться».  

Через многие годы открылось то большое количество ошибок, совершенных в молодости. Они отняли неимоверно огромный кусок свободы и энергии. И для того, чтобы все это восполнить, нужно под руководством мудрого Учителя постоянно совершать практики пересмотра, наблюдая за своими сегодняшними реакциями, то поднимающими тебя на вершину иллюзорной славы, то опускающими тебя в бездну столько же придуманных страданий, зарождение которых происходило в молодости, да происходит и сейчас, когда включается оценка.

Как-то Учителю задали вопрос:

– Если человек монашество принимает, у него что, полностью выключается воображение?

– Нет, должно быть сознательное усилие, постоянное. Необходимо просто перестать воображать себя. Потому что человек постоянно о себе что-то воображает, вместо того, чтобы просто ощущать себя.

– Воображение и оценка – это одно и то же?

– Сначала возникает воображение, – ответил Рулон, – затем оценка воображения. Оценка – это нечто другое, но тоже иллюзорное.

– Если я оцениваю себя «хорошо», то сразу же энергия падает, а если оцениваю «плохо», то возникает подавленность. Получается, что оценка в любом случае плоха?

Рулон посмотрел ясным взором.

– Самые разные могут быть результаты оценки, потому что оценка вызывает реакцию. Вы оцениваете себя, а за этим идет реакция, в зависимости от того, что у нас связано с плохой или хорошей оценкой. Кого-то может стимулировать хорошая оценка, кого-то плохая. Это значит, что мы находимся в лапах механичности, если на нас действует оценка.

Случка в общаге продолжалась. Я становился «мужиком», точнее, пачкуном, как и миллионы носителей мужского начала. Не ведал я тогда, для чего мужчине эта дубинка. И еще несколько лет тыкал ее в разные дырки, теряя энергию, становясь слабым, старым, дряхлым и безвольным.

И только в Ашраме, когда началась тантра, постепенно стало приходить знание о том, что процесс постижения тантры бесконечен. Чем большим количеством энергии обладает человек, тем глубже осознание его переживания.

В конце концов мы угомонились. Я быстро заснул, но и быстро проснулся. Все тело чесалось и было перепачкано в крови. Во время летней сессии все клопы общаги сбежались в нашу комнату и отмечали пиршество. Они жрали нас, не жалея, прыгая с потолка, залезая по ножкам кровати.

Уничтожив всех кровопийц, мы легли спать, плотно обернув тела одеялом.

Тогда я еще не знал, что многие йоги, закаляя себя, воспитывая отрешенность, ходили по тайге без средств защиты, формируя плотную ауру.

Но тогда я был доведен до белого каления. Я бегал, прыгал по комнате, стряхивая с себя этих насекомых. Ко всему еще хер опух. Ведь сдуру я его стер, и началось воспаление. О том, что нужно мыться до и после секса, я тогда еще ничего не знал. Желая как-то избавиться от опухоли, так как и поссать было уже больно, мы с Леной засунули хер в банку со сметаной. На какое-то время стало легче. Но больше 30 минут выдержать не мог. Побежал в душ и смыл с себя кровь от раздавленных клопов и сметану с хера.

На следующий день Лена изменила свое поведение. Она стала ухаживать за мной, приготовила еду, постирала одежду. За одну ночь она превратилась из забитой, никому не нужной студентки в прилежную семейную мышь. Мне это импонировало. Ведь сразу пропадали многие проблемы с едой, стиркой и даже с приготовлением домашних заданий.

Через три дня орган любви пришел в норму, и исследование сексуальных возможностей продолжились.

Но когда закончились летние каникулы и мы встретились вновь, то интереса к Елене уже не возникло, хотя она и имела претензии на создание семьи.

Через несколько лет я узнал, что она все-таки женила на себе нашего одногруппника Славку – безвольного чадоса, и они вместе уехали батрачить на Сахалин.

 

 

***

 

Фонарик с собой мы не захватили, но луна была такой яркой, что идти было не страшно даже в условиях крутых горных спусков.

К пещере Св. Алексия мы спускались по ступенькам, вырубленным в скалах, слегка придерживаясь за протянутую вдоль тропы проволоку.

«Как и что нам там делать? Ведь не захватили ни одеял, ни каких-либо других подстилок».

До этого я в пещере никогда не был, но Надежда днем была на экскурсии и поэтому знала расположение проходов и могла провести к месту молитв, где люди о чем-то просили духа Св. Алексия.

Когда мы, спотыкаясь и падая на влажные камни пещерных проходов, проникли к алтарю, то там еще тлела кем-то зажженная свеча.

Почему-то многие святые уходили в пещеры. Туда же уходили и йоги.

– В пещерах создается специальный микроклимат, определенная энергетическая зона, когда отсутствие внешних впечатлений обостряет у человека восприятие, – говорил Гуру на одной из лекций. – Наши ученики проходят практику пратьяхара. Маги Мексики зарывались в могилу так же, как и наши предки, проповедавшие язычество. Ограничение внешних впечатлений вызывает в памяти человека наиболее эмоционально запомнившиеся события, и они заставляют человека тем или иным образом реагировать. Память достает образ, образ вызывает оценку. Оценка рождает реакцию.

Поэтому Святые подвижники уходили в пещеры, чтобы обострить образы памяти. Когда пытается возникнуть привычная оценка: «Как там мои родственники?», или что-то в этом роде, то нужно изменить эту оценку: «Я ведь сейчас один на один с Богом, мне никто не мешает. Постараюсь вызвать реакцию отрешенности и войти в состояние благодати».

Но это под силу только продвинутым, готовым умереть во имя Божественного. Умереть в своих иллюзиях.

Мы сняли куртки, постелив их на камни. Сели в ваджрасану друг против друга, взявшись за руки.

И как только энергия стала пробуждаться, вновь возникли воспоминания.

Мы на встрече с Мастером. Вкусная еда, музыка, веселье в разгаре и, как гром, слова, отсекающие все остальное.

– Самое страшное это, когда воображение руководит человеком. Мы больше всего должны бояться всяких фантазий. Если они начнут нами руководить, то мы уже заранее знаем, что потом нам станет мучительно и больно, потому что фантазии не осуществляются.

Сначала человек себя успокаивает. Ему кажется, что они как будто осуществляются. Но это все временно. Все временно, так как потом настанет момент и что-то случится. Потому что всегда в жизни что-то может случиться, и пока что-то не случится, мы можем заранее с этим расстаться, и нам станет удивительно хорошо, спокойно. Ничего не нужно, оказывается, делать, ни о чем беспокоиться. Благодать, да и только.

Вот как-то решили двое организовать партию нагваля. Все воины партии были набраны. Но тут у них возникла мысль набрать женских воинов. И тут же партия нагваля превратилась в семейку. Сразу партия распалась, развалилась по ячейкам общества. Они не предполагали, что партия может не состояться. Так вот они и устроили себе дело. Всегда что-то такое наступает. Но мы уже сидим на могиле и мы уже заранее знаем, что все не вечно, все скоро кончится, что-то случится. Мы уже спокойно все воспринимаем, не переживаем. Мы к этому готовы морально. Гуморальная реакция в нас уже происходит. И нам становиться хорошо. Поэтому смерть – лучший советчик у нас. Не физическая смерть, а вот такая смерть-матушка.

 

 

***

 

После института мы приехали на практику в деревню. Нас поселили в инфекционном отделении местной больницы, где не было больных.

Мы славно отметили приезд и вечером, врубив на полную катушку магнитофон и телевизор, продолжали гулянку.

Местные медсестры, молодые девчонки, соскучившиеся по интеллигентным парням, по очереди стали заглядывать в двери. Сначала предупреждали, чтоб вели себя тише, а затем стали знакомиться.

Нас было двое: я – молодой студент 23 лет, и Петрович – 33 летний балбес, только что закончивший институт, страдающий легкой импотенцией, имеющий лысину на голове и большое чувство собственной значимости. Он все время учил всех, как надо жить. Познакомившись поближе с медичками, мы их пригласили к празднику. Несмотря на 20-25 летний возраст, девки спокойно опрокидывали стаканчик за стаканчиком, не думая о людях, которые были ими оставлены в палатах.

Им важнее было весело погулять, но в глубине души они надеялись познакомиться с парнями и выйти удачно замуж.

Языки развязались. И Петрович затянул тягомотные воспоминания или фантазии на тему сексуальных похождений, какой он всемогущий половой гигант.

Девчонки, а их было трое, охотно поддерживали разговор.

Одеты они были в белые медицинские халатики, на головах были накрахмаленные шапочки. Под халатиками кроме нижнего белья ничего не было.

Петрович включил «Энигму» и начал обнимать Валентину, ту, что была постарше. Она расстегнула ему рубашку и гладила рукой его волосатую грудь.

Ей казалось, что через этого переростка студента, она чего-то может достигнуть, например, семейного счастья. И сейчас хорошо было видно, как она расставляет свои силки для ловли самца.

Вот горе-то. Она решила использовать свое влагалище для ловли мужа. Думает, что поймает его. Будет у нее муж, отличный от других. Но в этом-то и кроется ошибка.

Мы, взявшись за руки, вместе со Светой и Тамарой пошли на экскурсию по больнице. Перейдя в главный корпус, они каким-то образом открыли внутреннюю дверь поликлиники, и мы пошли по коридорам. Они открывали кабинеты, рассказывая, где какие врачи работают. Когда мы дошли до гинекологического кабинета, они хитро переглянулись. Открыв дверь, мы прошли за ширму.

– Это вертолет, – сказала Тамара, показав рукой на гинекологическое кресло.

– Почему? – спросил я, притворившись незнающим.

– Потому, что, когда женщина укладывается на него, то ее ноги напоминают пропеллер от вертолета.

Я начал смекать, в чем дело.

– А аборты тоже здесь делают?

– Да, только подпольные, – ответила русоволосая Светлана. – Официально делают в больнице, а здесь тем, кто не хочет, чтоб об этом знали.

– Какое великое дело делают гинекологи, не давая появляться на свет пушечному мясу. Им всем нужно памятники ставить, – сказал я.

– А их, наоборот, ругают. Требуют, чтоб абортов было меньше. Но врачи хитрят. Они их делают, а документы не заводят. Да бабы им еще приплачивают за конфиденциальность.

– Вы можете себе представить, что родились бы все выпизденыши, если бы не было абортов. Нам бы с вами срать негде было бы сесть.

– А жизнь у гинекологов гнилая, – Тамара начала говорить про врачей. – Все не могут завести семью, а если и заводят, то быстро разрушается. Мужики спиваются или сьебываются, деградируют. Бабы тоже становятся мужикоподобными.

– Все правильно. Им кто-то внушил, что делать аборты – это грех, вот они и страдают. А если бы они не знали, что это грех, им бы было хорошо.

– Вот, оказывается, человеческие фантазии – это и есть великий грех. А страдает человек за грехи – это когда реальность не совпадает с воображением. И гинекологи попались в эту ловушку социума.

Чем больше сделаешь абортов – тем грешнее. И они ждут адовых мучений и страдают от них.

Светлана на некоторое время отлучилась, затем вновь появилась. Шапочки уже на голове не было. Глаза были подведены свежей косметикой.

– Сейчас ты будешь гинекологом, а я пришла к тебе на прием.

Они сняли со шкафа халат и надели на меня.

– Что должен делать гинеколог? – спросил я.

– Ну, ты можешь меня…, – после короткой паузы, она продолжила, – о чем-нибудь расспросить, но главное – чтобы ты посмотрел, больна я или нет.

– А что я пойму?

– Поймешь, когда придет время понимания. Тамара, покажи что нужно.

Тамара, сделав важный вид, сказала:

– А сейчас мы вместе с новым доктором проведем вам обследование. Ложитесь в кресло.

Светлана с удовольствием и радостью взгромоздилась на «вертолет», уложив ноги на подставку.

Вот чего она бегала, она сняла с себя остатки белья. Аккуратно подстриженная прическа над лобком и набухшие половые губы привлекли внимание, и сразу волна жара пробежала по телу. Тамара облизнулась, видимо, тоже почувствовав изменение состояния.

– А теперь нужно указательный и средний пальцы выставить, как пистолет, остальные зажать в кулак и ввести во влагалище. Она сделала этот жест и, раздвинув половые губы, ввела пальцы внутрь Светланы. Она застонала. Тамара, сделав несколько движений рукой, тоже застонала.

Я подошел к Тамаре сзади, обнял ее за талию. Она начала двигать задницей, второй рукой снимая трусы и расстегивая халат.

Расстегнув брюки, лаская ее за талию, я ввел ей свой жаждущий совокупления корень и начал им активно двигать.

«О, вот это паровоз!» – пронеслось в голове. К этому времени, я уже прочитал методику Сотиданандана йога центра «Кундалини тантра» и пытался концентрироваться в голове, стремясь не кончить.

Получался «тяни-толкай». Бабы тянули энергию вниз, полностью концентрируясь в свадхистане. Я же пытался, что-то изменить. Но знаний тогда было недостаточно, и силы были не равны.

Упругая струя рванула внутрь Тамары, но содрогнулась вся троица.

Молодые девчонки хорошо среагировали и закончили вместе. «Свинство!» – пронеслось в голове. Опять потеря энергии. Опять будет слабое состояние. Хмель вылетел. Я начал приседать, чтобы хоть как-то выйти из состояния расслабленности.

– Ты что делаешь? – спросила Светлана. – Ты еще со мной должен. Ведь я так удобно устроилась. Тебе только подойти и приласкать меня.

Мне ничего больше не хотелось, но Светлана, истекая соком, начала возбуждающий рассказ.

– Я уже давно заметила, что мужчины весьма восприимчивы к обнаженному телу или интимным местам женщины, – она поглаживала свои прелести и поглядывала на меня, – и если они видят это, уровень адреналина в их крови резко повышается. Хорошо соблазнять и распалять его воображение в тех местах, где ему будет трудно как-то отреагировать на ваш вызов. Чем напряженнее и торжественнее будет обстановка, тем будет веселее.

Так вот, однажды наш главврач подвозил меня в город, а он уж очень сильно блюдет себя, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь о нем что-нибудь компрометирующее не узнал. Ехать до города на его «Волге» около полутора часов.

Еду, думаю, что не мешало бы попытаться трахнуться с Главным. А я ехала на консультацию к гинекологическому светиле. Вдруг я ему говорю: «О Боже, я забыла надеть трусики».

Не знаю, почему, но, услышав об этом, он прямо засветился. «Волга» чуть не вылетела на обочину. Он продолжал вести машину левой рукой, а другой залез в ширинку моих джинсов, начал ласкать мою мохнатку и, в конце концов, ухитрился засунуть туда палец. Я была возбуждена не меньше, чем он и, схватив его руку, зажала ее между ногами, потом стала тереть ею свой клитор. Теперь он не мог даже переключать скорость. В машине громко играла какая-то попса.

Мой клитор, кажется, поднялся и стал твердым, словно ястребиный клюв, и я чувствовала, как сквозь мое влагалище и по моим бедрам протекают волны эротического возбуждения. Все время мимо нас проносились машины, и никто даже не мог и предположить, чем мы здесь занимаемся. Он сказал: «Я хочу трахнуть тебя. Куда поедем?» – но я ответила: «Здесь абсолютно негде – не на дороге же?!» Я дразнила его, а он не мог ничего сделать, и от этого его муки становились еще сильнее.

Мою голову стали наполнять мысли одна наглее другой. Я сидела на сиденье машины и, закрыв глаза, воображала, как он меня трахает, как бык, я представила, как его большой твердый хер исчезает в моем сокровище, потом я вдруг испугалась. Он не переставал тереть меня своим пальцем, ибо мой клитор стал огромным – весь мир уместился в него. Я судорожно прижала его руку к своему влагалищу и прямо там, на сиденье машины, пережила невероятный оргазм.

Мы проехали еще немного дальше, его правая рука на баранке все еще была мокрой от моего сока, запах которого витал в машине, это был удивительный, возбуждающий запах. Он почувствовал, что я не собираюсь делать для него что-нибудь в ответ, и теперь, думаю, его яички ужасно ломило, и они раздулись у него, как щеки у хомяка.

 

«Безвольная Светлана, на дармовщину чего не попробовать», – была первая мысль, но что-то поменялось во мне после ее рассказа. Мне захотелось трахнуть ее вместо главврача. Так, она, нагнав образов, возбудила меня, включив гормональную систему, а мне тогда казалось, что сам чего-то могу. Могу хотеть или не хотеть. Но все это бредни. Как потом рассказывал Учитель, все в жизни случается, сам человек ничего не может. Он существо механическое. Если бы Светка не проявила настойчивость из своих инстинктов, то мне бы и трахаться не захотелось.

 Встав на ступеньки кресла, совокупился и со Светланой. Но такого возбуждения уже не было. Это больше напоминало работу. Стремясь концентрироваться в башке, я продлил это удовольствие несколько дольше, но все равно все окончилось позором.

«Да, еще долго нужно учиться».

– Что ты там пыжишься? – Светлана встала с кресла и, сделав движения телом, напоминающее потряхивание курицы после петуха, накинула халат и нежно поцеловала меня. Она была довольна и радовалась за этот кусочек секса. Марианна никогда не стала бы трахаться просто так, она во всем видела смысл.

– Понимаешь, есть такой вид секса, когда мужчина не кончает, вот и я пытаюсь изучить это, – пытался я привлечь внимание самок к Божественному таким примитивным образом.

– А для чего это нужно? И какой кайф бабе от этого?

– Во-первых, тантра – это так называется – может длиться вечно. Вот мы сейчас 15-30 минут потрахались и все, а владея тантрой, можно 5-10 часов. Здорово, да? Во-вторых, оргазм происходит не только внизу живота, а во всем теле. И постоянно человек может обрести связь с космосом, Богом.

– Ну, это нам не нужно. А вот что можно долго, вот это здорово.

– И, в-третьих: не нужно будет столько роддомов, гинекологов, делать аборты, вообще нужно будет меньше врачей. А когда на Земле людей станет меньше, то тогда всего всем будет хватать и все будут богатыми.

– Во, нагородил. А если все будут заниматься тантрами, тогда и детей не будет.

– Конечно. Все не смогут этим заниматься, и поэтому дети будут, но их будет меньше. И уже не нужно будет воевать, так как всем будет хорошо.

Мы вернулись в инфекционное отделение, где Валентина, уже окончательно опьянев, мусолила пипетку Петровича, но он был уже начинающим импотентом, а Валя была слаба сделать что-либо с этим червяком.

– Ты его намажь эпоксидной смолой, завтра он затвердеет, тогда и потрахаешься, – захохотала с ехидством Светлана.

Петрович похрапывал, как обожравшаяся свинья, никому не нужный и больше не пыжащийся казаться хорошим.

 

 

***

 

Мы сидели друг против друга, держа ладонь в ладони.

– А теперь ощути, что ты находишься в Святом месте и перед тобой проводник Божественной Силы, а ты его творческое начало. Начни танцевать магический танец, способный пробудить Новую Вселенную.

Надежда грациозно поднялась и, несмотря на непривычную обстановку, начала исполнять танец египетских жриц, ярко представляя, что она находится на краю пропасти, в глубине которой крокодилы, пожирающие друг друга от голода.

– Представь, что одно неверное движение – и ты можешь оказаться в этой пропасти. И тебя не станет, но одновременно помни, что это твои страхи, твоя память.

Необходимо пробудить в человеке сущность, тогда включение может произойти более глубоко. Глаза Надежды расширились. При тусклом освещении она казалась неземной. Совершая сексуальные движения, снимая с себя одежду, она затормаживала движения все больше и больше. Наблюдая за собой, я не чувствовал возбуждения, что-то мешало.

Постепенно Надежда остановилась, и, стоя абсолютно голая, не знала, что делать. Свеча почти догорела, ее слабое мерцание едва очерчивало контуры Надежды.

– Начни раздевать меня. Постарайся не думать, что подумают о тебе другие люди, узнав, что мы с тобой здесь проводим практику.

– Да, я сейчас об этом подумала, – как-то осторожно произнесла Надежда. – Ведь это Святое место. И люди сюда ходят молиться.

– Нет. Это место для духовных практик. А кто ходит сюда молиться, те просто хотят облегчить свою жизнь, прося у Бога облегчения жизни. Но этого не будет. За все нужно платить. Мы сегодня с тобой платим тем, что разрушаем стереотип молитвы. Тантра – это общение с Богом. Это и есть настоящая молитва.

Именно в это время вспомнились слова Гуру о том, что, обучая, нужно разъяснять. Если человек обучается через понимание – это намного ценнее. После чего Надежда включилась. Мы провели с ней тантрическую кату, ощутив во время последней позиции растворение в Божественной Благодати, а, может, это тогда казалось.

Внутренний диалог остановился и свет, распространяющийся из головы, заполнил все пространство. Время остановилось.

На следующий день мы вместе с Рулоном пошли в горы. Он много рассказывал о воображении, человеческих фантазиях, которые уводят человека в сторону от духовного развития, на какой бы стадии этого развития не находился человек.

– Учитель, чем отличается состояние отсутствия внутреннего диалога от состояния бессмысленности?

Рулон уверено поднимался по горной тропе вместе со своими учениками, обращая их внимание на окружающую их красоту и одновременно отвечал на вопросы.

– Когда человек бессмысленен, то он непонятно в чем и где, а если отключен внутренний диалог, то у нас состояние ясности. Наше сознание присутствует. А вот если человек устал и сел, то это состояние бессмысленности. У него нет ясности сознания. Вот в чем отличие. В присутствии сознания при отключенном внутреннем диалоге у человека много энергии, а при бессмысленном состоянии – мало. Например, напились каких - то таблеток затормаживающих, как в дурдоме, и сознание не присутствует в этом случае. Воображение – это когда мы  что хотим, то и вообразим.

 

 

***

 

Вечером перед сном я стал молиться Божественной Силе. После того как неудачно закончились тантрические практики, хотелось изменить угнетенное состояние. В этом состоянии и жизнь не мила, и тоска и воспоминания накатывают. Делается мерзко и противно.

Молитва молитве рознь, и в слабом состоянии ничего не получалось, кроме набора слов. Пытался открыть сердце, но там, как будто кто-то кол вогнал.

Тогда сел в ваджрасану, сложил пальцы в джнана мудру и начал набха-мудру. Плавное состояние было удержать трудно, мысли накатывали и дыхание прерывалось.

Включив музыку Шамбалы, отпустил тело. С трудом раскачиваясь, сначала оно обрело внутренний ритм, сонастраиваясь с Великой музыкой, одну из кассет которой я с благоговением включал в трудные минуты. И она выводила из этих состояний.

Но сегодня что-то особенное. Тело начало свой мистический танец, извиваясь во все стороны. Руки и ноги стали совершать грациозные и одновременно сильные движения.

Перед внутренним взором возникла танцовщица в красивом эротическом наряде, танцующая на маленькой сцене, примерно два на два метра.

Эта сцена окружена рвом, в котором кишат голодные крокодилы. Глаза ее завязаны, звучит ритмичная, завораживающая, держащая в напряжении музыка.

Она вся в ощущениях осторожности, бдительности и одновременно гармонии и красоты. Она понимала, что если этот танец не понравится владыке, то она все равно будет принесена в жертву. Движения, совершаемые телом, были танцем этой девушки.

Состояние сущностной реакции на окружающий мир передало знание о дальнейших действиях.

Танец плавно перешел в асаны, которых я не видел в книгах по йоге. Было удивительно наблюдать, как соединяются в одном ритме движения и дыхание.

«А что дальше?» – промелькнула мысль. И сразу ответ. Голосовые связки стали напрягаться. Возник звук. Плавная мелодия с хрипом в горле.

Постепенно, слушая звук, тело сонастроило его с каким-то космическим ритмом и звук стал чистым. Этот звук вибрировал с каждым позвонком. Низкие звуки вибрировали нижними позвонками, высокие – верхними. Позвонок превратился в космический музыкальный инструмент. Это флейта, на которой Бог играет мелодию гармонии космических сфер.

Вселенная играет на позвонках, пробуждая энергию. «Сначала было слово. И это слово Бог…»

Вот что это значит.

Постепенно звуки стали сливаться в песню.

– ЛАЯ - ВАЯ - РАЯ -

– НАЯ

«Что-то странное и одновременно знакомое». Память извлекла страницы книги Алтайского Ашрама «Тантрическая Раджа Йога» и упражнения «Лаварайана». «Оказывается, все давно уже известно мудрым людям. И это никакое не открытие». Читай книги и действуй по ним. Учитель Шри Джнан Аватар Муни через методики Алтайского Ашрама уже все тайные знания начал раскрывать.

Голос становился все сильнее и сильнее. Звуки стали возникать как на вдохе, так и на выдохе. Жар возник в позвоночнике.

Звук слился в длинный «ОМ». И вдруг дыхание остановилось. Нет ни вдохов, ни выдохов.

Если концентрируешься на теле, то возникает страх, если на том, кто всем этим управляет, то забываешь о страхе.

Постепенно возникла белая вспышка, которая стала расти и превратилась в живую радугу с центром в сердце. Все существо заполнила благодать, которую не передать словами.

Реальность этого мира перестала существовать, но возник другой мир, и там был Учитель в древнем языческом одеянии из простой ткани с красиво вышитым орнаментом красного цвета. На голове у него было что-то непонятное из перьев и других частей животных. Величественное состояние излучал он.

– Ты долго ищешь тайну тантры, но постичь ее невозможно. Это – вечность. Человек отождествляет ее с сексом. Мужское начало с фаллосом, женское с иони. Но все совершенно по-другому.

Мужчина сам по себе является фаллосом какого-то большого существа, с которым ему необходимо войти во взаимодействие, то есть стать им. И тогда физическое тело само по себе будет выполнять роль фаллоса.

 А оргазм будет происходить через макушку головы, через Вселенную, которая олицетворяет женское начало. И между ними также возникает взаимодействие, как на уровне чакр, так и на уровне тонких тел и ахараты.

Если каждое мгновение помнить об этом, то быстрее можно будет постигнуть это существо.

И его оргазм – это твой космический оргазм. Это умение остановить внутренний диалог на максимуме возбуждения.

Стремись постигнуть вечность этих взаимоотношений. Не стремись просто удержаться от семяизвержения. А научись видеть в партнере божественное существо. Ощути также и себя божественным существом, которое проводит тантрическую мистерию со своей Шакти.

Перед глазами возникла картина, где у Божества вместо фаллоса находится человек.

Поблагодарив Учителя, вновь увидел живую радугу.

Очнулся под утро в комнате на полу. Петрович валялся одетый на кровати. Вокруг грязная посуда, объедки, магнитофон продолжал работать, но лента порвалась, и слышалось только шуршание.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 7

 

ХИППАРКА. ДЕТСТВО

 

ПРАКТИКИ ДЗЕН

 

Только что закончились «Спокойной ночи, малыши!», и Хиппа, радостная, помчалась на кухню, чтобы чего-нибудь сожрать.

Влетев на кухню, она заорала:

– Ма, хочу хавать, дай чего-нибудь вкусненького.

Но мать молчала, стоя к ней спиной. Хиппа не врубилась, подбежала к ней и стала дергать за подол ее вонючего халата. Через некоторое мгновение Хиппа услышала всхлипывания мамаши. Она развернулась и, уже рыдая, взяла своего выродка в свои противные объятия и ни с того ни с сего начала говорить какие-то непонятные фразы:

– Ну, ничего, у тебя все будет хорошо, ты будешь счастлива, обязательно будешь, главное, никогда не сомневайся в этом.

– Ма, а че ты плачешь? Ты знаешь, мы сегодня в сугробы прыгали с гаражей, а потом бегали в лес смотреть северное сияние. Так здорово было! – с детской непосредственностью стала Хиппа рассказывать о впечатлениях прожитого дня.

Но вместо того, чтобы поддержать разговор и выразить какие-то эмоции восхищения и радости, мать словно не слышала ее. Она настолько погрузилась в свои мысли, что не могла уже видеть звезды, снег, северное сияние, она уже не радовалась восходу и закату солнца, а просто с тупой миной, как зомби, твердила свое:

– Ты не переживай, это только я несчастная. Хотя нет, я счастлива, очень счастлива, – сквозь рыдания завнушивала сама себя глупая дура. – Ведь у меня есть вы, мои дети, а это самое большое счастье, которое может дать Бог.

Но маленький ребенок никак не мог дорубить, о чем же говорит эта мамка, какое счастье, в чем повезет, о чем переживать. Ведь тогда Хиппа уже была счастлива, и просто радовалась, что идет снег, как он блестит под лучами солнца, и ей было совершенно непонятно, о чем пиздит мать. Но такие сцены продолжались каждый божий день и, будучи ребенком, Хиппа впитывала все это говно как губка, не осознавая того, как же она срет в свое «светлое будущее». Хиппа стала думать: «Скоро я стану взрослой, детство кончится, как у матери с отцом. А что же такое стать взрослым? Они очень сильно отличаются от нас, детей. Вот мать не любит на санках кататься, в снежки играть, а все как-то дома сидит, посуду моет, готовит, а смеется только по праздникам, когда рюмками чокаются. И так ведь все живут. Но как это я вдруг перестану бегать, прыгать, смеяться, валяться в снегу, драться во дворе и буду все время с мрачной пачкой сидеть дома, нет, я так не хочу».

Так рассуждал маленький ребенок, который еще не утратил истинных ценностей жизни, ребенок, который еще не был напичкан всевозможными выдумками о счастье и прочей ересью. Потому отвергал все ложное и наносное, о чем говорили родители, учителя и прочие дураки. Но общество довлело над Хиппой, и она была не в силах противостоять этой трясине, которая буквально душила и угнетала программой БУДЬ КАК ВСЕ.

 

 

***

 

Убегая от пацанов, Хиппа забежала в подъезд своего дома и, как обычно она любила это делать, всем телом обрушилась на дверь. Дверь слегка пошатнулась, но все-таки еще стояла на месте. Через несколько секунд дверь открыл Чича (так прозвали брата Хиппы его любезные дружки).

– Ты че, свинка, давно не получала? – разбесился братец.

– А че-е-е? – ноющим голосом промямлила Хиппа, боясь получить пиздюлей.

– Да ниче, еще раз так сделаешь, будешь вместо груши, коза!

Не придав особого значения словам брата, Хиппа, даже не стряхнув с себя снег и не сняв валенки, шубу и шапку, помчалась врубать телек и завалилась в кресло в ожидании своего любимого фильма про партизанов.

Каждый божий день в садике, а потом и в школе Хиппа слышала от воспитателей и учителей: «Вы, дети, должны расти защитниками своей Родины, взращивая в себе чувство патриотизма – это высший долг человека. Человек звучит гордо! Владимир Ильич – Великий человек, вы должны молиться на него!» Везде висели портреты Ильича. А ещё Хиппа помнит, как в садике воспиталка усаживала детей в круг, брала книжку про Ленина и показывала картинки, где Великий вождь сидит возле зеленой лампы, а вокруг него на коленях куча выродков.

Наслушавшись всей этой херни, Хиппа начинала мечтать: «Вот был бы Ленин сейчас жив, и я бы у него на коленках посидела и послушала его интересные истории… какое счастье…» Уже с детства в мозгах у нее укоренялась мысль, что она должна быть счастливой, но счастливой она будет тогда, когда будет, например, дедушка Ленин рядом или когда она станет такой же ебанутой, как Зоя Космодемьянская или Гуля Королева. Целыми днями Хиппа стала думать о Ленине, о детях-героях. Она никогда не задавала себе вопроса: «А в чем же их героизм, почему я должна быть такой, что мне это даст?» Она не думала, но тупо действовала, как все быдло.

Ведь ей так эмоционально внушали: «За Родину! За Ленина! На смерть!». И она все серьезней и серьезней стала относиться к идее Родины.

Как же так, ведь живу же в этой стране, значит, я должна служить ей. Вот такие ебанутые мысли мельтешили в ее детской, но уже зазомбированной голове. А по телеку продолжал идти фильм про партизанов, где все носились, орали, убивали друг друга, спасали Родину. Орали: «Слава Советскому Союзу! УРА!» Хиппа, не отрывая глаз, зырила все эти маразматично-фанатичные сцены и представляла, что и она, когда вырастет, пойдет в армию, чтобы защищать Родину. Но скоро фильм закончился. Делать было нечего и Хиппа, сняв шубу и шапку, решила переключить программу.

Там шел какой-то старинный фильм, который совсем не привлек ее, но ей было все равно, лишь бы позырить телек. Со скучной миной Хиппа смотрела бессмысленные картинки от нехуй делать. Но тут показали комнату, в которой стоял старинный граммофон. Увидев его, она заорала:

– Мама, мама! Иди сюда!

– Подожди немного! Щас приду, – пидорастическим голосом ответила мамаша.

Но Хиппа ничего не хотела слышать и еще сильней заорала:

– Ма-а-а-а-а! Иди сюда! Иди сюда, – стала она истошно орать, прыгая на кресле.

– Ну, доченька, подожди немножко. У меня каша убежит, – умоляюще стала ныть тупая мать.

– Ну и пусть убежит. Иди сюда! – уже сквозь рев стало орать дебильное дитя. И видя, что мать не идет, встала на кресло ногами и начала долбаться затылком о стену, отталкиваясь задницей. – А-а-а-а!

Мать, услышав, что ее выродок разошелся не на шутку, бросила все и побежала к дуре. Вместо того, чтобы избить ее как следует, чтоб в следующий раз не захотелось больше орать, мать расплылась как говно:

– Ой, моя ласточка, успокойся, мама пришла. Что ты хотела?

– Купи мне вот этот, – стала тыкать Хиппа в телевизор.

– Что это? – изо всех сил старалась понять мать.

– Ну, его уже показали, а ты не пришла. Купи, купи, купи! – еще сильней завопила идиотка.

– Но что? Я не понимаю. Что купить? – стала нервничать мать.

Хиппа вконец разошлась и, упав на пол, стала кататься по полу, истошно вопя: «купи, купи, купи, купи, купи!». Мать, не зная, что делать, стала успокаивать дебильную дочь:

– Я куплю, куплю, доченька, не надо плакать, завтра тебе все куплю, что ты хочешь. Сегодня магазины закрыты, но я тебе мороженку дам. Хочешь?

Услышав слово «мороженка», у дебильной все слезы мигом исчезли и, резко успокоившись, Хиппа пробурчала, надув щеки:

– Хочу, дай.

И мать как угорелая помчалась на кухню. Каша давно уже выбежала на плитку и сгорела. Мать быстро достала мороженое и понесла его выродку. Сука думала, что угождает своему ребенку, добра желает, а на самом деле – калечила, делая из дочери морального урода, не подумав о том, что она сейчас дала ей мороженое за то, что та повалялась на полу, а в жизни-то ей не только не дадут мороженое, но еще и затопчут до смерти. Проявляясь жестко и агрессивно, отучая дочь от капризов и дурных реакций, уже готовила бы ребенка к настоящей, реальной жизни, где нет доброй мамы, которая все дает. И сама бы позанималась собой, не тратя время на выродка. Но нет же! Вместо этого мать побежала по родственникам и стала выспрашивать, кто видел этот фильм. Наконец тетка сказала, что видела, и они вместе стали догадываться, что же это такое могло быть. И, промучившись весь вечер, до матери дошло, что это граммофон. Радостная мать примчалась домой. На диване валялся озверевший от голода отец, делая вид, что читает газету. Увидев радостную морду матери, он еще больше рассвирепел:

– Где тебя носит? Почему жрать не приготовила?

– Ой, папочка, ну, не сердись, – стала лебезить мать и рассказала историю про граммофон.

Выслушав мать, отец взбесился окончательно.

– Дура набитая! Калечишь детей, вот дождешься, они тебе сядут на голову. Сама повезешь, без меня. Где она? – резко спросил отец. Ой, она, наверное, уже спит, – испугалась мать за выродка.

– Я ей щас устрою.

И встав, отец направился в комнату Хиппы. Услышав разговор родаков, Хиппа быстро забралась под кровать.

– Ну-ка, вставай! – заорал отец, откинув одеяло, и увидел, что там никого нет.

– Где она?

– Не знаю, – дрожащим от страха голосом проныла тупая мать.

– Да она под кровать залезла, – злорадно заложил Чича, валяясь на кровати и ковыряя в носу. Мать с упреком посмотрела на распиздяя: мол, мог бы и помолчать.

– А ну, вылазь, – прошипел отец, засунув свои грабли.

Проход под кроватью был узкий и отец не мог туда пролезть. Хиппа, воспользовавшись этим, максимально прижалась к стене.

– Лучше вылазь по-хорошему!

– Не вылезу, – обиженно ответила Хиппа. Отец, еще помучившись, не выдержал:

– Ну-ка, давай, доставай ее, – приказал он Чиче. Тот уверенно, так как он это делал каждый день, подошел к кровати и, резко присев, с размаху занес ногу и попал дуре прямо по животу.

– А-А-А – заныла она от боли.

– Давай вылазь, свинья, – наехал братец.

– Ой, сынок, не надо, – беспокойно ныла мать, заливаясь слезами.

– Да не лезь ты, – оборвал он ее и снова стал выпинывать Хиппу. Пытаясь увернуться от огромной лапищи, Хиппа все-таки вылезла, вся зарёванная от боли. Отец схватил её за волосы и поволок ее в зал.

– Почему мать не слушаешь, а?!

– Это не твое дело! – сквозь слезы орала Хиппа, вырываясь из железных рук отца.

– Я тебе сейчас дам, не мое дело! – бесился отец и стал бить ее по заднице. – Будешь еще?!

– Буду! Буду! Буду! – назло орала идиотина, действуя так, как приучила мать, думая, что отец ее пожалеет. Но отец и не думал с ней сюсюкаться, а бил еще сильнее.

– Дурак, я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу! – в истерике орала Хиппа.

– Я тебя умоляю, не надо! Успокойся! Ты же ребенка прибьешь! – бросилась к ногам отца мать и стала реветь навзрыд. Только тогда отец опомнился и, отбросив выродка, сказал свою коронную фразу:

– Помяни мое слово: сядут тебе на шею в старости. Я тебе помогать не буду!

Но мать ничего не хотела слушать. И, схватив свое говно в объятья, стала успокаивать:

– Ну не плачь, папа просто голодный, но он тебя любит.

Вместо того, чтобы действовать как отец, сука-мать создавала оппозицию. И видя, что только мать защищает, жалеет, выполняет все прихоти, Хиппа сильно привязывалась к ней и думала, что мать – это свято, и ее ненависть к отцу росла с каждым днем.

– Почему ты его не бросишь? – заявила Хиппа.

– Ну, как же, а кто нас кормить будет? – удивилась такому выпаду мать.

– Да мы сами проживем, без этого дурака, – обиженно твердила дебильная дочь.

Мать всегда радовалась, когда слышала, что выродки больше любят ее, чем отца, и продолжала упорно калечить детей.

– Твой папа хороший, – убеждала мать.

– Я его ненавижу, ты бросишь его? – настаивала дура.

– Нет, – боясь реакции дуры, ответила мать, внимательно наблюдая за дочерью. Не говоря больше ни слова, Хиппа, обиженная насмерть, побежала к себе в комнату, уже строя планы, как навредить матери. Тут ей пришла бешеная мысль: «Мать все восхищается моими волосами, а вот возьму и обрежу их».

Подождав, когда все уснут, Хиппа на цыпочках прошла в кухню к мусорному ведру. В последний раз посмотрев на свои волосы, свисающие до жопы, идиотка опрокинула голову над ведром и как попало стала резать свои пакли. Когда дело было сделано, она завалилась спать, представляя несчастную морду матери и радуясь, что теперь не придется испытывать жуткий дискомфорт на утреннике в детском саду, когда мать завивала ее волосы и распускала их. Хиппа жутко бесилась и весь утренник стояла в напряжении, думая только о том, когда же все кончится и можно будет собрать волосы и снять платье. «Но теперь она уже никогда их не завьет», – с обидой подумала дебильная и захрапела.

– О Боже! Что ты сделала! – завопила дура-мать, увидев обкромсанную дочь.

– Чтобы тебе было плохо, – пробурчала Хиппа.

– Ой, ну что ты такое говоришь, ведь мама у тебя хорошая, мама тебя любит, – стала зомбировать тупая дура.

– Если бы ты меня любила, то бросила бы папу, – заявил выродок.

– Но я и папу люблю, – заныла мать, расплывшись как говно.

– Ну и люби себе на здоровье, тогда я от тебя уйду, – и Хиппа, соскочив с кровати, понеслась в коридор и стала напяливать одежду. И вместо того, чтобы отпустить ненормальную, сделав вид, что ей все равно – идиотка погуляла бы да вернулась, поняв, что ничего сама сделать не может – мать обосралась в штаны и принялась успокаивать придурошную.

– Ой, лапочка, не надо от мамы уходить, я все сделаю, как ты скажешь. Хорошо, мы прямо сейчас уйдем от папы.

И, собрав вещи, они уехали к бабке. Мать-дура была готова выполнить любую прихоть дебильной дочери. А та уже сильно привыкла, что стоит ей повыебываться и покапризничать, ей тут же все дадут. И думала, что ей в жизни достанется все так же легко. А хуй-то!

* * *

 

Однажды, придя в садик с опозданием, Хиппа увидела, что все уже завтракают.

– Ты почему опоздала? – набросилась Сова (так прозвали воспиталку с огромными очками и сильно затемненными веками), когда увидела, что мать Хиппы свалила.

– Проспала, – запуганно ответила та.

– Быстро за стол! За то, что опоздала, будешь есть без ложки.

Подобное делали с каждым, кто опаздывал. Хиппа уселась за стол, перед ней поставили манную кашу.

– Ну что уставилась? Быстро ешь, а то голодной останешься.

И Хиппа, засунув рыло в тарелку, стала вылизывать кашу языком, как собака. Дети тихо хихикали, боясь разозлить воспиталку. Хиппа жутко обиделась и стала смотреть, кто больше всех смеется над ней. И, увидев одну бабу по имени Ирка, она решила ей отомстить. В это время все дети доедали свои порции и только Юлька никак не могла доесть. Разбешенная Сова заорала:

– Если ты через пять минут не съешь все, я тебе насильно затолкаю.

В тарелке было еще больше половины. И Юлька со страху стала давиться. Прошло пять минут.

– Ну что, съела? – грозно посмотрев из-под очков, спросила Сова. Дети больше всего боялись этого взгляда.

– Н-н-нет, – заикаясь, ответила Юлька, уже готовая разреветься.

– Я тебя предупреждала, – заявила Сова и подошла к Юльке. Одной рукой схватила ее за нижнюю челюсть и, раскрыв пасть, стала запихивать туда кашу, приговаривая: «Жуй. Жуй. Глотай». Дети запуганно наблюдали за происходящим, боясь, как бы с ними не проделали подобного. Юлька, зареванная, давилась кашей. И от напряжения уже вся покраснела как рак.

– Запивай! – злобно рявкнула Сова и стала заливать чай в рот Юльке. Та, не успевая глотать кашу и чай, давясь, выплевывала все обратно, обрыгивая окружающих.

– Ну-ка, не будь свиньей, – бесилась мымра и засовывала блевотину обратно.

Наконец злосчастный завтрак был закончен, и Хиппа поперлась искать свою обидчицу. Вместо того, чтобы учить ребенка культивировать несерьезное отношение к себе, смеяться над собой, мать научила ее обижаться, причем долго и упорно, быть злопамятной и мстить, пытаясь доказать, что она полная и бесповоротная дура.

Ирка, как она обычно любила делать, схватилась за ручки двери и стала мотать ее из стороны в сторону. Хиппа, как бы невзначай, подошла с той стороны, где дверь захлопывалась, и, схватившись за ручку, притянула дверь к себе, сильно прижав пальцы Ирки. Та истошно заорала от боли и заревела, тряся рукой. Хиппа, отпустив дверь, с ненавистью налетела на обидчицу. Вечером, когда за всеми стали приходить родаки, Ирка нажаловалась своей матери на Хиппу. Та, обидевшись за дочь, неожиданно подошла к Хиппе сзади и, схватив ее за уши, стала теребить их:

– Как ты смеешь обижать мою Ирочку, противная девчонка! Не смей к ней больше подходить!

Тут приперлась мать Хиппы, и, увидев происходящее, завопила:

– Что вы делаете! Немедленно отпустите ее!

– Да вы посмотрите, что ваш гаденыш сделал с моей Ирочкой! – орала жирная корова, наглаживая пальцы дурной дочери.

– Ну и правильно сделала! Наверняка был повод! – заявила мать. – Да вы вообще не умеете воспитывать детей.

– Это я-то не умею! Это вы не умеете! Моя Ирочка такая нежная, хрупкая, а ваша неотесанная, бесстыжая!

– Да ваша Ирочка – кукла зареванная!

Так две курицы полчаса орали, расхваливая свое говно, пока их не успокоили.

В детстве мать всегда расхваливала Хиппу во всех спорах и всегда уверяла в том, что она права, что она самая лучшая, особенная. Но мать не предупредила, что в жизни ей самой придется отстаивать себя и не надеяться на помощь доброй мамы. И когда уже через несколько лет Хиппе давали понять, что ты чмо особенное, она негодовала: как же так, почему все не так, как говорила мать. Такая двойственность стала создавать иллюзорную неразрешимую проблему, от которой стало очень хуево, и за все спасибо маме! Ебать ее коромыслом.

Придя домой, Хиппа обнаружила, что кроме Чичи никого нет.

– Свинка, иди сюда, – заорал братец.

– Че-е-е-е, – промямлила Хиппа, боясь, что опять будет пиздить.

– Я тут игру классную придумал.  В раба. Будешь играть?

– Буду, – радостно заорала Хиппа, даже не зная, что это за игра.

– Короче, ты будешь играть раба, а я господина. И все, что мне нужно, ты будешь делать. Ну, например, мне надо, чтоб ты вымыла посуду. Я делаю три хлопка и кричу: «Раб!», ты ко мне прибегаешь, складываешь руки на груди и, опустив голову, говоришь: «Слушаюсь, мой Господин!». Поняла?

– О-о-о-о, ничего себе, какой ты хитрый. Мама тебе сказала посуду мыть, потому что я еще маленькая, – заныла избалованная свинья.

– Да подожди ты, – стал уговаривать Чича, зная, на чем ее подловить. – Я же тебе буду платить за каждую работу. – И он показал бумажную денежку, которую сам нарисовал и разукрасил яркими фломастерами, зная, что Хиппа любит всякие цветные штучки.

– О, здорово, ну я же на них ничего не куплю, они же игрушечные, – догадалась Хиппа, надув щеки.

– Да дура ты, на эти деньги ты можешь покупать мои вещи, которые тебе понравятся.

Когда Чичи не было дома, Хиппа любила рассматривать всякий хлам в его ящиках: кульки, цепочки, ножички перочинные, марки, солдатики, набор металлических гирек. И при мысли, что какая-то из вещей сможет быть ее, она охотно согласилась на игру.

– Только клянись, что маме ничего не скажешь, а то ничего не получишь.

– Клянусь, – с легкостью ответила Хиппа.

– Не так клянись, жопой клянись! – заявил брат.

– Как это? – недоумевала та.

– Сними штаны и скажи, что клянешься, а если проговоришься, то я тебе по заднице настучу сто раз.

Хиппа так и сделала.

– Раб, ко мне, – начал игру Чича.

– Слушаюсь, мой Господин, – пропищала свинка.

– Смотри в пол, че вылупилась, – сделал он замечание. – Посуду мыть.

– Слушаюсь и повинуюсь, – проговорила Хиппа и помчалась на кухню, уже представляя, как похвастается подругам новой цепочкой брата. Так уже с детства Хиппа воображала результат, не думая, как этого достигнуть, не училась быть в процессе действия, а бессмысленно мечтала.

После посуды «Господин» приказал мыть полы, вытирать пыль, стирать белье.

– Быстрей, быстрей, а то зарплату урежу, – запугивал Чича.

И страх, что может не хватить на цепочку, подгонял Хиппу делать все быстрей. И так к приходу матери вся квартира была убрана.

– Ой, сынок, что это с тобой случилось, как хорошо все убрал, – удивилась тупая мамаша.

– Да, – нагло заявил тот, и глазом не моргнув.

Так продолжалось каждый день. Чича скидывал все обязанности на Хиппу, выплачивая зарплату.

– Ну, давай вещи, – заныла Хиппа.

– Вот, выбирай, – выставил он предметы на стол.

– Я хочу вот это купить, – указала Хиппа на цепочку.

– О, это дорого стоит, у тебя не хватит.

– Ну, сколько, скажи, – чуть ли не ревя, пропищала она.

– Ну, это тебе еще неделю посуду мыть, – нагло заявил козел. Так он делал всегда, когда было жалко отдавать какую-нибудь вещь.

В детстве было все просто и легко, каждый день казался радостнее и необычнее другого, никаких проблем, беззаботное и счастливое состояние. Но маразм крепчал с каждым днем и впереди ждала школа с ее затраханными учителями.

 

ТИМУРОВЦЫ

 

В детстве часто Хиппа проводила время со своими полоумными бабками. Как обычно, в воскресенье она пошла к одной из них в гости.

– Как дела? – механически спросила старая мышь, натягивая искусственную улыбку и вытирая жирные от масла руки о потрепанный фартук.

– Нормально, – так же механично ответила та. И каждый раз разговор начинался с этих тупых бессмысленных фраз, словно без них разговор и не мог состояться. Бабка с дедом в свое время работали в школе, где потом учились все их внуки. И старые мыши сильно тряслись за то, как бы их не опозорили дети.

– Какие оценки ты сегодня получила?

При этом зловещем вопросе волна дискомфорта подкатила к горлу. Сильно покраснев от стыда, Хиппа еле слышно проговорила:

– По математике “5” и по русскому “3”. – При этом она потупила взор, ожидая осуждения.

Бабка никогда не орала, но завнушивала словесно, нудно говоря мышинную ересь, пытаясь давить на совесть. Медленно подойдя к Хиппе, старая сволочь, стала гладить ее по голове:

– А что, ты уроки не выучила?

– Учила, – зачморенно сказал выродок.

– А почему плохую оценку получила? – не унималась старуха.

– Ошибок много в диктанте сделала, – боязливо ответила та, подумав, что теперь не отпустят гулять, а весь день заставят тренироваться в написании ебаных диктантов.

– Зачем же ты бабушку позоришь? – как можно жалобней проскулила старая мразь.

– Я больше так не буду, – виновато промямлила Хиппа, чуть не плача от стыда. Сука действовала очень хитро. Если бы она наорала на нее, то вызвала бы в ней нормальную реакцию агрессии. Но, зная это, она специально старалась разжалобить Хиппу и ей это очень хорошо удавалось. Иногда дело доходило до того, что Хиппа с громкими рыданиями бросалась к ней на шею: «Бабушка, любимая, прости меня, я больше так не буду, я исправлюсь».

В этот же день все случилось точно так, как и думала Хиппа. Ее заперли в квартире, обложили учебниками. Бабка не поленилась, весь вечер читала диктанты, изложения, примеры, задачи. К ночи Хиппа была полностью вымотана, башка раскалывалась, ей было не до смеха. Она подошла к окну и увидела, как бегают, смеются ее подруги, а она сидит дома за этими сраными учебниками. «Но для чего все это делать, я не стала умнее от этих диктантов, я не стала счастливей о того, что решала задачи, я не узнала, как нужно жить, как зарабатывать деньги и другие практические вещи, которые помогли бы в реальной жизни. А наоборот, у меня стало портиться зрение, заболела башка, я уже не могу смеяться. Энергия застоялась оттого, что я весь день отсиживала жопу, в то время как мои подруги активно двигались, дышали свежим воздухом, им было весело и радостно», – думала Хиппа.

– Ну, вот как мы хорошо поработали, умница, – подлезла старая корова, погладив выродка по голове. В ней сразу возник образ: я хорошая, реакция – самоудовлетворенность. И сразу возникла мысль: меня хвалят и мне приятно, включается центр удовольствия, значит, я должна делать все, чтобы меня хвалили, а хвалят меня, когда я хорошо учусь и слушаюсь папу с мамой, вот это я и буду делать.

Подобные программы вкладывают человеку с самого детства и он становится машиной, зомби, находится в полной зависимости от оценок людей, от оценок таких же машин, как и он сам. Он становится рабом своих чувств, привычек, желаний, ибо не может управлять ими. Внешние обстоятельства диктуют ему, будет он плакать или смеяться, но по собственному желанию человек не может этого делать. Невозможно угодить каждой машине, и всегда будет так, что один тебя хвалит, а другой ругает, одному ты нравишься, а другому нет. И вот ты мечешься, мечешься от этих оценок и можешь сойти с ума.

 

 

***

 

Насмотревшись героических фильмов про партизанов, про сына полка, про Тимура и его команду, Хиппа культивировала состояние патриотизма. Оставшись одна, она представляла, как совершает героические поступки, защищая Родину, как она становится без вести пропавшей. Эти мысли возбуждали ее и ей казалось, что это Великая цель, к которой она должна стремиться.

Вот в один прекрасный день Хиппа собрала своих подруг и очень эмоционально начала агитацию: «Сейчас мы с вами организуем команду тимуровцев и будем спасать животных. Посмотрите, сколько собак, кошек, птиц дохлых валяется на улице. Ведь это же негуманно. Мы будем подбирать бедных животных и хоронить их как положено, также мы должны защищать животных и людей, если видим, что их кто-то мучает. И потом мы будем собираться в штабе, который нам предстоит еще найти, и будем делиться успехами, обсуждать будущие планы».

Всем эта идея, конечно же, понравилась, так как это была новая игра, новые впечатления.

Вечером Хиппа собрала всех у себя дома для совершения магического ритуала, как она насмотрелась в фильмах о революции. Зажгла свечу, приготовила листок бумаги и лезвие.

Лезвием все должны были надрезать большой палец до появления крови. При этом все клялись, что никогда не будут разглашать тайны группы. Одна баба, Наташка, оказалась слабонервной и отказалась резать палец, сказав, что не будет участвовать в игре. Волна негодования вспыхнула внутри Хиппы и она крикнула: «Ну и убирайся, предательница, и больше никогда не приходи к нам».

Эта ситуация настолько задела Хиппу, что она не могла просто так успокоиться. И на следующий день, как обычно, в восемь часов вечера Хиппа с Кукой (такой кликухой обзывали одну из подруг Хиппы) заперлись в подъезд пятиэтажного дома, где жила Наташка. Ее еще с садика прозвали зассыха, так как она ходила под себя до первого класса и от нее все время за километр воняло мочой. Подъезд имел привычный совковый вид: обломанные перила, обхарканный пол, на потолке висели прилипшие бычки. Под лестницей валялись кучи говна, как собачьего, так и человечьего, и темнели пятна от засохшей мочи. Вонь стояла не хуже, чем в сортире. Но, несмотря на это, вся толпа набивалась вечерами в подъезд, чтобы погреться, так как домой идти было неохота, а на улице стоял сильный мороз. В этот вечер в подъезде никого не было, и Хиппа с Кукой спрятались под лестницей в ожидании жертвы. Кука была худощавого телосложения и гораздо выше Хиппы. Несмотря на свою костлявость, она была жилистой и очень борзой.

– Я всегда знала, что она дура, – разочарованно изрекла Хиппа.

– Да на фига ты ее вообще позвала? – недоуменно спросила Кука.

– Да думала, исправится, – с досадой проговорила Хиппа.

Вдруг на четвертом этаже послышался щелчок замка и затем частые шаги, спускающиеся вниз.

– Это она, – шепотом проговорила Хиппа.

Через несколько секунд зассыха была внизу. Радостно сбегая вниз, она внезапно остановилась. И, увидев своих недоброжелателей, испугано выдавила:

– Привет!

– С сегодняшнего дня не смей мне больше говорить «привет». Ты мне больше не подруга, – в манере революционера проговорила Хиппа.

– Обходи стороной, говно, не то худо будет, – более развязно и по-хулигански заявила Кука.

– А че я сделала? – зачадосила зассыха.

– Ты предатель, я доверяла тебе, а ты…, – презрительно произнесла Хиппа, прищурив глаза, стараясь разбудить совесть зассыхи.

– А предателей бьют, – уже с ненавистью сказала Хиппа и заломила ей руку. Та взвизгнула от боли.

– Заткнись, дура, – злобно процедила Кука и заткнула рукой пасть зассыхи, другой рукой она схватила ее за плечо и вместе с Хиппой потащила ее к стене.

– Будешь знать, как друзей предавать, – с ненавистью сказала Хиппа и врезала ей под дых.

– Я все маме расскажу, – завопила дура.

– Да хоть дедушке, сопля мамкина, – злорадно изрекла Кука и, натянув ей шапку на глаза, завязала на веревочки. Затем Хиппа сняла варежки, которые были пришиты на резиночке к рукавам телогрейки, и стала раскручивать обе варежки. Через несколько прокруток варежки вернулись на башку зассыхи. Та еще больше разревелась.

– Мама, мама, я все маме расскажу.

– Да ты последняя скотина, – сказала Кука и плюнула ей в рожу, а затем, переглянувшись, Кука с Хиппой, одновременно прыгнули ей на ноги и оттоптали стопы.

– Будешь знать, как на своих ругаться, – выпалила Хиппа и спрыгнула с ее ноги.

– Все, хватит, пошли, мне с ней противно находиться, – и Хиппа направилась к выходу.

– Дерьмо собачье, – презрительно кинула Кука, напоследок одарив зассыху еще одним харчком. На сем разборка и закончилась. С тех пор они больше никогда не общались с ней, несмотря на то, что прошло очень много лет, они выросли, и жили, и учились вместе, но никогда не стали больше друзьями.

После уроков, как и договаривались, четверо баб отправились на поиски дохлых животных. Через два часа встретились около кривого дерева в лесу, которое они называли «верблюд», и стали вытаскивать из портфелей добычу – дохлых кошек, собак, воробьев, лапы, головы и другие части уже давно раздавленных зверей. Затем принялись выкапывать яму.

При этом у каждой было такое патриотическое состояние, что они помогают Родине, спасают несчастных животных, предавая их земле. Когда яма была выкопана, заядлые пионерки стали бережно складывать трупы в полиэтиленовый мешок, затем на веревках спустили их на дно ямы, стали закапывать. Пока шла эта затянувшаяся процедура, на улице уже стемнело. Но вот яма была зарыта и юные патриотки приступили к завершающему акту, который считался самым важным и ответственным. Поправив свои галстуки, все как один сделали пионерский салют и стали хором эмоционально пропевать.

– «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих…», – а потом, – «Союз нерушимых республик свободных сплотила навеки Великая Русь...»

Алые галстуки развевались на ветру, и Хиппа была счастлива, находясь в роли Зои Космодемьянской.

– Еб твою мать, да это же самые натуральные зомби, – с ужасом вспоминала Хиппа весь этот бред несколько лет спустя, когда пришел Гуру и стал раскрывать ее ослепшие глаза. И ведь столько мышей испытывали чувство патриотизма в борьбе за дурость, они были готовы пожертвовать всем, даже жизнью для революции, с головой забывая обо всем на свете. Вот если бы эту энергию патриотизма перевести в самоотверженность и преданность Богу, тогда бы уже все просветлели. Если бы все вместо пионерского салюта делали жест «НАМАСТЭ», а вместо «Служу Советскому Союзу» пели гимн Шамбалы, тогда бы они не были такими серыми, высосанными и бессмысленными. А, наоборот, преображались бы под влиянием Божественной силы и уже не были бы такими несчастными и убитыми.

Но всего этого Хиппа никогда бы не узнала в своей жизни и продолжала бы слепо действовать по мышиным программам, утопая в болоте обыденности и говна, если бы судьба не даровала ей такую великую возможность, как встреча с Просветленным Мастером. Лишь прикоснувшись к Великой Судьбе Учителя, человек может обрести истинный смысл жизни, и тем крепче становится его вера.

На следующий день Хиппа с «тимуровцами» отправилась на поиск штаба. Предполагалось, что такое место можно найти среди заброшенных дач. Чтобы добраться до дачных участков, нужно было пройти лес. Уже стемнело и идти было жутковато. Но, вспомнив героизм партизан Великой Отечественной, Хиппа наполнилась решимостью и храбростью и, как Павка Корчагин, крикнула: «Вперед, ребята!». И все тупо поперлись в одиннадцать вечера в темный лес. Бабы прошли только полпути, как вдруг послышались свисты, разбитные голоса хулиганов. «Тимуровцы» зашли не на свою территорию, поэтому такая встреча с жесткой охраной была неудивительна. И хотя все прекрасно знали об опасности, но, одержимые глупостью, пошли на рожон. Так и в революцию стада зачморенных баранов подыхали как черви в борьбе за дурость. Но уже было мирное время, а программа «Революционер» работала на всю катушку, и люди не спрашивали – зачем, почему, для чего, а просто тупо верили, потому что так делали все. С самого детского сада Хиппа слышала: «Дедушка Ленин – волшебник, это святой человек». В школе подсовывали затрепанную книжку «Дети-герои». Эмоционально внушали, что вот это идеал, к которому вы должны стремиться, дети. Хиппа с открытым ртом слушала все эти россказни и свято верила, стремилась к этим идиотическим, маразматическим идеалам.

В результате всего этого, бабы теперь стояли перед толпой разбесившихся хулиганов, в руках которых были перочинные ножики, веревки и ветки от сосен. Им было насрать, что перед ними бабы, а не парни.

– Ну че, суки, куда поперлись, – заприкалывался самый наглый из них.

– Не твое дело, – передернула, как всегда, несдержанная Хиппа.

– Ты, соплячка, самая крутая, что ли? – уже приближаясь, с напором изрек другой хулиган.

– А ты что, не видишь? – не успокаивалась Хиппа.

– Сейчас мы проверим, какая ты умная, – произнес хулиган и, окончательно разъярившись, набросился с ножом на Хиппу. Она пыталась увернуться и отбить нож палкой, которую успела поднять с земли, но хулиган был гораздо сильнее, проворнее, поэтому пырнул ее ножом по плечу. Хиппа пнула его под яйца. На несколько секунд он загнулся, но потом вскочил, врезал Хиппе под дых и стал хлестать веткой по морде. Хиппа пыталась встать, но ничего не выходило. Другие парни схватили трех баб, привязали веревкой к дереву и начали мацать, те орали, рыдали и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не появились пацаны со двора Хиппы. Увидев происходящее, они бросились защищать глупых баб. Недолго думая, Хиппа развязала своих подруг и что есть мочи они бросились прочь.

Если бы Хиппа была более гибкой и текучей, то, может быть, такого и не случилось, но вредность и упрямство руководили ею. Если кто-то наезжал на нее, то она уже не могла сдерживаться и абсолютно бесконтрольно лезла в залупу, за что и получала. Мать не научила ее сталкингу, не научила управлять своими эмоциями и мыслями. Она не думала, правильно ли поступает, будет ли от этого какая-то польза или нет, она просто шла на поводу эмоций.

На следующий день команда вновь была в сборе и, прочесав все дачные участки, они все-таки нашли заброшенную двухэтажную дачу, зайдя в которую, девчонки увидели кучи говна, наваленные где попало, окурки, консервные банки, разный хлам и огромные кучи куринных перьев. «Тимуровцы» обрадовались находке, стали быстро вычищать помещение. Когда все было убрано, девки стали беситься. С того дня каждый вечер они стали собираться в «штабе» и обсуждать планы.

 

 

ПИЗДЮЛИ КАК ПРЯНИКИ

 

Возвращаясь из школы с Кукой, Хиппа предложила:

– Пошли ко мне.

– А у тебя кто дома?

– Никого.

– Тогда пошли, – радостно закивала Кука и, напялив ранцы на башку, они поперли в дом.

Не успели они закрыть дверь квартиры, как следом завалили Чича с Булей, раньше времени вернувшиеся с тренировки.

– Ну, че встала, коза! – завозгуздал Чича и, выебываясь перед дружком, стал пинать Хиппу по заднице.

– Отстань, дурак, мы уроки пришли учить, – заныла Хиппа.

– О, вы щас у нас бороться будете, – радостно заорал Чича. И они с Булей помчались в зал и расстелили на полу матрац.

– Ты будешь в красном углу, – сказал он Хиппе, толкая ее в один угол матраца. – А ты – в синем, – указал он Куке.

– О, да они же не в форме, – заорал Буля, оглядывая школьную форму баб. – Щас мы вам сделаем настоящие борцовские костюмы. Давайте, раздевайтесь.

Поднявшись, две дуры сняли школьную форму, оставшись в трусах, закрывая руками те места, где должны быть титьки.

– Теперь одевайте фартуки, – приказал Чича. Бабы послушно надели на голое тело школьные фартуки. Чича подскочил к Хиппе, взял подол фартука и, проведя между ног, засунул сзади в трусы. То же Буля проделал с Кукой.

– На середину ковра, – приказал Чича. Хиппа с Кукой вышли на центр матраса. Подошел Буля и, стукнув их башками, крикнул:

– Начали!

От удара бабы покачнулись и рухнули. После Чича показал еще несколько приемов вольной борьбы. В процессе объяснений Чича с Булей стали спорить и чуть не рассорились. Буля, обиженный, уселся в углу комнаты.

– Эй, свинка, – шепотом позвал Чича Хиппу.

– Че надо? – проныла Хиппа.

– У него есть деньги, попроси, чтоб мороженое купил, а когда купит, тогда скажи ему про «гром», как я тебя учил.

Идея с мороженым очень понравилась Хиппе и, недолго думая, она почапала к Буле. Она подошла к Буле и запищала:

– Саша, купи мороженку, а то мама мне не дает денег, она жадная, а ты добрый. Купи, а? – стала дергать Хиппа Булю за рукав куртки.

– А ты скажешь, что я – самый лучший борец?

– Скажу, скажу! – охотно закричала она и запрыгала на месте.

– Ну, ладно, куплю, только ты всем говори, что я лучший борец, – угрожающе произнес Буля и пошел в магазин. Скоро он вернулся с мороженым.

– На, – протянул он Хиппе один стаканчик и Чиче один. Только Хиппа хотела его взять:

– Подожди, скажи, что я самый лучший борец, – болезненно напомнил Буля.

– Саша – самый лучший борец в мире, Саша – самый лучший борец в мире! – стала орать Хиппа на весь дом.

Самодовольная харя Були разглядывала свои мускулы в зеркало, представляя свое дохлое тело мускулистым и накачанным.

Как только Хиппа сожрала мороженое и убедилась, что остальные тоже съели, принялась выполнять задание Чичи:

– Буля-Буля, буль-буль-буль, – обратилась она к Буле нахальным голосом.

– Че ты сказала? – возмутился тот, сжимая кулаки.

Но Хиппа привыкла лезть на рожон, поэтому кулаки ее не испугали, потому что мать научила чуть что – лезть в залупу, никогда не уступая во вредности. И еще более нахально Хиппа заорала:

– Гром гремит, гроза грохочет –

Это Саша какать хочет.

На горе стоит горшок,

А на нем сидит Сашок,

Перданул он раз, другой и вот

Выставляет пулемет…, – частила она с выражением, как учили в школе.

Тут Буля не выдержал и со злостью набросился на Хиппу.

– Ах ты, говнючка, – пиздил он ее по роже.

– А-а! Дурак! Бульдог сраный! – не успокаивалась Хиппа, вместо того, чтоб просить пощады. Мать не учила быть гибкой и проявляться уместно, но учила действовать как баран. Тебя пиздят, а ты еще больше злишь человека, чтоб он еще больше пиздил. Чича, боясь связываться с Булей, стоял в стороне и гадко хихикал.

– Ты свою ебанутую сестру держи на привязи, не то я ей все ебло расколочу.

– А я тебе яйца отрежу, – никак не затыкалась дура, вся зареванная, из носа брызжет кровь, волосы взлохмачены.

– Да делай с ней че хочешь, она идиотка, мне ее не жалко, – с безразличием заявил Чича. И в доску обиженый Буля свалил домой.

Перебесившись, Хиппа подошла к Куке:

– Пошли гулять.

– Пошли, – ответила та.

– Подожди, ты со мной хочешь дружить? – спросила Хиппа.

– Хочу! – спокойно ответила Кука, удивившись такому вопросу.

– Тогда ты тоже должна хотеть быть мальчиком, как я. Иди к своему брату, возьми у него телогрейку, штаны, шапку кроличью и валенки, а я у Чичи сворую, он все равно дома сидит, и мы будем с тобой в пацанов играть, – заявила Хиппа.

Через полчаса две дуры в телогрейках, в валенках и в огромных шароварах выперлись на улицу.

– Ты не знаешь, где Булиного отца машина? – спросила Хиппа, изображая из себя крутого парня, сгорбив спину, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы.

– Он, кажется, ее под навесом оставляет, – так же развязно ответила Кука.

И две идиотки поскакали под навес.

– Встань на шухере, – сказала Хиппа фразу, которую вчера подслушала у парней из старших классов.

Кука стала всматриваться в темноту. А Хиппа тем временем вытащила из кармана заранее приготовленное шило и стала продырявливать колеса. Шило оказалось тупым и пришлось несколько раз надавливать. Ничего не получалось.

– А что это вы тут делаете? – неожиданно раздался грубый голос отца Були, который, оказывается, дрых в машине.

– А мы в прятки играем, – дрожащим от страха голосом промямлила Кука. И что есть деру бабы чесанули в лес.

 

 

* * *

 

На следующий день Хиппа с Кукой снова собрались дома у Хиппы.

– Хиппа, Хиппа, смотри, Киря идет, – заорала Кука, высовываясь в форточку.

– Ой, а че это он сегодня без бабушки? – удивилась Хиппа, так как Киря до десятого класса везде ходил со своей бабушкой и его спрашивали:

– А в армию ты тоже с бабушкой пойдешь?

На что он отвечал:

– Если она скажет, то пойду.

Вот так тупая бабка изуродовала внука, постоянно держала у своей юбки, и он вырос слабый, беспомощный, абсолютно неприспособленный к жизни.

– Давай его позовем, – предложила Хиппа.

– Давай! – поддержала Кука, – Киря, зайди к Хиппе, – заорала она на весь двор, высунувшись в форточку.

– Зачем? – замученно спросил Киря.

– Да мы тебе че-то покажем, – в один голос заорали бабы.

– Ну ладно, – пробурчал Киря, и нехотя поплелся к подъезду.

– Хочешь сок? – радостно предложила Хиппа напиток собственного приготовления, состоящий из воды из-под крана, соли, сахара, перца черного, красного, соевого соуса, растительного масла и уксуса.

– Хочу, – довольный, что за ним ухаживают, пробурчал Киря.

– На, только пей залпом, а то вкуса не почувствуешь, – убеждающе сказала Кука.

И Киря, взяв стакан, сколько мог, заглотнул гадость. И тут же выпустил стакан из рук и, покраснев, стал откашливаться. Стакан со смесью теперь валялся разбитый на полу. Бабы уссывались от смеха.

– Вкусно? Вкусно, да? – заводила его еще больше Хиппа.

Но Киря с выпученными глазами, казалось, ничего не понимал и давился, пытаясь отблеваться, покраснев как рак.

– Иди на бабушку наблюй, – предложила ему Кука, и бабы снова заржали.

– А давай его веревкой свяжем, пусть побрыкается, – пришла Хиппе взбалмошная идея. И, притащив из коридора длинный батин трос, Хиппа стала заматывать придурка. Тот брыкался, но так как Кука была гораздо больше и сильнее его, то могла оказать сопротивление. Вскоре чадос был замотан, как куколка, готовая стать бабочкой. Торчала одна башка.

– Отпустите, меня бабушка уже ищет, волнуется, – заныл Киря.

– Ну, и хорошо, тебе ремней больше достанется, – стала запугивать его Хиппа.

Вдруг раздался щелчок в замочной скважине.

– Доченька, ты дома? – послышался идиотичный голос матери. С перепугу Хиппа взяла какую-то тряпку, засунула ее в рот Кире и вместе с Кукой они стали судорожно запихивать его под диван. Только они засунули последний конец троса, как ввалила мамаша.

– Ой, Хиппочка!

– Здрасти! – грубо сказала Кука в своей обычной манере разговаривать, даже не посмотрев на мать.

– Здравствуй, – недовольно произнесла тупая мамаша, ревниво посмотрев на подругу Хиппы. Дура-мать ревновала отца и своих детей к каждому столбу. Она считала, что это ее собственность и никто не смеет прикасаться к ней.

– Ты лучше к нам приводи подружек, чем ты куда-то уходишь, – умоляюще просила мать, боясь, что кто-то из подруг для Хиппы станет дороже, чем она. Хиппу бесили такие реакции матери, и она назло ей уходила из дома и ночевала у подруг, и, сама того не замечая, переняла ревность матери и стала своих подруг ревновать к другим.

– Чем вы тут занимаетесь?

– Да уроки делаем, – соврала Хиппа.

– Как, без учебников, без тетрадок? – наивно спросила мать.

– Да мы по физкультуре уроки учим, – сообразила Кука.

– А-а-а! – удовлетворилась ответом тупая мать.

– Ап-п-чхи! – неожиданно раздался чих из-под дивана. Бабы испуганно переглянулись.

– Что это? – спросила мать.

– Да это на улице, – высказала первую попавшуюся мысль Хиппа.

– Ап-п-чхи! – послышалось еще раз.

– У нас что, кто-то есть? – с ужасом догадалась мать.

– Да не знаю, – замялась Хиппа, не зная, что ответить.

– Кто дома? – послышался голос, только что ввалившегося в хату отца.

Мать побежала к бате и все рассказала. Недолго думая, отец быстрым шагом зашел в зал и первым делом заглянул под диван, и, увидев там Кирю, замотанного в трос от его драгоценного «Запорожца», рассвирепел. Резко вытащил беднягу из-под дивана и спросил:

– Кто это сделал?

– Они, – еле выдавил Киря.

– Марш к себе домой! – рявкнул отец на Куку. Кука обиделась и пошла одеваться. Отец быстрыми движениями стал разматывать дурака, приговаривая:

– Как тебе не стыдно?! Мужик называется! Бабы над тобой уже издеваются.

Киря в ответ только хрюкал носом.

– А ты два дня не гуляешь, – заявил отец, посмотрев на Хиппу.

– Ага! Щас! Неделю! – огрызнулась та, и срочно пошла одеваться на улицу, хотя до этого вовсе и не собиралась гулять.

– Ты что, дура! Перечить мне еще станешь! У братца научилась? – разозлился отец.

– А ты кто такой, чтоб мне указывать!? – разорялась Хиппа, натягивая шапку.

– Я твой отец! Неблагодарная свинья! – весь покраснев, как рак, орал отец во всю глотку.

– От свиньи и слышу! – еще больше подлила масла в огонь Хиппа.

– Вот, полюбуйся, кого ты вырастила! – обратился разбешенный отец к зашуганой матери. – У тебя научилась, никогда первой не заткнется, последнее слово должно быть за ней.

– Но ведь это же и твои дети, – напомнила мать обезумевшему бате.

– Ну, уж, нет, мои дети такими не были бы, они бы передо мной на цыпочках бегали, а этих ты воспитала, значит, они твои.

– Ой, папочка, не гневи Бога, это же грешно, – вспомнила мать, что так говорят.

– Че ты поздно о Боге-то вспомнила? Когда рожала, о чем думала? А теперь сидишь, молишься своему волосатому, – указал он на икону Христа. – Че-то от твоего сидения денег в доме не прибавилось. Я вот не пялюсь на него, зато у меня деньги есть, – заявил заядлый атеист. Мать набожно сложила руки и бессмысленно стала повторять вслух.

– Ой, Господи, прости его, неразумного, не отбирай моих детей, это он пошутил, а так он хороший. Ты знаешь, Господи, он у меня трудолюбивый. Просто иногда бесится, но ты его прости, Господи, он обязательно исправится.

 

 

* * *

 

На следующий день Хиппа с Кукой снова сидели на хате Хиппы, думая, чем бы себя занять.

– О! Юлька идет, – сказала Хиппа, уставясь в окно. – Давай я ее позову сейчас. Ты спрячешься в шкаф и послушаешь, какую она херню о тебе пиздит.

– О, давай! – обрадовалась Кука возможности набить морду Юльке, которая уже давно ее доставала.

– Юлька, зайди ко мне! – заорала Хиппа.

– А че ты мне дашь?! – заорала та.

– Фантиков от «Ночки» (шоколадная конфета) и пять от сигарет! – заорала в ответ Хиппа. Услышав такое, Юлька с радостью помчалась в подъезд. Все знакомые подруги Юльки, если чего-то хотели от нее, должны были пополнять ее коллекцию – фантики от жвачек, банки из-под пепси и другие, пробки, пачки от сигарет, вкладыши и прочая херня. Чаще всего взамен Юлька пиздила из дома хавку и раздавала всем во дворе. Ее же комната напоминала игрушечную коробку. Одна стена была обставлена банками от пепси. Другая коробками от жвачек, третья – пачками от сигарет, потолок облеплен фантиками и вкладышами. Все стаканчики для ручек и карандашей облеплены пробками от бутылок.

– Где, покажи? – с порога набросилась Юлька.

Хиппа достала все, что у нее было, и Юлька, не помня себя от жадности, набросилась на пачки из-под сигарет. Так человек собирает у себя в башке кучу разных иллюзий, мечтаний, не понимая, зачем и для чего, и готов отдать все, лишь бы сохранить эти иллюзии.

– Че, много уже накопила? – завела разговор Хиппа.

– Фантиков – 3 548, коробочек – 157, пробок – 589, – стала отчитываться дура.

– Слушай, че-то, говорят, вы с Кукой не поделили? – как бы невзначай начала Хиппа.

– О, да это вообще скотина! – с пол-оборота завелась Юлька. – Прикинь, она приперлась ко мне и говорит: «Дай пожрать!». Я ей говорю, ну, как обычно, фантики и так далее. А она мне: «У меня дома куча всего» – пиздит, хоть бы покраснела – «Я тебе в школу принесу». Сожрала, свинья, всю хавку, а фантиков так и не дала. Но я этого так не оставлю, она у меня получит. Вот брату сегодня расскажу.

– Кто там у тебя что получит?! – уже разбешенная проговорила Кука, вылезая из шкафа.

От такого сюрприза Юлька чуть не рухнула со стула.

– Че ты тут разпизделась, говно?! На меня батон крошишь? – наехала Кука, все ближе приближаясь к дуре.

– А я, я, я п-пошутила, – заикаясь, стала мямлить Юлька, начиная понимать, как она влипла. Кука подошла к Юльке и резким движением указательным и средним пальцем провела по глазам:

– Ша! Коза! Я тебе покажу, как на меня залупаться! – и, схватив ее за волосы, стала теребить.

– Скотина ты недобитая! Будешь еще про меня всякую херню рассказывать?!

– Нет, нет, отпусти, я больше не буду, – уже разревевшись умоляла Юлька.

– Ишь ты, свинья, распизделась, – Кука завернула ей руку за спину и стала выламывать мизинец.

– А-а-а! Пожалуйста, отпусти, – умоляла та.

– Ну-ка, говори, как ты теперь будешь обо мне говорить? – нажимая на завернутый мизинец Юльке, нагло спросила Кука.

– Кука – самая классная девчонка в классе, она самая сильная и смелая, – затараторила Юлька, боясь лишиться мизинца.

– Еще говори! – надавив на палец с еще большей силой, прикрикнула Кука.

– Кука быстрей всех бегает. У нее самые длинные волосы и кривые ноги, – неожиданно для себя заговорилась Юлька.

– Ты что, дура, офонарела! – взбесилась Кука и вмазала ей коленкой под дых.

– А-а-а! Извини, прости, я не хотела, это случайно вылетело, – вся дрожа от страха заговорила Юлька.

И, врезав ей несколько сильных пощечин, Кука процедила:

– Вали, говно, но не дай Бог, я еще что-то услышу из твоего поганого рта, учти, тебе не жить! – закончила она и пнула Юльку за дверь.

 

МАТЬ - ГОВНО

 

Настал очередной бессмысленный день рождения, тетки и все ебанутые родственники, все в том же составе, поперлись в гости, как на каторгу. Именно, как на каторгу, потому что нужно было дарить подарок, денег лишних ни у кого не было, а прийти без подарка – это для них страшнее смерти. Ведь это же нехорошо, это неприлично, а что люди скажут. Основная часть родственников жила на одной улице. Во главе этой шайки стоял дед. Они – родители троих выродков, одним из которых был отец Хиппы, другим ее дядя и третьим ее тетка. Дядя, четко выполняя программу своих предков, выродил тоже троих, чем очень гордился. Папаша Хиппы, чтобы не ударить лицом в грязь перед старшим братом, пыжился, пыжился. Пусть в сорок лет, но все-таки высрали с матерью третьего, на сем и успокоились, гордые до усрачки. Тетка оказалась чуть-чуть поумнее и родила одного – больного, слабого, зато гением оказался. В два года он уже умел разбираться в компьютерных программах, понемногу разговаривает на трех языках и т. д. И вот они устроили соцсоревнование, у кого больше детей, у кого умнее. Тетка решила: у меня хоть и один, зато гений, это вроде компенсации. И все у них было запрограммировано заранее. У всех должно быть высшее образование, чтобы все думали, какие они умные и уважали их за это. Все дети должны были идти по стопам родителей, то бишь становиться учителями, врачами или инженерами. И насрать, сколько ты будешь получать денег, пусть даже три копейки, но ты будешь выполнять программу ебанутой родни. И с детства Хиппа видела, что все в ее семье и у всех родственников делалось только ради того, чтобы о них люди хорошо думали, уважали, восхваляли, любили. А если этого нет, то для чего же жить, уже вешаться надо.

Каждую неделю все внуки приходили к бабке с дедкой и докладывались, кто какие оценки получил, кого какие учителя похвалили, что сказали. И они должны были все это говно рассказывать, показывать дневники, тетради, трясясь получить много четверок, а уж тем более троек.

Получив тройку, а иногда даже четверку, Хиппа долго ревела, ни с кем не разговаривала и страшно боялась, что теперь ее обзовут троечницей, что она хуже сестры, хуже брата, а значит, она несчастная и позорит бабушку с дедушкой. И такая сильная зависимость формировалась именно в те моменты, когда ее ругали за плохие оценки.

Ранним морозным утром Хиппа выперлась на улицу и пошла в школу. Мыши потихоньку просыпались и чапали на работу. Стоял густой туман, так что на десять метров трудно было что-либо разглядеть. Мороз щипал щеки, под ногами хрустел снег.

Школа находилась в полутора километрах от дома, и нужно было за полчаса выходить из дома, чтобы добраться вовремя. В школу Хиппа всегда ходила через лес, ибо это было единственное место, где она всегда себя чувствовала легко и радостно. По дороге каждый день Хиппа останавливалась возле дерева, которое называла своим, и начинала разговаривать с ним.

Ей казалось, что оно слышит и понимает ее, и что ему она может рассказывать абсолютно все, что было внутри, а больше никому и ничего она никогда  не рассказывала,  так как чувствовала, что никто не сможет ответить ей на давно мучающие вопросы, но ответов этого дерева она не понимала…

Завалив на порог класса, Хиппа услышала знакомые возгласы одноклассниц: «А, Ляша приперлась (это было еще одно погоняло Хиппы), здорово!».

– Привет! – радостно сказала она, прошла на свое место и закинула портфель под парту.

– Че, яйца не все еще отморозила? – глумливо бросил Гога – один из самых крупных хулиганов в классе, и гадко заржал.

Хиппа глупо улыбнулась, но внутренне жутко обиделась, как это ее, примерную девочку, которая хорошо учится, да еще и списывать дает, так обзывают. Ведь бабка талдычит целыми днями – учись хорошо, будь правильной, тогда тебя все уважать будут. А тут что получается, хулиганы меня не уважают, а обижают, ржут надо мной, – носились мысли в ее голове. Как же так?! И уже со школы стали рушиться все представления, и болезненное воображение никак не состыковалось с реальностью, и Хиппа недоумевала, мучилась – ну, как же так, мне родители говорят одно, а выходит совсем по-другому. И тут же она слышала голосок мамочки, ебанутых учителей и других долбоебов: «Ну, это хулиганы, они плохие, поэтому ничего не понимают».

И только через много лет, уже в Рулон–холле, Мастер объяснил, что как раз хулиганы-то были истинными учителями, ибо это люди со здоровой психикой. У них более реальный взгляд на жизнь и здоровые человеческие реакции. И ей бы тогда прислушаться к тому, что говорят хулиганы, задуматься, дак бабка-то с матерью ей мозги все пудрят, говно в уши льют, а в жизни-то все по-другому. Никто не будет меня уважать за то, что я, якобы, правильная, честная и т. д. и т. п. А наоборот, жизнь будет бить меня за слабость, безвольность, слабохарактерность, вредность, обидчивость. Уважают как раз хулиганов, так как они очень агрессивные и напористые, они просто действуют, а я только воображаю и мечтаю. Нет, я больше не буду безвольной овцой, тупо идущей на убой от своих мечтаний и надежд. Если бы тогда Хиппа так подумала и увидела все, как есть, то встала бы на путь избавления от страданий. Но нет, к тому времени она уже успела стать серой бессмысленной мышью и четко выполняла мамкину программу. А потом еще усерднее упорствовала в дурости, продолжая мечтать, воображать, думать о своей особенности и исключительности. И с каждым годом ей становилось все хуевей и хуевей, проблем становилось все больше и больше, а она даже и не подозревала, что причина-то в ней, а не в людях, не в обстоятельствах.

Тут с визгом в класс забежали три бабы, вслед за ними с блестящими, как у хищника глазами, залетел Дроныч, второгодник с чрезмерно огромной головой, короткими ногами и вечно засаленными волосами. Подбежав к школьной доске, он резким движением одной рукой отодвинул доску, другой разом придвинул телок к стене, прихлопнул их доской и, навалившись на них поверх доски всем телом, стал щупать их за задницы, при этом гадко смеясь и вытирая сопли и слюни, которые текли из всех дыр. Все весело ржали. В это время другие два хулигана, Сизый и Рыжий, зажали ещё четверых баб под партой. Визг и гам стоял такой, что трудно было что-либо разобрать. Другую бабу уже привязали за ногу к батарее. Она ревет, визжит: «Отпустите меня, дураки, я все маме расскажу», – но от таких слов хулиганы еще больше развеселились.

Хиппа же в это время еблась со своими мыслями. Одна ее часть радовалась вместе со всеми, думая: славу богу, что это не со мной; другая же, вспомнив мамкину хуйню, начинала оценивать: «Ну, как же так, кого-то лапают, а меня нет, кому-то уделяют внимание, а мне нет, ну почему? А мать мне говорила, что если тебе уделяют внимание, особенно мальчики, это хорошо, значит, ты будешь счастлива, а если этого не будет, значит на всю жизнь ты останешься неполноценной». Тогда у Хиппы и мысли даже не возникало, что мать специально говорит всю эту хуйню, чтобы она, не дай Бог, не стала независимой от окружающих, раскованной, свободной. Нет, всю эту хуйню она скрывала своей коронной фразой: «Ведь я же тебе добра желаю», – а сама в это время такую свинью подложила.

И уже с младших классов Хиппа начинала сравнивать всех девчонок. У кого красивей глаза, у кого волосы и т. д., и тихо завидовала им, думая, что вот какая я несчастная, обделил меня Бог красотой, буду теперь мучиться всю жизнь. Вместо того, чтобы реально посмотреть и сказать себе: «Ага, вот есть люди лучше меня, а значит, мне есть у кого учиться, поэтому я буду активно работать над собой, изменяться, тянуться, становиться все лучше и лучше». Но, нет же, мать ее этому не научила.

Прозвенел звонок. Начался урок биологии, и в этот раз должна была прийти очередная новая училка, уже седьмая по счету за этот год. И потому все в ожидании готовились сделать все возможное, чтобы извести и ее.

Через несколько минут в класс зашло худощавого телосложения учило с жидкими и короткими волосами якутской национальности. Одна только ее физиономия с узкими глазами вызвала отвращение учеников, так как основная часть класса были русские, а в городе был развит национализм и все русские презирали якутов и наоборот.

– Якут-баламут – в жопе яички пекут, – заорал Козлов, и весь класс покатился со смеху. Лицо училы побагровело от стыда, глаза стали еще уже, но она ничего не ответила, а как ни в чем не бывало проговорила:

– Встаньте дети, здравствуйте, садитесь.

Все сели, а Козлов продолжал стоять, состроив дебильную морду.

– А почему вы стоите? – недоуменно спросила еще начинающая училка, у которой было много иллюзий об этой профессии. Навоображала себе, чо будет стоять перед всем классом, пиздеть что-то якобы умное и все ее будут слушать с открытыми ртами, будут ее хвалить, дарить подарки, цветы, но не тут то было. Хуй тебе на рыло.

– Вы знаете, я как только вас увидел… – при этих словах Козлов сделал вдох и замер, прижав левую руку к сердцу и состроив при этом страдальческую физиономию влюбленного. А затем продолжил пидорастическим голосом: – Я понял, что люблю вас.

Кто-то не выдержал и заржал, а за ним покатился и весь класс. Услышав такие слова, в дуре возникла мгновенная реакция: глупая улыбка стеснения, но в то же время самодовольство, вся размякла, полностью уснула в воображении. Да, мамкина программа сработала наверняка, но хулиганы, как люди со здоровой психикой, глумились над всей этой херней. И поэтому, недолго думая, Козлов продолжал:

– Я вас люблю, как булку с маслом, вы мне дороже двух котлет, а как увижу вашу рожу, так сразу тянет в туалет.

От неожиданности тупая училка уронила свои очки, разбив их вдребезги, и неистово заорала сквозь слезы своим писклявым голосом:

– Сейчас же выйди из класса, вон, вон, вон, родителей в школу, как там тебя звать…

Она не успела еще даже узнать фамилии и имена учеников, но уже познакомилась по существу.

Веселью не было предела. Были также такие, кто осуждал происходящее, ставя себя на место слабого, на место училы, и жалели ее, не осознавая того, что, реагируя таким образом сейчас, они всю жизнь будут занимать позицию слабого, пассивного, а также ничего не смогут добиться в жизни. Хулиганы же всегда занимали позицию сильных, никогда не зачмаривались, а наоборот, не дожидаясь, нападали всегда первыми, выплескивая энергию наружу. Но поведение хулиганов всегда шло вразрез с тем, что  вдалбливала мать.

Хиппа же играла на два фронта, с одной стороны, ей нравилось угорать над преподавателем, но с другой, она боялась быть инициатором таких сцен, так как уже внушала себе: «Я должна быть примерной, не позорить родителей, хорошо учиться, не доводить до белого каления учителей». И когда у нее возникали мысли устроить западню учителям или сбежать с урока, так сразу же мамкин голос шептал: «Не смей, это нехорошо, хулиганы плохие, а ты хорошая, не расстраивай маму». И Хиппа, как робот, следовала зову ебаной дуры!

Нет, чтобы учиться у истинных учителей жизни, у хулиганов. Если бы она тогда реально посмотрела и увидела, что активные проявления хулиганов делают человека раскрепощенным, разбитным, без комплексов, зажимов. Они всегда живые и радостные, они не создают себе проблем мозгами, а живут реальными ценностями. У кого бы денег стрясти побольше, о чью бы морду кулак почесать, чье бы пирожное сожрать. Они никогда не мечтают, но всегда действуют. И ей бы тогда начать так же действовать, но она боялась осуждения большинства, а потом, как овца, накапливала всё больше и больше комплексов, думая, что это единственно верное. И так большинство людей, опираясь на мнение большинства, становятся быдлом, зомби; но по-настоящему нормальных людей всегда меньшинство, ибо такие люди идут против общественных установок, они изначально не могут быть, как все.

 

ЕСЛИ НЕ ТЫ, ТО ТЕБЯ

 

Однажды на уроке рисования Хиппа увидела, что один из хулиганов, по кличке Гога, рисует Ленина, да еще в уродливой форме, подрисовывая ему усы и свастику на лысине. Увидев это невежество, волна негодования поднялась внутри нее: «Как так можно, ведь мне всегда говорили, что Ленин святой, а тут ему свастику на лысину рисуют!»

– Ты не имеешь права Ленина рисовать, потому что он Великий человек и его может рисовать только тот, кто честный, кто справедливый и кто хорошо рисует, – как зомби проговорила Хиппа, выпятив вперед грудь с галстуком.

– Ха, ха, ха, а ты че, с ним трахалась? – стал глумиться Гога.

– Да это же лысый пидор – заявил Дроныч и, подрисовав Ленину рожки, стал харкать на портрет.

– На тебе, сука, пидор ебучий – стал кривляться Дроныч под громкий гогот пацанов.

Хиппа, вся разобиженная, что ее никто не хочет слушать, пошла на свое место, села за парту и надулась, думая: «Ну как же так, я же навыдумывала себе, что Ленин Великий, что все его должны любить, а тут мои выдумки опять не сходятся с реальностью. Ну почему, почему?», – всю жизнь задавала Хиппа себе вопрос и никогда не могла ответить на него.

И только через несколько лет, благодаря счастливому случаю, Хиппа услышала ответ просветленного Мастера, что на мир нужно смотреть реально, а не сквозь призму болезненного воображения, выдуманных представлений.

Мы хотим изменить людей, мир, подстроить его под свои иллюзии, но это невозможно, чтобы мир соответствовал выдумкам каждого шизофреника. Но мышь не хочет это понять, а тупо твердит: «Нет, я хочу, чтобы был рогатый заяц, чтобы была мохнатая черепаха», – и еще Бог весть что, и начинаются вечные и непрекращающиеся страдания.

И единственный выход из этого порочного круга – это путь изменения себя, когда мы отбрасываем все представления о мире, принимаем его таким, какой он есть и сами начинаем подстраиваться под него. Тогда все проблемы, высосанные из двадцать первого пальца, исчезают, и нам становится радостно и спокойно, как маленькому ребенку.

Тут вдруг она ощутила легкий удар по голове. Это была булка с маслом. Булка, ударившись о ее башку, упала на пол, а масло размазалось по школьной форме, оставив огромные жирные пятна. Она подняла голову, и тут в нее полетел второй кусок. Ее негодование и обида были на пике, она уже хотела разреветься от самосожаления, вместо того, чтобы разозлиться и самой захуярить этой булкой в кого-нибудь. Нет, она крепко держалась за мамкино говно, как обычно, сработал тупой механизм, образ: «Меня отпиздили, надо мной смеются». Оценка – я унижена. Реакция – обида, самосожаление. Но она не собиралась менять тупой реакции, а продолжала потакать ей, как овца.

Следующим уроком была физкультура. Все стали переодеваться в спортивную форму. Те, у кого не было формы, остались в классе. Ими были, как обычно, самые отъявленные хулиганы класса, Гога и Дроныч.

– Ты че, инкубатор, гандон! – заорал Дроныч, подскакивая к Пожарникову и срывая ножом со школьного пиджака эмблему ученика.

– Ну че, зачем, не надо, что я маме скажу? – заныл чадос.

– Ха, ха, ха, – гадко заржали хулиганы, – а хочешь, я твою маму порву? – глумился Гога.

– Эй, пидорасы, у кого еще пиджаки с эмблемами, лучше сразу признавайтесь! – заорал Дроныч, запрыгнув на парту и прижав ботинком руку Суслика, который что-то записывал в дневник. Ручка треснула и раздавилась.

– А-А-А,– истошно заорал Суслик.

– Закрой пасть, – рявкнул Гога, вставив ему в рот свой ботинок и заломив вторую руку. Тот только захлопал моргалами.

– Не, ну я не понял, где пиджаки, – еще с большей агрессией заорал Дроныч.

Хулиганы никогда не могли успокоиться. Они всегда добивались своего, действуя решительно и непреклонно, и всегда знали, чего хотят. Они не мечтали, но действовали. В школе внушают, что самое главное – это хорошо учиться, быть отличником или хотя бы хорошистом, чтобы потом поступать в ВУЗ и заработать диплом. Но какого хера, кому это нужно! Всех отличников забивают хулиганы, и они не могут защитить себя пятерками. Они умеют решать задачи, сложные упражнения, но не могут быть решительными, не могут так же активно проявиться, как хулиганы, не могут ничем руководить, так как находятся в расплывчатом, расслабленном состоянии, а значит, руководить будут ими. Они учатся зубрить своей тупой башкой, но не учатся жить, поэтому им останется только жопу подтирать этими дипломами, аттестатами с кучей пятерок. Все это на хуй не надо, вместо того, чтобы слушать зазомбированных учителей, посмотрели бы лучше на хулиганов и непромедлительно становились, как они.

А тем временем Дроныч собрал уже несколько пиджаков и разложил их в ряд на полу.

– Гога, нож дай!

Гога достал из кармана перочинный ножик и резким движением кинул его Дронычу. Нож воткнулся в школьную доску прямо возле уха Смирновой, та от страха чуть в штаны не написала.

– Дураки, – сама не понимая, что она говорит, выпалила костлявая швабра.

– Ты че, охуела, за дурака ответишь! – мгновенно наехал на нее Гога и, выдернув нож из доски, обрезал ей лямки на фартуке, гадко заржав.

Сентиментальная дура тут же разревелась.

Видимо, мать не научила ее радостно принимать любую ситуацию. А ведь Гога ее учил растождествляться с вещами. Но Смирнова уже успела сильно привязаться к школьной форме и теперь, когда ее разорвали, она страдала. Так и в жизни человек сначала к чему-то привязывается, но рано или поздно Бог забирает у него это, и тогда ему становится хуево от проблем, созданных болезненным воображением.

– Я все Альбине Арсеньевне расскажу, – сквозь слезы проныла швабра, вытирая рукой сопли.

– А вы че, лесби? – с деланным интересом как бы шёпотом продолжил Гога. Все громко заржали.

С детства человеку, особенно бабам, внушают, что она слабая, беспомощная и поэтому чуть что, баба начинает реветь, самосожалеть, пытается в ком-то найти поддержку, так как ощущает себя слабой. Но хулигану, как человеку со здоровой психикой, не нужна ничья поддержка, ибо в его голове другие установки: я сильный, я уверенный, я решительный, я все могу. Именно такой образ себя дает ему энергию, силу и побуждает к действию. Хулигана невозможно зачморить, как эту дуру Смирнову, напичканную доверху общественными установками.

– Да ты заебал, дай нож! – не выдержал Дроныч и, выхватив нож у Гоги, начал срезать эмблемы с пиджаков.

– Щас мы вам новые сделаем, – заорал Дроныч, оторвав последнюю эмблему. Вместе с Гогой они стали топтаться по пиджакам, срывая пуговицы.

– Ну, пожалуйста, не надо, меня отец будет бить, – зачадосил Пожарников.

– Вот и хорошо, тебе это полезно, ха-ха-ха ! – глумились хулиганы.

Их невозможно было разжалобить, навязать свое мнение. Они всегда знали, что делают и зачем. Но человека, который сомневается в себе, нерешителен, очень легко задавить, забить, навязать другую точку зрения, и он, как последняя овца, может хоть с крыши ебнуться, если его убедят в этом.

Общество воспитывает людей слабыми, безвольными быдлами, чтобы ими легко было управлять.

Гога взял кусок мела и стал разрисовывать пиджаки. На одном он нарисовал хуй, подписав его большими буквами, на другом он написал: «Здесь был я». И, харкнув, оставил отпечаток своего ботинка. На третьем он нарисовал огромную жопу, из которой вываливалось говно.

– Ну, вот теперь вы уже не инкубаторы. Прошу примерить, – заорал Гога и стал кидать разукрашенные пиджаки в рожи их хозяев.

Чадосы жутко обиделись вместо того, чтобы радоваться такому уроку жизни. Хулиганы, срывая эти эмблемы, пусть неосознанно, но учили не быть, как все, не быть овцой, а учиться проявлять свою индивидуальность, потому что все пиджаки были расписаны по-разному.

Прозвенел звонок, и все помчались в спортзал на физкультуру. Хулиганы злорадно заржали вслед, потирая руки.

Когда урок закончился, все, распаренные от беготни, ломанулись в класс. Пользуясь моментом, что все бегут в обезумевшем состоянии, Гога, встав у стеночки, выставил вперед правую ногу и, сложив руки на груди, с глумливой рожей смотрел на бегущее стадо, ожидая, когда кто-нибудь споткнется о его ногу.

Тут он увидел, как жирный амбал в очках по кличке Очкоба бежит прямо на его ногу. Одна нога уже перескочила через ботинок Гоги, вторая с расшнурованным ботинком потянулась за ней. Гога, видя шнурки, резко наступил на них, так, что нога Очкобы зацепилась за его ногу, и кабан уже летел вниз, прямо мордой в пол. Дабы смягчить падение, Гога ловко подставил вторую ногу под приближающийся пятак Очкобы. Со всей высоты своего роста и со всей силой своего веса очкастая харя рухнула на пол, поцеловавшись сперва с ботинком хулигана, а затем и с полом. Очки вдребезги разбились на мелкие кусочки, воткнулись в кожу, кровь маленькими струйками потекла по щекам чадоса.

– Глаза разуй, слепая скотина, – рявкнул Гога, и хулиганы гадко заржали.

Так человек, живя в своем болезненном воображении, несется по жизни, не зная, куда, зачем и почему, и, подобно этому Очкобе, нос к носу сталкивается с реальностью и ему становится невыносимо больно. Чтобы этого не случилось, человек должен перестать мечтать и спуститься на землю из своих грез, постоянно быть начеку, осознавать, что он делает и для чего.

Завалив в класс, все стали переодеваться в школьную форму.

– Ой, что это? – завопил Суслик, одевая ботинки.

Не понимая в чем дело, все уставились на него.

– Суслик, ты че? – спросила Шила, глядя на него недоумевающим взглядом.

– Кто мои ботинки намочил? - заныл Суслик.

– Да это Очкоба тебе нассал, чтоб теплее было, – заржал Гога.

– А че ты, Федя ? – промямлил Суслик, поворачиваясь к Очкобе.

– Да не ссал я, – также зачморенно ответил другой, пугливо посмотрев на Гогу.

– Ты зачем, Федя, обманываешь, нехорошо, нехорошо, разве мама тебя не учила, что обманывать нельзя! – проговорил Гога, строя из себя правильного взрослого. При этом он подошел к Очкобе и стал гладить по голове. Рука Гоги медленно скользнула по его голове, и вдруг он сделал резкое движение, дернув его за волосы так, что голова резко запрокинулась назад. При каждом рывке он говорил:

– Хороший мальчик, хороший мальчик.

– А ты че, Суслик, стоишь, ну-ка, врежь ему по морде как следует, – стал стравливать Дроныч двух чадосов.

– Он говорит, что не ссал, – наивно изрек Суслик, снимая носки, которые уже были полностью в моче.

– Да он же тебе врет и не краснеет, посмотри на его рожу, – продолжал глумиться Дроныч, тыкая пальцем на Очкобу, – Федя, скажи, что это ты нассал.

Очкоба, весь задерганный Гогой, не знал, что говорить. Тогда Гога одной рукой схватил его за подбородок и большим и указательным пальцем сильно сжал ему щеки так, что они коснулись носа, а другую положил на башку и пальцами поднял его верхние веки так, что виднелись одни белки. Стал делать за Очкобу кивательные движения головой в знак подтверждения.

– Ну вот, а ты не верил, – заорал обрадованный Дроныч, – ну-ка, вломи ему пизды. Бери ботинки.

Суслик нерешительно взял свои ботинки, испуганно посмотрел на Очкобу, боясь, что тот ему врежет по морде.

– Давай не ссы, хомячок, я тебе помогу, - ободрил его Дроныч и с этими словами схватил руки Суслика, в которых болтались ботинки с мочой, и направился вместе с ними атаковать Очкобу, подпинывая Суслика под пятки.

– Гога, убери руки, а то солено будет, – предупредил кореша Дроныч.

И когда Гога убрал руки, Дроныч взмахнул руками Суслика, и вся моча из ботинок полилась на башку Очкобы, омывая его замученное от рук Гоги лицо. Весь класс покатился от смеху. Лишь несколько баб морщились и воротили носы, мол, что с придурков взять. Тут Очкоба взбесился и с кулаками набросился на уже и так запуганного Суслика.

– Эй, ребята, махла, махла, – радостно заорал Дроныч пацанам из соседнего класса, и уже через мгновение целая толпа собралась созерцать драку чадосов.

Очкоба в два раза был больше Суслика, массивнее, жирнее. Суслик же был очень худощавым и дохлым. Со всего размаху Очкоба заехал ему в рожу. Суслик, пытаясь хоть как-то защититься, стал махать перед носом своими микроскопическими кулачками, как баба, чем вызвал непрекращающийся смех. Очкоба, уже вконец разозлившись, схватил Суслика за шею и, оторвав на несколько сантиметров от пола, резко отпустил и начал душить.

– Молодец, Федя, так держать, под яйца ему дай, под яйца, – орали пацаны злорадно, потирая руки и сверкая глазами.

Мать внушала: будь слабым, будь скромным, примерным. И вот теперь этого Суслика, который во всем слушал мать, забивают те, кто сильнее и агрессивнее. Либо ты, либо тебя.

– Что тут происходит? Почему еще никто не готов к уроку? – вдруг послышался голос математички. Все сразу заткнулись и стали расходиться по местам.

– Дорофеев, к доске, – скомандовала старая корова, с сильно опущенными плечами, косолапыми ногами  и чрезмерно выпяченной назад задницей, за что ее и прозвали Утка. Дорофеев бодро встал из-за парты и, радостный, что сейчас блеснет своим знанием домашнего задания, помчался к доске. Тут сидящий за второй партой Сизый как бы невзначай выставил ногу в проход прямо перед бегущими копытами Дорофеева. Ноги дурака запутались и он ебнулся, ударившись головой об угол рядом стоящей парты.

– А-А-А, – истошно заорал отличник и заревел под дружный хохот класса. Все примеры и задачи быстро вылетели из башки.

– Сейчас же перестаньте, я вызову директора, как же можно, – завопила Утка.

– Дмитриев, немедленно выйди из класса, – крикнула она Сизому, вытаращив свои пустые зеньки.

– Да мне и здесь неплохо, – нагло заявил Сизый, сложив руки на груди и машинально вытянув ноги из-под парты. Утка, на грани нервного срыва, быстрыми шагами приблизилась к Сизому и со всей силой ебнула его по башке указкой. Указка сломалась на две части и, выронив ее из рук, тупая дура стояла с взлохмаченными волосами, хлопала глазами, сама не понимая, что натворила.

– Ах ты сука, ты че, охуела, – мгновенно взорвался Сизый. Резко вскочив из-за парты, набрав во рту побольше слюней и, раздувая ноздри, смачно харкнул прямо в рожу недоумевающей Утке. Харчок медленно стал растекаться по лицу математички. Веселье было подлинное. Лишь несколько завнушенных баб осуждающе смотрели, не желая веселиться.

Утка, не в силах сдержать обиду, разревелась и, нервно стирая харчок рукавом, ринулась из класса.

– Сука, она у меня еще ответит, скотина, – не успокаивался Сизый, от злости пиная стулья и переворачивая парты.

Начался урок географии. Перед началом урока все парты сдвинули по четыре штуки вместе поперек класса.

– Что это такое? – заорала возмущенная географиня, – Немедленно привести класс в порядок!!!

Все молчали.

– Кто у вас староста? Встать, – заорала жирная корова.

– Ну, я – нагло заявил отъявленный хулиган класса Гога, поставив ногу на парту, весь класс схватился за живот.

Не врубившись в чем дело, математичка набросилась:

– Почему класс в таком беспорядке?

– Видите ли, уважаемая, – начал прикалываться Гога под громкий гогот класса, пользуясь тем, что учила была еще всего лишь неопытной практиканткой, которая в воображении рисовала радужные картины преподавательской деятельности, не подозревая, что же ее ждет в реальности, – дети любят перестановку, им надоедает однообразие, чтобы не быть такими, – скорчил он наглую рожу, – как вы, взрослые.

Молодая дура, побагровев от стыда, завопила: «Как вам не стыдно, молодой человек, немедленно выйдите из класса». Гога, состроив рожу примерного мальчика, похуярил к выходу, за ним пошли Дроныч, Сизый и так весь класс друг за другом вышел из кабинета.

– Немедленно всем стоять, – разорялась жирная корова, пытаясь удержать хоть кого-нибудь.

– Я директора позову, я завуча вызову, – разорялась крыса, но ученики все заранее продумали и знали, что никого в школе нет, и поэтому делали свое. Уже полностью выбившись из сил, учило заорало: «Все в класс». И толпа послушно так же поперлась в класс, по своим местам. Видя, что дело плохо, но урок-то продолжать надо, дура стала спрашивать у Гоги материки. И снова весь класс стал хором гудеть, кто что помнил. Гул поднялся такой, что дуре пришлось затыкать уши.

– Хорошо, молодцы, – заорала она, боясь, что лопнут барабанные перепонки. Так продолжалось весь урок. Прозвенел звонок и географиня, вся вспотевшая, со взъерошенными волосами и растекшимся макияжем, зареванная, что с ней так несправедливо обошлись, кое-как выползла из класса. Мечтать-то было легко, но она не подозревала, что ее ждет.

– Сизый, проводи ее, суку, – крикнул Дроныч, спрыгнув с парты на стул и, перевернув его ногой, сломал ему спинку.

Сизый, собрав все слюни и сопли, смачно харкнул в жирную корову, попав точно в задницу. Но дура, захлебываясь в своих же слезах, уже ни хуя не замечала. Проводив «уважаемого преподавателя», дебилы ринулись в коридор.

– Дура, пошла в задницу, – крикнула Шило.

– Ляша, ты пойдешь?

– Иду, – бросила та. И бабы выперлись на улицу. На дворе была зима. На перемену обычно все ученики вываливали из школы на снег и носились в нужник.

– Может, в КПЗ сходим сначала? – предложила Шило.

– А что это такое? – наивно спросила Смирнуха.

– Комната приятного запаха, где писают и какают, – пояснила Дура. И под лошадиный ржач бабы отправились отлить. КПЗ представляла из себя деревянное белое строение. Узнать, где оно находится, можно было по зловонию, даже еще не видя самого сортира. Огромные кучи говна и целые крепости замерзшей мочи украшали здание. К дыркам уже никто не пробирался, а садились прямо там, где стояли.

– А-А-А, – послышался свинячий визг Смирнухи, и через секунду, она как ошпаренная, вылетела из туалета.

– Ты че, охуела? – недоуменно спросила Ляша.

– Там этот, ну этот, – испугано бормотала та, совершая жесты.

Ни хуя не врубившись, Ляша сама решила пойти посмотреть, что там происходит. Открыв дверь КПЗ, она увидела дебильную морду с лысой башкой, лет сорока пяти, ошалевшие глаза передергивающегося лица, сломанный нос. Из растекающихся, как говно, губ торчал зеленый язык и с него обильной струей текли зеленые слюни. Опустив свой взгляд ниже, Ляша увидела, что придурок стоит в телогрейке со спущенными штанами. Штаны уже успели прилипнуть к свежей куче говна, по ногам текла моча вперемежку с чем-то белым, и только в последний момент Ляша увидела, что из телогрейки торчит что-то ужасно противное, толстое, волосатое. Так Ляша впервые увидела мужской член. Идиот держал свой хуй руками и быстро дергал его, слегка подпрыгивая. Увидев Ляшу, придурок стал прыгать к ней на двух лапах, волоча штаны по кучам говна.

– Кхэ, кхэ, кхэ, – приговаривал идиот, брызжа слюной. – Моя, моя, – приговаривал больной. И только Ляша хотела бежать от придурка, как поскользнулась и рухнула прямо в лужу мочи.

– Помогите, – истошно заорала Ляша, пытаясь встать, но весь пол был покрыт льдом из мочи, поэтому встать было сложно. Тут забежали бабы и, схватив Ляшу за руки, потащили вперед, пробороздив руками и ногами все дерьмо. Ляша оказалась на снегу.

Маньяк, увидев кучу баб, обосрался, забежал обратно в будку и, уткнувшись хуем в стену, стал трястись. Вся толпа пацанов выбежала на вопль и, увидев Ляшу всю в дерьме, стала гадко ржать и закидывать снежками. Волна обиды и самосожаления подкатила к горлу Ляши. В этот момент она хотела от стыда провалиться сквозь землю, боясь зайти в класс. Ляша попросила баб принести ее портфель и скорей, пока никто не видит, почесала домой.

На следующий день Ляша перлась в школу, боясь, что сейчас одноклассники ее зачморят, задолбят, будут тыкать пальцами в нее, ржать, глумиться. Вместо того, чтобы начать осознавать себя, начать видеть, как мучает ее болезненное воображение, как она сама себя терзает. Так и получилось, увидев Ляшу, весь класс стал ржать и глумиться. Стараясь не показать своей зачморенности, Ляша прошла на свое место.

– Успокойтесь, дети, уже идет урок, – занервничала англичанка. Еще поржав некоторое время, класс успокоился.

– А можно вопрос, – неожиданно затряс рукой Дроныч. Обрадовавшись, что заядлый двоечник хочет задать вопрос, англичанка растянулась в глупой улыбке, обнажая свою полубеззубую челюсть.

– Конечно, Дима, можно.

– А как по-английски будет мир, дверь, мяч?

– Peace (Пис), dоor (до), ball (бол), – с произношением пропела дура, выебываясь. Класс покатился со смеху.

– Сама такая, – грубо ответил Дроныч, чем вызвал еще более бурный гогот. Англичанка, поняв в чем дело, побагровела от стыда.

– Смолянская, к доске, – дрожащим от обиды голосом произнесло учило.

Смолянская, радостная, что сейчас выебнется своими знаниями о всякой хуйне, ринулась к доске.

– А-А-А, – заорала ебаная отличница, соскочив со стула. Оглянувшись она увидела, что Гога привязал ее косу к батарее.

– Что такое, Смолянская?

– Мне косу привязали, – заныла маменькина дочка.

– Сергей, немедленно развяжи косу, – наехало учило на хулигана.

– А может, хуем по плечу, – огрызнулся тот, нагло уставившись в рожу англичанке.

– Можно, я, как истинный джентельмен, спасу даму, – стал придуриваться Сизый.

Мечтательная дура, поверив, что ее действительно будет спасать принц, состроила глупо улыбающуюся рожу. Сизый браво подошел к ебанутой отличнице и, достав перочинный нож, оттяпал третью часть косы и, изображая атамана на лошади, стал носиться по классу, размахивая хвостом над головой.

Мечтательная свинья тут же свою улыбающуюся морду сменила на кислую мину и заныла. Вот так и бывает часто, человек мечтает о принцах, а они все такие, как этот Сизый. И наступает большой облом.

– Немедленно выйди из класса, подонок! – бесилась англичанка, гонясь за ним с указкой.

– За подонка ответишь, сука, – заорал Сизый и вылетел из класса, со всей силой пнув дверь с другой стороны так, что она частично вылетела. Вскоре урок закончился.

– Че проходили? – спросил Жар, отличник из соседнего класса.

– О, много чего, – ответил Дроныч.

– Вот скажи, Жар, как по-английски будет «котлета это блюдо»?

Жар думал, думал и наконец просрался:

– Чоп (Chop) из (is) дишь (dish).

– Ни хуя наезд, – стал глумиться Дроныч.

– Тебя мама не учила, что старших надо уважать?

– Д-д-д-да, – заикаясь, выдавил чадос, с ужасом осознав, что он сказал.

– Ну-ка, сядь, – стал запихивать Дроныч беднягу за парту. И затем, схватив Жара за волосы, с силой стал ударять затылком о соседнюю парту.

– Нельзя грубить взрослым, нельзя, – издевался хулиган.

– Я больше не буду, – заныл дурак от боли.

– Ребята, ребята, айда в туалет, – вдруг послышался голос Оборина. И все потянулись в школьный туалет, еще даже не зная, что там произошло.

– Снимите нас, снимите, мама, забери меня, – слышались вопли первоклассников, повешенных на одежные вешалки за шиворот и безнадежно болтающих ногами. Забежав вместе со всеми в туалет, Ляша увидела впечатляющую картину. Чадос по кличке Дрочиньян от охуенного удара Борова ебнулся в дырку. И теперь дурак плавал среди говна и мочи, тщетно пытаясь вылезть. Говняные бумажки с мочой уже заливались в рот и в нос. Он вбирал в себя дерьмо и выплевывал обратно. Толпа радостно ржала над происходящим, такого веселья уже давно не было в школе. Дрочиньян подплыл к дырке и, схватившись руками за доску, хотел было подтянуться.

– Куда? – ехидно произнес Боров, – народ любит зрелищ. – Да? – обратился он к толпе.

– Да! – завизжали ублюдки.

– Ну, не позорь дядю, – изрек Боров и наступил на пальцы Дрочиньяна. Взвыв от боли, чадос не удержался и плюхнулся снова в говно, но на этот раз с головой, чуть не подавившись какашкой. Глубина была достаточно большой, так что вполне можно было и утонуть.

– Э, пацаны, давай кончать, потом шума не оберешься, – настороженно заявил Оборин, видя безжизненную морду Дрочиньяна, которому уже всё было по хуй, нахлебавшись по уши мочи и дерьма. Парню повезло крупно, что хулиганы оказались милосердными и все-таки вытащили говнюка из дерьма. После веселого купанья Дрочиньян попал в больницу и чуть не сдох от какой-то страшной заразы. Но, к несчастью матери, сына откачали, и уже через месяц выродок опять сел ей на шею.

На следующей перемене пацаны помчались на улицу и стали поджидать легковушку. Вскоре подъехал «Москвич». Водитель вышел и похуярил в здание школы.

– Скоро вернется, надо спрятаться, – предложил Гога.

Через несколько минут водила вышел и, усевшись в свой драндулет, завелся; и только он начал отъезжать, пацаны незаметно подбежали сзади и, ухватившись руками за бампер, покатили по асфальтированной дороге, покрытой легким слоем льда. Неожиданно машина резко затормозила, и придурки, по инерции, покатились под машину, еле удержавшись. Через несколько секунд машина дернулась и поехала вперед. Как веревки пацаны ездили туда-сюда по дороге, так и норовя попасть под колеса. Сизый оказался самый слабый и, не сумев подтянуться, покатился на пузе, сметая собою палки, консервные банки, валяющиеся на дороге. Вскоре «Москвич» резко повернул, и пацаны, не удержавшись, ебнулись на обочину. Сизый с Дронычем врезались в мусорный бак. Бак перевернулся, и все дерьмо обрушилось на дураков.

– Бля, сука, че за хуйня? – выругался Дроныч, стряхивая с себя вылившуюся жидкость с помойной вонью. Вдруг раздался взрыв.

– О, че это ?

– Хуй знает. – И пацаны, быстро вылазя из помоев, помчались в строну взрыва.

 

На следующий день, когда Хиппа валялась на диване и уже мечтала об очередном бомже, раздался телефонный звонок.

– Алло, Ляша?

– Ну, я, – ответила та на знакомый голос Куки.

– Ты знаешь, сегодня мы не учимся.

– Да, не пизди, а с чего это? – радостно спросила Ляша.

– Да какой-то хороший человек позвонил директрисе и сказал, что под школу подложили бомбу. И пока ее не найдут, мы бум балду пинать.

– И че, дура поверила? – удивленно спросила Ляша.

– Конечно, после вчерашнего, ты че, еще не знаешь?

– Не-е-е-е!

– Харитошу вчера подорвали в трансформаторной будке.

– Что-о-о-о-о? – не веря своим ушам, заорала Ляша в трубку, – Ты подожди, расскажи поподробней.

– Короче, какие-то три пидораса, из девятого и десятого класса, словили Харитошу. Пока никто не знает, кто это был, но мне кажется, что это Соломон, Боров и Рыжий. Говорят, они нажрались до усрачки и ни хуя не соображали, че делают. Харитоша мирно шел из магазина с хлебом и бутылкой кефира, и как только стал заходить в подъезд, так тут из-под дома вылазят эти свиньи.

– Че, маме кефирчик несешь? – наехал Рыжий.

– Д-д-да, – заикаясь, промямлил Харитоша.

– А друзей угостишь? – глумливо изрек Боров. – А мы тебе водочки, а?

– Я не пью, мне мама не разрешает, – заныл чадос.

– Ха-ха-ха, а мы тебе разрешаем, – заржали хулиганы, пьяные в стельку, и поволокли маменькиного сынка за шиворот под дом.

– Ой, отпустите меня, мама будет переживать.

– Да на хуй ты не нужен своей маме, – заорал Соломон. – Мы из тебя щас йога сделаем.

Боров с Соломоном схватили Харитошу и, приподняв, с силой закинули на трубы, обмотанные стекловатой. Оседлав колючую трубу, Харитоша заорал, почувствовав, как его яйца ёбнулись на трубу и нечто острое вонзилось под кожу.

– Заткнись, сука, – испуганно прошипел Рыжий, заткнув дураку пасть.

– М-м-м-м, – мычал Харитоша, пытаясь вырваться. Еще немного поиздевавшись, пьяные рожи опустили пидора на землю, прислонив к бетонному столбу. Тот уже был никакой, с повисшей головой, еле держался на ногах.

– Может, его освежить, – подал умную идею Боров.

– Рыжий, ну-ка займись, – отдал он команду.

Рыжий, сам еле передвигаясь, достал бутылку кефира, размахнулся, ебнул ею по башке Харитошу. От такого удара дистрофик повалился на землю. Стекла рассыпались, и кефир стал размазываться по всей роже чморофоса.

– Смотри, ему полегчало, ха, ха, ха, – стал прикалываться Соломон.

– Мама, мама, – еле слышно бормотал пидор.

– Я твоя мама, Козлик, – выебывался Боров, корча страшные рожи, – А вот твой папа, – ткнул ногой он Рыжего.

– А вместе мы родители, – подыграл тот. И все снова закатились пьяным смехом.

– Ой, мальчик хочет титю, – придумал новую забаву Боров и, обнажив свою вонючую пипетку, подлез к Харитоше и стал открывать его пасть и совать хуй.

– Соси маму, сынок, – изрек Боров, но Харитоша бессмысленно держал хуй во рту и не реагировал.

– Просыпайся козел, кушать пора, – стал хлестать его по морде Рыжий.

Наконец, Харитоша стал подавать признаки жизни и, почувствовав хуй во рту, стал вырываться.

– Соси, сука, пока плохо не стало, – злобно произнес Боров, еще глубже пихая хер так, что тот чуть не подавился.

– Соси, соси, – подгонял Боров. Деваться было некуда, тут уж мама не поможет. Харитоша стал насасывать вонючий член. Вскоре Боров стал возбуждаться и потащился. Высунув свою пиписку, жирная свинья обкончалась на харю чадоса, и Боров отвалился.

– Говорят, так и задрых там, – продолжала свой рассказ Кука.

– А че он валяется? – глумился Рыжий

– Не, надо его оживлять, – заявил Соломон. – Я знаю верный способ, как будить пидора. Бери падлу.

Рыжий, обрадовавшись новой затее, схватил за шиворот Харитошу.

– У, с-сука, – злобно прошипел он. – Куда его?

– А вон к той серой будочке, – указал Соломон и, шатаясь, вывалил на улицу. Рыжий кое-как стал тащить придурка, пиная его под зад.

– Давай, падла, пиздуй, сука, кому говорю, – бесился Рыжий, но Харитоша никак не мог очухаться от шока.

Два кабана, ни хуя не соображая, что происходит, открыли трансформаторную будку и стали туда его запихивать. Засунув последней ногу, Соломон захлопнул будку.

– Я не знаю, как было дальше, но, в общем, через несколько минут будка взорвалась и, когда ее открыли, то там ни хуя не было, прах – вот как наши мальчики повеселились, – закончила рассказ Кука. Послезавтра, говорят, похороны будут. Прах-то собрали, хотят в гроб заколотить. Мать его совсем рехнулась, нашла эту сетку, в которой кефир с хлебом был, вцепилась в нее и ходит, не отпуская, при этом разговаривает с ней, гладит, баюкает.

 

СГНИВАЮЩАЯ ХИППАРКА, ИЛИ ДЕРЬМО ТЯНЕТСЯ К СВЕТУ

 

Однажды Хиппа купила новый концерт группы «NIRVANA», заперлась в своей комнате и, на всю катушку врубив магнитофон, открыла окно. Холодный северный ветер обдал все тело приятной дрожью, и Хиппа принялась за свое любимое дело. Она стала беситься, топоча ногами, тряся головой, подражая рок-гитаристам. Подобный танец помогал ей забыть обо всем дерьме, которое было внутри и снаружи, от которого, очень часто не хотелось жить, ибо не было никакого реального видения жизни, не было цели, только пустота и внутренний протяжный вой. И когда она бесилась, то все нервное напряжение уходило и становилось легче, но ненадолго… Червь бессмысленности жизни грыз изнутри.

Войдя в состояние полной бесконтрольности, Хиппа уже хотела, как обычно, начать биться головой о стену, как вдруг вылетел замок, распахнулась дверь, и ввалилась обезумевшая мать, в нервозном состоянии, вся зареванная.

Истерическим голосом она начала орать:

– Доченька, милая, не надо, у тебя все будет хорошо…

Но на этот раз Хиппа не собиралась кончать самоубийством, а просто веселилась и потому спокойно ответила:

– Ма, да я просто танцую, че ты ревешь-то.

Мать слегка опешила, выпучив глаза, и после длительной паузы, как ни в чем не бывало, начала орать:

– Дура, неблагодарная свинья, как тебе не стыдно. Из-за тебя я проживу на пятьдесят лет меньше. За что Господь меня так наказал?

Подскочил папаша:

– Убирайся, скотина, глаза мои чтобы тебя не видели, садистка, обезумевшая тварь.

Тут Хиппа не выдержала, еще громче врубила музыку и начала орать:

– Я не просила вас рожать меня и воспитывать, вы мне не нужны, мне никто не нужен, я всех ненавижу, пошли вы все на...

Пнула ногой дверь и выбежала на улицу, захватив пальто и ботинки. Добежав до первого этажа, Хиппа залезла под лестницу, надела то, что удалось схватить, и пошла в лес. Психика была полностью расшатана. Сейчас она проклинала своих родителей и всех на свете.

Хотя Хиппа и говорила, что ей никто не нужен, но она не осознавала, что если бы ей действительно был никто не нужен, то она была бы счастлива, ей не хотелось бы кончать жизнь самоубийством, не было бы чувства ненависти к другим. Но весь этот хаос и внутренний конфликт в ее башке создавались как раз от того, что она не была целостной, а тупо следовала тем нелепым установкам, которые старательно вдалбливали родители и все окружающие ее черви. Ей внушили, что ее должны любить, оказывать знаки внимания, уважения (непонятно, за что), что у нее должен быть спутник жизни, с которым она должна разделить свое убогое существование. А чтобы не сдохнуть от тоски, она должна завести приплод и все свое время и силы полностью отдавать этому приплоду. Программы вовсю ебашили по башке. Хиппа не могла понять, что это просто программы, которые надо отбросить; она считала, что эти мысли и есть она. И чувствовала себя ущербной от того, что все эти бредни не осуществлялись в ее жизни.

Первая проблема, с которой она столкнулась – это то, что ей казалось, что родители не любят ее. Они не дарят ей подарков, они не уделяют ей достаточного внимания. С детства она слышала: «Бери пример со своего брата, какой он умный, примерный, аккуратный и прочее, а ты на кого похожа? Ты девочка или Бог знает что?» Ей не покупали новой одежды, как брату, а приходилось все донашивать за ним. И вот такие мелочи и пустяки выводили ее из себя, создавая иллюзорную проблему. Она мучилась вопросом: «Почему они больше любят брата, почему не меня, ведь я лучше его?». Она постоянно сравнивала, что есть у брата и чего нет у нее, каким тоном мать разговаривает с ним и каким с ней. И вот так беспокойный ум, болезненное воображение все больше и больше делало ее зомби, и проблема становилась все более неразрешимой. Хиппа не могла увидеть истинный корень зла и решила: «Буду делать все наоборот, специально буду выводить родаков». С каждым скандалом она видела и все больше понимала, что родители – это не люди, это звери. Они вообще не знают, что такое любить. Им нравилось говорить это слово только потому, что так делают все. В один момент мать говорит: «Я люблю тебя, ради тебя живу». Но через пять минут она говорит: «Убирайся, скотина, видеть тебя не хочу, ты убиваешь меня». И Хиппа спрашивала себя: «Разве это любовь? Сегодня есть, а завтра нет». И когда авторитет родителей полностью разрушился в ее глазах, ей стало намного легче, так как от них она уже ничего не ждала и не требовала, ибо увидела, что это жалкие, беспомощные существа. И ей было жутко страшно от мысли, что она может стать такой же. Хиппа понимала, что любовь должна быть настоящей и вечной, но она не знала, что такая любовь может быть только к Богу, а потому продолжала свои бессмысленные поиски непонятной любви в людях. Проблема родителей исчезла, иллюзия родительской любви разрушилась, но осталась еще более опасная и удушающая проблема: «Ппоиск принца».

В истерике Хиппа стала молить Бога: «Господи, когда все кончится, я хочу умереть, умереть, умереть…». Тогда она уже не верила в друзей, разочаровалась во всех авторитетах, но все же оставалась вера, что есть Бог, есть некая Сила, которая помогает ей. Тогда она просто звала Бога, но не знала, чего потребует Бог от нее, какую плату…

Обессилевшая от скандала Хиппа рухнула в сугроб и посмотрела на звездное небо, сказав себе: «Скоро я буду там», – и закрыла глаза. На улице была зима, сорок градусов мороза. Но, несмотря на этот мороз, Хиппа проспала в снегу всю ночь, так как состояние пофигизма лишало ее страха перед холодом, водой, высотой и смертью. Она не знала, для чего ей жить, но очень сильно хотела это узнать.

Единственная радость была в том, что хотя бы внешним поведением Хиппа отличалась от окружающих, и ей нравилось доводить своих родителей.

Однажды вся семейка переехала на новую квартиру. Хиппе выделили целую комнату, чему она очень обрадовалась. Только что закончился изрядно затянувшийся ремонт и ожидалось новоселье.

Хиппа узнала, что отец хочет устроить банкет, собрать всех своих коллег, директоров, заведующих, всю благополучную, как любил выражаться папаша, публику. Хиппа называла их проще – жирные свиньи. Она знала, как отец гордится, дорожит своим положением, авторитетом, решительностью, как он постоянно выламывается, чтобы казаться хорошим и правильным. Хотя желание быть хорошей в глазах других людей оставалось у Хиппы, в себе она его не замечала, а в других ненавидела. И вот на новоселье она решила устроить подарок «любимому папочке». Достала масляные краски, закрылась в своей комнате и начала разрисовывать только что наклеенные обои. Как можно безобразнее и ярче она намалевала дурацкие надписи вроде: «Панки хой», «NIRVANA», Пошли все на …», «Анархия – мать порядка», «Все дураки»…. Настроение сразу поднялось и стало весело.

Вечером собралась толпа жирных свиней и стали рассматривать квартиру. Тупой отец хвастался мебелью, которую смастерил сам, планировкой и всякой хуйней. Все усиленно делали вид, как они восхищены, и вот дошли до комнаты Хиппы. Когда открылась дверь и эти закостеневшие в ложной личности свиньи увидели «искусство», то они, грубо говоря, просто охуели. Отец, кажется, чуть не потерял сознание. А Хиппа на радостях побежала все рассказывать подружкам, чтобы повеселиться.

Вместо того, чтобы посмеяться над собой, над своей гордыней, над чувством своей важности, отец негодовал. У него не было непосредственного взгляда ребенка, он весь погряз в ложной личности и очень сильно держался за нее. Потому такая мелочь надолго вывела его из себя. Тем временем Хиппе было очень весело.

Тусовки собирались абсолютно в любое время дня и ночи. Однажды одной бабе вдарило в башку погулять. Она позвонила Хиппе и та, недолго думая, согласилась. Они вышли с разных концов города, договорившись идти только по сугробам до тех пор, пока не встретятся. Пройдя пять километров, они наконец встретились и начали орать песни на весь уснувший город. Людишки стали просыпаться, вылезать из окон, грозя милицией. В другой день Хиппа спорила с бабами, отгадывая имя рок-певца. Договоренность была такая, что тот, кто проиграет, должен встать посреди главной улицы города и крикнуть: «Я – дурак», – и засмеяться, затем лечь на спину и заорать «Я – псих». Хиппа проиграла и потому все это пришлось делать ей. Это была ее первая практика в орании днем, поэтому Хиппа ощутила некий дискомфорт и страх. Но потом вспомнила своего отца, разбесилась, испытывая к нему чувство ненависти и протеста, и решила, что сделает это назло ему.

Хиппари и панки проделывают разные приколы на отрешенность, на отказ от чувства значительности, но делают это не ради духовного совершенствования, а ради выражения внешнего протеста. Если бы Хиппа в этот момент стала осознавать внутренние процессы, и вместо ненависти к отцу культивировала состояние безличной ярости, то половина несуществующих проблем уже бы исчезла. Но пока все это было несерьезно, бессмысленно и поверхностно, потому страданию не было конца.

Бабы громко веселились, созерцая, как опупевшая толпа тычет пальцами на Хиппу. А кто-то уже позвал ментов. Заметив это, Хиппа что есть мочи дала деру, запутала след и спряталась в теплотрассе.

Вообще в последнее время теплотрасса стала для Хиппы излюбленным местом. Там всегда было тепло и тихо, только иногда забегали собаки и кошки.

Здесь она часто ночевала, когда ее выгоняли из дома, но через несколько дней все равно приходилось возвращаться, так как существовала еще материальная зависимость, и за это Хиппа ненавидела себя; но про себя она говорила, что когда-нибудь она уедет из дома и никогда не вернется.

Хиппа вновь погрузилась в воспоминания. Как-то вечером после очередной стычки с мамашей Хиппа в нервозном состоянии завалила в свою комнату (еще на старой квартире), где она жила с двумя братьями. Забралась на второй этаж двухэтажной кровати и стала мычать, издавать идиотские звуки. Так она обычно делала, когда было дерьмово внутри, и специально доводила всех окружающих. Старший брат не выдержал и заорал:

– Заткнись, свинья, сейчас врежу!

Свинья, свинка – это была одна из многочисленных кличек Хиппы, которыми неустанно награждал ее братец.

Но Хиппа продолжала действовать на нервы, и это всегда кончалось одним. Горилла (так называли Алексея его дружки за то, что у него были длинные руки и ноги, легко складывающиеся за головой, к тому же его лицо передергивалось, как будто он корчит рожи) без второго предупреждения вставал и начинал безжалостно лупить Хиппу. Она пыталась оказать сопротивление, но это заканчивалось всегда плачевно, потому что, если она давала сдачи, то Горилла становился еще бешеней и бил в два раза сильнее. Но Хиппа не успокаивалась, так как ее тупая вредность для нее была дороже, за что и получала. Ведь с самых детских лет мать ей позволяла абсолютно все, когда не было отца. А если она и хотела что-то запретить, то Хиппа начинала громко орать, топать ногами, валяться по полу. Тогда мать, не в силах все это выдерживать, шла на поводу у ненормальной дочери.

С отцом такие штуки не проходили, он просто брал ремень или свой туфель с каблуком и больно ударял куда попадет, затем брал за шиворот и закрывал в комнате. Хиппа не могла сопротивляться и только обижалась на отца. Вместо того, чтобы радоваться, что отец не дает потакать всей ереси, которую поддерживает мать. Тогда Хиппа еще не знала, что вся сентиментальность, все телячьи нежности, которые выдумала мать, выйдут ей боком, отчего ей придется страдать и мучиться, возможно, большую часть своей жизни.

Уже в детстве из-за вредности Хиппа каждый день получала от Гориллы. Тогда ей было мало лет и поэтому, стоило ей пожаловаться родителям, как Горилла бывал наказан.

Но она не подозревала, что в будущем за свою вредность будет получать намного больше от жизни, и жаловаться уже будет некому. Вот так дебильные родители создавали «счастливую» судьбу своей дочери, не думая о том, что делают ее моральным уродом, место которого на помойке. Хиппа уже стала бояться старшего брата и ночью ей было страшно даже спать с ним в одной комнате, и она придумала хитрый выход. Когда выключался свет, она делала вид, что уснула, начинала храпеть, бредить, затем досчитывала до тысячи и, по ее расчетам, к этому времени Горилла должен был уже заснуть. Полностью убедившись в этом, Хиппа брала подушку и что есть мочи бежала по длинному коридору в комнату родителей, как в логово спасения. В коридоре висели турник, груша и кольца, которые постоянно мешались на пути, и нужно было пробежать так, чтобы их не задеть. Под утро Хиппа снова перебегала в свою кровать, чтобы Горилла ничего не заподозрил.

Но однажды, так долго служивший план сорвался. Сначала все вроде шло как надо. Хиппа досчитала до тысячи, взяла подушку и начала тихонько прокрадываться в коридор, как вдруг грубый голос сказал:

– Ты куда, свинья, ну-ка, на место, кому сказал.

Хиппа вздрогнула от страха и дала деру, думая, что успеет добраться до комнаты родителей, но от страха она забыла про грушу, висевшую на пути, врезалась  прямо в нее и свалилась. Тут ее догнал «любимый братец» и этой же подушкой начал душить, потом отпустил и пинками под зад погнал в постель. Родители уже спали, поэтому ничего не слышали. Всю эту ночь Хиппа не могла уснуть из-за страха того, что Горилла может снова напасть. Подобный страх она испытывала, когда пряталась от взбешенного брата под кроватью, а он своими длинными лапами вытаскивал ее и снова начинал бить. Огромное облегчение приходило, когда ей удавалось забежать в комнату первой, захлопнуть дверь и закрыть замок.

И пока Горилла выламывал очередной замок, Хиппа успевала выпрыгнуть в форточку и убежать в лес или к подругам. С годами все изменилось, побои прекратились, и Горилла с Хиппой, хотя и жили по-прежнему в одной комнате, но жили абсолютно разными интересами.

Горилла целыми днями сидел дома, постоянно что-то изучал, читал книжки, занимался стенографией, иностранными языками, за что все родственники говорили: «Какой умный мальчик, просто гений, а младшая туповатая вышла». А Хиппа тем временем выстригала волосы, разукрашивала их красками, тусовалась в теплотрассах и никогда не читала книг, из-за чего возникали очередные скандалы.

 

Бабка, будучи педагогом в школе, с мышиной настойчивостью твердила: «Я всю свою жизнь собирала мировую библиотеку для внучат, чтобы они стали умными и образованными. Как же ты можешь уважать себя, если не читаешь классику?» И сначала эта установка действовала на Хиппу, она даже пыталась начать читать классику. Но все эти книги ей казались настолько скучными, что ни одну из них она не могла прочитать даже до середины. Тогда она даже укоряла себя за неустойчивость, поскольку ей было стыдно, что она не знает классику «великих» писателей. Но позже она поняла, что все это полный бред. Так как эта долбанутая классика никого не сделала счастливым, а наоборот, еще больше долбала мозги и усложняла жизнь.

Почему-то бабка не стала мудрее от своей классики, лучше бы собирала священные писания и искала в них этот единственный смысл. Но нет, она была заядлой атеисткой и истинные ценности были для нее баловством, она об этом и слышать даже не хотела. Другая же бабка не имела высшего образования и классику не читала, зато внушала другую ересь. Например, стоило Хиппе зайти на порог дома, как она начинала: «Где ты шляешься целыми днями, скоро уже замуж, а ты все бегаешь, я с шести лет готовилась к семейной жизни. Женщина – это прежде всего примерная жена и заботливая мать. Ты должна уметь вязать, шить, работать на огороде и даже уметь стучать молотком. Вот цель жизни, иначе позор будет от людей». Но Хиппе это было все скучно слушать, она думала, – ну, это у бабки все так, а у меня будет принц, ведь я же смотрела сказку про Золушку. Она много работала, а позже встретила принца, работать перестала и они летали в облаках. И Хиппа свято верила, что у нее все так и будет, может, нескоро, но когда-нибудь это обязательно случится.

И вот однажды, как обычно после прогулки, развалившись на кровати, Хиппа увидела, как ее усердный брат что-то пишет. До этого у нее не возникало интереса, чем же он занимается. Все-таки у нее было чувство уважения к нему, так как он, казалось, был всем доволен и нашел занятие по душе.

Видя, как Хиппа бездарно тратит время, беспечно валяясь на кровати, Горилла не выдержал такого свинства и сказал: «Кончай индульгировать, лучше бы йогой занялась».

– Че-е-е, – безразлично протянула Хиппа. – Че это ты за слово сказал, что это такое?

– Вот ты сейчас лежишь, свинья, распустилась, самосожалеешь, потакаешь своей лени, что-то индульгируешь, – поучительно сказал брат.

– А че мне еще делать? Все заебали, – с раздражением ответила Хиппа.

– А ты других-то не вини. Ну-ка, давай, вставай, будем заниматься с тобой. Стойку на голове хоть сделаешь? – Горилла подошел и начал стаскивать Хиппу с постели. Потом стал показывать различные йогические асаны. Хиппа заинтересовалась и пыталась повторить. Самые, казалось бы, простые упражнения ей давались с трудом. В этот миг она с ужасом обнаружила, что двухлетний перерыв в занятиях спортом, боевыми искусствами сделал ее тяжеловесной, неуклюжей, тело уже не слушалось ее как раньше. Она с интересом спросила:

– И долго ты этому учился?

– Уже полгода занимаюсь. Ты думаешь, что я делаю, когда закрываюсь в комнате?

Каждый день в определенные часы Горилла закрывался в комнате, прежде говорил всем, чтобы не мешали, и вывешивал на дверь табличку на английском языке «Meditation». И все знали, что нужно ходить на цыпочках. Если же кто-то шумел, то после занятия разъяренный Горилла набрасывался на всех подряд. Больше всего доставалось матери, так как она была бесхребетна и занимала роль козла отпущения, на отца у Гориллы рука не поднималась.

И внезапно у Хиппы появился ко всему этому, еще совсем неизвестному, интерес. Она стала расспрашивать, что такое медитация, зачем нужно голодать и прочее.

С вдохновением брат начал поучение:

– Вот у тебя много желаний и ты не знаешь, как их осуществить, и все ждешь, что случится что-то во сне. Но так ты можешь ждать очень долго. А вот йоги поступали по-другому, они смотрели глубже, они четко отслеживали, что они хотят достичь не какого-то определенного предмета, а хотят получить состояние, впечатление. И потом с помощью духовных практик они вырабатывали необходимые состояния: таким образом, йогин становится господином самого себя.

С открытым ртом Хиппа слушала брата. Уже очень давно в ней не просыпался такой огромный интерес. Хиппа спросила с любопытством: «А есть такие йоги сейчас, в наше время?»

– Конечно, есть, – эмоционально сказал Горилла и протянул ей журнал «Путь к себе». – На вот, прочитай.

Хиппа быстро прочитала журнал.

Прочитав это небольшое объявление, Хиппа подумала: «Я хочу быть одной из избранных». В одно мгновение весь мир как будто перевернулся, и в ней возникло доселе нереальное чувство устремленности к чему-то высшему.

– А есть у тебя книжка? – быстро протараторила Хиппа, которая сроду никогда не читала книг.

– Конечно, – значительно изрек Горилла, – но в них написано, что эти книги нельзя давать в руки непосвященных, ибо в них сокрыта огромная Истина.

– Но я же хочу быть посвященной и участвовать в конкурсе, – жалобно проговорила Хиппа.

– Тогда сначала ты должна подготовиться. Каждый день осваивай медитацию. Также ты должна спать на полу и не есть мясо.

Сказав все это, Горилла сунул Хиппе статью под названием «Обращение Высшего Разума ко всем людям Земли». В этой статье описывался конец света и то, что пора одуматься. И только те, кто уже сейчас встал на путь самосовершенствования, спасутся и перейдут в шестую расу. Для этого человек должен стать вегетарианцем, чтобы со временем вообще отказаться от пищи.

И только теперь, читая эти строки, первый раз в жизни Хиппа серьезно задумалась о цели своего существования.

Так зачем же я хожу в школу, зачем я переживаю из-за оценок, экзаменов, из-за того, что родители орут каждый день, почему я должна думать об институте, если все равно конец света, а спастись я могу только путем самосовершенствования.

С этого дня мысль о духовном пути не оставляла Хиппу. На следующий же день Хиппа вытащила из своей комнаты всю лишнюю мебель, оставив только письменный стол, стул и книжный шкаф. Расстелила матрас и стала спать на полу. В течение дня Хиппа стала пытаться наблюдать за мыслями, чувствами и действиями, как сказал брат. Сначала ей это показалось легко, но чем больше она пыталась это делать, тем труднее давались задачи наблюдения за собой. Но в этом было что-то настоящее, что-то действительно ценное.  Хиппа понимала важность этого процесса, и в ней возникал все больший интерес к жизни духовных людей. Алексей целыми днями занимался йогой и искал духовную литературу. Однажды он достал книгу Карлоса Кастанеды «Сказки о силе». Хиппа залпом прочитала ее и впервые она стала задумываться о роли духовного Учителя в жизни человека. Раньше она думала, что старший брат и есть Учитель, но теперь она понимала, что ей нужен Гуру, который сможет дать ответы на мучающие вопросы, что именно Гуру поможет обрести истинный смысл жизни. Каждый день стал наполняться новым смыслом. С удивлением для себя Хиппа обнаружила, что раньше она получала впечатления от общения с подругами, от бесива и прочего, а теперь ей нравилось жить, закрывшись в своей комнате, смотреть на свечу и изучать асаны. Она чувствовала себя наполненной и радостной. Но не могла, к сожалению, постоянно удерживать это чудесное состояние и продолжала нервничать с родителями, с учителями. А другие внешние факторы давили на нее, не давая вырваться из-под власти собственных чувств и мыслей. Зато прекратились драки с Гориллой и они стали ощущать единство все больше и больше, так как появилась одна общая тема духовного совершенствования. Алексей был более целостен и упорен, чем Хиппа, поэтому каждый день в одно и тоже время он занимался йогой, пранаямой, ел только вегетарианскую пищу, которую готовил себе сам. У Хиппы же не было воли и внутреннего стремления так сразу перейти на новый режим, но она уже делала некоторые попытки. И только спустя полгода все-таки совсем отказалась от мяса, чая, яиц, рыбы и масла, появилось даже отвращение ко всему этому. Алексей до сих пор не давал ей читать методики  школы, а написать письмо в школу йоги Хиппа не решалась, боясь, что еще не готова и может получить отказ.

И вот однажды ночью Хиппе приснился сон. Она падала в глубокий колодец, которому, казалось, не было конца, как вдруг увидела ослепительный свет. Через несколько секунд из этого света появился человек с удивительно гармоничным лицом и длинными черными волосами. В этот миг он смотрел на Хиппу и улыбался. Все его существо излучало какой-то поистине Божественный свет. Его голубые глаза смотрели откуда-то из глубины. Еще никогда в жизни Хиппа не испытывала такого восторга, как в это мгновение. Вдруг она увидела надпись, но, к сожалению, не смогла прочитать ее, лишь заглавную букву «С» и слог «РУ». Внезапно сон прервался возмущением матери: «Сколько можно спать, уже уроки пора делать», – но это Хиппу теперь интересовало меньше всего. Весь день она ходила с этим восторженным состоянием в груди, и только вечером решила поделиться увиденным с братом. Выслушав Хиппу, Алексей через несколько минут достал чей-то портрет и показал Хиппе.

– Ты его видела?

Посмотрев на портрет, Хиппа от удивления раскрыла рот. Этот человек, она была уверена, и являлся к ней в сновидении.

– А кто это? – с восхищением спросила Хиппа.

– Это наш Учитель – с гордостью ответил Алексей.

У Хиппы было ощущение, что она видела Учителя, но не было уверенности. И вот сейчас, когда Алексей подтвердил это, невыразимая волна благодати наполнила все ее существо, и невольно покатились слезы. Впервые в жизни это не были слезы самосожаления и обиды, но это были слезы счастья и благодати.

Еще несколько минут Хиппа не отрывала глаз от магического портрета, ей ничего не хотелось говорить. Этот восторг нельзя было выразить словами, и лишь через несколько минут Хиппа спросила:

– А как зовут Учителя?

– Гуру Рулон, – с благоговением ответил брат.

– Ах, вот что это была за надпись, – размышляла вслух Хиппа, – а буква «С» что значила в моем сне? – снова спросила она.

– Сотилиан, – это еще одно имя Учителя, – добавил брат.

– Здорово!

– Сон, который ты видела сегодня, является знаком силы. Это Учитель дает тебе шанс встать на путь Истины, поэтому сегодня ты можешь для начала прочесть методику, написанную нашим Учителем, – проговорил брат.

Хиппа с жадностью взяла методику и стала буквально пожирать ее глазами, с каждой строчкой в ней росла уверенность, что это ее путь. Господь услышал ее молитвы, теперь у нее есть Учитель, теперь ей ничего не страшно. Думая так, Хиппа снова стала плакать от переполняющего восторга, она никогда не была так счастлива, как теперь. Она чувствовала, что свет рядом и что скоро все страдания и терзания прекратятся.

Но это было всего лишь начало. Хиппа не подозревала, что, встав на духовный путь, ей придется пожертвовать многим. И что этот путь далеко не легкий. И нужно быть стойкой и иметь твердое намерение измениться.

Каждый день самым главным для Хиппы стало общаться с Алексеем и все больше узнавать о практиках в Рулон-холле, о духовных Учителях. Теперь у нее было огромное желание встретиться с этими неземными людьми, ибо с каждым днем Хиппа все больше и больше убеждалась в том, что совершенствоваться в миру, а тем более живя рядом с родителями, было просто невозможно, так как не было знания, не было воли и ничего того, что бы продвигало. Одних книг уже было недостаточно. Ведь сколько раз она принимала решение каждый день делать асаны, как вдруг ее звали на день рождения, и она поддавалась соблазну. Потом снова она решала не отвлекаться на глупости, и вновь нужно было идти на школьное собрание или еще хуй знает куда. Хиппа понимала, что не может управлять собой, что она постоянно сбивается, не может быть целостной. Ибо нет стержня, нет того, кто бы пнул под зад и заставил совершенствоваться. И только несколько лет спустя Хиппа поняла, что мать, к которой она так была привязана, являлась самым главным врагом, сделав из дочери безвольный кусок говна, который постоянно потакает своим желаниям, своим слабостям, не может действовать в соответствии с принятым решением. Именно мать и другие родственники сделали из нее тупую машину, которая бессознательно реагирует на разные слова и мнения окружающих. Именно мать тщательно внушала, что у нее должен быть ебаный принц, единственный на всю жизнь до гробовой доски, и что, если у Хиппы в жизни не будет этого долбаного принца, то она навсегда останется несчастной и неполноценной.

 

РУЛОН-ХОЛЛ. ВЕСЕЛЬЕ ПОДЛИННОЕ

 

Самолет приземлился в аэропорту города Новосибирска. Толпа народа вывалила на улицу, слегка ежась от пронизывающего ветра. Все ринулись в автобус. Хиппа ощутила на себе осуждающие взгляды мышей. Впрочем, это ее не удивило, она уже привыкла и не обращала внимания. На этот раз ее прикид был не столь вызывающим, всего лишь ободранные джинсы, специально изуродованная куртенка, пара колец в носу и в губе. В школу она любила носить больше колец, вычурные прически, например, впереди выбрито, а сзади длинно, и наоборот. Уродливые косички, висящие всегда некстати, ботинки с разноцветными шнурками на большой платформе. Нахальная манера разговора, особенно с людьми противоположного пола, была для нее нормой. Хиппа не могла найти в жизни удовлетворения, она не хотела жить как все, а особенно, как ее ебанутые родственнички. Какое-то твердое ощущение говорило ей, что это неверно, есть что-то другое. Найди это! Ощущение было, но не было знания, как надо жить, что нужно менять, чтобы не прожить серую и бессмысленную жизнь. Потому, думала Хиппа, я буду выражать внешний протест своим поведением, одеждой, идиотскими выходками. Тогда она и не подозревала, что проблема скрыта внутри нее.

Автобус остановился, и толпа повалила к багажному отделению. Воспоминания прошлого одолевали Хиппу. Ей не было жалко расставаться с ним, но был страх перед будущим, так как оно было непонятно, неизвестно, и Хиппа чувствовала, что ей придется сделать серьезный выбор в своей жизни, но какой именно, она пока не знала.

Вдруг ее воспоминания резко прервал мужской голос, сказав: «ГыычОм, я наставник школы Лось», – и при этом сделал знакомый жест, которым Хиппа привыкла приветствовать своего тренера по ушу (ребром ладони правой руки, приставленной к груди). Это ее немножко удивило. На вид ему было лет 25, но Хиппа сразу вспомнила, что у йогов возраст непонятен, поэтому ему могло быть гораздо больше, например 120. На нем была чудная черная болоньевая куртка, потрепанные штаны и огромные резиновые сапоги, испачканные глиной.

Хиппа подумала: «Сталкинг, здорово». Он схватил тяжелую сумку с вещами Хиппы и спокойно сказал ей: «Иди за мной». В маршрутке Лось стал спрашивать, как давно она узнала о школе.

– А у меня брат здесь, – с гордостью сказала Хиппа.

– Да, он уже делает успехи, недавно он получил духовное имя Оленевод.

«И я тоже получу», – подумала Хиппа.

– А наши эзотерические книги ты читала? – продолжил разговор наставник.

– Да, конечно: ОШО, Кастанеда (9 томов), методики, – хвастаясь, перечисляла Хиппа, думая, как бы показаться умной.

Но наставник отрешенно качал головой и изучающе смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки.

Разговор закончился, и Хиппа стала глядеть по сторонам, восхищаясь величиной города. Она давно хотела увидеть настоящий город, так как ее поселок уже сидел в горле. Затем внимание переключилось на наставника, и она стала тщательно изучать его с ног до головы. Автоматически включилась мирская оценка: «Фу, какой у него огромный нос, и сколько прыщей, почему он не лечится, он же маг», – подумала Хиппа.

Но тут же она вспомнила, как брат говорил ей, что наставники читают мысли, и, растерявшись, посмотрела на Лося. Он спокойно сидел и улыбался.

«А, он правда все знает, он все понял, какой ужас», – с испугом подумала Хиппа, ей стало не по себе. Тогда она стала мысленно проговаривать: «Простите меня, пожалуйста, я не хотела, это мирские мысли лезут, я знаю, что вы человек духовный и все понимаете». Так Хиппа мысленно оправдывалась до тех пор, пока Лось вновь не начал разговор.

– А ты знаешь, куда мы едем?

– Нет.

– Сейчас идут занятия на семинаре, и мы можем еще застать садхаков и наставников.

– Здорово, – воскликнула Хиппа.

Она давно мечтала встретить настоящих йогов, мистиков и просто веселых раскрепощенных ребят, а тем более самой оказаться в такой атмосфере. Она искренне радовалась, но страх перед неизвестным все еще оставался. В то мгновение она благодарила Бога за то, что он помог ей перешагнуть через своих родственников и сделать шаг в новую жизнь, к обретению Высшей цели, которая до сих пор еще была слишком абстрактна.

Такси остановилось возле пятиэтажного дома.

– Сейчас ты увидишь урок сталкинга, – шепнул Лось. Хиппа с интересом стала наблюдать.

– Это вам, – дружелюбно проговорил Лось, протягивая водителю два рубля с таким видом, как будто он дает ему Бог знает какую большую сумму, да еще от чистого сердца.

– Выходим, – весело сказал он, и Хиппа, помогая ему вытащить сумку, вылезла из машины. Таксист, не успев ничего сказать, так и остался с открытым ртом.

– Им больше и не нужно давать, – так же весело изрек наставник.

– Здорово, – после некоторой паузы проговорила Хиппа не в силах сдержать свое удивление.

«Настоящий маг, наверное, там все такие», – думала Хиппа, разглядывая дом, к которому они подходили.

– А кому им? – непонимающе спросила Хиппа.

– Да этим тупым свиньям, которые не хотят исполнять свой высший долг перед Богом, которые не хотят развиваться, – с горечью и в то же время с непримиримостью сказал Лось, наступив в лужу и обрызгав свои штаны.

– Как интересно, он так говорит, будто этот водитель из какого-то другого мира, – подумала Хиппа.

– А долго вы учились сталкингу? – от раздирающего любопытства спросила Хиппа.

– Тихо, – внезапно прервал ее наставник, – сейчас мы заходим в подъезд и на цыпочках поднимаемся, ни слова не говоря. Хиппа, не успев ничего ответить, осторожно зашла в подъезд, подумав: «Что бы это все значило». С тяжелой сумкой Лось, как стрела, за считанные секунды взлетел на пятый этаж.

– Ну, ни фига, разогнался, – подумала Хиппа, кое-как поднимаясь на третий бегом. Подождав Хиппу, наставник резким движением несколько раз нажал на звонок, никто не ответил, он сделал так еще несколько раз, но дверь не открывалась. Махнув рукой Хиппе, он с такой же скоростью спустился вниз.

– Значит, еще на занятиях. Пошли, может, успеем, – быстро проговорил Лось, когда они уже были в метрах пятидесяти от дома. Огромными шажищами он понесся вперед. Хиппа кое-как вприпрыжку стала догонять наставника, но это было бесполезно.

«Наверное, он щупальцами ухватился за тот столб», – подумала она, увидев столб, стоящий в метрах ста от нее.

Приблизившись к остановке, Хиппа увидела огромную толпу людей. На их лицах сияли улыбки, в глазах был какой-то непередаваемый блеск. Толпа была очень разношерстна: шестидесятилетние старики и старухи, молодые девчонки и парни, женщины лет тридцати и больше.

«Никогда еще не видела таких радостных людей», – пронеслось в ее голове. Тут же на остановке стояла толпа поменьше, человека три-четыре, отличающихся от этих необычных светящихся людей своими хмурыми, серыми лицами.

Тут Хиппа повернулась назад и увидела еще одну толпу «светящихся», которая, как ракета, неслась по направлению к остановке. Когда толпа приблизилась, Хиппа увидела, что впереди несется маленький смуглый узкоглазый парень. Его шаги были очень быстрые и уверенные, руки сжаты в кулаки и все тело напряжено. «Наверное, главный», – подумалось ей. Подойдя к остановке, он резко остановился, что-то шепнул на ухо Лосю и с нарастающей скоростью ринулся вперед.

– Догоняй их, – быстро сказал Лось, и Хиппа, еле таща за собой сумку с кучей вещей, бросилась догонять толпу. Два парня резко обернулись и, увидев, что Хиппа никак не может их догнать, подбежали к ней и, ни слова не говоря, схватили сумку и обратно вернулись к толпе.

– В Рулон-холл? – резко спросил наставник, искоса глядя на Хиппу.

– Да, – неуверенно ответила та, уже задумавшись, а хочет ли она в Рулон-холл или уже нет. Все люди ей казались какими-то странными: быстро ходят, быстро говорят, просто так не пиздят по пустякам, – такое поведение с одной стороны заинтриговало ее, но с другой вызвало сильный дискомфорт, так как шло вразрез тому, чему учила мать: быть сентиментальной, расплывчатой, бессмысленной. «Куда нам спешить? Давай лучше медленно пройдемся» – любила говорить мать.

Снова подойдя к тому же пятиэтажному дому, где Хиппа была с Лосем несколько минут назад, «главный» позвонил в дверь. Дверь открыла женщина с греческим лицом, так же четко и ясно она проговорила:

– ГыычОм.

– ГыычОм, – ответил наставник. Войдя в комнату, Хиппа увидела целую толпу народа. Человек сорок набилось в одной маленькой комнате. Все о чем-то оживленно разговаривали, рассуждали, что-то доказывали, размахивали руками. Хиппа осмотрела комнату и, увидев небольшое пространство возле батареи под окном, ринулась туда, чтобы поставить сумку.

– Куда? Здесь занято, – нагло заявила баба лет пятидесяти, жирная как свинья.

– А где можно расположиться? – виновато спросила Хиппа, уже успев обидеться.

– Можешь под стол залезть – надменно сказала корова, покосившись на Хиппу. Видя, что Хиппа не обращает на нее особого внимания, жирная свинья напала с новой активностью.

– А ты знаешь, кто я такая?

– Нет – спокойно ответила Хиппа.

– Дак вот знай, я великая целительница, ко мне все ходят лечиться, я всех исцеляю от самых страшных заболеваний, потому что со мной на контакт выходят Великие Иерархи, – истерично орала баба, тыча пальцем в потолок. Кто-то завороженно слушал старую маразматичку, кто-то крутил у виска, а кто-то вообще не обращал никакого внимания.

–Эй, как тебя зовут? – вдруг услышала Хиппа мужской, голос, по всей видимости, обращенный к ней.

– Хиппа, – ответила она, разглядывая жирную морду мужика, который изучающе смотрел на нее и вертел в руках какой-то грузик на ниточке.

– Хочешь, я твои чакры проверю, узнаешь, будешь левитировать или нет?

Это предложение заинтересовало Хиппу, так как ее тянуло всегда к чему-то необычному.

–Хочу, – ответила она.

Жирный мужик, которого, оказывается, звали Виталий, с надменным видом изрек:

– Встань прямо, руки вдоль тела, смотри вперед. Голос у него был командный и очень самоуверенный, видимо, он считал себя большим спецом в коррекции чакр. После он стал подносить грузик, висящий на ниточке, то к области копчика, то к области головы, то к области груди и т. д. И при этом начинал его раскручивать или наоборот притормаживать. При этом его лицо побагровело от напряжения, он аж вспотел. Поколдовав так минут десять, он многозначительно произнес:

– В космонавты идти можно, – все засмеялись. Хиппа ни хуя не врубилась, почему все заржали, но жутко обиделась, так как приняла это за оскорбление. И, надувшись, пошла к своему углу. Вот так бесславно закончился ее первый день, проведенный в Рулон-холле. И Хиппа, кое-как втиснувшись в небольшое пространство между дверью, кучей вещей и чьими-то ногами, заснула в надежде, что завтрашний день будет лучше.

 

Утром толпа возбужденных учеников зашла в огромный зал клуба. Все быстро разбрелись по залу, и расстелив на полу коврики, уселись, кто как мог. Молодые сидели в позе лотоса или в ваджрасане, старые просто развалившись на жирных задницах. И каждый хотел услышать что-то интересующее его. Занятия были поставлены так, что каждый из двухсот человек получал именно то, о чем мечтал всю жизнь. На сцене стоял стол с двумя горящими свечами, по бокам стола от потолка до пола свисали бордовые шторы. Бархатная скатерть покрывала стол так, чтобы не было видно ног сидящего. В зале царил полумрак, курились благовония. Все сидели, затаив дыхание, в ожидании Наставника.

Хиппа, ни хуя не понимая, окидывала всех оценивающим взглядом, особенно всех молодых пидоров, в поисках принца-бомжа. «Магия магией, а принц прежде всего!» – твердил голос матери в ее тупой башке. Тут она отыскала какого-то пиздюка с хвостиком, более или менее похожего на рок-гитариста, которым, как она себе навыдумывала, должен быть ее бомж. Уставившись на него, она тут же начала мечтать, как поебень удалась, как он носит ее жирную тушу на руках, катает на лошади вместе с ним, как он учит ее играть на гитаре. Вместо того, чтоб представить, как он пиздит ее по башке. Тогда бы сразу расхотелось мечтать, поняв, что в реальности-то все совсем по-другому.

–Ты че, новенькая? – спросила Хиппу баба по имени Гея, которая уже давно ходила на занятия в Руллон-холл.

–Да, – ответила та. – А тебе тут нравится?

– А то! Здесь вообще все заебись, все пиздато! – восторженно ответила Гея, – да ты и сама скоро все увидишь. Еще, говорят, в Руллон-холле есть несколько уровней, и там все по-другому. Я еще не была, но скоро обязательно попаду, – продолжала свой рассказ Гея с блеском в глазах, – На первом этапе идут практики на выработку терпения, собранности, четкости, безупречности. Но туда могут попасть даже не все. Нужно пройти отбор на выносливость.

– О, как здорово! – оживилась этой мыслью Хиппа, еще не подозревая, что это значит.

– А что будет на других уровнях? – умирала от любопытства Хиппа.

– Да ты сначала на первый-то уровень пройди, а там будет видно, – пренебрежительно ответила Гея.

Через несколько дней начался отбор на первый уровень, который проходил в течение недели. Желающих было сто с лишним человек.

В зал вывалился парень с засаленными волосами и в расстегнутой рубахе, рваных штанах и в шлепанцах, с хитрой улыбкой он объявил:

– Встаньте все в круг, – как оказалось, это тоже был наставник.

Хиппа, увидев его в первый раз, подумала, что это сексуальный маньяк. И сразу же она решила: «Этот в принцы не годится». И во всех духовных наставниках дура видела только принцев, ведь мать ничего не говорила о самодостаточных йогах. Дуре и в голову не могло прийти, что есть люди, которые вообще не думают о принцах, а занимаются духовным самосовершенствованием.

Первым испытанием был бег с высоким подниманием колен, стараясь коснуться груди; так бегали два часа, в конце осталось шестьдесят человек из восьмидесяти. Вторым было то, что все встали, раздвинув ноги на ширину плеч и растопырив руки в стороны. В такой позе нужно было простоять час. Осталось десять человек. В следующем задании нужно было с растопыренными руками кружиться вокруг своей оси. Но эта практика проводилась после трехдневного голодания. А те, кто скрыл от наставников и нажрался раньше времени, обрыгался прямо на практике. Затем была динамическая медитация в течение шести часов без передышек и медленных композиций. Только наставник говорил:

– А теперь легли на пол, – и обрадованная толпа падала на пол, думая, что мучения закончились, как тут же вновь следовала команда: – А теперь быстро встали и начали танцевать еще активнее. – И ученики из последних сил продолжали свой танец.

Так вырабатывалась воля и терпение. После началась тантрическая практика. Мужики легли на спину, сверху ложилась баба, и неподвижно они должны были пролежать два часа, после чего уже не чувствовались ни руки, ни ноги. Все эти практики очень нравились Хиппе, так как она привыкла в миру участвовать в разных спортивных соревнованиях. Но особенно ей понравилась практика, когда все лежали и в течение двух часов совершали быстрые глубокие вдохи и выдохи. И где-то через час такого дыхания она стала чувствовать, как начинает конвульсировать все ее тело. Внезапно рев, крик стали вылезать изнутри. Все эмоции, которые она держала внутри себя в течение нескольких лет – обида, зависть, гнев, ненависть, ревность – теперь вылезли наружу. После практики она почувствовала необыкновенную легкость и в первый раз за последние пять лет она искренне засмеялась.

На сцене появилась необычно яркая женщина с черными волосами, ярким макияжем и в шикарном золотистом платье. Увидев ее, Хиппа так и раскрыла рот.

– А это кто? – спросила она Гею, толкая ее в плечо.

– О, это жрица, одна из ближайших учениц Гуру Рулона с духовным именем Хитрощелая, – гордо ответила Гея, показывая, что она уже бывалая.

– А почему у нее такое странное имя? – не унималась Хиппа.

– Это духовное имя, – объяснила Гея, которое дается на второй ступени духовного развития, когда человек уже способен осознать себя полным говном и начать прилагать все усилия, чтобы не быть больше таким ничтожеством, каким он является в настоящее время.

– Вот это да, – удивилась такому откровению Хиппа, ведь она никогда не задумывалась над тем, что она говно, а наоборот, целыми днями мнила о своем сраном Величии. Лекция жрицы сильно отличалась от занятий всех наставников. Хиппа плохо понимала, о чем она рассказывает, но яркость и активность жрицы поразили ее. После лекции жрица удалилась за кулисы и буквально через три минуты вылетела со сцены с двумя огромными сумищами на плечах, которые может поднять не каждый мужик. Вслед за ней выбежали еще две подобные женщины с огромными рюкзаками на спине. Быстрым уверенным шагом в мгновение ока они пронеслись через весь зал и скрылись. От увиденного Хиппе казалось, что она потеряла дар речи.

С каждым днем занятия в Рулон-холле все больше и больше притягивали Хиппу, и она понимала, что это то место, о котором она мечтала всю свою жизнь, все ее желания, все ее стремления реализовывались именно здесь. Но это было только начало…

Каждый день в 16.00 в Руллон-холл, в группу первого уровня, приходили жрицы. Все со страхом смотрели на часовую стрелку, которая приближалась к этому времени.

– Ом Гуру, чем занимаемся? – неожиданно резко и с большой энергией выкрикнула жрица по имени Ирхен. Ее в группе первого уровня боялись больше всех. Как только она залетала в комнату, все терялись, не зная, куда себя деть.

– Активней, активней работаем!

– Че вылупилась, – рявкнула жрица по имени Бочка на Гею. Та, только что смотревшая на жрицу восхищенными глазами, тут же надулась и обиделась.

– Обижаешься? Ну-ка, ящик в руки, – прикрикнула Ирхен. Гея кое-как взяла ящик.

– Приседать! – последовала команда. Гея начала приседать с ящиком, но ее жирная жопа не смогла удержаться и рухнула на пол. Все конверты рассыпались по полу.

– Корова, че, руки не держат? – наехала на нее Бочка.

– Быстро собирай и осознавай себя, осознавай, – крикнула Ирхен и постучала дуре по башке.

– А ты че сидишь – замедленные съемки, что ли? – набросилась Бочка на Хиппу, которая комплектовала посылки с новым выпуском «Путь Дурака-3», медленно перекладывая разные бумажки из пакета в пакет. Хиппа от крика стала ускоряться и, растерявшись, наложила в пакет вместо двух распечаток пять.

– Че, заело? – рявкнула Ирхен, – Гея, садись ей на шею. Приседать.

Гея взгромоздилась ей на шею своей жирной задницей и Хиппа стала приседать, но из-за непривычной тяжести никак не могла присесть до конца. Видя это, Ирхен подошла и стала сверху давить на Гею:

– Ниже, ниже, ниже, совсем низко, – командовала Ирхен.

И как только Хиппа коснулась задницей пяток, потеряла равновесие и вместе с ней они повалились на ящики и на сидящих людей.

– Кто разрешил портить материальные ценности? Отжимайся, – злобно приказала Ирхен.

Тут тихо открылась дверь и из нее показалась бессмысленная морда ученицы из соседней комнаты, которая не знала, что там происходит.

– Пошла вон! – яростно крикнула на нее Бочка и, вытолкнув, захлопнула дверь.

– Почему у вас так душно? – возмутилась Ирхен, – Быстро все окна открыть!

Мурат бросился  открывать окна. На улице была зима, холодный свежий воздух заполнил всю комнату, народ стал ежиться и уже никто не мог спокойно сидеть.

– Отжиматься, приседать, отжиматься, приседать, – орала Ирхен.

Приседания, гантели, штанга – кто как мог, так и занимался. Одна баба, Замира, не выдержала напряжения, разревелась и вылетела из комнаты. Да, мать не научила дисциплине и собранности – все отдохни да полежи, а потом уже и в гроб пора.

Тренировка окончилась, и жрицы стали всех загонять в ванну.

– Каждому по минуте, дверь не закрывать, – скомандовала Ирхен. Толпа ломанулась в ванну.

– Так, так, так, кто быстрее? – подгоняла Ирхен, и несколько человек застряли в дверном проеме ванной.

– Осторожней, вы рулониты или кто? – наставляла жрица. Друг за другом все стали мыться. Ирхен стояла возле ванны и смотрела на секундную стрелку, и если кто-то через секунду не успевал сам вылететь, Ирхен брала за руку и насильно вытаскивала из ванны.

– А ну, быстро вылазь, – заорала Ирхен на Замиру и, отодвинув шторку, стала ее вытаскивать, и Замира, с мокрыми волосами, голая, кое-как успев схватить полотенце, вылезла из ванны.

– Все за работу! – скомандовала Ирхен, и толпа повалила в комнату для работы. Только Хиппа разложила бумагу, клей, материалы для собирания посылок, как прозвучала команда – убирать, пол мыть, динамическая медитация. И снова все принялись наводить порядок. Так повторялось через каждые полчаса. Одна баба не выдержала напряжения и психанула.

– Да пошло все к черту, – заорала дура, – так невозможно!

– А что же вы думали? Просветление – это смерть! – весело изрекла Ирхен, похлопав маменькину дочку по плечу. – Вот у Гурджиева ямы закапывали, раскапывали и снова закапывали. Не читали? Ну вот, почитайте на досуге.

Подобные практики в Рулон-холле имели большое значение в духовном развитии ученика, так как, во-первых, нарушался привычный образ жизни, во-вторых, через, казалось бы, грубый разговор жриц с учениками шла серьезная духовная работа по искоренению ложной личности. И когда тебя называют свиньей, то тебе в этот момент мало хочется думать, что ты Наполеон, и тогда ты начинаешь видеть себя реально, а не мнишь о себе всякую хуйню. К тому же все делалось очень активно, энергично, и человек не мог заснуть в своих гнилых фантазиях и мечтах, а все больше и больше ощущал свое тело, и тогда ему становилось хорошо и радостно, как коту.

ДЕФЛОРАТОР

 

Прошло два месяца, и Хиппа вернулась с семинаров «Секору» в Рулон-холл. За это время все перевернулось вверх дном. Состав людей уже почти полностью сменился. Да, от просветления бегут активно, как стадо баранов.

Хиппа зашла в комнату учеников первого уровня и увидела, что там вместе со всеми сидит жрица Бочка и пачкует конверты. Хиппа не поверила своим глазам и закрыла дверь, потом снова открыла и убедилась, что ей не померещилось.

– А почему здесь Бочка? – спросила она Гею.

– А ее Гуру Рулон послал, чтобы она следила за нами, что мы делаем, и чтобы мы через нее лучше подключались к Учителю, – сказала Гея.

– О, как здорово! – обрадовалась Хиппа.

Вечером Бочка предстала перед всеми в совершенно другом облике, чем обычно. Теперь это была не агрессивная и активная жрица, а веселая беззаботная девочка. Все были поражены такому преображению, до конца не въезжая, в чем дело.

– Как здорово, у нее уже нет чувства значительности, раз она так спокойно с нами общается. Ведь она же жрица, – высказалась Хиппа, когда они остались с Геей в комнате.

– Да, потому что она уже проходила практики в Доме Силы Учителя, поэтому у нее нет ложной личности, и мы должны учиться на ее примере.

И после этого разговора Хиппа на радостях написала письмо Учителю, где благодарила Гуру за посланную возможность развития через Великую жрицу.

На следующий день к ним залетели разъяренная Ирхен и Алена, начинающая жрица.

– Всем выйти! Сирина, Хиппа, Гея – останьтесь, – скомандовала Ирхен.

И когда все ушли, яростная жрица с ходу набросилась:

– Да вы, оказывается, все неправильно поняли, раз такие глупые письма пишите Учителю, – посмотрела она на Хиппу. Та, ни хуя не въезжая, в чем дело, тупо уставилась.

– Бочка – это враг, она предала Учителя, – сказала Алена. У Хиппы челюсть так и отвисла. Уж чего, чего, но такого она никак не ожидала услышать.

– Вы должны жестко обращаться с ней, как с врагом эгрегора. Ясно? – яростно прокричала Ирхен.

– Да! – тупо ответили те.

Жрицы ушли, а задание нужно было исполнять. Хиппа почувствовала, как волна дискомфорта поднимается внутри, мамкин голос не давал покоя: злиться нехорошо, наезжать ни на кого нельзя, а то о тебе могут плохо подумать, со всеми разговаривай вежливо. Но другой голос говорил: «Ты должна делать то, что говорит Учитель, у тебя должно быть сострадание Будды, когда ты можешь жестко обращаться с человеком, материть его, если надо – гычить, и все во благо его духовного роста, чтобы он реально ощущал себя и чтобы ему потом от этого было легче». И эти две части постоянно боролись внутри Хиппы. Она понимала, что должна теперь гонять Бочку, орать на нее, как сказал Учитель, но в то же время она чувствовала, насколько глубоко мамкины программы засели в ее тупой репе и не дают ей даже просто Бочку назвать на «ты» вместо «вы».

– Эй, Бочка, быстро за стирку! – кое-как пересилив себя, произнесла Хиппа, чуть не обосравшись в штаны от страху, что же о ней теперь будет думать Бочка. Вот так человек как параноик постоянно беспокоится о том, что же о нем подумают всякие долбоебы, и потом всю жизнь страдают от этого говна, вместо того, чтобы думать: «А что бы сказал Бог по этому поводу, что бы сказал Учитель».

– Пошла на хуй! – огрызнулась Бочка на Хиппу, не желая расставаться со своей важностью и мнимой значительностью. Тут с кухни подоспела еще одна баба, которую звали Мартышка. Она уже успела слепить из теста мышь и, подойдя к Бочке, кинула ей прямо в рожу, произнеся с презрением:

– Вот ты кто, серая, тупая мышь, такой была, такой ты и останешься на всю жизнь!!! От такого выпада Бочонок с говном охуел окончательно, так как «мышь» это было одно из самых хуевых, позорных  обзывательств в Рулон-холле, так как здесь все было направлено на то, чтобы человек перестал быть мышью и стал ярким, активным, живым, стал Бого-Человеком. Гуру был непреклонен и непримирим в выбивании всей этой хуйни из тупых тыкв учеников. Потому, услышав такое, Бочка набросилась на Мартышку, готовая выцарапать ей глаза. Но беситься-то надо было на себя, а не на кого-то, на дуру-мать, которая сделала тебя зомби, безмозглой овцой. Разозлиться как следует на все это говно в себе и начать меняться, перестать быть тупой, бессмысленной машиной. Но мать-скотина всегда учила винить кого-то во всех твоих грехах, обманывая себя в своей правоте и исключительности. Да за такое убить мало!

– Хиппа, Ихлас зовет – быстро проговорила Гея, залетая в комнату, где уже началось представление.

– Ясно – ответила Хиппа и, не успев посмотреть, чем все это закончится, побежала в комнату к наставнику, опрокинув по пути ящик с книгами и врезавшись мордой в пододеяльник, который до пола свисал с бельевой веревки.

– Тук-тук, – раздался стук в дверь.

– Да, – послышался резкий и жесткий голос наставника, напоминающий лай собаки. Хиппа осторожно открыла дверь и тихо вошла, стараясь культивировать смиренное состояние.

– Садись, – спокойно, но жестко сказал Ихлас, указывая на стул, стоящий напротив него. Сев на стул, Хиппа почувствовала жуткий дискомфорт оттого, что сидит так близко от наставника. Ихлас сидел с прямым позвоночником, широко раздвинув ноги и сложив руки на груди. Он пристально смотрел на Хиппу, прищурив и так узкие глаза, как бы читая все ее мысли. Любое близкое расстояние с мужским полом всегда вызывало в ней жуткий дискомфорт, и она не знала, куда деться от стыда. Ибо в такие моменты сразу включался голос мамки: «Он тебя хочет оттрахать, держись от него подальше. Трахаться ты можешь только после свадьбы, только в том случае, если вы любите друг друга». И вместо того, чтобы испытывать благоговение перед наставником, Хиппа ебла себе мозги и уже начала ерзать на стуле, покраснев как рак.

– Почему ты красный? – неожиданно произнес Ихлас со своим казахским акцентом.

– Не знаю – еле слышно ответила Хиппа, потупив взгляд и увидев пальцы наставника, торчащие из резиновых шлепанцев для бассейна. Его ноги также напоминали лапы собаки.

– Сегодня необычный день – мистичным голосом переменил тему Ихлас, видя, что Хиппа не собирается говорить правду, – Учитель увидел, что ты уже готова для прохождения Великой мистерии. Сейчас тебе нужно одеться и наставник Виктор проведет тебя на место Силы.

Хиппа быстро оделась и вышла в коридор.

– Куда это она? – послышался завистливый голос ученика Павла, который в миру работал хирургом-гинекологом и в Рулон-холл приехал, видимо, для пополнения опыта в исцелении людей.

– Какая тебе разница, Паша, ты писал, вот и пиши! – поучающе ответил ему Андрей, – бывший ушуист, надеющийся овладеть в Рулон-холле секретными методами астрального каратэ. Возле двери ее уже ждал наставник Виктор, лысый коренастый мужик на вид лет сорока. Его движения были несколько хаотичны и глаза постоянно бегали.

«Больной, что ли», – пронеслась мгновенная мысль. И тут же Хиппа ужаснулась тому, как она плохо думает о наставниках. Просто у него, наверное, много энергии, поэтому он не может спокойно стоять на одном месте.

– Готова? – дружелюбно произнес Виктор.

– Да, – радостно ответила Хиппа. На улице уже стемнело. Выйдя из подъезда, они направились к зеленой аллее. Воздух был очень свежим и приятным. Небо, усыпанное яркими звездами, и сияющая луна нагоняли особую мистику и таинственность. И теперь, шагая по аллее с наставником, Хиппа вспомнила всю мистику, которую описыват Кастанеда.

– Ты знаешь, куда мы идем? – таинственно спросил Виктор, но не так мистично, как это делал Ихлас.

– На место Силы? – вопросительно ответила Хиппа, заглядывая в рот наставнику и уже рисуя в воображении какой-то необычный дом, обставленный разными магическими предметами и талисманами, где все стены увешаны Шри-янтрами и другими мистическими символами. А может быть, это гора с необычным деревом силы, как у Кастанеды описано – не переставая, воображала Хиппа.

– На этом месте Силы долгое время находился сам Учитель, поэтому оно пропитано его святыми эманациями, и туда попадают лишь избранные, лишь те, кто уже готов воспринять знание истины – мистично рассказывал Виктор.

– Как здорово! – восхищенно произнесла Хиппа, завороженно слушая наставника, старась не пропустить ни единого слова. Одна часть в ней с нетерпением ждала момента, когда она окунется в поток Силы и будет вбирать истину, другая же, мамкина, говорила: «О, я избранная, значит, я лучше других, продвинутей тех, кто остался там, в Рулон-холле».

– Там ты пройдешь мистическую практику, которая подключит тебя к эгрегору, и будешь развиваться гораздо быстрее, чем сейчас. Хиппа снова вспомнила Кастанеду, мистические практики вроде того, как созерцание кустов, вхождение в измененное состояние сознания и т. п. Она уже представляла, как проходит подобную практику.

Наконец они дошли до нужного места и зашли в самый обычный пятиэтажный дом. Зайдя в квартиру, Виктор сказал:

– Располагайся.

– Ясно, – коротко ответила Хиппа, так, как этому учили в Рулон-холле. Отвечать четко и ясно, быть всегда в собранном, активном состоянии, всегда готовым к действию. Хиппа прошла в большую комнату и стала делать асаны. Когда пришел Виктор, она спросила с некоторым разочарованием:

– А это и есть место Силы?

– Да – многозначительно произнес наставник, – а что, ты не так его представляла? Хиппа только глупо улыбнулась в ответ, боясь признаться в своих мыслях, вместо того, чтобы все рассказать и посмеяться над собой, чтобы в следующий раз ничего не мечтать, не воображать, а просто принимать все, что дарует Господь, с благодарностью и благоговением.

– Это напиток Силы, выпей его перед началом практики, – сказал Виктор, протягивая ей кружку с темной жидкостью и ароматным запахом. Хиппа осторожно поднесла чашку к губам и, прислушиваясь к внутренним ощущениям, стала вкушать магический напиток, представляя, как сейчас зайдет толпа магов проводить ритуал, махать руками, петь заклинания и т. п.

Хиппа стала осматривать комнату. Вместо Шри-янтр были ободранные обои и рваные одеяла, висящие вместо штор. Грязные носки, лежащие на полу, и пустые бутылки из-под пепси заменяли магические предметы. А вместо свечей на алтаре торчал маленький провод с лампочкой, покрытой тройным слоем пыли.

– Сейчас тебе нужно принять душ, – сказал Виктор.

– Ясно, – ответила Хиппа и быстро побежала в ванную. Зайдя в ванную, она обнаружила, что есть горячая вода.

– Да я уж и забыла, что это такое, – подумала она, – кайфно, это тебе не восемь человек в одной ванне, как было на квартире, где она жила с другими учениками. – Все познается в сравнении. Интересно, зачем он меня мыться отправил. Тут же послышался мамкин голос: «Мужикам нужно только одно, оттрахать тебя, он тебя хочет изнасиловать». Но тут же Хиппа ужаснулась своей мысли и стала внушать себе: «Нет, как же можно, здесь духовная школа, это не просто мужик, это духовный человек, а они такими вещами не занимаются». Успокоив себя этой мыслью, Хиппа оделась и вышла. Войдя в комнату, она увидела, что Виктор сидит на кровати.

– Садись рядом! – спокойно сказал он и улыбнулся кривой улыбкой, обнажив свои гнилые зубы.

«Стоп, – сразу сработала мамкина команда в башке завнушенной дуры, – это может все плохо кончиться». И Хиппа, как вкопанная, встала у двери, готовая уже выброситься в окно, лишь бы не приближаться к этому лысому уроду. «О Боже, неужели мои догадки подтверждаются», – терзался ум завнушенной дуры.

– Что с тобой? – удивленно спросил наставник, видя резкие перемены.

– Ничего, – кое-как выдавила Хиппа, полностью оцепенев от мамкиного гипноза.

Сука, говно, калечит, уродует детей, делая из них полных зомби. Полных шизофреников. Девке просто сказали сесть рядом с мужиком, а она не может этого сделать, для нее это сверхестественно, потому что мать говорила: «Ты можешь сидеть только с любимым, с единственным бомжом», – и вот баба ищет этого принца ебаного. Подходит к ней бомж и говорит магическую фразу: «Я тебя люблю», – ну так, ради прикола. И она, услышав это, кидается ему на шею и не отпускает. Потом он ее пиздит, пиздит утюгами, обрыгивает блевотиной. Она страдает, хочет избавиться от него, но не может, потому что мать уже нашептывает: «Ты не должна его бросать, ведь он же тебе когда-то спьяну сказал, что любит. Значит, это твой принц. Твоя судьба быть вечно в говне, на помойке». И просто одной мыслью баба гробит свою жизнь. «Я же намечтала – значит, это есть. Пусть захлебнусь блевотиной бомжа, но буду надеяться, что принц есть, что единственность есть».

– Сейчас я передам тебе Великое знание, переданное мне Учителем. Подойди поближе, – сменил тактику Виктор, говоря отрешенно и спокойно.

Услышав такие слова, Хиппа слегка успокоилась и подошла к нему и села.

– Сейчас я проведу тебе тантрический ритуал, – сказал наставник, неожиданно обхватив ее руки.

«О нет!» – послышался вопль матери в башке, но было уже поздно. Мать внушила, что не нужно поддаваться мужикам. Но что делать, когда один на один сидишь с ним ночью в квартире и некому тебя спасти непонятно от чего, она не сказала. Поэтому Хиппа сидела, чувствуя себя загнанной в угол. Но она не осознавала, что загнана в угол мамкиных внушений о любви, о счастье, загнана тем, что все эти выдумки не сходятся с реальностью.

– Расслабься, – спокойно произнес Виктор, еле сдерживая смех.

«Да уж, расслабишься тут. Он еще и издевается», – про себя подумала дура.

– Тантра – это взаимообмен энергиями инь и ян, и во время майтхуны (полового акта) партнеры достигают единства и гармонии. Но, в отличие от обычного занятия сексом, тантрики не выплескивают эту энергию, но поднимают ее к верхним чакрам, дабы соединиться с Богом и наполниться его благодатью, – распинался Виктор, показывая ни во что не въезжающей дуре рисунок, где он коряво нарисовал силуэты мужчины и женщины в голом виде и провел линии, указывающие движение энергии.

«Хуй ли он мне тут всякую хуйню внушает? Ты мне по ушам не езди. Мать мне говорила: «Ни с кем не трахайся, только с тем, кто будет любить тебя, кто станет твоим мужем». Какая, в жопу, тантра?»

Вместо того, чтобы принять новое понимание жизни, новое понимание о сексе, Хиппа упиралась руками и ногами, уверенная на сто процентов в том, что секс – это нечто пошлое, низкое, это греховное. «Да как он может сюда Бога приплетать? Лучше бы сразу сказал, я хочу тебя оттрахать, а то сидит, мозги ебет».

Хиппа сидела уже полностью обессилевшая от своих хуевых мыслей и ей уже было все равно, оттрахают ее или она сдохнет. В тот момент для нее это было одно и то же.

– Ты понимаешь, о чем я говорю? – наивно спросил наставник.

– Ага, – бессмысленно промямлила Хиппа. Но ему непонятно было ее состояние, он и не подозревал, что такая война может происходить в башке, потому что мужикам мать не говорит: «Ищи свою принцессу, мечтай о счастье с любимой в шалаше», а наоборот: «Смотри, как бы какая-нибудь крыса тебя на себе не женила».

Тут он встал и, подойдя к уже порядком разъебанному мафону, врубил «Энигму».

– Давай потанцуем, – сказал он и, подойдя к шизофреничке, положил ее безжизненные руки на свои плечи, а своими обвил ее талию, которой, впрочем, и не было.

Сильная дрожь прошла по всему телу Хиппы.

«Ну все, это конец! Ну почему, почему я такая несчастная? – терзался сумасшедший ум, – ведь я все это представляла не так, не так, – внутренне орала она, – ведь я хотела, чтоб это было с ним, – вспоминала она хромого пидораса с нездорово выпученными глазами, по которому она сохла шесть лет, а он ее и замечать не замечал. – Неужели все эти шесть лет я зря мечтала, представляя, как этот пидор на костылях потащит меня на руках, завалит огромными букетами роз, и что хуй у него не вонючий, не волосатый, а какой-то особенный, не как у всех. Неужели я зря хранила ему верность, боясь даже танцевать с кем-либо. Это полный пиздец! Ну почему именно этот лысый придурок с дергающимся лицом должен меня ебать, а не тот, на костылях, с глазами умалишенного, почему все не так, как я себе навоображала?» – вот такую неразрешимую проблему решала Хиппа.

Тут Хиппа почувствовала, как Виктор сильней прижал ее к себе, и животом она ощутила нечто твердое и упругое. «О Боже, неужели это хуй? Не может быть, – пронеслось в ее башке. – Твою мать, ну почему так неромантично, так гадко и мерзко?». Тем временем Виктор все сильней и сильней прижимался к ней, делая вращательные движения бедрами. Тут вдруг Хиппа стала ощущать сексуальное возбуждение, похожее на то, которое она испытывала в детстве и чуть позже, когда дрочила в ванной. Приятная дрожь обдала все тело и, полностью прогружаясь в это состояние, Хиппа стала размышлять совсем иначе:

«А может, это и есть принц – моя судьба? Ведь он же первый. А мать говорила, первый бомж – это по-настоящему, на всю жизнь, говно возить до гроба».

«И музыка играет, свечей, правда, нет, но зато мы танцуем, как в фильме», – старалась завнушать себя мамино уебище под действием гормона вместо того, чтобы ужаснуться: «Как так? Какой-то плешивый урод, заика пидорастическая, мацает меня. А что я с этого буду иметь?  Что этот мешок с говном может мне дать? Есть ли от него какая-нибудь выгода? Нет? А значит, иди-ка ты куда подальше! А я тебе не подстилка, не девочка-давалка». Но мать не учила этому. Не важно, с кем, когда, главное, чтобы быть при ком-то, быть прислугой. Вот в этом мамкино хуевое счастье! А вот хуй тебе на рыло, накося-выкуси.

Только много лет спустя Хиппа нашла ответы на многие свои вопросы на одной из сокровенных встреч с Рулоном. Просветленный открывал своим ученикам великую Истину.

«Видали мы такое счастье. Так делать мы не будем. Партнеров мы должны выбирать, как картошку на рынке. Сначала хорошенько присмотреться, кто из себя что представляет. А главное, что мы можем получить от него. Вот Мадонна умно действовала, она еблась с продюсером, чтобы продвинуться по карьере, даже лесбиянством занималась, но не ради того, чтобы спроецировать на кого-то свои ебаные чувствишки, но для того, чтобы достичь славы, известности. Она всегда знала, для чего она это делает. Пугачева вышла замуж за Киркорова, а не за первого встречного. Она всегда хотела все самое лучшее, поэтому многого добилась. Я вас всему научу, ебкорный бабай. Но, чтобы воспринять истину, вы должны отбросить все говно, которое мать вливала вам с молоком. Послушай мамочку и сделай все наоборот!» – с большой энергией выкрикивал Гуру, яростно жестикулируя руками на очередном занятии в Рулон-холле. Напитываясь солнечной энергией Учителя, ученики входили в активное разбитное состояние хулигана. И в таком состоянии им было уже легче делать пересмотр всей той хуйни, которую они натворили благодаря ебанутой мамаше. Но часто на подобных занятиях бывало так, что одна часть слушала и старалась принять все, что говорит Рулон, другая же сильно цеплялась за старое, за мамкино. И задача заключается в том, чтобы не просто услышать истину и запомнить, как любую другую книжную информацию, но именно использовать Великое знание, начать активно отказываться от поиска партнера, от желания быть единственной, и уже по-настоящему становиться самодостаточными и целостными.

Рука плешивого Виктора проскользнула под грязную футболку Хиппы, которая не стиралась уже недели три, так как до нее все никак не могла дойти очередь попасть в ванную для стирки личного шмотья.

«Твою мать, он же меня сейчас полностью разденет, – размышляла Хиппа, уже начав расслабляться, – а впрочем, приятно, я никогда такого не испытывала, в конце концов, надо же когда-то начинать», – стала оправдывать свою похоть завнушенная дура.

«О Боже, а как же тот пидорас на костылях? Ведь я же клялась шесть лет, что буду верна ему и только ему до гроба, что даже танцевать ни с кем не буду, а тут меня уже почти трахают, – возникла внезапно еще более ебанутая мысль, так как других мыслей, например, как у Мадонны или Пугачевой в ее тупой башке возникнуть и не могло, – а впрочем, я же читала романы, и там написано, как героиня даже замуж выходит за того, кого не любит, трахается с ним, но остается преданной тому, который где-то там у черта на рогах, которому она на хуй не нужна. Вот и я буду такой ебанутой», – решила Хиппа и совсем размякла в объятиях вонючего пачкуна, уже не видя, что он лысый, что он задрыга, что у него глаза шизофреника, что он вообще урод, которых свет не видывал. Кое-как стянув с нее одежду, как лопатой роя яму, он начал лапать все ее тело. Хиппа, не зная, что делать в таких ситуациях, стояла как истукан, все так же держа свои руки на талии придурка и пытаясь натянуть глупую улыбку.

– Расслабься. Почему ты так скована? – мягким пидорастическим голосом начал шептать ей на ухо плешивый. Вонь, как со ста помоек, из его поганого рта ударила ей прямо в нос.

«Да, такого в романах не написано, мать про это ничего не говорила», – разочарованно подумала Хиппа.

– Начни поглаживать мое тело, – призвал к действию ебантроп, начав как собака облизывать ее шею.

Все в том же напряжении Хиппа стала имитировать поглаживающие движения, но получалось у нее это не лучше, чем у робота. Тут он неуклюже стал подталкивать ее по направлению к кровати, все так же шарясь по ее телу своими граблями. Боясь порезаться задницей об угол кровати, Хиппа стала оглядываться назад. Наконец, кое-как дойдя до кровати, они споткнулись и некулюже, как два мешка с говном, рухнули на кровать. Послышался хруст. «Видимо, ножка сломалась», – подумала про себя Хиппа, ожидая что же будет дальше.

«Черт возьми, почему все так грубо, так топорно и неуклюже, ведь в романах все по-другому: они плавно кружатся в танце, потом он берет ее на руки и приносит на огромную мягкую кровать», – стала терзаться дура от того, что ее выдумки не сходятся с реальностью. Сука-мать когда-то подсовывала эти ебаные романы вместо того, чтобы сказать: «Вот, почитай, дочь, и знай, что все, что здесь написано – это хуйня, это вранье, этого ни у кого не было и не будет – принца на алых парусах. Лучше реально смотри на жизнь. Ты видишь, как мы с отцом живем? Он не то что на руках меня не понесет, а скорей придушит. Я думала, что он исправится и будет делать все, что я себе навоображала. Но это ему на хуй не нужно, он не читал романов, он не мечтал, что будет носить меня на руках. Ему это все непонятно. И вот, чтобы тебе, дочь, не пришлось страдать, как мне, ты уже сейчас должна реально смотреть на жизнь, не мечтать, не воображать». Но нет же! Вместо этого мать говорила: «Ты у меня, дочь, особенная, это просто у нас с папой ничего не вышло, а тебе обязательно повезет, ты побольше читай романов, сказок о принцах и верь, главное, верь, и у тебя все это будет, ты не такая, как я». И вот баба, поддавшись мамкиному гипнозу, активно начинает мечтать, в то время как все пацаны выбирают себе самку, чтобы она была им удобна, чтобы смотрела ему в рот, возила за ним говно, чтобы он мог спокойно трахать ее. И вот два долбоеба сходятся и начинают требовать друг от друга что-то свое, возникает полное непонимание.

Лежа на кровати, Хиппа ощутила, как огромный кусок мяса водрузился на нее. Лысый придурок стал ерзать, тереться своей вонючей пипеткой о ее пизду, пытаясь вызвать возбуждение. Одна его рука держалась за спинку кровати, видимо, чтобы не ебнуться на пол, а другая то теребила соски, то шарила от пупа до шеи. Кровать совсем перекосилась из-за сломанной ножки, и правая нога Хиппы съехала вниз.

«Да, если я щас ебнусь, то эта туша ебнется сверху и от меня ничего не останется», – подумав так, Хиппа оперлась упавшей ногой об пол и напрягла мышцы, чтоб не рухнуть.

– Расслабься, расслабься, – шептал чморофос, ничего не замечая, а все так же бессмысленно ползая по ней как огромный таракан.

«Расслабишься тут, пожалуй», – подумала Хиппа, чувствуя, что уже совсем съезжает с кровати. Было ощущение, будто обезумевший некрофил ползает по трупу, пытаясь его возбудить. Тут она почувствовала, что его пипетка затвердела. Своими граблями он раздвинул ее окорока и стал пушкой метиться в мишень.

«Сейчас произойдет что-то необычное, что-то сверхъестественное, ведь он же первый меня ебет. А мать говорила, что кто тебя ебет, тот и будет твоим принцем, он осчастливит тебя.

– А-аа-аа, – внезапно заорала Хиппа от неожиданной боли.

– Тихо, тихо, – заикаясь, протараторил лысый, затыкая ей рот своей вонючей рукой.

– Просто расслабься, это сначала больно, а потом будет очень хорошо, тебе понравится,– пиздел дурак, высовывая кол и снова с еще большим напором впихивая его обратно, стараясь пропороть целку.

– Не-е-е-ет, мне больно, я не хочу, – заорала Хиппа, уже вырываясь из-под свинячьей туши.

– Тихо, тихо успокойся, – стал он успокаивать ее, тряся вонючей пипеткой и тяжело дыша.

– Ты должна преодолеть себя, через это каждая женщина проходит, зато потом ты будешь наслаждаться, – задыхаясь, пиздел пачкун, не в силах уже сдерживать свою похоть. Он снова завалил ее на разъебанную кровать и, уже психуя, сжал ее руки, чтоб не дергалась, и снова уткнулся в девственную плеву. Медленно, но сильно говнюк стал наваливаться, полностью охваченный желанием порвать и как можно глубже влезть в пизду.

Боль стала еще более нестерпимой и, как обезумевшая, Хиппа начала орать уже во всю глотку:

– Все, не могу! Хватит! Надоело! – такой боли она еще не испытывала никогда в жизни. Было ощущение, что ее четвертуют. Мать-говно ничего про это не говорила, все тщательно скрывала. «Где же чудо? Почему такие адские мучения? Почему это не так прекрасно, как рассказывала мать?» – вся зареванная, терзалась тупая зомби под лапами говновоза. Его рожа побагровела от злобы и, казалось, он вот-вот врежет ей по ебальнику за то, что она не дает ему залить ее как из шланга спермой. Так бы оно и случилось, но дуре повезло, что все это происходило в Рулон-холле как практика и находилось под контролем.

Еле сдерживая себя, все так же с торчащим хуем, пидор придумал новую уловку:

– Эту практику тебе дал Учитель, и если ты хочешь совершенствоваться дальше, то сейчас должна стерпеть всю боль, – поучающе пропиздел плешивый, вроде как выполняя задание партии и народа.

Услышав такие слова, Хиппа начала успокаиваться, вытирая сопли и обмазывая их на себя.

– Ну, раз это задание Учителя, то я постараюсь, – всхлипывая, пронюнила она, пожираемая самосожалением. – Но почему так больно? – с обидой и негодованием завопила она, смотря на придурка. Оба взлохмаченные и вспотевшие, они сидели на уже совсем развалившейся кровати абсолютно голые.

– Просто эта пленка, которую нужно порвать, у тебя очень плотная, а он у меня не маленький – гордо проговорил хуесос, указывая на свою грязную пипетку. И только сейчас Хиппа впервые увидела всю мерзость этого уродства, которое называется хуй. Пиздец, какой он противный, вот почему мать никогда мне про это ничего не рассказывала. От отвращения Хиппа отвернула голову.

– Ха-ха-ха, – заржал дурак, видя ее нездоровую реакцию, – Ведь это же естественно. Тебе нужно просто познакомиться с ним, возьми его и поздоровайся. Но от этой мысли ей стало еще хуевее. Тогда он нагло схватил ее руку и положил на свою пипетку. Разжал пальцы так, чтобы хуй полностью влез в ее ладонь, и зажал его ее же пальцами.

– Ну вот, видишь, он совсем не страшный, ха-ха-ха, – глумился гад. Почувствовав что-то мягкое и скользкое, Хиппа чуть не блеванула. Мамка уже вовсю негодовала: «Это все мерзко и низко, как ты можешь трогать хуй, так делают только испорченные девки», – и, так как Хиппа не могла выдернуть руку, лишь бы не трогать этот непонятный противный кусок мяса, она, насколько это было возможно, отвернула свою голову, типа: «Я не я и жопа не моя».

 

– А я с твоей познакомлюсь, – неожиданно заявил пидор и залез граблями ей в пизду, – ну, вот видишь – ничего страшного нет? – С глупой ухмылкой пиздел он.

Но для нее это было концом света, она ничего подобного никогда не слышала, мать не так все говорила, и поэтому ей теперь хотелось провалиться сквозь землю от стыда и неудобства.

– Ну, давай еще раз попробуем, – не унимался Козел.

Как самая натуральная подстилка, совершенно без сил, Хиппа снова распласталась. Но новая боль быстро отрезвила ее.

– Не кричи, соседей разбудишь, – испуганно прошипело чмо и, взяв свои грязные трусы, заткнуло ими очумевшей рот. – Сжимай зубы, легче будет, – посоветовал он. И, держа свой хуй в пизде, начал  двигать бедрами.

– О боже, избавь меня от этого кошмара, – начала молиться Хиппа, но боль только усиливалась. Казалось, кишки все вылезут наружу. – Нет, отпусти меня, отпусти, я больше не могу, – истошно заорала дура, выплюнув вонючий кляп.

Но уже освирепевший ёбарь не собирался делать этого.

– Еще немножко, и все кончится, – уже грубо рявкнул ебантроп и сделал очередное рвательное движение.

– А-а-а, – полностью обезумевшая от боли, заорала она.

– И последний рывок, – как зверь, зарычал Гандон. И еще сильнее двинул тазом.

Хиппе показалось, что в этот момент произошел взрыв и ее разнесло на мелкие кусочки. Она уже не понимала, что происходит, где она находится, что делает.

– Вот и все, а ты боялась, – с мерзкой улыбкой произнес лысый. Теперь ты стала женщиной.

– Женщиной, какой кошмар, ведь мне всего-то восемнадцать лет, и уже женщина, – с ужасом подумала Хиппа, вновь прислушавшись, – а что же мать говорила: "Трахаться ты можешь только после свадьбы с дураком-мужем, и не раньше, чем в двадцать три года". 

Вместо того, чтобы учиться трахаться с шести лет, тогда бы дура уже ничего не мечтала о принципах, а реально видела, что все мужики одинаковы, все они говно, бомжи и пропитухи. Но от того, что мамкины внушения теперь не сходились, дура мучилась.

– Иди в ванну, помойся, – прервал ее бред дефлоратор.

Хиппа, кое-как встав с кровати, будто ее ебнули кирпичом по башке, почапала в ванну. Включив воду, с очумелыми глазами от непонимания, что происходит, она стояла под сильной струей воды.

– Вот и  случилось то необычное, о чем так долго я мечтала, но все как-то не так, все грубо, почему, почему, почему? – терзалась выдуманной проблемой ебаная дура.

– А вдруг я забеременею, – осенила ее внезапная мысль. – О, ужас!

И дура уже стала воображать, как ходит с огромным пузом, незамужняя, и все тыкают на нее пальцем. А это самое страшное. Мать всегда говорила, – делай все, чтобы людям угождать. Какая хуй разница, кто что скажет, главное, чтобы мне же нравилось. Хиппа, уже полностью охваченная болезненным воображением,  вышла из ванной, сильно сжимая полотенце в зубах.  Сейчас она больше всего была похожа на умалишенную.

– Что с тобой? – недоуменно спросил Виктор, кладя свою лапу на ее плечо и навязчиво лупясь своими зеньками.

– А я не забеременею? – как зомби, заикаясь от страха, спросила она.

– Ха-ха-ха, – громко заржал придурок, так он уссывался в течение пяти минут.

– Что-что-что смешного, – непонимающе тараторил робот.

– Да я тебя только проткнул, дурная, – обнажая свои гнилые зубы, сказал плешивый и, как бревно, притянул ее к себе и начал лапать. Но дура опять зажалась и не знала, что делать.

Видя это, чморовоз решил применить самый верный способ, который действует наверняка:

– Ты такая красивая! – начал пиздеть пидорас, не краснея. – Я как тебя увидел, так не мог оторвать глаз.

Дура тут же ожила, глаза заблестели нездоровым блеском:

– О, так это точно принц, мать мне говорила, что он будет восхищаться тобой, признаваться в любви, восхвалять. Все сходится, – подумало зомбированное говно и расплылось в свинячьей улыбке вместо того, чтобы реально посмотреть на себя: "Да как это я могу быть красивой в таком зачуханном виде, с растрепанными волосами, с перекошенной рожей. Чё-то он пудрит, пидорас". Или она должна была посмотреть, кто перед ней стоит, чмо какое-то, псих с бегающими глазами, а значит, мне по хуй, что это говно скажет, пусть хоть самые суперкомплименты, все это говна не стоит. А вот если бы был великий человек, который смог чего-то добиться в жизни, ну вроде Киркорова, тогда неважно, будет он мне говорить комплименты или нет, но уже одно то, что я нахожусь рядом с этим великим человеком, это уже много.

Плешивый стал присасываться своими вонючими губами к ее губам и начал засовывать противный язык в ее рот.

– О боже, а это еще зачем? – морщась от внедрения в ее рот инородного тела, соображала Хиппа. Язык тем временем уже вовсю орудовал в ее рту и пересчитывал все зубы. – Вот мать-сука ни хуя не рассказывала – что, как, зачем делать. Вместо того, чтобы учить, как гандон на хуй надевать, она рассказывала сказки о принцах и алых парусах.

Хиппа почувствовала, что ее начинает тошнить и идут рвотные рефлексы. Тут вдруг она ощутила, как плешивая тварь, собрав все свои слюни, захуярил их ей в рот:

– Глотай, – приказал он.

Она, недолго думая, тут же их проглотила и чуть не блеванула ему в рожу.

Не  понимаю, что тут приятного. Столько книг, романов об этом написано, все так красиво и романтично. Но пока, кроме боли и отвращения, я ничего не испытала, – с отчаяньем думала Хиппа.Вот так начали рушиться ее иллюзии о сраных принцах с алыми парусами. Но ей никак не хотелось поверить, что  дура-мать крупно ее наебала, и потому ее страдания не прекращались и она готова была до гробовой доски верить в существование рогатых зайцев и лохматых черепах вместо того, чтобы принимать жизнь такой, какая она есть.

 

 

И  ОСЛЫ  БЫВАЮТ ПРИНЦАМИ

 

По дороге в Рулон-холл Хиппа уже не видела деревьев, не видела солнца, облаков, она полностью была погружена в свои тупые мысли.

– Какой кошмар, как теперь жить, я трахалась с тем, кого не люблю. О боже, я держала его член, – вновь стала она прокручивать все то, что только что произошло. – Как теперь людям в глаза смотреть.

Придя в Рулон-холл, Хиппа осторожно вошла в комнату, где проводилась медитация на портрет Учителя. Ученики сидели в ваджрасане (сед на коленях), и перед ними стоял магический портрет Просветленного Мастера. Созерцая магическое фото, каждый пытался выйти на контакт с Гуру и получить безмолвное Знание, покаяться в своих грехах. Присоединившись ко всем, Хиппа пыталась сконцентрировать внимание на портрете, но ничего не выходило. Вместо этого она видела ужасную рожу говновоза и сцену, как она держит его вонючий хуй. Все внутри переворачивалось. Не сошлись мамкины выдумки с реальностью. Вместо того, чтобы помолиться Учителю и попросить вразумить ебанутую дуру, чтобы она могла увидеть жизнь реально, без всяких мамкиных сказок, говно стало заниматься самосожалением.

– У-у-у-у, нет, это ужасно, это не по-человечески, а-а-а-а-а, я хочу домой к м-а-а-а-ме-е-е-е. Она говорила, что все будет по-другому, это только здесь все не так, а где-то там, на краю света, блядь, специально для тебя сидит принц.

И весь последующий день Хиппа думала только о прошедшей ночи и уже не могла молиться, не могла думать об Истине, слушать Божественные песнопения. Дура не понимала, как насрала ей мать, что именно из-за ебанутых романов, мечтаний она сейчас страдает и ебет себе мозги, вместо того, чтобы обрадоваться, что истина наконец раскрывается, и теперь она узнает всю правду жизни.

Вскоре занятия закончились, и все ученики стали готовиться к ужину. Ужин, как обычно, состоял из пророщенной пшеницы без всяких приправ и специй и к тому же в количестве трех столовых ложек. Хлеб не давался. Вместо чая была заваренная трава без сахара. Такой аскетичный образ питания способствовал очищению организма, поэтому в комнате стояла ужасная вонь от разных выделений: – у кого-то гнойники пошли, у кого-то чирики, а у кого-то обильные потовыделения.

Как только еда была разложена по тарелкам, ученики, как стадо голодных свиней, набросились на пшеницу, отбирая друг у друга вилки и ложки, так как на всех не хватало. Быстро все сожрав, народ стал расползаться по полочкам.

– А у меня есть мед, еще из дома, – сказала Светлана сидящим рядом с ней Евгению, долговязому мужику с лысиной и нарушенной координацией, и Роберту, жирному пидорасу со свинячьим рылом.

– О, дай пожрать, – сразу как звери накинулись на нее мужики.

– А вы мне массаж сделаете?

– Да, да, конечно, – закивали придурки и с жадностью набросились на банку.

Вот так голод давал проявиться сущности человека. Два, так сказать, уважаемые мышами человека. Один директор какой-то фирмы, другой – заслуженный пидорас вцепились в банку и уже забыли обо всем на свете. Остальные же только повели завистливыми взглядами. Лысый худощавый мужик с орбитами наружу по имени Павел, сделав хитрую морду, пропищал деланым голосом:

– А меня угостишь?

– Нет, банки не хватит, – резко рявкнула Светлана, состроив недовольную морду.

– А у меня есть изюм, – заявил Павел, и полез в сумку и стал один жрать изюм, довольный до усрачки.

А Хиппа с Геей и еще с двумя пидорами достали буханку хлеба и, разделив на четыре части, стали с жадностью пожирать его за обе щеки. Увидев такое, Павел чуть не подавился от зависти.

– А давайте поменяемся: я вам изюм, а вы мне хлеб, – состроив жалостливую мину, заявил  бывший хирург.

– Ну ты, Паша, даешь, стукнулся что ли, решил говно на конфетку поменять, – с глумливой улыбкой изрек Андрей и на глазах изголодавшегося хирурга забросил в глотку последний кусок хлеба.

Вскоре все стали укладываться спать. Комната была маленькой и все сорок человек каким-то образом должны были умудриться лечь. Со шкафа полетели вонючие и рваные матрасы и такие же одеяла. Постельного белья практически не было, а если и было, то какие-нибудь ободранные простыни, сменившие свой белый цвет на черный. Народ стал укладываться штабелями: мужик – баба – мужик. Когда все улеглись, получилось, что на нижнем матрасе лежит по пять человек.

– Ой, какой ты тепленький, твой живот мне будет подушкой, хи-хи-хи, ха-ха-ха, – послышался ебанутый базар народа. Все уже забыли о молитве, о медитации и принялись активно себе выбирать принца-бомжа, оказавшись так близко друг к другу. И уже не было разницы, воняет он или нет, свинячье у него рыло или ослиное. Какая хуй разница, главное, чтобы было так, как мать говорила: "Ты должна любить говно и быть любима говном". 

Хиппа оказалась между двух свиней с огромными пузами. Один был лысый лет шестидесяти, весь волосатый и потный. Другому было лет сорок, с язвами на спине, при виде которых Хиппа стала отодвигаться насколько это было возможно. Но, отодвинувшись, она увидела похотливую харю шестидесятилетнего старика, который повернулся к ней своим животом и потянул к ней свои вонючие старческие лапы. От отвращения Хиппа чуть не заорала, но все-таки сдержалась.

– Хуй ли эта скотина на меня лезет, мне мать про второго принца ни хуя не говорила. С одним оттрахалась, он же первый, а значит, единственный, – подумав так, она резко вскочила и побежала к двери.

– Ой, Хиппуль, куда же ты от таких хороших дядей, может, ты мне их подаришь? – льстивым голосом крикнула уже очумевшая от внимания пидарасья Светлана.

– Мне не жалко, – грубо ответила Хиппа, обиженная на весь мир.

Увидев небольшое место возле двери, она легла, подогнув руки и ноги, и закрыла глаза, пытаясь уснуть.

– Ну почему же все не так, как мать говорила, сначала один придурок, теперь целая толпа. Наверное, это сначала так, но я верю, что где-то там, хуй знает где, есть принц, и я обязательно его найду. Ведь мне же мать говорила, значит, найду, – стала надеяться ебанутая вместо того, чтобы реально посмотреть: "А дак мать меня наебла по-крупному, сука. Никаких принцев-то, оказывается нет, кроме этих дебильных идиотичных рож".

Вскоре все стали успокаиваться потихоньку и захрапели. Довольная, что отъеблась от всех, Хиппа погрузилась в сновидение, но долго дрыхнуть ей не пришлось. Неожиданно она проснулась от боли в ногах. Открыв глаза, Хиппа увидела, что жирный боров захотел поссать и, идя в сортир, резко открыл дверь, не замечая ее. И эта дверь максимально придвинула колени к подбородку, отчего трудно стало дышать.

– Больно же, блядь, – рявкнула Хиппа.

– Га-га-га, не хуй тут валяться, – заявил жирный и вывалил из комнаты.

Хиппа опять сделала попытку уснуть, но так ничего и не вышло, ситуация повторялась всю ночь до тех пор, пока вся толпа не проссалась и не просралась. Наутро Хиппа обнаружила, что ноги сильно затекли, а на подбородке образовался огромный синяк от ударов об него коленями. Посреди ночи можно было услышать:

– Санек, вставай, твоя очередь в туалет.

– Да я завтра схожу, – спросонья пробубнил парень и уткнулся в подушку.

– Смотри, обоссышься, – предупредил его доброжелатель.

На утро так и произошло. Он и остальные четверо, которые лежали на этом матрасе, оказались в моче.

Хиппа снова попыталась уснуть, и вдруг послышался сильный грохот, а за ним и истошный крик. Вскочив и протерев зеньки от сна, Хиппа увидела картину: огромный жирный мужик лет пятидесяти и весом не меньше ста килограмм ебнулся с высоты потолка на бабу, худющую и костлявую, раз в пять меньше его по габаритам. Та от ужаса заорала. И народ тут же начал вытаскивать ее из-под туши. Лежанка из матрасов, с которой рухнул придурок, повалилась следом и завалила часть людей.

Когда все более или менее успокоилось, народ снова завалился дрыхнуть.

– Подъем, – послышался голос младшего наставника.

Кое-как потягиваясь, ученики стали вставать с матрасов.

– Хиппа, Ихлас зовет, – сказал Сергей, придя из туалета.

– Ясно, – ответила она и помчалась к наставнику.

– Ом Гуру, – зачморенно, как овца, проговорила она.

– Ом Гуру, – ответил казах, – присаживайся.

И Хиппа, подойдя к коврику напротив его лап, села на колени, вся во внимании.

– Ты знаешь, что скоро тебе предстоит пройти еще одну практику. Ты еще не передумала в своем решении?

– Каком? – наивно спросила дура.

– Ну, – несколько замявшись, продолжил наставник, – ты же хотела ребенка родить?

– Да, – мечтательно, с нездоровым блеском в глазах ответила ебанутая. Уже несколько лет она мечтала, что у нее обязательно должен быть выродок, так как мать внушила: " Мужа у тебя может и не быть, а вот выродок обязательно, чтобы тебе жизнь малиной не показалась. Он тебе якобы в старости кашу жевать будет".

 А хуя с два. Выродится какой-нибудь наркоман, сам заколется и тебя заколет, или убийца – тебя прикокошит. Но об этом мать не предупредила, сука.

– Дак вот, – все также размеренно продолжал хитрый казах, – тебе предстоит пройти с наставником тантрическую мистерию.

– Как? Опять трахаться, – болезненно забеспокоилась зомби, – но ведь это нехорошо, сразу с несколькими, – коварно нашептывал мамкин голос.

Казах продолжил:

– И вы вдвоем в этом акте сотворите Христа. Ты родишь Христа, представляешь, – интригующе произнес Ихлас.

На мгновение Хиппа задумалась, потом ее болезненное воображение начало рисовать картины, как она, ебать ее в рот, ни с того ни с сего  рожает  Христа, и все восхищаются ею, вот какая она святая.

– Ты согласна пройти такую практику с наставником? – доебывался Ихлас, заглядывая ей в глаза.

Хиппа снова засомневалась на мгновение, что мать-то скажет, уже перед вторым нужно пизду раскрывать, но потом она вдруг ярко представила, как она ходит опоросяченная, с огромным брюхом. И ее уже хорошо кормят шоколадом, фруктами и т. д.  Дура где-то слышала, что опоросятившихся хорошо кормят и соблюдают особый режим.

– Пиздато как, вот я буду брюхатая ходить, меня поместят в особые комфортные условия, будут кормить особыми яствами, непонятно с какого хуя, – навоображала себе выше крыши ебанутая и заявила:

– Да, я готова!

– Хорошо, – довольно улыбнувшись, изрек Ихлас, – только ты никому ничего не должна говорить, иначе ничего не получится, – таинственно продолжал наставник.

– Ясно, – тихо ответила дура.

Придя в комнату, она увидела, что все уже дрыхнут. Забравшись на свободное место под столом, Хиппа попыталась заснуть. Но болезненное воображение никак не давало ей это сделать. Она спала и видела, как высирает  Христа.

– Это уже интересней, тогда пока домой не поеду, – решила дура.

Она уже забыла, что приехала в Рулон-холл для того, чтобы работать над собой, самосовершенствоваться, постигать Истину. А вместо этого только и думала целыми днями о том, как найти папу в семью. Зомби ебучая! Найти бомжа и опоросятиться – вот сраное будущее, которое ей уготовила сука-мать.

Вдруг ее размышления прервал запах чего-то печеного.

– Время, наверное, уже три часа ночи, кто это, интересно, печет в такое время, – размышляла она. И, решив посмотреть, высунулась из-под стола и увидела Мурата, который стоял возле одноконфорочной электроплитки и жарил лепешки на сухой сковородке.

– Ты чё это делаешь? – охуевая от удивления, спросила Хиппа.

– Тихо, завтра утром всем раздам, знаешь как кайфно!  На, попробуй, – быстро протараторил Мурат, протягивая ей лепешку, боясь, что она может всем рассказать и заложить его. Но Хиппа не собиралась этого делать, так как пожрать что-нибудь кроме овса и пшеницы она всегда была непрочь.

– Вкусно, – промямлила она. – А где ты печку то высрал?

– Да мы вчера ходили на другую квартиру за крупами, смотрю ржавая валяется. Включил – не работает, взял с собой и вчера всю ночь чинил. И муку там взял с сахаром, еще на несколько дней хватит.

Вдруг послышался стук двери из комнаты наставников.

– Тихо, – испуганно заявил Марат и засунул печку прямо с тестом под стол, но запах печеного все равно оставался. – Да, наставники все видят, пиздец мне пришел.

На следующий день никто ничего не сказал.

 Тук-тук, – раздался стук в дверь.

– Да, – рявкнул Ихлас.

Хиппа зашла, как обычно опустив голову. Но на этот раз обстановка была непривычная. Свет погашен, чтобы не было видно мясных консервов, мусора, пустых бутылок. На черной от сгоревшей каши печке стоял огарок свечи, воск капал прямо на одеяло, на котором сидел Ихлас. Полная раковина грязной посуды и еще не вымытый пол. Возле раковины стоял маленький магнитофон без одной каретки и со сломанными клавишами. Играла какая то дебильная музыка, под которую можно было уснуть. Горели благовония, чтобы не чуять той вони, которая там была.

Ихлас сидел лохматый, как всегда, в своих неизменных резиновых тапочках для бассейна, порванная, давно не стиранная, футболка была небрежно заправлена в штаны.

– Тебе нравится эта музыка? – прикидываясь таинственным, начал ебать мозги беззубый казах.

– Да, – соврала Хиппа, – подумав скажу нет, а вдруг окажется действительно хорошая, и подумают, что я дура недоразвитая.

– Встань, – в приказном порядке сказал Ихлас.

Хиппа в то же мгновение встала. Он резко подошел к ней и сильно прижал к себе так, словно она могла убежать. Сильными грубыми движениями он стал гладить ее по тыкве, по заднице, по пизде и по всему телу. Волна возбуждения охватила все тело.

– Тебе нравится? – брызжа слюной, спросил грязный казах.

– Да, – мечтательно произнесла дура, уже вообразив – вот это, наверное, мой принц, не так воняет, как тот, первый. И только она начала расплываться в ебаных мечтах, как вдруг почувствовала, как Ихлас положил ей свои руки на голову и с силой стал давить вниз.

– Расслабься и просто опускайся, – прошептал казах, продолжая давить на бошку. Хиппа послушалась и стала сама опускаться. И тут вдруг с ужасом увидела нечто висящее волосатое и противное. Ужаснувшись, она поняла, что это хуй.

– Какой кошмар, тот лысый хоть просто давал подержать, а этот уже в нос сует.

– Возьми его в рот, – сказал казах и стал совать свою пипетку ей в рот.

Она, не ожидая, такой наглости, сомкнула губы так, что его сраная пипетка стала тыкаться в ее сомкнутые губы.

– Возьми его в рот и соси, – уже раздраженно заявил Ихлас и, сделав резкое движение тазом вперед,  все-таки засунул свой вонючий хуй ей в рот и стал держать ее за затылок, чтобы она не отпустила.

– Какой ужас, ведь мать мне про такое вообще ничего не говорила. Ведь я слышала, что хуи сосут только пидоры на зоне. Боже, какой позор, что я делаю, что скажет мать? – особенно волновал ее болезненный вопрос.

– Соси активней, – рявкнул тупой казах.

И с огромным отвращением, завнушенная до усрачки, она стала кое-как слюнявить обвисший член. Ей так и хотелось облеваться от отвращения. Вся униженная и оскорбленная, она заревела от самосожаления. Ну как же так, меня, такую хорошую, заставляют заниматься таким низким делом. Ведь я же хотела принца в облаках, а тут приходится вонючий хуй сосать.

– Соси, соси, – не унимался пидорас. – А-а-а, зачем ты зубами его кусаешь? – заорал от боли придурок.

– Так тебе и надо, – подумала про себя Хиппа, сгорая от желания откусить его пипетку, но удержалась, вспомнив, что он все-таки наставник.

Ихлас сделал еще одно резкое движение тазом, и член зашел в самую глотку, так, что у дуры орбиты наружу повылазили и стало трудно дышать.

– Меня насилуют, – возникла в тупой башке внезапная мысль. Она больше всего боялась изнасилования, но несколько самого действия, сколько осуждения дураков, быдла. В этот миг она ненавидела весь мир, а особенно всех мужиков. За то, что они не соответствовали тем выдумкам, которые она сама себе навыдумывала. Но осталась надежда, что это просто ей не повезло еще, но скоро обязательно повезет и она встретит своего принца-бомжа. Но вместо этого…

Тут она стала ощущать, что хер становится упругим, как дерево.

– Блядь, так он и рот может порвать, – психуя, подумала про себя Хиппа.  

Наконец ебаный казах вытащил из ее рта свой стоячий хер.

– Повернись ко мне спиной, – скомандовал он.

Уже ни во что не въезжая от нестыковки того, что внушила мать, и того, что происходило сейчас, Хиппа кое-как на коленях повернулась.

– Закрой глаза.

Хиппа закрыла и через секунду почувствовала, что дебил вяжет ей повязку на глаза.

– Ничего не видишь? – обеспокоено спросил дурак, сильно затягивая повязку и завязывая ее на узел.

– Не видно, – упавшим голосом произнесла она, ни хуя не въезжая, что происходит.

– Это необходимо для свершения следующей части ритуала, – пиздел тупой говнюк. А про себя подумал: "Завяжу-ка я ей глаза, а то увидит Великого наставника маленького, щуплого, с короткими и кривыми ногами. Нет, нельзя так позориться". – Ложись, – проговорил он, толкая ее на рваный матрас. – Снимай с меня штаны, – скомандовал Ихлас и положил ее руки на свои штаны.

Неуверенно она стала стягивать штаны, уже наполовину спущенные. Пидор своими собачьими лапами стянул с нее футболку, затем он попытался снять с нее штаны, но дура никак не могла оторвать жирную задницу от матраса, так как завязанные глаза и гадкий привкус от хуя полностью выбили ее из всякой ориентации. И теперь она была похожа на тряпку, с которой можно было делать все, что угодно.

– Подымись, – психовал Ихлас.

Она делала дергательные движения, но ничего не получилось. Видя это, придурок разбесился и со злостью разорвал трусы вместе со штанами. Спустив их до щиколоток, так их и оставил.

– Твою мать, последние трусы, – промелькнула в башке сожалеющая мысль.

Пидор, взгромоздясь на нее, начал мацать. Но, так же как и в первый раз, дура лежала как истукан, не зная, что делать.

– У тебя что, никого не было? – удивленно спросил говнюк.

– Нет, – соврала Хиппа, вспомнив, что лысый ей строго настрого наказал: "Если Ихлас спросит, что мы делали, скажи, что ремонт в квартире или что-то в этом роде. Помни – это тайна. Об этом знает только Учитель и еще одна наставница, поэтому молчи".

Услышав такой ответ, дурак обрадовался и спросил:

– А тебе со мной хорошо?

– Да, – помедлив, снова соврала она, подумав, – что тут может нравиться, когда лежишь голая, с сильно завязанными глазами и болтающимися на щиколотках штанами. Но, несмотря на всю эту хуйню, Хиппа продолжала надеяться, что ебаный принц все равно есть, просто он еще не появился, а то, что сейчас с ней происходит, это просто какое-то недоразумение, и «светлое будущее» где-то впереди, у черта на хую. И так думает каждая баба. И только из-за этой средневековой чуши о дворцах и принцах на белых конях баба готова терпеть побои пьяного мужа, подтирая за ним мочу и блевотину, терпит всяческие унижения и избиения утюгами и еще хуй знает чем, про себя думая: «А может, он исправится». Хуже того, вместо того, чтобы своей дочери рассказать всю правду жизни, она пиздит ту же хуйню о принцах, обрекая ее на такое же скотское существование. Говно, блядь!

 

* * *

 

Как обычно, в 18-00 вечера народ собрался на занятия Рулон-холла в одной из квартир. Наставница Сингарелла проводила тантрическую практику. В соседней комнате шли приготовления для индивидуальных практик.

– Хиппа, зайди ко мне, – резко проговорил Ихлас.

– Ясно, – ответила Хиппа, думая про себя, щас мацать меня будет, и, отложив работу, поскакала на кухню, где заседал гадкий казах. С тех пор, как казах стал ее трахать, дура вообразила, что это ее принц, о котором так много пиздела мать.

Раз ебет, значит любит – выстроила мамкину логическую цепочку дура. Хиппа и не подозревала, что Ихлас ничего не знает о принцах и принцессах, что ему мать почему-то об этом нихуя не рассказывала. А похотливому казаху только и нужно было куда-нибудь засунуть свой вонючий хер и обкончаться.

Вся в хуевых мечтах, дура постучала в кухню.

– Да, – раздался резкий ответ.

– Я сейчас ухожу и ты должна будешь проводить практики в соседней комнате, так, так и вот так, – стал он махать руками.

– Но я же никогда этого не делала, – зачадосила та.

– А теперь будешь, – рассвирепев, процедил Ихлас сквозь плотно сжатые губы.

«Ой, ну, почему он так грубо со мной разговаривает», – подумала ебанутая, абсолютно уверенная в том, что раз я вообразила, что это принц, значит, он должен быть таким, как я хочу. А вот хуиньки-заиньки.

– Все, иди, – резко заорал казах. Хиппа, обиженная до полусмерти, что ей не уделили нездорового ебанутого внимания, ломанулась к двери.

– Стой, – неожиданно заорал казах и, подойдя сзади, схватил дуру за плечи, развернул и прижал к двери. Одним движением он защелкнул замок.

«Я знала, что он любит меня», – обрадовалась свинья, готовая ползать перед вонючим мерзким казахом, лишь бы все было так, как говорила мать.

Но Ихлас и не собирался становиться принцем, а всего лишь хотел удовлетворить свою похоть.

Вытащив свою пипетку, Ихлас уже собирался засунуть ее ей в пизду, но она не вставала.

– Соси, – злобно приказал казах. И Хиппа, исполнительно спустившись по двери, взяла в рот вонючий хуй и стала его насасывать, думая про себя: «Ну, зачем обязательно сосать, ебаться, ведь можно просто посидеть рядом, поцеловаться, помацаться, ведь главное – это чувства», – ебала свои мозги недоебанная свинья.

Вместо того, чтобы с шести лет начать трахаться, дура целыми днями мечтала, как все будет прекрасно и легко, ее будут таскать на руках, и прочую хуйню. И вот уже здоровая дура никак не может врубиться, что жизнь – это не сказка, что, кроме пьяниц, бомжей и психов, никаких других принцев нет и никогда не было. А казах уже схватил ее правую ногу, закинул на плечо и захуярил свой хер по самые кукры. Вдруг раздался телефонный звонок. Запыхавшись, казах застыл и, не вытаскивая хуя, взял трубку:

– Алло, – в своей обычной манере, поддерживая мистику, начал разговор, – Понятно, да, я здесь беседу проводил, через пять минут буду на месте, – отчитывался кому-то он по телефону,– Ясно, – было последнее слово. Положив трубку, казах резко вытащил хуй, сбросил ногу ебанутой и стал одеваться.

– Ну, что стоишь? – спросил он, видя, что дура еще стоит, кое-как одевая штаны.

– Ясно, – обиженно произнесла та и медленно вышла.

«Как же так? Почему так грубо он со мной обходится?» – стала терзаться хуйней идиотка, создавая кучу неразрешимых проблем.

«Неужели не любит? – с ужасом подумала она, – Нет, не может быть, если бы не любил, то и не трахал бы», – нашла она веский довод. Тем и успокоилась.

«Самое страшное – остаться одной, – внушала сука-мать, – Ты обязательно должна быть чьим-то придатком, иначе ты будешь несчастна».

И эта программа сильно засела в тупой башке Хиппы. Вместо того, чтобы воспитывать дочь независимой, самодостаточной, полноценной, мать приложила максимум усилий, чтобы она стала сентиментальной, слабой, размазанной квашней и ползала перед всеми на карачках и умоляла уделить ей внимание. Но, кроме пиздюлей, она не могла получить какого-то другого внимания от жизни.

Полностью улетев в своих мыслях, Хиппа, идя по коридору, врезалась в стену и стала ее пинать, думая, что это дверь.

– А сегодня практики будут? – неожиданно отрезвил ее голос одного из учеников, который увидев такое, охуел и застыл на месте.

– Да, – плохо соображая, ответила Хиппа, кое-как приходя в себя.

В большой комнате начались танцы. Громко играла музыка. Народ уже разогревшись, активно стал беситься, стуча ногами и визжа.

Хиппа тем временем подготовила вторую комнату для индивидуальных практик. Зашли три бабы, уселись на колени и под мелодичную музыку стали трансоваться. Хиппа, ни хуя не врубаясь, что делать, стала махать руками, как учил дебильный казах. Вдруг самая сексуальная баба стала сильно мотать башней, затем она стала издавать какие-то непонятные звуки. Навалив от страха в штаны, Хиппа так и застыла, не зная, что делать. Никого не позовешь, позориться нельзя, старших никого нет. А баба уже стала биться головой о стену. Хиппа попыталась подойти к сумасшедшей и начала с ней спокойно разговаривать.

– Все хорошо, все спокойно, вы видите море, солнце.

– Х-х-х,-а-а-а, и-и-и, ы-ы-ы, – еще больше стала орать идиотка.

Тут послышался стук по батарее.

– Соседи забесились, – с испугом подумала Хиппа.

Шум нарастал, баба орала, в соседней комнате народ бесконтрольно топал ногами в экстазе танца. И тут в окно полетели камни. Третий камень разбил стекло. Все, опомнившись, стали утихомириваться.

Но идиотка была невменяемой: орала, легла на спину, стала биться об пол. А камни все летели, раздавались пьяные возгласы мужиков, угрожающих расправой. Хиппа, сама не понимая, что делает, подошла к сумасшедшей и стала пиздить ее по харе. Наконец, дура успокоилась и отрезвела. Тут раздался протяжный звонок в дверь, а затем тяжеловесные удары.

– А ну, открывайте, козлы, не то хуже будет, – послышались агрессивные вопли.

В течение нескольких минут продолжался стук и крики. Хиппа вместе со всей толпой стояла в зале. Неожиданно дверь распахнулась от сильного удара ногой, и в комнату ввалились Ихлас и Лось, а вслед за ними два жирных борова. У одного в руках был кинжал с толстой рукояткой, у другого какой-то металлический резак.

– Ну-ка, суки, все в сторону, – рассвирепел Боров с кинжалом. Толпа, съежившись, машинально прижалась к стене.

– Чем вы тут занимаетесь? – орало пьяное рыло, – Говори, сука, – набросился он на Лося, приставив кинжал к горлу.

– Да мы просто в гости пришли, – заикаясь, ответил Лось.

– Ключ от квартиры гони, падла, и чтоб через пять минут здесь никого не было.

– Ну, где ключ? – не успокаивался жирный Кабан.

– Он у хозяина, – ответил Лось, прикрывая голову руками.

– Ты хозяин? – набросился второй на Казаха.

– Нет, его сейчас нет, – промямлил дурак, прижимаясь  к стенке и со страхом смотря на резак в руках выродка.

– Вы че, суки, поиграться решили? Быстро ключ сюда, иначе всех перережу, – разбесился не на шутку Кабан. И, видя, что все молчат, выродки не выдержали и стали пиздить Лося и Ихласа. Огромный кулак с размаху проехался по морде Лося, тот покачнулся и ебнулся на диван.

– Э, ну, ребята, давайте по-хорошему, хозяин придет, вы с ним поговорите.

– Ты тут мне, сука, не пизди, у меня мать больная лежит, а вы тут потолок проламываете. А если она умрет, я тебя придушу, козел, – весь побагровев от злости, заорал Кабан и, набросившись на Лося, стал его душить. Тот высунул язык и, кряхтя, пытался освободиться, отцепив правую руку. Боров ебнул его под дых и стал запинывать. В это время второй Кабан пиздил Казаха. Со всего размаху он ебнул его в глаз, потом в другой. Придурок нисколько не сопротивлялся. Просто бессмысленно, как груша, болтался из стороны в сторону. За свою безответственность тупой казах валялся на полу, и грязные ботинки свиньи обрушивались сверху, снизу, сбоку.

– Ну че, будете ключ отдавать? Не то всех баб перебьем, – свирепел все больше и больше ублюдок.

– Дайте нам пять минут и мы уйдем, а вы здесь хозяина подождите, – стал хитрить Лось, держась за отбитые яйца.

Казах валялся на полу и уже ни хуя не соображал. Придурки, испугавшись, что могут забить до смерти, принялись за парней, стоящих в толпе. Схватив одного, Боров врезал ему под глаз рукояткой кинжала, затем, схватив за волосы, с размаху пизданул его о стену, от чего парень рухнул рядом с казахом.

– Ну, все. Собирайте шмотки и проваливайте. Если через пять минут не съебетесь отсюда, то всех баб перебьем.

Быстро собрав шмотки, все вывалились на улицу.

Придя в Рулон-холл, Хиппа стала снова ебать себе мозги: «Бедный Ихлас, где он? Ему плохо. Как жалко, что я не могу ему помочь». Вместо того, чтобы самоотверженно выполнить задание Гуру, тупая скотина сидела в углу и маялась хуйней. Она уже забыла, что приехала в Рулон-холл совершенствоваться, и решила, что нашла себе принца и будет с какого-то хуя счастлива с тупым безмозглым казахом.

Через два дня посреди ночи Хиппа почувствовала, что кто-то дергает за ногу. Кое-как продрав зенки, она увидела опухшую от побоев морду казаха.

– Зайди в зал, – шепнул ей пидор.

И свинья, обрадовавшись, поскакала, вместо того, чтобы с презрением подумать: «Да это же чмо последнее, хилый, слабый, даже драться не умеет, пидор последний». Она стала жалеть дебила, ведь мать так учила, если ты будешь кого-то жалеть, то и тебя пожалеют и будут любить за это.

Зайдя в зал, Хиппа увидела, что казах валяется на полу животом вниз и вся спина в синяках от побоев. И нет, чтобы позлорадствовать: «Полезно тебе, сука, почаще ощущать свое тело, чтоб не мечтать», – нет же, дуре стало жалко пидораса. А пидор, зная слабую кнопку, стал жать на нее.

– Вы все ушли, а меня в ментуру забрали и еще там отпиздили. Ты переживала за меня? – пропердел он не свойственным ему мягким пидорастическим голосом.

И вместо того, чтобы испытать отвращение, увидев кусок растекающегося говна, Хиппа, отъебанная до верху мамкиной хуйней, радостно пропиздела:

– Да, – и растянулась в шизофреничной улыбке, воображая себя мечтательной Ассоль.

– Тогда возьми мазь и растирай мне спину, – самодовольно сказал гадкий казах.

Дура взяла какую-то мазь и стала размазывать ее по вонючей спине мерзкого Казаха. Она видела, как это делают в фильмах, значит, мамкина хуйня стыкуется, все хорошо и прекрасно.

Но ебанутая и не подозревала, что у казаха мысли совершенно противоположные.

Ему было в кайф, что есть такие дуры, как она, которым скажешь пару ласковых, и она тебе уже готова жопу лизать. Почему бы этим не воспользоваться? И каждый день похотливый казах еб по несколько баб, а каждая из них думает, что он ебет только ее, потому что она особенная, дура.

– Сядь мне на задницу и продолжай массировать, – самодовольно прокряхтел Ихлас. Усевшись на его костлявую задницу как на собаку, Хиппа продолжала тереть вонючую казахскую спину. Через некоторое время дебильный Казах стал ерзать, трясь хуем об пол, затем он стал прыжками подымать задницу вверх, Хиппа так и норовила наебнуться с казахской собаки.

– Держись, что, уже держаться не можешь, – возмущался придурок. Хиппа обхватила его за то место, где должна быть талия. Вдруг он резко перевернулся и свалил дуру на спину так, что она ебнулась головой с грохотом.

– Какой ты сегодня красивый, – пропиздел Ихлас, оглядывая чморную, бледную как поганка морду дуры.

– Мне нравятся твои волосы, – стал он лапать грязными ручищами давно уже не мытые и свисающие как попало пакли Хиппы. Ко всему прочему, на ней были очень красивые рваные с вытянутыми коленками штаны и футболка на два размера больше. Но  Хиппа, не беря во внимание весь свой видон, расплылась, как говно, услышав комплимент в свой адрес от тупого пачкуна. Ей не важно было, ебет он ее или нет, но вот, если он хвалит ее, восхищается ею, дает понять, что она, хуй знает какая особенная, то это огромное счастье. Мать не научила, что нужно смотреть, кто и что тебе говорит. Лучше услышать хулу от нормального человека, чем хвалу от придурка вроде тупого казаха.

Удовлетворившись мамочкиной хуйней, радостная дура поперлась на свое место и засопела как обожравшаяся свинья. Только Хиппа заснула, как через два часа она снова проснулась от прикосновения гадкого Ихласа.

– Зайди на кухню, – снова прошептал он. Из его рта повеяло парашей.

– Ща-а-с, – сквозь сон промямлила Хиппа, на этот раз уже недовольная тем, что ей не дают подрыхнуть. Кое-как напялив штаны, она завалила в кухню с взъерошенными волосами и заспанными глазами. Света на кухне не было – окно открыто настежь, и сонный казах, сидящий на подоконнике и болтающий своими кривыми лапами.

– Ты че, спать хочешь? – задал он тупой вопрос.

– Да, – раздраженно ответила Хиппа, обиженно надув щеки.

Заметив такую реакцию, казах схватил дуру в свои вонючие объятья и придвинул к подоконнику.

– Смотри, какой красивый луна, – стал нагонять придурок романтику.

«О, как в романах», – сразу замелькали мысли в тупой башке. И вместо того, чтобы, увидев казаха в таком сентиментальном, расслабленном состоянии, разозлиться на всю ересь, которую он сейчас ей вдалбливает, она, как последнее чмо, опять растеклась, как жидкий понос.

– Нравится, – промямлила свинья и тупо улыбнулась.

Недолго думая, казах принялся за дело. Он резко завалил ее на вонючий матрас, который валялся на полу, и, стянув штаны, запиздюлил свою крохотную пипетку. Подрыгавшись несколько секунд, Ихлас приказал:

– Делай, как тебе приятно. – Тупой казах часто любил спрашивать: «Тебе нравится?» – и Хиппа ради приличия и из-за боязни потерять «принца» говорила:

– Да, конечно, приятно, – кое-как при этом терпя боль. И тут он вдруг говорит, чтоб она сама это делала. Мысленно дура стала вспоминать наиболее безболезненные позы. И, оседлав мерзкого казаха, идиотка стала шевелить тазом, прикидываясь, что тащится. Но пидор заметил неестественное напряжение.

– Зачем ты меня обманываешь, – стал психовать Ихлас.

– Не знаю, – виновато прощебетала дура.

– Ну-ка, ложись, – разозлившись, рявкнул говнюк и скинул тупую овцу.

– Закрой глаза, подними голову, – последовала следующая команда. Хиппа так и сделала. И казах быстро завязал ей глаза повязкой. Грабли Ихласа полезли ей в пизду и стали шарить.

– Тебе приятно? – обеспокоенно спросил пидор.

– Агу, – еле выдавила  Хиппа, думая только о том, когда все это закончится. Отказать она не могла, безответная овца. Мать же говорила: «Людям отказывать нехорошо, они могут обидеться на тебя». И потому Хиппа валялась, как куль с говном, и гадкий казах мог делать все, что угодно. А ведь вместо него мог оказаться маньяк, который бы отъебал во все дыры и еще прикокнул, а дура бы твердила, как зомби: «Людям отказывать нехорошо». Тут Хиппа почувствовала, что казах поднял ей ноги, под задницу подставил табурет.

«Хорошая асана для позвоночника», – подумала про себя Хиппа. Положив ее ноги к себе на плечи, извращенец стал делать какие-то манипуляции. Дура долго не могла въехать, что он делает, но вскоре она с ужасом догадалась, что он лижет ей пизду.

«Фу-у-у, – чуть не вырвалось у нее от отвращения. – Зачем он это делает? Бывает же такое», – ужаснулась идиотка.

Нализавшись вдоволь, казах неожиданно рассвирепел и заорал:

– Быстро отжиматься на кулаках!

Ни хуя не врубаясь, в чем дело, Хиппа растерянно спросила, – А можно повязку снять?

– Нет, – резко заорал идиот, – отжиматься, быстро.

Хиппа кое-как сползла с табуретки и, нащупав пол, стала отжиматься.

– Ниже, ниже, касаться грудью пола, резче, активней, – сквозь плотно сжатые зубы шипел казах. Выдохшись, Хиппа рухнула на пол.

– Встать, руки за голову, приседать, – дура стала приседать и, потеряв ориентацию с завязанными глазами, ебнулась головой об угол стола.

– Отжиматься, – не давал опомниться Ихлас. Видя, что дура уже вспотела, казах сдернул с нее повязку и, схватив за руки, уставился ей в глаза, – Тебе понравилось?

– Да, – бессмысленно ответила овца и тупо улыбнулась. Про себя она думала: «Это только сейчас так хуево, но скоро он изменится и будет ласково со мной обращаться и все будет хорошо». А отказаться трахаться с пидором для нее было самым страшным и ужасающим, потому что в мозгах крепко засела мысль: «А вдруг я не встречу больше принца, вдруг не повезет, так что лучше уж уцепиться за пидора». Мать внушала: «Пусть плохонький, но мой. Лучше с говном жить, чем одной всю жизнь».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 8

 

ЗООФИЛИЯ

 

– Бела - Бела - Бела - Бела! – позвала Зухра свою ободранную болонку. Та подскочила к своей хозяйке, виновато повиливая хвостиком, и заискивающе посмотрела в глаза. Один глаз у собаки был карий, а другой голубой.

– У-тю-тю, моя хорошая! – стала тетешкаться дура с собакой.

Взяла на руки и потащила с собой в постель. Немытые лапы тут же запачкали всю простыню, но Зухре не было до этого дела. Она тискала объект своих чувствишек и ни о чем не думала. Гормон к ее тринадцати годам уже стал вовсю действовать. Собака стала обнюхивать свою хозяйку и вдруг учуяла запах нестираных трусов. Это ее сильно заинтересовало. Она полезла прямо под одеялом к ее кунке и стала тычиться в нее своим носом. Зухра почувствовала состояние легкого возбуждения и не стала отстранять собаку. Та стала сильнее внюхиваться, и стремиться носом залезть под трусы. Вдруг в голове набитой дуры зазвучал голосок ее мамаши: «Ты что! Тепушка, так ведь делать не хорошо. Писю не трогай. Это неприлично!» – та уже хотела было повиноваться и послушно отстранить собаку, но волна нарастающего возбуждения стала побеждать мышиные установки. Любопытно посматривая на шевелящееся одеяло, Зухра сбросила с себя его и сняла трусы. Болонка начала жадно вылизывать лобок и недавно появившуюся поросль. Зухра вольготно разлеглась на кровати и раздвинула ноги. Волна сладостного возбуждения стала нарастать. Собака принялась жадно облизывать половые губы и клитор. Зухра помогала ей, раздвигая руками свою мохнатку и пошире разводя ноги. Волны все нарастающего возбуждения сладостно разливались по телу. Клитор уже торчал вовсю, как хер у молодого бычка. Блаженные флюиды нахлынывали с все большей силой. Собачий язык то и дело задевал его, и это приносило острое наслаждение. Упоительное состояние стало нарастать все больше и больше. Ум тонул в потоке беспредельного блаженства. Теперь уже он ничем не беспокоил тупую Зухру. Она с вожделением и любопытством смотрела на свою кунку и испытывала неописуемое наслаждение. Белка стала трогать языком и вход во влагалище, затянутый девственной плевой. Буря переросшего возбуждения захлестнула малолетку и та обмякла. Всполохи ослепительного света захлестнули ее сознание. Собака продолжала лизать у нее между ног. Но Зухра лежала в бесконечном экстазе. Блаженство, охватившее ее, унесло ее сознание далеко от окружающей реальности…

 

Очнувшись, Зухра почувствовала неприятное трение у себя между ног. «Вот как кайфно!» – подумала она, отстраняя  от себя собаку и надевая трусы.

«Только бы погань ничего не узнала! А впрочем, собака ей ведь об этом ничего не скажет, а я тем более. А главное – собака не будет тебя бить, как бил погань Жорик, очередной пьяный сожитель проклятой матери, не будет бухать и пропивать твои вещи, как это делал еще один  хахаль погани по кличке Кот. А еще Зухра слышала от половозрелых старшеклассниц, что секс с мужчинами не приносил им должного удовольствия: сунут на минуту и потом позорно обкончаются. А после этого надо бегать по абортариям, или долго вылечивать какой-нибудь  триппер. А как только ты вылечишься или аборт сделаешь, они опять тут как тут. Мол, давай опять ебаться, вот радость-то! То ли дело с собакой! Собака тебя не ударит, ничего из дома не потащит. После нее не надо будет лежать в абортарии или в триппер-баре. С ней можно делать долго, можно получить настоящий оргазм и после этого собака не будет иметь к тебе претензий или заставлять на нее батрачиться! Одним словом, собака – друг человека!»

С этими мыслями Зухра сладко заснула, обнимая свою мохнатую любимицу.

Очнувшись поутру, Зухра сладко потянулась с воспоминаниями прошлой ночи и начала шарить по постели руками в поисках своей любимицы. Но той и след простыл. Это немного встревожило Зухру. Она подскочила на постели и увидела, что та спит на кровати у поганой. Волна ревности подхлынула к голове. Кровь застучала в висках. «Как так!? Она же недавно была со мной. Я именно с ней занималась сексом. Она должна принадлежать мне! Только мне! И больше никому!» – мучительно повторяла сама себе Зухра.

– Бела-Бела-Бела! – подозвала собаку Зухра.

Но та не реагировала. Поганую она признавала как хозяйку и к Зухре идти не хотела.

– Ах так! Бессовестная! Как тебе не стыдно! – кричала Зухра на свою собаку. –Немедленно! Сейчас же! – Но та и ухом не вела. Только виновато повиливала хвостиком. В нестерпимых мучениях дурища закружилась по комнате, схватившись руками за голову. Услышав вопли доченьки, проснулась поганая.

– Что случилось, моя хорошая?! – прогундосила она.

– Да н-нет, ничего, – тут же спохватилась Зухра.

– А тебе же пора в школу. Ты собрала свой портфель?

– Нет.

– Ну, давай, я тебе помогу, – стала оказывать «медвежью услугу» погань своей доченьке.

Та только бессмысленно смотрела, как сердобольная мамаша собирает учебники.

–Учись хорошо, моя доченька, учителей слушайся, будь умницей! – гнусавила старая погань.

– У-гу, – бессмысленно отвечала переросшая дурища.

– А хочешь, я тебе омлет сделаю с кофейком?

– У-гу, – пассивно отвечала Зухра.

Пока погань возилась на кухне, Зухра подступилась к собаке:

– Почему ты меня бросила? Почему? Ведь ты же была сегодня со мной! – на это собака непонимающе помахивала хвостиком. – Ну, чем я хуже ее? Почему она, а не я? – продолжала  Зухра, бешено размахивая руками.

Собака еще больше испугалась и уже приготовилась удирать, но Зухра схватила ее за хвост. Та взвизгнула и жалобно заскулила.

– Почему ты меня бросила? Почему? Чем она лучше? Чем?

Ответа не последовало. Собака заелозила лапами по кровати, стараясь отчаянно вырваться из рук. Видя это, Зухра оттолкнула от себя свою любимицу, с размаху плюхнулась на кровать, уткнулась лицом в подушку и завы-ы-ыла. Белка забилась под стол, непонимающе глядя из своего убежища. Зухра молотила головой, ногами и руками по постели.

Поебень не могла дать Зухре счастья потому, что мать так завнушала ее, что та была обречена на глубочайшие страдания. Депрессию, самосожаление, детский психоз, претензии к миру – не важно, что сейчас она переживала всего лишь из-за какой-то собаки. Потом вместо собаки мог оказаться какой-нибудь проходимец, забулдыга или голодранец, и все те же самые страдания она бы переживала из-за него. Мать ведь ей внушала: «Если поебень не удается, дочь, ты должна страдать, переживать, мучиться или даже оканчивать жизнь самоубийством». Вот какого «добра» она навнушала своей любимой доченьке. Да за одно только это нужно было просто мать убить! Какого черта калечить мозги людям?! Не все ли равно  как к хуйне относиться, но ведь внушила, сука проклятая, что из-за этого обязательно надо страдать! Да пошла ты нахуй! Тварь проклятая!

Если бы мать действительно желала добра своей дочери, она бы сказала: «Дочь, мужиков много, как говна! И расстраиваться из-за всего этого нет смысла. Ищи не первого встречного засранца, а того, кто нормальный, получше, побогаче. А если у тебя что-то не получится, то не стоит расстраиваться, переживать. Нужно быть радостной и беззаботной. Есть засранец – хорошо, нету – тоже хорошо». Тогда бы не пришлось страдать, переживать, мучиться. И жизнь Зухры была бы абсолютно спокойной, беззаботной, не было бы никаких проблем, переживаний. Живет себе, радуется, наслаждается всеми радостями жизни! Кайфно! Бомж ушел – она думает не: «Ах, он меня бросил», – а: «Вот и хорошо! Теперь я смогу заняться тем, что мне интересно. Или найду себе другого!» Вот как бы думал нормальный, полноценный человек.

– Тепа, иди кушать! – завопила поганая из кухни. – Иди, моя хорошая!

Здоровая рохля, не умываясь, прямо в ночнушке поперлась на кухню. Ей уже самой надо было начать зарабатывать деньги на паперти или на панели, а ее все кормила мамочка. Пожирая омлет, Зухра все продолжала думать о собаке, о ее измене, и жалела и жалела себя.

– Большая ты у меня уже выросла, – подступилась поганая, тиская свою дурищу, – у тебя все еще впереди. Тебе должно, дочь, повезти, – буровила она, подкладывая еще омлет. Зухра уже наелась, в нее уже не лезло, но погань все пичкала и пичкала ее. – Кушай, кушай, расти, моя хорошая! Зухра не хотела есть, но все-таки запихивала в себя куски омлета. Тупая, нескладная, психованная, беспомощная, не могущая сама ничего сделать, даже собрать портфель. Она надеялась, что ей обязательно повезет в жизни, она найдет что-то сверхъестественное. Что могла она найти в таком состоянии? Только какого-нибудь засранца, который мог ее только бить, бить и бить.

– Большая ты вымахала, – снова подступилась к ней погань. Скоро ты станешь взрослой, и у тебя у самой будет семья.

– Нет! У меня никогда не будет семьи! – забесилась Зухра.

– Что ты говоришь! – замахала поганая. – Ты же на всю жизнь останешься несчастной. Одна ты будешь никому не нужна. А это большое горе!

– Ну и что! – беззаботно ответила Зухра, уплетая омлет.

– Нет, нет, у тебя обязательно должен быть принц. Без него ты будешь всегда несчастной.

Зухра призадумалась: до этого никогда она не имела никаких принцев и не была несчастной. «А что если и вправду случится какое-то чудо?! – подумала она. – А какой он будет, этот принц?»

Ответа она не знала. И поэтому она решила представить его так, как ей заблагорассудится.

Взяв собранный поганью портфель, Зухра почапала в школу. Светило яркое весеннее солнце. Свежий воздух бодрил силы, веселя и будоража воображение. «Где-то есть мой принц. Где-то есть моя половинка. Я ее скоро найду. Она где-то рядом», – усиленно внушала себе Зухра. Перед ее внутренним взором уже замаячил силуэт призрачного принца: высокого, облаченного в длинный темный плащ, с длинными светлыми волосами, утонченными чертами лица, тонкими пальцами и умными добрыми глазами.

Зухра уже приближалась к школе. Она шла, мечтательно глядя вверх, погруженная в свои эфемерные грезы. В этих грезах принц двигался навстречу ей, загадочно улыбался, протягивал к ней руки. Зухра умиленно улыбалась, расплываясь в своих мечтах, как вдруг, ей в рожу прилетел огромный комок снега.

– Эй, Зухра, че варежку раззявила? – крикнул рыжий хулиган Паряга. – У нас расстрел питерских рабочих. Давай к стенке становись! – глумливо произнес он, улыбаясь своей конопатой физиономией и щеря кривые зубы.

Зухра едва успела отереть лицо от снега и уже хотела было идти в школу, как вдруг мощная подсечка и бросок сразили Зухру, и она рухнула в весенний рыхлый снег.

– Что мечтаешь, глазки в небо! – глумливо прогнусавил Паряга. – Пора бы тебе чуть-чуть освежиться, – захохотал придурок, засунул Зухре снежок за шиворот и похлопал ей по пальто.

– Ой-ой-ой, ну не надо, – загнусила она.

– Надо, Зухра, надо, – отвечал Паряга, растирая снежок по спине. – Смотрела вчера фильм «Дата Туташки»?

– Да, смотрела, – бессмысленно промямлила она.

– Видела, что там делали с Зухрой?

– Видела.

– Сейчас мы и с тобой то же самое сделаем, – бесновался Паряга, начиная стаскивать с нее пальто. – Сейчас мы тебя разденем как ее. Ты же ведь у нас Зухра.

– Ай, не надо, – завизжала как бешеная Зухра. И что было сил рванула в школу. Уж больно ей не хотелось щеголять голой перед всей школой, как ее тезка в фильме, да еще и на весеннем снегу.

– Постой, постой, – орал Паряга, пытаясь догнать тупую Зухру, – Публика уже ждет! – Мы хотим полюбоваться на твою задницу.

– Давай, давай! – Бесилось школьное хулиганье. Всем хотелось развлечения. Но Зухра так вчастила со страху, что уже никто не мог догнать ее. Залетев в школу и чуть не сбив с ног директора, она прошла в свой класс и уселась за парту рядом с Мишутиным – толстоватым, ленивым, но агрессивным хулиганом. Тот вальяжно расселся за партой, расставив жирные ляжки в стороны и положив голову на мясистые кулаки. Мишутин еще не проснулся и поэтому не обращал внимания на Зухру.

«Неужели все мальчишки такие? – с ужасом подумала она, поправляя совсем растрепавшиеся волосы и прикладывая руки к лицу. След от снежка до сих пор горел у нее на лбу. Лицо раскраснелось, а взгляд непрерывно блуждал, как бы ища опоры вовне. «Ну, уж нет! – запальчиво отвечала она сама себе. – Это только в нашем классе такие придурки собраны: агрессивные Паряганы и Мишутины и бессмысленные Шишкины, Кашены и Клепиковы. А в других классах совершенно другие люди и вот среди них обязательно найдутся принцы». Уж там-то обязательно Зухра найдет своего избранника.

Но тупоголовая дура не могла даже и подумать, что ее класс ни какой не особенный, и люди не подобраны именно в этом классе все такие дебильные. А что именно такие люди и есть в каждом классе, в любой школе, во всем мире. Класс просто является олицетворением всего мира. А все люди в этом мире абсолютно одинаковы. Все люди, подавляющее большинство, и есть все эти агрессивные Паряганы, Мишутины и забитые Шишкины, Клепиковы и Кашены. И что если баба будет ждать, что к ней первым подойдет какой-нибудь сказочный «принц», то к ней привяжется агрессивное школьное хулиганье, какие-нибудь придурки и пьяная сволочь. И никаких сверхъестественных принцев в жизни нету. Они существуют только в тупой репе таких идиоток, как Зухра.

Самое большее, что могла найти она в жизни, это пристроиться к какому-нибудь нормальному, богатому, энергичному, гармоничному, умному человеку. Причем его она должна была не ждать, а искать сама. Потому что таких людей очень-очень мало, может быть, один на сотню или даже на тысячу. И такой человек, поскольку он нормальный, будет окружен со всех сторон активными, яркими самками, или он будет женатым, или не захочет ни на ком жениться. В общем, это будет какой-то нестандартный, но очень интересный нормальный человек. И естественно, к нему нужно подходить самой, добиваться его внимания, завоевывать его расположение, цепляться за него руками-ногами. А главное – нужно подстраиваться под этого человека, стараться всячески ему угождать, принимая его таким, какой он есть, холостяком или бабником, или принимать то, что ты у него только любовница. Тогда можно добиться чего-то хорошего в жизни. Но добиться не счастья, не мамочкиных выдумок, не каких-то отношений, а просто хорошей жизни: стабильности, обеспеченности, общения с интересным, умным человеком, а не с какой-то бомжатиной, идиотом, к которым нас толкала наша поганая мамочка со своими мечтами. Причем этот нормальный человек вовсе не будет идеалом. У него могут быть недостатки, под которые нужно будет подстраиваться. И опять-таки это должно делаться не ради каких-то чувствишек или каких-то отношений, а ради хорошей жизни, достатка, материального благосостояния, интересного общения.

 

Начался урок геометрии. Потрепанное учило после школьной планерки прошмыгнуло в класс и юркнуло на свое место у окошка. Одетое в бесцветный старомодный костюмчик, бесформенные калоши, с бессмысленными кучеряшками на голове и губами, подкрашенными в бледно-розовый цвет.

«Вот в кого превращается человек после того, как он следует мышиным установкам», – подумала Зухра, глядя на Алгебру (так прозвали эту училку школьные хулиганы).

«И такое уродство жизни учит детей?! Да чему же хорошему оно может их научить?!» – при этой мысли Зухру охватила злобная дрожь.

Учило писало на доске формулы, что-то невнятно бормоча себе под нос, но кроме нескольких подлиз-отличников ее никто не слушал. У «алгебры» явно не хватало личной силы, чтобы заставить слушать себя весь класс.

«Нет, быть такой слабой, уродливой и тупой я не хочу! – еще больше взбесилась Зухра. – Пускай сами влачат свое бессмысленное тупое существование! Слепые вожди слепых!»

Внезапно внимание Зухры переключилось на рыжую Людку Куклачову, сидящую на первой парте. С самого детства она носила слуховой аппарат, так как плохо слышала.

– Эй, курица, покудахтай нам! – заорал Парягин, срывая с Куклачовой косынку, под которой прятался слуховой аппарат.

– Ну чо, ну чо! – завопила та на весь класс.

Парягин спрятал косынку за пазуху и уселся, как ни в чем не бывало.

– Куклачова, не срывай урок! – забесилось на нее учило. Та села и сделала попытку успокоиться. Она старательно уткнулась в свою тетрадку. Но хулиганье только растравила дерзкая выходка Паряги. Другой, черноволосый широкоплечий Саньков, быстрым ловким движением сдернул аппарат с головы Куклачовой и перебросил его на галерку Мишутину. Тот радостно схватил добычу и спрятал в карман. А Парягин и Саньков заботливо вернули платок Куклачовой, и даже хотели помочь ей его надеть, но не тут-то было. Рыжая курица подскочила на своем месте, повернулась к хулиганью и замахала руками, как ветряная мельница перед нахальными рылами.

– Отай! Отай! – шепелявила Людка.

– Да я же тебе только что отдал! – глумился Паряга.

– Отай, кому кофорю! – не унималась глухая.

Это еще больше злило и веселило хулиганье. Гадкие рожи оскалились в надменных ухмылочках.

– Из таких не получатся принцы, – подумала Зухра. – Слишком уж они хищные и наглые.

– Куклачова, немедленно сядь! – раздался визг училы.

Но та ничего не слышала и продолжала нападки на хулиганье. Учило не выдержало такой дерзости и, подскочив к Куклачовой, схватило ее за руку.

– Немедленно сядь, а то я вызову твоих родителей в школу! – орала Алгебра.

– Пути, пути! – вырывалась Куклачова.

Алгебраичка не выдержала и взорвалась бурей эмоций.

– Немедленно пошли к директору! – орала она на Курицу и силком пыталась вытащить ее из класса.

Куклачова уперлась руками-ногами в парту и не собиралась даже сдвигаться с места.

– А давайте мы вам поможем! – с радостной инициативой подхватили Парягин и Саньков.

И не дожидаясь ответа, они схватили Куклачову за руки и потащили к выходу. Та стала кобениться и выворачиваться как угорь, но у нее ничего не получалось. В конце концов Курица психанула и выбежала из класса.

– Подожди, не уходи! Я тебя люблю! – орал ей вдогонку Парягин.

– Я не могу без тебя жить! – добавлял Саньков.

И оба гадко хохотали вдогонку улепетывающей Курице, бегущей со всех ног из класса.

«Вот они, принцы, – подумала Зухра. – О чем может быть дальше речь?! О каких отношениях?! Чего можно ждать от них, кроме издевательств, насмешек и скотского отношения?»

И когда она так думала, ей сразу становилось хорошо, спокойно. Иллюзии махом улетучивались. Уже не хотелось каких-то «особенных» отношений. У нее было самое простое, естественное желание – побыстрее куда-нибудь спрятаться, забиться в какой-нибудь уголок и тихонечко там сидеть, чтобы никто ее не видел, не слышал, ничего от нее не хотел.

Учило хотело было преследовать Куклачову, но поленилось и, вернувшись к доске, стало прилежно писать формулы.

Ловкий и проворный пацан по фамилии Пироженко подкрался к училке, затевая очередную пакость. Пирог, как звали его хулиганы, достал из кармана грязную тряпку с мелкими кусочками мела, аккуратно развернул ее и с глумливой, гадкой рожей приблизился к училке, приложил тряпку к спине и старательно растер весь мел по ней.

– Что ты делаешь? Почему ты не сидишь на своем месте?

– А у вас тут спина была грязная. Я решил вам помочь, – произнес Пирог, пряча грязную тряпку в карман.

– А! Помочь! – обрадовалось сбитое с толку учило.

– Да! У вас тут еще чуть-чуть осталось.

– Давайте я вам помогу! – учтиво сказал он и стал старательно втирать мел в кримпленовый костюм училки.

Та размякла, расчадосилась, стала радостно улыбаться и благодарить.

– Да не за что, – с наигранной глумливой скромностью ответил Пирог.

Немного покуражившись, он сел на свое место. Урок продолжался.

«Вот также, с такой же глумливой заботливостью мог бы ко мне относиться какой-нибудь идиот, – подумала юная зооманка. – И я бы в точности, как эта тупая училка, верила бы каждому его слову и росла бы покорной рабой всех прихотей этого бомжа. А он обращался бы со мной как со слепой скотиной и я радовалась бы этому».

От всех этих мыслей Зухре стало грустно. Грустно от того, что где-то в глубине души она продолжала еще надеяться, что ее мечтам суждено осуществиться в жизни. И от столкновения реального видения и идиотских мечтаньиц у нее рождался внутренний дискомфорт. На самом же деле ей просто нужно было отказаться от глупой надежды на счастьице с дураком, а представить – какой будет на самом деле замужняя жизнь.

– Эх, наверное мальчишки только в школе такие дураки, пока еще учатся. А когда они вырастают, то обязательно умнеют и все поголовно становятся принцами.

Тут у нее в памяти всплыл эпизод  из детства. В маленькой комнате в табачном чаду, положив ноги на стол, сидел пьяный мужлан с красным лицом и наливал себе стопку за стопкой. Испуганная женщина с опухшими от слез глазами стояла перед столом, теребя руками замызганный фартук.

– А ну-ка, села! – орал пьяный выродок.

Женщина присела на краешек стула.

– А ну-ка, встала!

Та безропотно повиновалась.

– Ложись!!! – скомандовал придурок.

Та покорно легла ничком и закрыла голову руками как при бомбежке.

– Встать! – бесновалось быдло.

Женщина испуганно подскочила.

– К стене! Живо! Быстрей, контуженная!

Та подскочила и встала лицом к стене.

– Лицом ко мне! – скомандовал выродок.

Как безропотная раба она повернулась. Пьяный вурдалак схватил набор ножей, и начал по одному кидать их в свою жену. Ножи каким-то чудом не попадали в нее, а втыкались по сторонам от ее тела. Некоторые покачивались воткнутые в стене, некоторые падали на пол. Несчастная вздрагивала при каждом ударе, любой из которых мог оказаться для нее смертельным. Когда последний нож воткнулся, рядом с головой несчастной, срезав клочок волос, она с криком бросилась из избы.

Жестокая реальность этой сцены потрясла Зухру до глубины души. «Вот оно, оказывается, какое – семейное счастьице! – подумала она. – Но может так не у всех?» – мелькнула в голове у нее обнадеживающая мысль. Мысль, которая продлевала мучения. Мысль, принесшая ей впоследствии множество мучений и страданий. Но внезапно прозвеневший звонок на перемену вышиб Зухру из глубоких размышлений.

Выскочив на перемену, она оказалась в шумном водовороте бегающих учеников. Маленькие мальчишки и здоровые амбалы носились друг за другом, сшибая девчонок, прячась за их широкие спины. Здоровый рыжий верзила, в разорванном под мышками костюме играл в игру «жопой к стенке». Всех, кто не успел прислониться к стенке, он пинал под зад. В коридоре то и дело раздавались звуки от его мощных пинков. Кое-кому удавалось увернуться или убежать от него. Зухра беспечно расхаживала по коридору, как вдруг получила мощный пинок под зад. Это сильно взбесило ее. Она погналась за рыжим придурком, чтобы отомстить ему. Но тот быстро и проворно ускакал от нее. Зухра решила ему отомстить. Подкараулив его, она увидела, что длинный боров наклонился над краником и пьет воду. Аршинными шагами Зухра подскочила к жердю и с размаху ебнула ему по затылку. Рыжий долбанулся со всего маху о железный краник зубами. Лицо его сначала позеленело от боли, потом побагровело от гнева и стало в тон с его огненно-рыжими волосами. Он повернул к Зухре свою перекошенную пачку.

– Ах ты, мразь! – прохрипел рыжий боров. И выпрямившись со всего маху, двинул Зухре по зубам. – Ты на кого руку подняла!

Зухра взвыла от нестерпимой боли, и как испуганный зверь бросилась наутек. Рыжий, запоздало среагировав, бросился за ней, но неуклюже двигался и запутался в толпе младшеклассников. И Зухре удалось-таки оторваться от рыжего дебила. Забежав в директорский туалет, она закрылась на щеколду и припала ухом к двери. В коридоре было тихо. Зухра облегченно вздохнула. Страх стал улетучиваться. Разбитая верхняя губа и часть носа ныли от удара. И вместе с этим в ее тупой репе возник голосок ее мамочки: «Как же так! Тебя ударили! Бедненькая ты моя, несчастная! Тебе плохо! Тебе больно, очень больно!» Зухра, болезненно вслушиваясь в него, начала жалеть себя: «Как же так! Меня ведь должны любить! А вместо этого меня бьют прямо по лицу!» Зухра уселась на подоконник и взвыла как белуга.

В туалет постучались. Самосожаление вновь сменилось страхом. На цыпочках Зухра подкралась к двери и болезненно стала прислушиваться к шумам за дверью. По до боли знакомому запаху французских духов она поняла, что это директриса. «Попалась», – мелькнуло в голове у Зухры. Но делать было нечего и она, скрепя сердце, открыла.

– Что здесь происходит! – завопила жирная свиноматка.

– Ой, извините, пожалуйста, я больше так не буду! – заканючила Зухра. Она уже была готова к такому повороту дела. – У меня расстройство. А этот туалет оказался самым близким.

– А ну-ка, давай, быстрей отсюда! – разразилась директриса ругательствами. Обрадованная Зухра вышмыгнула восвояси.

Как только она оказалась в пустом школьном коридоре, как только страх пропал, она вновь осталась наедине со своими мыслями. Гложущее самосожаление опять стало играть роковую шутку с ней. И ни с того, ни с сего она разревелась. Все было спокойно, никто не собирался на нее нападать, но она с огромной силой все жалела и жалела себя.

– Эй, чего ревешь?! – послышался сзади энергичный звонкий голос.

Зухра обернулась. Это была Маринка Копыткова. Ее темно-карие глаза смотрели беспристрастно и холодно. Она была меньше ростом, чем Зухра, на полголовы, но выглядела гораздо более зрелой и умной, чем она. Ее отцом был чистокровный цыган, а матерью – русская. Ее поджарое худое тело выражало энергию и мобилизованность. Красивое строгое лицо не выражало ни капли сострадания к Зухре.

– Что ноешь? – саркастично произнесла Копыткова.

– Да вот, меня тут рыжий придурок звезданул, – еще больше заныла Зухра.

– Чо, так сильно?! А ну-ка, покажи!

– Во-от, – заныла дура.

Но Копыткова не была похожа на добрую мамочку.

– О! Да меня отец еще не так каждый день избивал. Когда мне было десять лет, он уже начал на меня нападать. Я просила мать, чтобы она меня защитила, но она отнекивалась. Говорила, мол, я и сама его боюсь. Справляйся сама как хочешь. И он меня забивал как хотел.

Слушая Маринку, Зухра стала забывать про себя и успокаиваться, потому что если думаешь о себе, то тебе становится очень хуево, ибо мать намешала внутрь тебя столько противоречий, что от всех них можно сразу повеситься. Лучше вообще не думать о себе.

– А как ты с ним справлялась?

– Да никак, – безразлично ответила она. – Он просто приходил пьяный и бил всех подряд. Мать могла ему дать отпор, и он ее не трогал. А я каждый день ходила вся в синяках, но плакать мне было западло. Да и к тому же отец начинал из-за этого меня еще больше бить.

Зухра слегка приоткрыла рот.

– Вначале я стала ходить на секцию рукопашного боя, потом каратэ и тренировалась там с огромными амбалами. Я всегда искала соперников сильнее себя, чтобы стать сильной и победить отца. Мне было трудно, но я виду не показывала. И к тринадцати годам я уже так натренировалась, что стала давать отпор отцу. Он вначале не понимал, что происходит, сильно бесился, но не тут-то было. Я стала его побеждать и подчинять своей воле.

– Вот это да, – воскликнула Зухра, с уважением посматривая на Маринку.

– Вот почему ты так легко расправляешься со всеми хулиганами!

– Да это еще ерунда! – презрительно фыркнула Копыткова. – Когда батя стал стариться, он стал сам от меня получать пизды. Как только домой припрется косенький, я ему: «Почему пьяный, скотина, приперся! Где деньги? Опять пропил? Получай, получай!» Вот так я стала побеждать его. И он стал меня бояться.

– Вот здорово! – воскликнула Зухра.

– А ты че разнылась? Тебя же всего один раз ударили!

– У-у! Больно, – вдруг вспомнила Зухра о своей боли. Весь клубок противоречий всплыл внутри нее. От всех комплексов, навнушенных мамкой ей хотелось повеситься.

– Хватит жалеть себя! – разозлилась Копыткова. – Возьми губу в рот и соси ее, пока опухоль не пройдет.

– А ведь больно же будет! – заканючила Зухра.

– Соси, дура! – жестко приказала Копыткова, – а то так разбарабанит, что потом рот закрыть не сможешь.

– А-а-а! – бессмысленно промычала Зухра. Она взяла губу и стала сосать ее. По ее глупой роже пробежала гримаса самосожаления.

– Ну, ладно. Я пошла, а ты оставайся. Соси до вечера и все пройдет, – поучительно произнесла она и тут же саркастично добавила, – научишься хорошо сосать – великое будущее обретешь!

Зухра открыла рот от недоумения.

– Я пошутила, но все равно учти, – ободрила Маринка.

Зухра пошла по коридору, погруженная в мысли самосожаления. Копыткова смерила Зухру презрительным взглядом и пошла в своем направлении.

Прозвенел звонок. На перемену вывалили ученики. Вдруг, среди разношерстной толпы Зухра увидела пацана, в которого она полгода назад втюрилась. Это был чучик смышленый и проворный, но, в общем, долбоеб порядочный.

– Вадик! Вадик! – стала бредить наяву Зухра. Гормон шибанул ей в голову и она стала идеализировать этого придурка.

 

Любовь есть не что иное, как связь сексуального гормона с образом того или иного человека. Просто как условный рефлекс.

Вадим ничего не подозревал о страданиях Зухры, о ее чувствах и беззаботно, весело играл со своими сверстниками. А она сама боялась подойти к нему, потому что мать внушила ей, что если тебе кто-то нравится, то ты должна ждать, что он сам к тебе подойдет. А самой первой подходить к кому-то плохо – это унизительно для женщины. Нужно стоять как баран на рынке, и продаваться за три волшебных слова первому, кто их произнесет.

Но Вадим и не собирался подходить к Зухре. Он бегал, дрался, бесился, в общем, жил своей жизнью. Она все страдала и страдала. Оказывается, погоня за счастьем приносила много страданий тупой дуре. Потому что мать сказала ей, что если счастье не удастся, то надо страдать, мучиться, переживать. И вот теперь, глядя на бегающего балбеса, она страдала и переживала. Надо самой подходить, не ждать, что кто-то, что-то.

Однажды одноклассницы Вадима поймали Зухру в школьном туалете.

– Это правда, что ты втюрилась в этого придурка? – язвительно произнесла одна, высокая модная брюнетка.

Не зная, что отвечать, Зухра стояла красная как рак и теребила свой фартук.

– Влюбилась, влюбилась, – прикалывались они.

– Молчание – знак согласия.

Их глаза смотрели насмешливо и нагло.

– А Зухра мучилась, что ее этот придурок не любит.

– Да, ты что? С ума сошла что-ли? Да это ж ведь чмарофос! – гадко хохотала еще одна – огненно-рыжая пампушка.

– А я думала, что он умный, что он принц, – долдонила Зухра.

– Да какой он, в жопу умный, не смеши людей. Да ты его просто не знаешь. А он вчера жидко обосрался на уроке, – хохотали самки.

Но Зухра ни в какую не хотела поверить в то, что они говорят. Этот пидор ей казался сказочным принцем из волшебной сказки, и отказываться от иллюзии она не хотела. Настолько она была загипнотизирована своей матерью.

Вдруг, рядом с Зухрой послышался топот башмаков и улюлюканье:

– Эй, ты! Придурок, пошел нахуй! Куль с говном! – послышался рядом с ней тембристый голос ее «принца». Он гадко хохотал и дубасил огромными кулаками еще одного придурка. Оба были грязные как черти, воняли потом и брызгали слюной.

– Неужели! – мелькнуло в ее голове. Этого не может быть: мой принц Вадим, и матерится! А я же ведь так верила в него, так его обожествляла!

Но он ничего не зная об этом, весело дрался со своим приятелем. Зухра встала как овца с остекленевшими глазами и сама не верила своим глазам. Ее иллюзии рушились.

Пацаны упали на пол и кубарем покатились по полу, приближаясь к Зухре. Вадим подскочил на ноги, размахнулся и нечаянно въехал Зухре по шее. Та встала как вкопанная и раскрыла рот.

– Ну, че тут стоишь, мешаешься?! Дубина стоеросовая! – небрежно произнес он. Принц ее мечты оказался обычным хамом.

– У-у-у! – забесилась, заскулила она.

– Че ноешь?! – сказал второй пацан.

– Это же он тебе не больно заехал. До свадьбы доживет.

Но Зухра как бешеная понеслась по коридору не разбирая дороги, сшибая на ходу всех подряд.

– Во, бешеная! – кричал ей вдогонку Вадим.

Зухра припустила еще сильнее, подогреваемая обидой и самосожалением.

Этого не может быть! Этого не может быть! – набатом звучало в ее голове. – Ведь я так верила в него. А он оказался таким говном. Я ждала, что он будет проявлять ко мне знаки внимания, а он меня ударил. Нет! Это невыносимо!

Впоследствии она поняла, что оказывается, не только этот Вадим, но и все остальные ее так называемые «принцы» не являются совершенством, а всего-навсего просто обычные люди со всеми недостатками и пороками. И никакие они не идеальные. И нечего идеала искать в обычной жизни. Его в ней просто нет! Его надо искать там, где он существует – в воображении.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 9

 

МУДЯТИНА

 

Вечером Мудя, как обычно, тупо пялился в монитор своего компьютера и усердно ковырялся в носу, со стороны производя впечатление замечтавшегося дебила. Было лето, и он со своими родаками жил на даче. Тут к окну подвалила мать-пердунья и ебанутым голоском загундела ненавистную ересь о том, что папа, видите ли, хочет, чтобы сын Мудозвон помох ему ковыряться в земле и разгребать какое-то говно, чтобы вся тупая семейка могла к осени иметь в свое мышином гнезде газ. Больше всего на свете ленивому Муде было в лом впахивать непонятно зачем, но одновременно, являясь завнушенным мышиным выродком, он, чаще всего, как баран, выполнял приказы своих срандителей. Но че-то на этот раз ему было особенно лень, и он решил поогрызаться.

– Я сейчас не могу, панятно?

– Но как же так, Мудик! Ведь папа очень устал, а нам всем позарез нужен газ! – затараторила мамаша.

– У меня своих дел дохуя, так что отстань вид мэнэ, – огрызался чукча.

– Ой-ой-ой! Ты что меня нахуй посылаешь!? – завизжала престарелая корова.

– Ты че! «Нахуй» и «дохуя» – это разные вещи! – забесился Муд. – Тебе надо записаться на курсы дворового слэнга, а то зовсим в чистый руськый язых не врубаешьси!!!

– А ну-ка, перестань пиздеть всякую чушь! Иди быстро помогай папе-старику, как он сам себя называет! Он же тебя про-осит!!! – базарила маманя, пытаясь вызвать жалость.

«А мне не похуй ли, старик он, или уже труп! – подумалось Муде. – Эти мыши совсем охуели, привыкли, что все их должны жалеть, и пиздят всякую хуйню! Хрен вам!»

– Так не просят, – сказал Мудя вслух. – Если просишь, то умей и отказ принять! И сейчас я тебе отказываю.

– Нам же всем нужен на даче га-аз как воздух! Ты в нашей семье живешь, или где?! – завопила тупая курица, но тут же осеклась, потому шо вспомнила, шо Мудя уже устраивал как-то ей скандал по поводу того, что он не относится к их семейке, а есть чистое сознание. Эта мысля засела у него в мозгу с тех пор, как он начал ходить в Рулон-холл.

– Че-о-о-о!!! – наигранно завопил Муд, чтобы усилить неловкость мамаши. – Я, бля, не живу ни в какой семейке! Ты че, плохо всосала в тот раз?!

– Ну, тебе же тоже нужен газ! – заоправдывалась перепуганная дура.

Это заявление достало Мудю больше всего.

– С какого такого хуя мне нужен ваш сраный газ?!!!!!!

– Ну, ты же в нашей… – дура заткнулась на полуслове, не договорив коронную фразу по поводу проживания в семейке. – Ну, ты можешь помочь хоть немножко? У папы столько дел, он один не справляется…

– У меня своих дел дохуя и больше! Все! Базар окончен.

«Мыши хуеют с каждым часом все больше и больше! – мысленно бесился Мудозвон. – Рулон истину базарил, шо им главное – сделать из меня быдло рабочее, чтобы я потом всю жизнь на них въябывал как лошадь и обеспечивал их бессмысленную, никому не нужную старость. Ага! Именно для этого они рожают выродков, шоб их зазомбировать и сделать своими слугами! – дошла до долбоеба наконец-то одна умная мысля. – И ты поглянь, как хитро действуют: пиздят без умолку, шо енто, якобы, надо мэнэ, а не их свинским рылам! Офигели вконец! Если быть неосознанным, то махом закодируешьси тах!»

Думая так, Мудила поперся на улицу облиться холодной водой, а то стало душно. Проходя через большую комнату, он увидел, как его младший братец-уебок издевается над котом. Мудя сразу вспомнил, как несколько лет назад он точно так же обучал свою кошку искусству ниндзюцу. Садил ее на высокий столб и хуярил по ней палкой, подбрасывал до потолка, чтобы она училась приземляться, заставлял плавать в бочке с водой и т.д.

– Пидор гнойный! Ты че это делаешь? – Мудя называл так своего братана за то, что у того запостояк вылазили чирьи на заднице и в других местах.

– Кота учу зызни-и-и!!! – радостно заглумился уебок.

– Ты бы сам лучше у него поучился. Вот, смотри: ему похуй, что ты над ним издеваешься, он просто действует, исходя из ситуации.

В этот момент замученный, как показалось Муде, длительными экзекуциями, кот сидел на узенькой палке, которая была подвешена под самым потолком, и Хрякло (так звали братца) подскакивал к нему и, рыча, совал в рожу выставленный средний палец, показывая «фак». Кот сначала шугался, но потом привык и перестал обращать внимание на дебила. У Муди тоже в жопе заиграло детство, и он принялся осматривать комнату в поисках новых приколов. Тут он увидел котову жрачку и схватил кусок засохшей рыбы. Он сунул его в нос коту, чтобы тот учуял запах, а потом положил на край палки перед котом. Кот сразу оживился и стал осторожно подкрадываться к рыбе, опасаясь ебануться вниз. Вдруг палка зашаталась, потому что начала перевешивать и крениться. Кот перепугался и стал цепляться когтями за нее. Он ловко извернулся и вернулся на свое место, где палка снова обрела равновесие. Мудя и Хрякло стали дико орать и ржать над котом, подпрыгивая и всяко глумясь. В глазах у кота стояли страх и растерянность, но через минуту он уже забыл о своем страхе, потому что ничего реального не происходило. Он улегся на тонкой палочке и расслабился. Мудя схватил веревку, которая валялась на полу, и стал подсовывать ее коту под нос. Кот игриво стал хватать лапой конец веревки и уже окончательно забыл о своих бедствиях. «Смотри-ка, – подумал Муд. – Он больше не беспокоится о своей безопасности! Вот что значит– нет ума! А я, когда чего-то боюсь, целый день сру в штаны, хотя уже давно все прошло! Пиздец, тупой зомби!»

Хрякло тем временем придумал новую пытку и навалил на кота коробку, которая полностью закрыла его. Кот стал дергаться и пытаться освободиться от новой напасти.

– Ха! Тупой кот не может догадаться сбросить с себя коробку! – заржал идиот. – Мудя, зырь!!!

– Во, дурак! Нет,чтоб лапой поднять и выйти! – отвечал тот. – Но он все равно вылезет, потому что он сущностный. Сущность заменяет ему ум, – с умным видом пизданул Мудерь, вспомнив, что Рулон всегда учится у кота.

Тут он вспомнил, как раньше его кошка Ниндзя после обучения стала шугаться его как огня и вообще не подпускала к себе. Мудаку не захотелось, чтобы и этот кот невзлюбил его. Он испугался, что кот на него обидится.

– Э, ну хватит кота мучить! Вали давай отседова! – сказал Мудя и дал поджопник своему сопливому братцу.

А сам стал отождествленно смотреть, как кот к нему теперь относится. Вот так всегда: мыши боятся, чтоб кто-то, не дай Боже, на них не обиделся, и начинают лебезить и лизать жопу. Но коту было все по хуй. Он преспокойно уселся у стены и стал вылизывать свою шерсть как ни в чем не бывало.

– Кот-кот-кот-кот-кот!!! – позвал Мудя. Он так и не придумал коту имени, воображая, что он не будет, как все мыши, вешать на животное ярлык, который нужен ему так же, как собаке – второй хуй.

Кот поднял голову и не торопясь потопал к Муде. Подойдя, он начал, как обычно, тереться о его ногу и выгибать спину, мурча, как трактор. «Нихера он на меня не обижается! – подумал Мудила и активно заковырялся в носу от радости. – Коты не обижаются на дураков! Они вообще ни на кого не обижаются!!! Не то что эти поганые мыши, которые и меня таким же сделали, с-суки! А кот никогда не будет мышью!» И он начал гладить кота, испытывая к нему глубокое уважение.

Тут как раз мимо перлась дура-мамаша и, увидев Мудю, заискивающе спросила:

– А ты че в штанах ходишь? Жарко же. – Она всегда пиздела подобную бессмысленную хуйню, завидев своего старшего выродка, что дико раздражало его.

– Ну и хуй. А мне холодно, – заогрызался Муд.

– Мудька, ну-ка, прекрати материться! – возмутилась завнушенная курица.

– А то шо? – корча тупую харю, спросил выродок.

– У меня уже уши вянут от ваших матюков! – ныла дальше мать.

– Во, сматри, а у кота нэчого не вянет! – сказал Мудя, продолжая наглаживать кота.

– Это не кот, а кошка, во-первых, а во-вторых, ее будут звать Муська, – завыебывалась старая кляча.

– А че, ты не можешь просто смотреть на него как на кота? Тэбе шо, тухло от того, шо вин без ымени? – стал умничать сынок.

– Что ты такое говоришь! – завизжала дура.

«Эти ублюдки не могут спокойно жить, когда что-то не укладывается в их ебучую картину мира, узкую, как щель в их долбаной заднице. Даже если просто речь идет об имени кота. Вот где долбоебизм-то процветает!»

Мамаша успокоилась и сменила пластинку:

– А ты рис, что ли, купил?

– Ну да…

– А куда ты его спрятал?

– А тебе чо?

– Что, не дашь нам, что ли?

– Я его купил исключительно себе, – пидорастическим голосочком стал паясничать Мудерь.

– А если у нас кончится, не дашь?! – не унималась отождествленная свинская пердунья – было видно, что для нее теперь вопрос жизни и смерти: даст ее сын ей пожрать или нет, если чаво приключится.

– Купите себе тады ешо, – пиздел Муд, глядя, как у мамаши глаза вылазят из орбит от того, что в ее куриных мозгах выпуклость не стыкуется с вогнутостью.

– Как это так? А раньше тебя кто кормил-доил… тьфу ты – поил?! – орала мать.

– Ты наканэц-та па-аняла ошибку молодости? – глумливо спросил Мудила.

– Я никогда не делала ошибок, потому что я все делала, как учила меня моя ма-а-а-ма-а! А вот ты, свинья неблагодарная, ничему не научился! – визжала тупая курица.

Она поперлась в летнюю кухню, где находился еще более тупой батя. Он сидел на раздолбанной табуретке, которую он сделал сам лет двести назад, и воображал себя королем, пожирая огромный кусок мяса. Мудя подкрался к окну и стал подслушивать.

– У него нет никакого чувства долга! – жаловалась дура-мать.

– А фо такое? – с набитым ртом важно спросил батон.

– Он запрятал рис и не хочет делиться с нами, представляешь! Вот говнюк!

– У-у, засранец! Н-ну, я ему задам! – забесился старый пень. – Ни хрена нам не помогает, рис прячет, а жрет много!

Мудя перепугался гнева дурака и поперся к себе. «Че он теперь будет делать? – играло очко у долбоеба. – А вдруг он у меня заберет компьютер? Или еще че-нить придумает?!» Страшные образы проплывали в его воображении. Но старый козел на самом деле ничего бы не сделал. Он только любил орать и грозиться, но через некоторое время энергия заканчивалась, и он, уже размякший и рассеянный, с идиотской улыбающейся харей, лазил по двору и, почесывая яйца, кряхтел от удовольствия. Так все мыши: сначала клянутся и божатся, а потом все забывают и живут, как прежде. Поэтому-то они так никогда и не могут выбраться из той вонючей ямы, которую они гордо называют «достойная жизнь».

На следующее утро Мудя, продрав банки, поперся на кухню чистить зубы и там наткнулся на забыченного батю, который уже набивал свой желудок. «Наверное, он злится на меня из-за вчерашнего, – замелькали мысли в башке. – Надо побыстрее отсюда съебываться!» Тут он еще вспомнил, что вчера мамаша пиздела, что раз он вчера не помог горбатиться отцу, то сделает это сегодня с утра. Дикая лень пронзила все мудовское тело, и он быстро сделал ноги из кухни и пошел срать.

Туалет был просторный, как хатон для коров, но был у него один недостаток, который любому мог подпортить утреннее настроение: говняная вода в яме так поднялась, что находилась очень близко от жопы срущего, и когда первые экскременты падали вниз, то вся жопа вмиг весело покрывалась прохладными капельками гремучей смеси из говна и мочи. Чтобы избежать этого мерзкого явления, Мудерь сначала срал на бумажку на краю дырки, а потом сбрасывал кучу в яму. Он очень гордился своим изобретением и воображал себя гениальным рационализатором в области говнопроизводства.

Пока он срал, в нем нарастала злоба на тупых родаков, которые только и думали о том, как бы закозлить его и сделать своим послушным пахарем. «Ща я как сгенерирую на них супержесткое поле, как учили нас на астрокаратэ, так они у меня быстра построются, суки!» Тут он ощутил, как к заднице нежно прикоснулось что-то мягкое и теплое. Заглянув себе под жопу, Муд увидел, что она коснулась верхушки кучи, которую он к тому времени уже успел навалить, и на ней красовался след от говна.

– Еб твою мать! Все равно вляпался – не так, так этак!

Мудя стал старательно оттирать от говна свою жопу. Пока он это делал, он уже забыл про свою злость, заснул, и в голову стали лезть всякие мышиные мысли, типа: «Жалко же родителей, им же трудно, бе-е-дненьким, надо бы им помочь…» Где-то в голове заныл мамашин голосок: «Мы же уже слабые, нам надо помогать, мы тебя выращивали, все тебе покупали, а теперь ты должен за нами ухаживать», и тут же стал подпиздывать голос батяни: «Ты живешь в моем доме, жрешь мою еду, носишь одежду, купленную на мои деньги, так что ты обязан мне всем! Теперь ты должен исполнять свой долг перед отцом!» Мудила уже стал вовсю потакать этой звучавшей в его чайнике хуйне, испытывая сентиментальные чувствишки, которые в один миг превратили его из злобного и активного в размякшего и бессмысленного. Но тут он вдруг вспомнил, что хочет развиваться и выйти из-под власти мышиной ереси. В тот момент он увидел эту хуевую ноющую часть, которая засасывала его, как болото. Он ощутил, как эти поганые мысли не просто звучат в башке, а еще и парализуют все тело, и оно становится как говно, которое можно пинать туда-сюда и управлять им.

«Во, бля, да я же уже закодированный до упора! За столько лет тупой жизни в мышином царстве! – снова забесился Муд. – Надо что-то делать! Эти скоты присосались, как пиявки, и даже в сортире, когда я просто сру, подкрадываются и начинают пиздеть в уши свою хуйню!!! Пи-издец-ц-ц-ц!!!!! Во, хде секта-то и черная магия! У них принято начинать зомбировать сразу, как только ты вываливаешься из пизды своей мамаши и еще нихуя не успеваешь сообразить, что к чему и куды ты ваще попал, как вся эта мышиная свора набрасывается на тебя, и пошло-поехало!!! Начинают жужжать тоби в уши, шо ты их сынок и шо тэперя они будуть тэбэ уродовать и зомбировать, шоб ты стал, ях и они, примерной мышью, а к старости (если доживешь, конечно) достих бы почетного звания Заслуженной Мыши, и на твой гроб тады прибьють твою фотку и подпишуть: «Он отдал жизнь за мышиные идеалы, и потому мы будем помнить его всегда! О, как это прекрасно – прожить всю жизнь, как велит нам Мышиная Программа!» Так они делают всегда, когда им надо, чтоб и остальное тупое быдло поступало так же, дико желая, шоб и их упрятали в такой почетный ящик и потом вспоминали на веселых пьяных поминках – да и то, если повезет».

С такими мыслями Мудерь пролез через потайную калитку за забор и стал бегать, и разминаться. Пока он бегал, ему вспомнилось, как Рулон на прошлом занятии сказал, что все должны писать мемуары в стиле рулонистики, описывая, как «они на днях жидко обосрались», и стал воображать, как он такое напишет, такое напишет! Отрезвило Мудилу то, что он столкнулся лбом с тропинкой: оказалось, шо пока он мечтал, то напоролся ногой на корень дерева и смачно наебнулся. Поднявшись, он ощутил, что большой палец ноги сильно болит. Едва доковыляв до дому, он наскреб снега из морозильника и засел у себя в комнате, индульгируя по поводу приключившейся хуйни. «И за что только Сила меня наказала? Я ведь с мышами уже второй день воюю, нихуя не слушаюсь их, – воображал тупой придурок. – Сила должна, по идее, меня наградить! А она, наоборот, наказала, – думал Мудон, морща ебальник от боли. – Теперь, нахуй, ни бегать не смогу, ни разминаться – превращусь в тамасичный мешок с говном!»

– А ты и есть мешок с говном! – вдруг где-то в задней части головы зазвучал насмешливый голос.

– Хуй ли ты выебываешься, хуй ушастый! Не знал, шо ты говнюк из говнюков? – продолжал пиздеть голос в башке.

– Че эт у меня репа стала глючить? – не врубился Мудь. – А-а! П-понял! Рулон говорил, шо, коды ты уже продвигаешься по пути, то у тэбе начинает просыпаться духовная часть, котора тюбю начинает подпинывать под зад, шобы ты не спал… Ну, ты давай, сильно-то не наезжай, а то оби-идно-о!

– Га-га-га!!! – гадко заржал голос. – А ты шо, не знал, шо дискомфорт – твой лучший кореш?!

– Хорошего помаленьку, – стал оправдываться долбоеб. – Ну ладно, хер с тобой, обсирай меня, коды захочешь, токо меру знай, а то я больна обидчивый.

– Э-э, так ты и останешься мышью на веки вечные! – пиздоболил голос свою проповедь.

– Как?! – пересрался Муд. – Не-э-э! Не хочу! Ты не пиздишь мне?!

– Вот те крест!

– О! Ну так и быть. Просветлевай меню, скоко твоя жопа пожелаить! А то шо ж это я, так мышью, что ли, останусь! Не хочу!!! – раздухарился идиот.

– То-то! Давай, булы не парь, делом займись!

– Яким таким делом?

– Мышей слушай и делай усе наиборот – это первая заповедь рулонитов.

– А-а… – разинув рот, тупо протянул Мудон. – Усек!

Тут у няго заболела лапа, которой он ебанулся недавно, и он позабыл на время про голос духовной совести. «Сука! Палец раздулся!», – заиндульгировал балбес. Но нет худа без добра. Мудя вспомнил, шо злой батон может с минуты на минуту припахать его гнуть спину и маяться хуетой на благо семейки, и у него сразу же поднялось настроение. «Ага-а-а!!! Во, зачем я наебнулся с утра пораньше! – дошло до Мудилы. – Шоб у этого говноеда обломился план сделать из меня рабочее быдло! Спасибо Силе! А че я такой тупой – не мох раньше прорубить, шо можно притворяться больным?! Пришлось Силе в натуре меня долбануть лапой об косяк. Вот урод!»

Тут как раз в соседней комнате раздался уебищный голос старого пердуна:

– Мудя, ты уже позавтракал?

– Угу.

– Ну, тогда давай, выходи, работа есть, – пропердел батон довольно-таки дружелюбным голосом и загремел какими-то железяками.

Тут Муд ощутил, как этот дружелюбный тон действует на него, как гипноз. Ему сразу захотелось стать примерным сынком, исполняющим приказания доброго папы, захотелось не разочаровывать его. Тело словно размякло, вся злость на мышей и непримиримость куда-то улетучились. «Шо такое? – недоумевал Мудь. – Едрена вошь! Куды ж вы усе подевалися, союзнички мои?! Че это мэне вдрух потянуло на мышиный зов? А?»

– Ты понял, как старый хрыч тебя круто зазомбировал с самого детства? – снова раздался голос духа.

– Ах ты, шаман хуев! – на редкость быстро сообразил обычно туповатый выродок.

– Ты верно смекнул, хуй моржовый! Теперь мы будем называть тебя «Членоголовый».

– Э-э, че за говно еще ты придумал? – надулся Мудерь.

– Да ты не ссы, это звучит гордо!

– Как это? – тупая харя говнюка с интересом засветилась.

– Все просто: обычно все мужики думают хером, а у тебя залупины мозгени уже в голову перебрались. Значит, ты стал жутко вумный.

– А-а-а, ну, тады валяй, называй меня так, – согласилось уебище, радуясь, шо его теперь зовут гордым именем.

– Вишь, как ты быстро ведешься на похвалу и лесть. А настоящий рулонит нихуя не ведется на такой гнилой базар.

– Шо же мени делать таперя? – с тухлой пачкой спросил расстроенный Муд.

– Наблюдай, ях в тебе включился твой центр удовольствия, и ты уже был готов всем лизать жопы, только бы они тебя похвалили. Хотя на самом деле кликуха-то твоя позорная! Хе-хе!!! – голос довольно ухмылялся.

– Э-эх, эх-эх, – понурил ебальник Муд. – Чей-то я погано просветлеваю…

– Давай, лучше старайся. Дак вот, твои хуевы родители, ях и все остальные, в натуре черные шаманы. Помнишь, Рулон уже базарил об ентом?

– Ага…

– Тока ты просунул свою лысую репу в мамашину лохань с той стороны, как твой тупой батя вместе с ебанутой маманей да-авай камланить вохрух тебя! Тока вместо ворогования у них – мышиные шепталки-завнушки, а заместо бубна – твой безмозглый чурбан, по которому они хуярят да приговаривают…

Тут снова раздался пиздеж папаши:

– Ну ты идешь, Мудельник, или нет?

– Не-а, я не могу – ответил Муд, обозленный, шо пидор не дал ему дослушать речь духа, – больно завлекательно тот базарил.

– Почему это?

– Я палец на ноге сломал, коды бегал.

– Ну, еб твою мать! – выругался старый ишак. – Ты че, не мог ебнуться неделькой позже, что ли?! У нас работы немерено, а ты, б… блин, – удаляясь, с досадой базарил тупой батон.

«Ах ты, скот ебучий! – забесился про себя Мудон. – Тебе похуй, шо у меня лапа раздулась, а тебе главное, шо я теперя не стану твоим холопом!!! Сучок ты обоссанный! Педрила, бля! Мошонка вонючего бомжары!!! Теперь я усе просек! Эти паскудные мыши тока пиздят, шо они тебе добра желають, а сами, свиньи помойные, хотят токо одного: уделать из тебя холопского засранца, шоб ты выполнял их тупые программы и обслуживал их мышиные задницы, када они сморщатся к старости! Все мыши такие, поголовно! Мышь – она и в Африке мышь, с-сука!!!»

Вечером Муде надо было переться на работу. Он работал сторожем в говняном институте, где его батя был старшим лизалой борзого директора-еврея. Этот директор был охуевшим педрилой, коий запостояк всех строил и муштровал, а его подчиненные, как бараны, бегали вокруг него и исполняли все его прихоти. Коды ему надо было чего, например, новый унитаз в хату, он тут же звонил отцу Муди – похуй, ночью или днем, – и тот на карачках ломился в город искать ему ентот унитаз. А если унитаз старому козлу не нравился, то батя заискивающе соглашался оставить его себе и ломился за другим унитазом. Так у него в кладовке скопилась целая хуева туча унитазов всех возможных размеров и фасонов. А когда его спрашивали, нахуя ему столько, он гордо отвечал: «Это мне директор каждый раз дарит за хорошую службу!» Короче, унитазы у няго были заместо орденов. А коды у батона был отпуск и он жил на даче, то чуть ли не каждое утро к воротам дачи подъезжала тачка, и водила директора орал сонному бате, шо директор желает его немедленно видеть. Тады батон тут же срывался с постели, и весь день директор гонял его, как своего лакея, по позорным заданиям, которые могли выполнять и другие лизалы должностью пониже. Но те работали тока в свое время, а этот хуй был готов весь отпуск носиться, шо конь, тока бы ему сказали, что он незаменим. Когда старуха-мамаша батона и другие родственники начинали беситься на директора, хуй ли он так оборзел, то батон тоже сначала начинал вместе с ними беситься, но потом ему в репу заплывала его любимая мысль: «Ну, я же незаменимый человек! Без меня они не могут справиться! Как харасо-о-о-та-а!!!» – и он снова расплывался, как говно, в тупой улыбочке, и с осоловелыми глазами бродил по даче и в мечтах мусолил свою незаменимость, как импотент – свою никчемную пипетку.

Так вот, Мудерь похуярил на работу, хотя ему было жутко в лом. Он взял батину тачку-раздолбуху и втопил по кочкам и колдобинам, воображая, шо он крутой водила. Но недолго он воображал, потому что пизданулся в первый попавшийся столб.

– Ебит твою налево! – заматерился ебантроп.

Он пересрался, шо теперя батон его угондошит. Но коды вышел из тачки посмотреть на ее рыло, то с облегчением увидел, шо чудом она почти не помялась, потому шо столб был гнилой и сразу сломался. А когда пригляделся, то увидел, шо это даже не столб, а хилый колышек, который втыкнули пацаны на дороге. Это ебантропу померещилось со страху, шо он въехал в столб. Вот так всегда: долбоеб с болезненным воображением принимает веревку за змею.

– Везет долбоебам! – с гордостью сказал Мудила и полез обратно в машину.

На работе Мудозвон ни хуя не делал, а только просирал институтские деньги, вися всю ночь в интернете на батином компе, покуда у няго глаза не начинали лезть на лоб. Он и на работу-то устроился тока потому, шо можно было поиметь такую халяву. Сначала он планировал сидеть на шее у своих ебанутых родителей, но как-то долбоеб-папаша забычился по поводу того, шо Мудон слишком много жрет и нихуя не зарабатывает, и придумал ему занятие – пинать хуи по ночам, и устроил сторожем. Мудон сначала отпирался, а потом усе-таки согласился. Почесал яйца, поковырял в носу, покрутил ебальником туды-сюды, и решил, шо можно побыть и сторожем. Тем боля, что зарплата оказалась в два раза больше, чем у курицы-мамаши. Та сильно возмущалась, коды узнала, шо ее тупой выродок-бездельник вот так вдруг ни с таго ни с сяго стал получать больше нее.

– Я тридцать лет работаю в одной поликлинике, лечу детей, а получаю меньше какого-то вонючего сторожа!!! – орала мамаша во всю куриную глотку.

– Че, всосала правду жизни? – гадко ехидничал Муд.

– Да как это можно! Да куда смотрит президент! – не унималась дура.

– А хуй ли ты не бросишь свою поликлинику и не подашься в Медцентр? Там же круто башляют! – спросил Мудох.

– Там воздух плохой – я задыхаюсь! И потом, я уже привыкла к своему коллективу! – пиздела тупица, не врубаясь, что беситься, кроме себя, не на кого.

– Пиздец! Ты че?! И только из-за этого?!!!

– Этого больше чем достаточно!!! – верещала мамаша.

– Ну, тады тебе ниче больше не поможет. Горбатого могила исправит, – задрав нос, выебывался Мудон, строя из себя наставника.

– Сам ты горбатый! У меня пока только маленький холмик на шее!!!

– Ха! Я ж не это имел в виду! Хотя ты поглянь – все сходится! Ха-ха! – издевался Муд над дурой.

А через неделю мамаше на работе вручили грамоту почетного работника здравоохранения за долгий и честный труд. Дура раздулась от гордости, шо твоя жаба, и ходила всю следующую неделю, забыв все свои обиды на государство. Мудох позырил на эту шутовскую грамоту и подумал: «Да-а, вот так легко запудрить мыши мозги, похвалив ее и наградив почетным клочком туалетной бумаги, а затем дальше эксплуатировать, скоко влезет».

Однажды, коды Мудила сидел дома, приперся на обед батон и сказал, шо на выходных хто-то ограбил склад, который сторожил Мудерь. Да не просто ограбил, а вынес все подчистую, оставив при этом охуенную дырень, которую можно было пробить только бульдозером. Батон сказал, шо щас наедуть менты и будут усех допрашивать, и Мудону тоже надо прийти на допрос. Муд обосрался не на шутку. Стал воображать, что он теперь сто лет не откупится.

– Ты хоть иногда выходишь посмотреть на склад? – строго спросил педрила-отец.

– Канэш, – с вызовом сказал Муд, хотя на самом деле он нихуя не смотрел.

– В чью же смену это произошло?

– Ясен перец, не в мою! Бать, ты че, меня не знаешь? – выебывался хуй с ушами.

– Ну, смотри, засранец! Я тебя, если че, прикрывать не буду.

– Я сам себя прикрою, если че.

– Ты у меня довыебываешься! – забесился отец. – Давай вали в институт. Там тебя менты уже ждут.

Трясясь от страха, Мудозвон поперся в институт. На крыльце его встретили два набыченных опера и тут же стали его подозрительно разглядывать. Муд постарался успокоиться и решил усе отрицать, как учил Рулон.

– Ты что-нибудь слышал в ту ночь? – спросил опер, пристально глядя Муде в глаза.

– Не-а, – пиздел Муд.

– А кого-нибудь видел?

– Не-е.

– А склад осматривать выходил?

– Нет, канэш, – забазарился долбоеб. – То есть – да, да!

– Ты врешь, поди?

– Не вру, честное рулонитское.

– Че-его-о?

– Честное пионерское, говорю.

– Ладно, вижу, ты безнадежно туп, – махнул рукой опер. – Иди со следователем поговори.

Мудерь, радуясь, что легко отделался, поплелся в здание искать следователя. Им оказалась совсем молодая девчонка лет двадцати трех. Она стала заполнять какие-то бумаги, задавая Муде кучу формальных вопросов.

– Судимости есть?

– Нет.

– Как давно работаешь?

– Два месяца.

– Как фамилия?

– Лисин.

Тут телка подняла глаза и пристально посмотрела на Мудона.

– Маша Лисина – твоя сестра? – спросила она.

«Ага», – обрадовался Мудь, – енто, наверное, какая-нибудь школьная подруга сеструхи, и теперь она от меня быстро отстанет!»

Но телка снова уткнулась в бумаги, видимо, вспомнив про свое служебное положение, и больше ни о чем таком не заикалась. Коды она закончила допрос, Муд поперся домой, воображая, шо теперя его затаскают по судам, пришьют дело, сдерут офигенный штраф и т.д. Он всегда начинал такое воображать, даже если какой-то мент просто косо на него посмотрел. Так его завнушали с детства тупые родители, которые сами всего боялись и не могли постоять за себя даже перед соседями.

Однажды Мудон плескался в душе и налил на пол воды, так шо соседей снизу нахрен залило. Тут в дверь бешено стала трезвонить старуха, которая жила снизу, и визжать на весь подъезд. Муд пересрался, шо она будет на него орать, и решил не открывать дверь. Но потом он вспомнил, что Рулон учил не бояться мышей, а наоборот, чморить их. Тут Мудь ощутил, как адреналин хуярит в бошку, и ему страсть как хочется выебнуться. Он подошел к зеркалу, нахмурил брови, отвесил нижнюю челюсть, порычал, похрюкал, строя из себя братана-уголовника. Ему так понравилась собственная грозная харя, что он залюбовался и на время забыл про соседку. Кады опомнился, то, специально погромче топая, подошел к двери, у которой все еще бесновалась соседка. Не открывая дверь, Мудила злобно спросил:

– Хто тама?

– Сейчас же закройте воду – нас заливает!!! – визжала старуха.

– Я моюсь, так шо до свидания, – заявил Мудя, делая голос нарочито муладхарным.

– Ах, так!!! Тогда я сейчас вызову милицию!!!

При слове «милиция» Муде сразу стало тухло и весь гонор быстро сполз с него. Он быстро съебался в свою комнату, закрыл дверь, со страху придавив ее шкафом, а сам залез под кровать. Через два часа милиция не приехала, и тупой дурак выполз из своего убежища. Разминая затекшие кости, Мудерь стал воображать, какой он крутой мах, шо своим дичайшим намерением заставил милицию не приезжать. Ковыряясь в носу сразу аж в четыре пальца, он представлял, как ментовский бобик, который несся со включенной сиреной через весь город, шобы расправиться с ним, вдруг въебался в едущий навстречу говновоз, и все менты потонули в говне. Но на самом деле все было проще – соседка передумала вызывать ментов, потому что так долго беситься у старухи просто не хватало энергии. Но в безмозглой репе идиота всегда встают яркие образы, от которых он либо весь трясется, либо раздувается, как петух, от чувства собственной значимости, но и первое, и второе так же далеко от реальности, как жопа от головы.

На следующее утро Мудон проснулся от бешеных звоноков в дверь. Взглянув на часы, он увидел, что было только семь утра – так рано он никогда еще не просыпался.

– Какая сука там забесилась!!! – разозлился он.

Тут он услышал вой соседки, которая, судя по грохоту, уже билась в дверь башкой. Муд подвалил к двери вне себя от злости и гаркнул:

– Че вы долбитесь?!!!

– Сейчас же закройте кран на кухне!!!

– Хорош уже орать – у нас все пучком! – огрызался Муд.

– У нас с потолка настоящий потоп!!! Я вызываю милицию! – неистовствовала старая сука.

– Так! Если вы ща не заткнетесь, я с вами разберусь!!! – разошелся Мудерь. Он каким-то чудом даже не испугался слова «милиция».

– А-а-а-а! – охуела от такой заявы тупая курица. – Люди добрые! Что же это делается!!! Какой кошма-а-а-ар!!! Лю-ю-ди-и-и!!!

«Вот, с-сука, пытается найти поддержку в соседях! Толпа мышей хуже большой кучи говна. Будет вонять на сто километров! – негодовал Муд мысленно. – Сейчас эти бараны, наверное, уже прилипли ушами к дверям и подслушивают, а выйти ссут. А потом начнут между собой пиздоболить и дуть мухе в жопу, пока она не раздуется до слона! Говнюки ебучие! Мышь мясом не корми – дай посплетничать о других. Вся мышиная жизня состоит из злорадства над другими и оправдывания своего дерьма. Я слышал, ях Рулон про енто базарил! Я теперя усе просекаю вмих!» – загордился тупой придурок.

– Иди нахуй!!! – вслух сказал Мудь старухе.

Та, как услышала такое, так еще больше распахнула свое паяло, задыхаясь от собственных воплей.

– Все-е-е!!! Я сейчас же вызываю милицию! Это – вопиющее хамство!!! – вопила старая кляча.

– А я уже подаю на тебя в суд за вторжение в мою личную жизнь!!! Статья дветыщисотая УК РФ, двести лет гиперстрогого режима с полной конфискацией имущества и изнасилованием в жопу волкодавом в качестве посвящения в зэчки!!! Ты уже меня заебла, дура старая! Не хочу повторяться, но усе-таки: и-ди на-ху-у-у-уййййй!!!!! – Мудох разошелся не на шутку, и крыша съехала окончательно.

– Что-о?!!! Что-о?!! Что-о-о-о-о????!!!!! – уже не знала, че дальше орать, пердунья.

Видя, что никто не выходит к ней на помощь, ебанутая соседка стала удаляться, и Муд еще минуты две слышал, как она разорялась в подъезде, пока не доковыляла до своей квартиры. Муду стало дико смешно от ее поведения.

– Вот дура!!! Идет домой и никак не может успокоиться, принять, шо облажалась! А как я ее покрыл!!! Т-ты п-поняла, п-поняла, п-поняла?!!! – развыебывался идиот, и пизданулся на повороте об косяк. На балде вскочил охрененный шишак.

Коды Мудону захотелась жрать, он поперся на кухню и увидел, шо вся кухня залита водой. Приглядевшись, он понял, что под мойкой сорвало шланг и вся вода выливалась на пол. «Вот почему старая сука забесилась, – дошло до Мудилы. –Значит, зря я так на нее…» Снова включилась мышиная программа, заставляющая испытывать вину, и Мудя начал индульгировать во всю мочь, шо он поступил неправильно и шо мышь была права. Как только энергия упала из-за такого позорного нытья, тут же включились страхи, шо она заявит на него в ментуру и шо ему не поздоровится. Так Мудила индульгировал целый час, пока убирал на кухне. Коды человек испытывает угрызения совести, он становится как тюфяк, и любая мышь может его быстро завнушать и зачморить. Так шо никоды не надо испытывать вины перед мышами, даже если ты в натуре обгадился. А вину испытывать надо тока перед Богом за то, что ты такой свинья, хуево просветлеваешь и нихера в жизни сам не можешь. Такая вина даст тебе силу и власть над всеми тупыми мышами и, прежде всего, над самим собой.

Через час приперлась бабуся Муди и стала доебываться, как у него дела.

– Усе ништяк, бабон! – отвечал Муд.

– Как, с соседями больше не ругаешься? – допытывалась бабуся, вспоминая, шо Мудон уже грызся с ними не раз.

Ей всегда становилось тухло, коды ее внуки-выродки вели себя, не как подобает приличной мыши. У всех мышей почему-то неприличное поведение каких-нибудь свиней, которые по недоразумению приходятся им какой-нибудь родней, считается безумным позором, и любая мышь готова из-за этого удавиться, потому шо им мерещится, что теперя все будут в них тыкать пальцами и качать головой: «Ай-ай-ай!!!». А уж это для любой почетной мыши просто невыносимо! В то время как нормальным людям похуй на чужое мнение и, тем более, на поведение окружающих свиней, даже если в свое время они с ними вывалились из одной лохани.

– Да было тут децел приключение, – честно сказал Мудила, решив натравить бабусю на соседку. – Эта дура разбудила меня в семь часов утра и стала орать на весь подъезд, что я мудак! И теперь я подаю на нее в суд за оскорбление моей личности!!!

– Ой, Мудяша! Ты что! Не надо так с соседями! – переполошилась бабка. – С соседями надо дружно жить! Они ведь хорошие, и тебе с ними жить бок о бок, – завела дура свою песню.

– Ба-а, ты че?! Во-первых, мне с ними не надо жить, упаси Господь и хвала Аллаху! А во-вторых, соседей надо задрочивать, да побыстрее, а то они тебя задрочат! Ты че, Рулонину не читала, что ли?

– Какую такую Рулонину? – не въезжала в базар тупая старуха. – Мудяша, не позорь бабушку! Она у тебя заслуженная учительница республики! Меня все в городе знают, поэтому веди себя прилично!

– А ты наплюй на ихнее мнение, и тебе тады сразу станет хорошо! – поучал Муд бабусю.

Но та никак не вдуплялась в истину и продолжала свою гнилую песню про мышиную ересь.

«Да, – подумал Муд, – не получится, видно, натравить бабусю на соседку. Мышиная мораль крепко засела у нее в мозгах. Вот сука: вместо того, шобы меня защищать, она еще поддерживает этих хмырей!!! Сволочь! Эти тупые мыши даже закон эгрегорного единства не всасывают!!! Только выебываются, шо они все такие дружные в семейке, а еслив шо с кем-нибудь случится, быстра попрячутся по своим норам. Каждый греет тока свою жопу! На остальных им насрать! Тады не хуй корчить из себя заботливых, лицемеры проклятые!»

– А ты, дебилаз, еще на че-то надеялся? – раздался в башке насмешливый голос духовной совести.

– Ну да. Я думал, шо мыши хотя бы защищать меня будут.

– Ну ты и олух!!! Запомни: ни одна мышь никогда и ни при каких обстоятельствах не может принести тебе пользы, буть она трижды твоя мама, папа или бабуся! Мышь способна только пить из тебя кровь и хитростью пытаться закозлить тебя в свои рабы! А если твои действия будут угрожать их сраной чести и «доброму» имени, то они сдадут тебя с потрохами кому угодно! Ты понял, понял, понял?!!!

– Ну, теперя вроде ба понял… – зачморившись, прогундел Муд.

– Вот мудак! Надо же было уродиться таким уебышем, – сказал голос и гадко заржал.

Вечером бабуся снова приперлась к Муде. Как оказалось, она успела сходить к соседке и наслушаться от нее ереси. Та посадила бабусю на измену и завнушала так, шо бабка забыла, где оставила свою вставную челюсть, и притопала так, без зубов.

– Мудяша, я пришла с тобой серьезно поговорить, – важно начала бабуся выебон.

– Ну че?

– Ты почему обругал соседку? Она оскорблена до глубины души, и теперь случилось то, чего мы все так боялись: она собирается заявить на тебя в милицию!!!

– Это я на нее уже заяву накатал!!! – заорал Мудон.

– Как это ты? – не врубилась бабка. – А ты-то за что?

– Как это за что?! – бесился Мудь. – Она разбудила меня среди ночи и обматерила с головы до ног!!! И теперь ее выебут на зоне в задницу! Я об этом позабочусь!

– А ну-ка перестань материться при своей бабушке! – в свою очередь заорала старуха. – Как я теперь буду людям в глаза смотреть!!! Я теперь из-за тебя с соседкой поссорилась!!! А ведь она ко мне очень хорошо относилась!

– Ха! Ну и похуй! А ты че без ее отношения жить не можешь?!

– А как же? Нужно, чтобы все о тебе хорошо думали! Ты для этого и живешь, запомни, Мудяша!!!

– Ну, пи-и-здец!!! Тады лучше сразу в гроб укладываться! Не-е, бабон, ты нихрена в жизни не смыслишь, хоть и прожила уже семьдесят лет! Главное, шоб тебя усе боялись! И шоб ты никому жопу не лизала! Иначе они из тебя сделают тупое быдло! Для того-то и придумали эту вашу мораль, шобы вы все целыми днями думали тока об одном: как о вас подумают и как на вас посмотрють, — а на умные вещи мозгов уже бы не хватало! Таким стадом легче управлять и всю славу и ум забрать себе! Поэтому-то нормальных людей, которые действительно достигли вершин этого мира, так мало на Земле, шо большинство озабочено только тем, какими словами их костерят и че про них думают такие же мыши, как и они! Но это – маразм! А самое обидное для вас то, шо все равно такого не будет, все равно найдутся людишки, которые вас обосрут с головы до ног! Ха-ха-ха! Вот это облажа-ались!!! Вот этой жопой – в лужу!!! – глумился вошедший в раж Мудерь.

– Ой-ой-ой-ой! – запричитала почетная мышь, которая в жизни таких уважительных речей не слыхивала. – Что же это делается!!! Что же это творится!!! – и бабуся ретировалась, спасая от правды жизни свои мышиные уши, привыкшие слушать тока лесть и ложь.

На следующий день с дачи притаранил свою задницу батон и первым делом поперся проведать свою дуру-мамашу. Мудон всехда охуевал, как это так она их завнушала – своих троих выродков, шо они вокрух нее на цыпочках бегають? Он представил себя на их месте, ях он так же целует жопу своим родакам, и ему стало дико смешно. «Нахуй они нужны мне?!!! Эти ублюдки столько говна мне за жизнь сделали! Трахнулись, видите ли, и невзначай меня зачали. А потом вздумали на мене в рай въехать!!! Шиш вам на кочерыжку! Завнушали меня так, шо и не узнать теперя! Что я Богу-Отцу скажу, кады пред ним предстану? Токо он мне истинный Отец! А эти твари все делают, чтобы меня от Няго отлучить!!! Йога – это у них безделье, медитация – дурость!!! А бессмысленно жить в семейке – это не дурость?! Впахивать на дядю за гроши – это умно?! Жрать усе подряд, курить гадость, спортом не заниматься и при этом мечтать о долгой жизни – это че, по-ихнему, мудрость?!!! Да пусть засунут эту мудрость себе в анус!»

Тут завалил батон, которому мамаша уже успела насвистеть про недавние разборки.

– Хуй ли ты на бабушку материшься?! – разорался он.

– Я с ней нормально разговаривал! – стал возбухать Мудь. – Это нормальные русские слова, пущай привыкаить! Я теперь всегда будут так базарить, панятна!

– Ты у меня еще поогрызайся!!! Я те дам! – грозился тупой осел, строя из себя злого, хотя было видно, шо ему не хочется связываться.

Замяв этот разговор, батон завалил на кухню зырить, шо там приключилось. Мудон тоже поперся туда.

– Эта сука с нижней квартиры совсем оборзела! – стал пиздеть он, желая натравить батона на соседку. – Стала на нас гнать, что мы ее заливаем, а на самом деле это у нее дырки в потолке! Мы че виноваты, шо у нее там дырки?!

Тут в кухне появилась ебанутая харя бабуси и стала рассказывать все заново, как она ходила к соседке, и шо та ей базарила, а батон сидел на стуле и тупо слушал, как примерный сынок, которому было уже пятьдесят лет.

– У них там весь потолок отслоился, штукатурка вздулась, везде тазики стоят, все течет! Ой-ой-ой!!! И она мне говорит: «Почему Леня не починит у себя сантехнику, ведь это все в его руках! Он ведь заместитель директора, почему он не вызовет рабочих?!»

При этих словах бабуси рожа батона скукожилась, как яйца на морозе, и он отвернулся в другую сторону. Больше всего его бесило, когды кто-нибудь упрекал его в небезупречности. Это бабуся старательно завнушала его с самого детства, шо он у нее хороший. И теперь, когда ему кто-то сообщал, шо он где-то обосралси, дурак испытывал жуткий дискомфорт и надрывал жопу, шоб не дай Бог это еще раз повторилось.

Коды бабуся уперлась в свою берлогу, батон, весь зеленый от злости, ходил по квартире туды-сюды и что-то бормотал себе под нос. Потом почесал свою мошонку и решил нанести визит к соседям, потому шо мышиная совесть не позволяла насрать им на голову.

Вечером бабуся снова явилась на мышиное совещание, и батон с гордостью стал пиздеть, как он сходил к соседям, как будто совершил подвиг Геракла:

– Я совершенно спокойно с ней поговорил, извинился…

– Ну, молодец, Ленюшка, правильно! – одобрительно подпердывала старая клюшка. – Так и нужно с соседями, тогда они будут говорить про нас только хорошее!

При этих словах тупая харя батона просияла в ебанутой улыбке от похвалы мамаши и от того, шо центр удовольствия в мозгах словил кайф, услышав, что теперь к нему какие-то оборзевшие мыши будут хорошо относиться. «Для мыши нет большего счастья, чем похвалы других мышей, – подумал Мудя. – Свиньи позорные!»

– Тогда я ей говорю: «Сколько я вам должен?» – гордо пиздел батя, хуяря себя пяткой в грудь. – А она отвечает: «Починить у себя краны». Я еще раз извинился и ушел. Ну, такая приятная женщина!

– Ох-ох-ох! Как хорошо-то-о-о!!! – в экстазе мышиного счастья завыла тупая курица-бабуся, как будто кто-то лизнул ее старый вонючий клитор.

 

* * *

 

У тупой мамаши Муда на огороде нихуя не росли огурцы и другие овощи, зато сорняков было – хоть жопой ешь.

– Ты че, маманя, сорняки разводить решила? – спросил ее как-то Мудя.

– Сам ты сорняки!!! – заныла обиженная дура. – Это что-то в этом году не взошло! Наваждение какое-то! – тупая курица всегда и по любому поводу оправдывалась.

– Знаешь пословицу: «Что посеешь – то пожнешь?»

– Хватить чушь молоть! Сам попробуй вырастить!!! Оно само почему-то нынче не растет! – забесилась разобиженная дура.

– Сами токма менструации текут! – прикололся Муд. – А если ты посадила семена, и они не взошли, значит, у кого-то руки из жопы растут! Ха-ха-ха! Не будем уточнять, у кого, хотя все знают, что это…

– Что ты такое говоришь, бессовестный! На маму такими словами! Я уже тебе говорила, что я посадила нормально, поливала, ухаживала, как полагается, а они все равно не растут!

– А-а, понятно! Ты их, должно быть, посадила у соседей в огороде – зырь, у них как все круто выросло!

– Почему это у соседей? – не вдуплялась тупая свиноматка.

– Ну, ладно-ладно, не признавайся, я ни кому не выдам твою тайну! – издевался Мудерь.

Тут на горизонте показалось идиотичное еблище батона.

– Па! – окликнул его Мудозвон. – Баба сказала, шо она позвонит дяде Володе, чтоб он дал нам огурцов, раз у нас своих нету, – решил он обрадовать батона.

Но не тут-то было: довольная до сего момента харя бати вмиг исказилась в уебищной гримасе. Мудь сначала не въехал, в чем дело, но потом до него дошло, шо батю задело то, что у всех уже давно есть огурцы, а у него до сих пор нету, и шо теперь все про енто узнали. «Вот свинский пердун! – забесился Мудерь. – Нормальные люди халяве тока рады, а этот возомнивший ебантроп даже не может просто взять то, шо дают просто так! Что же он будет делать, коды он окажется на помойке вместе с бомжами и надо будет просить? Подохнет с голоду, но не откроет рта, ях партизан! Вот она – мышиная наука, насквозь гнилая, построенная на высосанном из двадцать первого пальца болезненном воображении!»

С этими мыслями Мудон пошел срать, специально хромая, шоб все думали, что у него раздутая лапа, и не доебывались до него со своей работой. Посрав, он потянулся за бумагой, как вдруг гнилая доска, на которой он стоял, проломилась, и Мудерь активно погрузился одной ногой в дерьмо по самые яйца.

– А-а-а! – завопил придурок. – Спасите!

Еле выбравшись на свежий воздух, идиот стал индульгировать, шо у него теперя не нога, а говняный костыль. Но тут он вспомнил, шо один японский ниндзя, чтобы убить богатого самурая, пробрался к нему в дом через канализацию и просидел в говне целые сутки, прежде чем жопа самурая показалась в амбразуре, и он проткнул ее своим клинком. «О, круто!» – Мудон сразу вообразил себя крутым ниндзей, сидящим по уши в говне, и при этом ему уже не было так тухло, а наоборот, даже кайфно.

– Ха! Говнюк! Теперь ты понял, как образы легко меняют твое восприятие? – вдруг снова стал базарить голос духа.

– А? Что? – растерялся Муд, кое-как приходя в себя, хотя с ебанутого рыла еще не сошла мечтательная улыбочка.

– Ты понял, как ты ведешься на образы, болван?! Что даже готов в дерьме сидеть, лишь бы быть похожим на ниндзю? – повторил голос.

– А-а… Да? – Мудерь все еще плохо всасывал тему.

– Да, идиот, да.

– А че я такого сделал?

– Да ни хуя, все ништяк, вот только так любой сможет заставить тебя прыгнуть в туалетную яму, если скажет, что так ты будешь похож на ниндзю! Хе-хе-хе!!!

– В натуре… – согласился уебок. – А так бы я ни за что не прыгнул. А почему так происходит?

– А потому шо ты, как и твой ебанутый отец, всю жизнь делал что-то только ради похвалы и самовозвеличивания. И теперь вы не можете жить без ентого, ях без воздуха. Ты видел, как твой отец перед всеми лебезит?

– Ага…

– Зачем? А чтоб его назвали классным другом, незаменимым работником, хорошим сыночком у мамочки, мастером «золотые руки» и прочей хуйней. Людям назвать его так совсем не трудно, а он за это в лепешку расшибется и все для них сделает. Так и становятся быдлом.

– Но я-то не такой! – возмутился Мудох.

– Ты сын-уебок своего лоха-отца, а яблочко, как известно, от яблони недалеко падает. Всосал? – напирал дух.

– Всосал, кажися, – хмуро ответил Мудь.

На следующий день приехал дядя Володя и притаранил мешок огурцов. Мудон обрадовался, схватил мешок и попер в летнюю кухню, где протирал штаны батон.

– Батя, зырь, какая куча огурцов нам привалила! – радостно сказал Мудя.

Батон с кислой рожей посмотрел на огурцы и, покраснев, как помидор, пропердел:

– Это для нас позор!

– Че позор? – не въехал Муд. – Огурцы, шо ли, хавать – позор?

– Да то, что у нас своих нет! – разозлился старый козел и вышел, хлопнув дверью.

– А я думал, шо огурцы у всех одинаковые, – в недоумении сказал Мудя и усиленно заковырялся в носу.

Он пошел в дом и наткнулся там на маленького уебка, который в очередной раз измывался над котом.

– Хай, Хрякло! – бросил Муд, показывая братцу «фак».

– Хай! – ответил тем же жестом Хряк, подвязывая к потолку ведро.

– Че это будет? – спросил Муд.

– Кот будет на воздушном шаре путешествовать! – он схватил кота и, встав на стул, посадил его в ведро.

Кот высунул морду из ведра и, увидев высоту, охуел с нее. Он стал дрыгаться и пытаться вылезти, но ведро раскачивалось, и коту стало страшно. Он растерянно смотрел по сторонам шарами по пять копеек и жалобно мяукал. Прыгать было некуда, кроме как на пол, и кот, высынув из ведра полтуловища, так и повис на нем. «Видя, шо делать нехуй, кот просто расслабляется и ни о чем не беспокоится!» – с восхищением подумал Мудя.

Повисев некоторое время, кот снова стал дрыгаться, потому что у него затекли лапы. Тогда ведро стало еще больше раскачиваться, и кот с перепугу спрыгнул вниз. Вслед за ним полетело ведро, сорвавшись с гвоздя.

– О! Кру-ут-той! – заорал Хряк.

Приземлившись, кот поднял одну лапу и не опускал ее: видимо, повредил во время прыжка.

– Пидор, кончай кота мучить! Вишь, у него лапа повредилась! – забеспокоился Муд, шо кот теперя от него уйдет.

Кот похромал к комнате, где жил Муд. Вход в нее был загроможден от кота коробками, но в последнее время кот придрочился через них перепрыгивать. «Как же он будет прыгать, у него же лапа опухла?» – подумал Муд, вспоминая, как он жалел себя, коды лапа опухала у него самого. Кот в натуре прыгнул, и Мудерь стал пристально смотреть, шо у него теперь с больной лапой. Но кот, как ни в чем не бывало, залез на одеяло и развалился на нем, даже не вспоминая про свою травму. «А коды у меня че-нидь болить, я сразу начинаю ныть. Сижу, как пень, и больше думать ни о чем не могу! – негодовал Мудон. – Сразу бегать бросаю и заниматься. А кот себя ваще не жалеет! Тока лапу повредил, хуяк – и сразу снова прыгать! На себя совершенно ему похуй! Круто!»

Тут мир омрачился появлением ебанутой мамаши.

– Ребятки, уберитесь в доме, сейчас приедут смотреть, как у нас тут газ проводить, – раздался омерзительный писк, еле-еле напоминающий человеческую речь.

– Они че, в дом заваливать будуть? – с наездом спросил Мудя.

– Ну конечно.

– Пущай в мою комнату не заходють, а то у меня тама комп стоит! – стал шуметь Мудозвон.

– Что они, съедят твой компьютер, что ли! – стала пиздеть мамаша.

– Нехуй им видеть! Тут кражи постоянно, наводчики шныряют везде и вынюхивают, панятна?!

– Ой, ну прям, кто-то станет воровать твой компьютер! – стала нести ересь дура. – Это вообще будет муж нашей медсестры!

– Мамон, ты че, думаешь, шо если он – муж твоей медсестры, то все, пиздец, он – сама святость?! – с издевкой стал пиздеть Мудох. – Ха! Все мыши свято верят, шо если хто-то чей-то там муж, или брат, или сосед, то это – стопроцентная гарантия, шо им можно доверять! Ха-ха-ха!!! Вот дураки! – Муд стал пидарастическим голоском передразивать доверчивых мышей: «Ну как же, это же лучший друх моей сосе-е-дки! Он не мо-о-жет ничего у меня спиздить! Ну как же я такое могу подумать! Не-ет! Этого не может бы-ы-ыть! Пусть посидит у меня дома один, правда, у меня там тыща баксов лежит на видном месте, но ничего, он их не возьмет, он ведь лучший друх моей соседки, а значит, он святой!…»

– Ну, ладно, хватит придуриваться! – оборвала выступления Мудона мамаша.– Да он вообще далеко отсюда живет, в другом конце города! – единственное, шо пришло на ум тупой курицы.

– Хы-хы-ы-ы-ы!!! Ха-ха-ха-а-а-а! – вдрабадан забалдел Мудерь. – Ну ты и сказанула! Да, мама, эт у нас тут – все бандиты и негодяи, а на том-то конце города – о-о! – все праведники, да-а-а! Ха-ха-ха!!! Не, мамань, мне просто интересно, – пиздел Муд, захлебываясь от смеха, – как именно ты думаешь: или шо там все хорошие, или же шо им будет тяжело тащить компьютер на другой конец города, ха-а-а-ха-ха!!! Или есть еще какая-то тайная мышиная теория, которая…

– А! Иди ты в жопу! – распсиховалась тупая дура, не зная, что ответить, и выперлась вон.

– Ну че ты обижаешься! – крикнул ей вдогонку Мудь. – Я просто изучаю сверхъестественные явления, в частности, феномен мышебабской логики!!! – с хохотом орал он, воображая себя крутым логиком и гордясь, что он мужик, а не тупая баба.

– Она, конечно, дура, но ты не умнее ее, – стал базарить дух в ухо.

– Это почему это? – опешил Муд.

– Потому шо ты хоть и рубишь в цифрах, но в жизни нихуя путного не смыслишь.

– Че это вдрух? – обиделся долбоеб.

– А хуй ли ты тут тады сидишь? Был бы ты умный, давно уже был бы в Америке, пинал бы балду и ловил кайф от жизни!

– А я, может, не хочу в Америку! – стал оправдываться Мудозвон.

– Ну, представь, тады, шо тебя зовут туды на халяву – поедешь?

– Канэш, поеду!!! – обрадовался тупой придурок.

– Ну вот, а пиздишь, шо тебе не надо. Вот йогу не надо мирских удовольствий – так он сидит у себя в пещере и не залупается. А ты тока выебуешься, шо тебе не надо трахаться, шоб все думали, шо ты крутой аскет, но только увидишь голую жопу, так сразу дрыгаешь своей пипеткой!

– Угу… – промычал Муд, испытывая дискомфорт от позорного разоблачения.

 

* * *

 

Однажды Мудон спускался по лестнице своего подъезда вместе со своей подружайкой-подстилкой, которую он ебал, когда надоедало дрочить. Они весело ржали и скакали по ступенькам, как лошади, так шо шум стоял на весь подъезд. Коды Мудя уже спустился до первого этажа, дорогу ему преградила охуенная бабища и стала обозленно пиздеть, чтобы они топали полегче, потому шо в ентом подъезде проживает хуева туча еще не успевших сдохнуть мышей. Мудила, разгоряченный скачкой по ступенькам, завыебывался на дуру:

– Да ладно тебе глотку драть!

– Че ты сказал, коз-зел?! – завопила, оскорбленная хамским обращением на «ты», баба.

Тут уже забесился Мудон – долбоеба задело слово «козел». Он сделал деловитую харю и быстро перешел на «вы», строя из себя интеллигентного уязвленного болвана:

– Как вы меня назвали? Ка-ак??? Все слышали, да?! Она назвала меня козлом!!! – забыв о главном правиле – не ввязываться в позорные разборки с мышами.

– И еще раз назову – будешь мне еще тыкать, сопляк! – грубым басом наезжала толстожопая корова.

– Ах так! Ах так! – визжал Мудерь, не способный контролировать свою обиженную ложную харю. – Я ща заяву в ментуру накатаю на Вас, ясна! Я в суд заявлю за оскорбление моей личности! – пытался запугивать он писклявым голосочком.

– Давай-давай! Самому же и отрыгнется! Я те такой суд устрою! – нихуя не запугивалась оборзевшая жирная тварь.

Тут у Дырки че-то переклинило в безмозглой башке, и она дико вырвалась вперед, отпихивая бившегося в истерике Мудю:

– Так, сука!!! Закрой пасть!!! И иди на хуй отсюда!!!

Тупая корова от такой изысканной манеры общения просто-таки опизденела и попятилась назад, уткнувшись необъятной жопой в стену.

– Вы… Вы… из какой квартиры? – визгляво выдавила из себя она, шарахаясь от взбешенной Дырки.

– Давай-давай!!! – мрачно глядя на жирную тварь намалеванными черными глазищами, угрожающе пиздела Дырень.

– Вы… Вы кто такая, а? Вы из какой квартиры? – пятясь назад, тупо продолжала твердить охуевшая до упора мышь.

Она прикольно пыталась проломиться сквозь стену, тыкаясь в нее раскабаневшим задом. Потом до нее дошло, шо надо бы развернуться, и она быстро порулила вверх по ступенькам, растерянно причитая по пути:

– Кто это такая?! Что это она так?! А? Как это?…

Мудон радостно загоготал.

– Хуй ли ты ржешь? – грозно спросила у него Дырка.

– А че?

– Че ты сцепился с этой толстой мышью?! Нахуй она тебе сдалась?! Не смог справиться со своей тупой гордостью?! Забыл про сталкинг, про самоконтроль!

– Хуй ли ты выебываешься тут?! – забесился Мудерь на развыступавшуюся подстилку.

– Вот-вот, так всегда! Когда я свиню, ты меня пиздишь по харе, а как самому, так можно! – обидчиво заверещала дурная.

– Я, бля, крутой сталкинг отрабатывал! А тебе, безмозглой сволочи, никогда этого не понять! – гордо пиздоболил Мудон, оправдывая свое говно.

– Так всегда! – стала ныть Дырень. – Ты никогда не признаешься в своем дерьме! На все придумываешь отмазы, но я знаю, что это непра-а-авильна-а!

– Ну-ка, заткнись, с-сука! – зашипел разбушевавшийся Муд. – А не то я тя щас по стенке размажу!!! – вопил он, потрясая кулаками перед носом у зашуганной дуры. – Будешь еще на меня залупаться?!

– Не буду, – промямлила тупая овца.

– Хе-хе, вот так-то, – довольный своей крутизной, прокряхтел идиот. – Че-то ты сейчас не такая крутая, как тады орала на эту оборзевшую мышь, а?

– Конечно, ты меня постоянно подавляешь! – оправдывалась Дырка.

– Ну и хуй! Кто на кого круче залупится, тот и поймал Бога за яйца! Всосала?

– Тогда иди нахуй, понял!!! – заорала стукнутая в детстве об унитаз, и без крыши помчалась прочь.

Мудерь, охуев от такого неожиданного поворота событий, на секунду замер, а потом погнался за дурой, горланя:

– Э-э! Ну-ка, стой, коза! А не то тебе пиздец настанет!!! Я тебе это гарантирую!!!

Но Дырень неслась со скоростью австралийского кенгуру и еще умудрялась показывать «фак» своему ебанутому дружку.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 10

 

СЕМЕЙНОЕ БОЛОТО

 

– Что же мне делать? – думала я. – Я не хочу ехать к этому Обе. Я что, шлюха, что ли?! Ведь партнер должен быть один. Но раз Учитель так сказал – значит, вроде, так нужно. Нет, я не могу изменять Нараде! Он хоть и чахлый, но он же мой!

– Нарада, что же делать? – спрашивала я.

– Ну, скажи Рулону, что ты не хочешь быть шлюхой, что ты хочешь становиться постоянной.

Я так и сделала. Терзаемая противоречиями и множеством неконтролируемых частей, мучаясь высосанной из пальца (вернее, из хуя) проблемой, слишком серьезно относясь к долбанувшим в мою голову хуевым мыслям, я стала звонить Учителю.

На этот раз голос Рулона был веселым и радостным:

– А чего беспокоится? Ездят же люди в отпуск. Вот и ты съездишь на месяц. Надо думать: «Вот классно! Поеду, еще с одним мужиком познакомлюсь, узнаю, как у него там».

Мне стало смешно, и проблема сразу стала не такой значимой. Тогда я спросила о другой волновавшей меня проблеме:

– А еще я боюсь, что Кочерга, которая тут рядом вертится, станет к Нараде приставать. Я знаю, что если откуда-то уезжаю, то сразу все теряю. Так уже было, когда я  уехала от Рулона.

Рулон засмеялся:

– Кочерга-то! Да ну! Если она до сих пор ничего не сделала, значит, у нее уже ничего не получится!

Уверенность Рулона вселила в меня такую же уверенность, хотя некоторое беспокойство все же оставалось. Ведь уже проверен тот факт, что значение имеет не то, каков человек, а сколько времени находится рядом. Так, например, когда Кочерга в прошлый раз жила с Нарадой, то сначала она ему очень не нравилась, даже была противна. Она все время мазалась какими-то вонючими мазями и рядом с ней невозможно было даже сидеть. Кое-как, очень редко, Нарада трахал эту вонючку, но ни о каких чувствах не могло быть и речи. И только по прошествии четырех месяцев произошло чудо, и внезапно Нарада ослеп и влюбился в Кочергу. И когда она ушла от него, он сильно мучился, но недолго, может быть, месяц, а может и меньше, потому что появилась я с мечтой о принце. Так что я уже знала, что Нараде нужно всегда быть к кому-то привязанным, потому что он не может быть один. Этот комплекс неполноценности не дает человеку быть целостным и заставляет человека постоянно искать партнера. Усугублялось положение еще и тем, что у Нарады были слишком невероятные, невозможные запросы. Например, к Рулону могла прийти любая Дуська из деревни, совершенно неотесанная и тупая (какой в свое время была и я), но всемогущество Учителя так велико, что он мог сделать из этой Дуськи собранную, жесткую и красивую женщину. А Нарада требовал именно таких. Ему нужна красивая и услужливая, а других ему не надобно, ибо сам изменить кого-либо и сделать совершеннее он не в состоянии.

Итак, Рулон помог мне отнестись к несуществующей проблеме с легкостью, и, повторяя про себя спасительную фразу Учителя: «Лучше быть шлюхой, чем курицей-наседкой в семейке», я поехала к Обе в безразличном и веселом состоянии, пообещав Нараде, что обязательно вернусь к нему.

– Я знаю, – говорил Нарада, – ты такая легкомысленная, что, как только потрахаешься с Обей – сразу влюбишься. А если не сразу, то через месяц уж точно.

– Да ладно Вам! Не выдумывайте! – успокаивала я его.

– Я знаю тебя! Обещай, что будешь трахаться не чаще одного раза в неделю.

– О!!! Да Вы что!? Я так не могу!

– Ну ладно. Тогда хотя бы два раза в неделю. И не целоваться! Ясно!? И еще с презервативом! Ясно!? А то там у него какая-то баба, которая в миру со всеми трахалась. Так что можешь заразу подхватить.

– Фу! Ненавижу презервативы. Ну, если Вы так беспокоитесь, то ладно уж. Только ради Вас.

Поцеловавшись на прощанье, мы расстались. И я села в поезд и как-то сразу почувствовала в себе состояние какой-то освобожденности, прилив новой энергии. Хотя внутри меня было некоторое беспокойство, опасение, что вдруг Обя будет недоволен моим приездом, или Кочерга начнет действительно приставать к Нараде, или вдруг она  атакует его электробалалайку и использует все мелодии из нее для своих идиотских песенок. Хотя, впрочем, все это не так важно, главное, не быть наседкой, да и Нараде полезно осознать свою ревность и свою привязанность.

Обя встретил меня без особой радости, видимо, ему было тоже не по себе оттого, что к нему привалила баба его кореша и теперь, возможно, нужно будет с ней трахаться. Но поначалу мы оба приняли безмолвное решение о чисто платонических отношениях, просто находиться рядом. «Ведь для того, чтобы растождествляться с привязанностью, не обязательно со всеми трахаться», – думала я. Ночью мы спали раздельно, хотя в комнате была одна большая кровать. Обя спал на полу, а его дырка, по имени Ирка, вообще спала в другой комнате, поскольку по иерархии находилась ниже. Но вот уже на вторую ночь я стала замечать, что во мне появляется желание трахаться. Просто желание, как у животного, которое не проецировалось на кого-то определенного. Не было обязательным, чтобы реализовать это желание с Нарадой. Нет. В этот момент я почувствовала, что мое сексуальное желание вызвано не каким-то мужиком, а самой природой. И неважно, кто поможет реализовать эту сексуальную энергию. Рядом был Обя, и я решила, что могу заняться тантрой с ним.

– Завтра я обязательно это сделаю, – подумала я и заснула.

Вечером на следующий день я сказала Ирке зажечь свечи и благовония и, выпроводив Обю в большую комнату, стала наряжаться, продумывая, как буду его соблазнять. Рядом наряжалась Ирка, делая это с явным недовольством и неохотой. Может быть, потому, что чувствовала мое энергетическое преимущество и внутренне ревновала. Я знала, что они с Обей постоянно трахаются и, возможно, даже начинают привязываться друг к другу. Но все это было мне совершенно похуй. Мы нарядились и вышли в комнату, освященную пламенем свечи. Я включила музыку и стала танцевать. Раньше я возбуждалась, глядя на партнера, то бишь на Нараду, и воображая перед собой принца и всякие сентиментальности. Но сейчас я смотрела на Обю и, поскольку ни привязанности, ни воображения во мне не было по отношению к нему, то и возбуждения не возникало.

– Так вот почему большинство баб фригидны! – подумала я. – Потому что их сексуальное желание связанно с воображением о принцах. Но ведь вчера же я чувствовала возбуждение, которое возникло само по себе, а теперь, увидев Обю, потеряла всякое желание. А ну его нахуй! Лучше сосредоточусь на себе.

Я стала танцевать, вызывая в себе состояние страсти, и уже через несколько минут почувствовала сильное возбуждение. Тогда я стала постепенно раздеваться. А когда наполовину разделась, подошла к Обе и шепнула на ушко:

– Я Вас хочу!

Он погладил меня. А  я, закончив свой танец, села рядом с ним и сказала, чтобы Ирка продолжала танец. Обя стал ласкать меня, а когда Ирка закончила свой танец, мы с ним отправились в спальню заниматься тантрой. Ирка легла спать, но долго не могла уснуть, ревнуя Обю. Правда, ревность у нее была очень пассивная, как у многих маменькиных дочек, которые в момент ревности начинают подавлять свою энергию, зачмариваться и включать в себе комплекс неполноценности.

Сначала я сделала Обе массаж, а потом он начал мацать меня, обнимать и целовать.

– Еб твою мать! – подумала я. – Нарада же говорил мне не целоваться. И презерватива нет. Ну ладно, хрен с ним. Не побегу же я сейчас резинку покупать.

Отбросив эти мысли, я продолжала обниматься с Обей. Моя рука скользнула вниз к его хую, которого я, к своему удивлению, не обнаружила. Мне показалось, что у Оби нет хуя, а просто непонятно что, чего я у других мужиков не встречала. Теперь я поняла, почему иногда хуй называют прыщиком. Я стала гладить то место, где по идее должен был располагаться член, и член постепенно появился. Мы стали трахаться, причем я старалась концентрироваться на себе, на своем состоянии и пытаться наполнить себя энергией возбуждения, поднимать ее вверх, но это плохо получалось. Впервые я узнала, что такое просто секс без воображения и иллюзий. И от такого «знания» появилось ощущение опустошенности, словно того, что я считала собой, стало меньше. Я открыла глаза и уставилась на Обю, пытаясь разглядеть в нем принца, но ничего не получалось. Оказалось, для того чтобы слепить принца, недостаточно просто трахнуться: необходимо еще и время, чтобы раскрутить воображение и спроецировать свои чувствишки на определенный объект.

– У меня так часто бывает, – заговорил Обя, – часто я хочу женщину, а у меня никак не встает. Тогда помогает, если руками потрогать.

«Надо же, – подумала я. – Как же тогда рассказывают, словно Обя всех подряд трахает?»

Но у Оби уже встал очень хорошо, и мы снова стали трахаться.

– Синильга! А давай позовем Ирину, – предложил Обя.

– Зачем? – удивилась я.

– Ну, понимаешь, она ревнует сильно. У нее состояние портится от всяких таких мыслей.

Я удивилась, ибо не понимала, зачем Обя потакает ревности, а не искореняет ее. Но в то же время мне было похуй, что там за у них отношения. Я согласилась позвать Ирину, чтобы делать массаж. Та вошла словно тень и, сделав несколько попыток ласкаться, замерла почти неподвижно, словно ее и не было рядом.

– Что с тобой? – спросил ее Обя. – Ты какая-то пассивная.

– Просто я немного спать хочу, – ответила та.

А затем, обратившись ко мне, сказала:

– Не знаю, Синильга, почему-то мне интересно просто смотреть на Вас, как Вы двигаетесь, танцуете, а самой ничего не хочется делать.

– Вот так странности, - подумала я и шепотом предложила Обе отправить Ирину спать.

Отправив ее, мы еще немного поговорили о чем-то и заснули.

Узнав о том, что я уже потрахалась с Обей, Нарада потребовал, чтобы я немедленно ехала обратно к нему:

– Я чувствую, что тебе уже почти все безразлично, - говорил он мне по телефону. – Я хочу, чтобы ты вернулась.

Я и сама была не против приехать, потому что пребывание с Обей становилось мне неприятно. Появилось непонимание, что я вообще здесь делаю, зачем мне с ним трахаться, какая от этого польза. Лучше бы я на балалайке играла и писала бы песни. Но так решил Рулон, а значит, это зачем-то нужно.

– Нет, Нарада. Я не могу приехать, потому что Рулон будет недоволен, – говорила я по телефону.

– А если ты не приедешь – я сам приеду за тобой!

Мы еще долго разговаривали, и, в конце концов, я согласилась приехать обратно. И хотя чувство вины все же сохранялось внутри меня, я пыталась заткнуть это чувство, чтобы не мучить себя противоречиями.

Я думала, что смогу писать песни, но не тут-то было. О чем я могла писать песни? О том, что действую против воли Бога? Поэтому, вернувшись к Нараде, я уже не могла думать о песнях. Я думала только об одном: что скажет Учитель, и что делать дальше. Я поехала к Нараде без вещей с мыслью, что я только встречусь с ним и снова вернусь к Обе, хотя заранее знала, что ревнивец меня не отпустит и придется отправлять мои вещи поездом следом за мной. Нарада встретил меня на вокзале, сияя от счастья. Но, увидев, что я без вещей, удивленно и настороженно спросил:

– А где же твоя сумка?

– А я только на время приехала, чтобы встретиться с Вами, а вечером поеду обратно.

– Никуда ты не поедешь! – заявил Нарада, как я и ожидала. – Теперь уж я тебя не отпущу!

Его огромная клешня сжала мою ладонь словно тиски так, что я вскрикнула от боли.

– А теперь рассказывай, сколько раз ты занималась с ним тантрой?!

– Успокойтесь! Всего два раза: вечером и утром.

– Как так – вечером и утром? Это что, за одну ночь, что ли?

Я чувствовала, что он готов убить меня. Но присутствие мышей останавливало этот бешеный порыв.

– Послушайте! Это была всего одна ночь, – успокаивала я его. – А  четыре дня до того я совсем не трахалась.

– Ты говорила, ты обещала один раз в неделю, а сама два раза за ночь! – сказав это, Нарада еще сильнее сжал мне руку в порыве гнева.

– Да ёб Вашу мать! – воскликнула я, вырываясь так, что прохожие стали удивленно оглядываться. – Хватит меня дергать! Чего ко мне прицепились?

Мы уже приближались к дому, где остановился Нарада.

– Значит, так! Ты никуда не едешь! Ясно?

– Ну, хорошо, хорошо! Успокойтесь! Я никуда не поеду, договорились.

Нарада ослабил свою железную хватку, и мы вошли в подъезд девятиэтажного дома.

– Ты же меня любишь, да? – говорил он.

– Ну конечно!

– Я тебя тоже люблю! – повторял Нарада волшебные слова. Он-то отлично понимал, что мне нужно.

– А ты не целовалась во время тантры? – спрашивал Нарада, сидя со мной рядом и обнимая меня.

– Что Вы!? Конечно же, нет! – соврала я. Но иначе я не могла ему ответить, ибо такой ответ не мог привести ни к чему хорошему.

– А ты пользовалась презервативом? – продолжал он свой допрос.

Я замолчала, не зная, что ответить, можно ли врать в подобном случае. Увидев мое замешательство, Нарада сразу все понял:

– Ты что!? Я же говорил тебе! Как я могу теперь тебе верить!? Ты, наверно, совсем голову потеряла, если забыла про презерватив. А если эта Ирка заразная?

– Не выдумывайте! Ирка проходила медосмотр перед тем, как трахаться с Обей.

– А ты знаешь, что бывают такие страшные болезни, которые проявляются не сразу, – угрожающим голосом нападал Нарада, – знаешь?

Внезапно, разъяренный, он набросился на меня и, схватив за горло, стал душить:

– Как ты могла так обмануть меня?! Ты обманула меня! Ты – предательница! Как я могу теперь тебе верить?!

Я вырывалась и, в конце концов, закричала. Нарада, боясь, что  хозяйка услышит, ослабил хватку и немного успокоился:

– Нахуй я приехала, – думала я, – и вообще, раз уж приехала, нахуй рассказала все. Какая же я дура, не могла все продумать заранее.

После такого мне сразу же захотелось куда-нибудь сбежать, хоть даже и к Обе, но остановила мысль о балалайке. Ведь у Оби нет балалайки, а у Нарады есть. К тому же Нарада сказал, что, несмотря на все мои обманы, он так же хочет, чтобы я оставалась с ним. Еще бы! Ведь если меня с ним не будет, с кем же он тогда будет трахаться. Он-то думает, что у него чувства, а на самом деле не у него, а у его хуя, который зациклился на одном объекте и решил, что ни с кем другим уже не может быть.

Постепенно и ко мне вернулось прежнее отношение. Уже вечером я решила, что никуда не поеду и всегда буду с Нарадой.

– В конце концов, – думала я, – ведь Нарада – это не самый худший вариант. Он ведь лучше старика Гануфрия, противного и склизкого, как мокрица, он лучше Оби, и вообще у него балалайка есть. Ну, чего же еще надо!?

 Думая так, я оправдывала свой глупый выбор, который, впрочем, и не был моим. Наверно, встреча с Нарадой – наказание судьбы, а я-то подумала, что это везение.

Но Рулон продолжал настаивать на моей поездке, и я опять почувствовала двойственность, но решила пока никуда не ехать, а подождать встречи с Рулоном, чтобы уже лучше понять, что происходит.

Естественно, что после встречи с Рулоном поездка с Обей стала необходимостью. В Рулон-холле мне показали, что Нарада ничем не отличается от обычного бомжа, и что, если опираться на чувства, то можно оказаться вместе с нищим на помойке. Но, слушая это, я не обрела понимания. Хотя в какой-то момент, когда я должна была вспоминать о Нараде все самое худшее, я вошла в состояние ненависти и решила больше никогда не ездить с ним. Только уже на следующее утро это состояние прошло, привязанность и чувство жалости возникли вновь, но продолжение практики растождествления с бомжом было неизбежно. Я вновь оказалась с Обей в одном городе, вместе с ним была и Ирка. Мы поселились в однокомнатной квартире, обстановка которой была не из лучших, ибо сейчас шла практика скромной жизни, тогда как обычно мы жили в шикарных квартирах, а иногда даже в двухэтажных коттеджах со спортзалами и бассейнами.

В большой комнате все было заставлено древней мебелью: деревянный шкаф со сломанной дверцей, чёрный письменный стол и кровать с пружинами. Два одноместных матраса и два комплекта постельного белья валялись на кровати. Ирка сделала еду, состоящую из риса и жареной колбасы.

Мы сели ужинать, и Обя стал рассказывать что-то про Тольтекскую магию и еще что-то. Я заметила, что он очень любит говорить и любит, когда его слушают. Потом он стал показывать какие-то движения по ушу.

Взяв в руки бамбуковую палку и подражая инструктору по ушу, он заставил Ирку сначала встать в позу всадника, а потом делать еще какие-то удары руками и ногами. Ирка старалась, но, очевидно, не для того, чтобы научиться ушу, а для того, чтобы выслужиться перед Обей. Оттопырив назад свою огромную жопу, она неуклюже поворачивалась то влево, то вправо, вытягивая поочередно руки вперед.

– Дура, блядь! Ты че жопу оттопырила!? – орал Обя.

– Ну-у-у, Обя, – растягивая слова, мямлила Ирка, кокетливо поворачивая голову и слегка краснея от стыда. Это был ее основной ответ на все нападки шефа.

Поздно вечером, как всегда, потанцевав перед сном, я постелила свой матрац, а другой расстелила Ирка для Оби. И, поскольку других матрацов не было, то ей «пришлось» лечь рядом с Обей. Тот сделал вид, что ему безразлично, даже отвернулся. Но Ирке было явно не все равно. Я уснула, а проснувшись утром, увидела следующую картину: Обя лежал, повернувшись спиной к своей пассии, а та повисла на нем сзади, размякшая и расплывшаяся. Глядя на это свинство, я испытала сильное отвращение. Какая гадость! Какое говно! Словно мышиная семейка. Тут я вспомнила, что и сама совсем недавно была в таком же состоянии, как и Ирина. Но со стороны я себя не видела и воображала, что между мной и моим принцем какие-то духовные отношения. Он ведь говорил о Божественной Силе, о развитии, о совершенствовании. Вот и Обя тоже пиздит о мамочкиной программе, о Боге, об Учителе, но, несмотря на это, изменения происходят только в воображении, на самом же деле формируется ебаная семейка, и чем дальше, тем сильнее. Так же вот и я валялась с Нарадой в постели, воображая, что тем самым мы создаем общее поле и друг через друга становимся более целостными, но на самом деле мы всего лишь теряли свою энергию, направляя ее друг на друга: замыкали круг, отдаляясь от Бога, зацикливаясь друг на друге. А ведь я знала, что Марианна всегда спала одна, я знала, что и Мадонна никого не подпускала близко к себе. Она говорила: «Мне, конечно, нравится, когда дарят цветы, признаются в своих чувствах и прочее, но когда человек начинает долго сидеть рядом со мной, мне это начинает ужасно надоедать, и тогда я избавляюсь от него. Видимо, у меня нереальные требования и я никогда не встречу человека, который бы мне подходил». Вот поэтому Мадонна стала знаменитой, ибо видела, что сентиментальность только расслабляет и высасывает энергию. Видимо, она мечтала о таком человеке, как Рулон, ибо только он мог продвигать людей к развитию, помогать им становиться ярче и сильнее.

– Да, – подумала я, – значит, рядом с Нарадой я по своему состоянию ничем не отличалась от этой размазанной и тупой Ирины. А ведь Рулон говорил, что все мужики одинаковы, что их полно, как говна. Всегда найдется кто-то, кто захочет размазать по тебе свое дерьмо. И только Рулон поможет мне.

Такие мысли стали все чаще приходить ко мне в голову, но только ненадолго наступало прозрение. Потом ситуация стала еще более невыносимой. Через три дня мы приехали в другой город, где опять-таки жили в одной комнате, в которой вообще не было ничего, кроме большого раскладного дивана. Пришлось спать втроем, что мне ужасно не понравилось, ибо я ощущала себя погруженной в говно. Я сказала Обе, что не хочу больше трахаться втроем, и тогда однажды ночью мы трахались с ним прямо при спящей рядом Ирине, хотя она, конечно же, не могла спать в такой момент, а только притворялась. Возможно, перед этим Обя сообщил ей об ожидающей ее практике растождествления с чувством единственности. Но бабские уши все слышат так, как хотят слышать, и наверняка Ирина подумала: «Это практика, которую мне нужно принять, растождествляясь с тем, что я буду видеть, ради сохранения своих чувствишек, ради сохранения своей хуйни!»

Наутро я решила, что мне нужно ехать к Нараде, ибо мне уже совсем опротивело находиться в этом говне. Да и Нарада меня подталкивал к этому. Приближался его день рождения, и когда я звонила ему, он говорил:

– Знаешь, Синильга, мне приходят всякие знаки.

– Какие еще знаки? – спросила я. Я знала, что в последнее время во снах ему видятся будущие события. Например, перед встречей в Рулон-холле он увидел, как его бьют, унижают. Так и произошло, только избиение было энергетическим, когда все нападали на него, вспоминая все его свинства.

– Мне опять снятся вещие сны, - продолжал он. – Например, неделю назад мне приснилось, что Рулон стал очень сильно на меня кричать, а потом он стал ругать всех за то, что они не хотят просветлевать. А потом ты ушла к нему жить.

– А потом? – спросила я.

– Не знаю! Я больше ничего не видел. Но сегодня мне приснился сон, в котором мы встретились. Кажется, это случилось на мой день рождения.

– Ваш день рождения уже завтра. Я не приеду, – ответила я.

– Мне кажется, если мы не встретимся на день рождения, то уже вообще никогда не встретимся.

Я поняла, что он хочет, чтобы я приехала, и намерением притягивает меня, но не хочет брать ответственность за ситуацию, не хочет, чтобы его обвиняли в том, что он мне что-то внушает и пытается на меня воздействовать. Желая проверить это, я спросила:

– Вы хотите, чтобы я приехала?

– Я был бы не против. Это было бы замечательно. – Далее следовали шаблонные признания в любви.

– Да, – подумала я, – это же полное дерьмо. С одной стороны, он хочет, чтобы я была с ним, а с другой стороны, боится, что о нем скажут и как его накажут. Он хочет сделать все так, чтобы, вроде, я к нему сама навязалась, а он просто не может меня выгнать. Вот сволочь! Что же делать? Тут дерьмо и там дерьмо!

Я еще долго думала об этой ситуации и, в конце концов, решила, что нужно ехать, что все-таки там дерьма меньше, хотя на самом деле никакой разницы. Просто «свое дерьмо не пахнет». Я знала, что Обя так просто меня не отпустит, и потому решила уехать рано утром, пока все спят, хотя, конечно, опасалась, что он может проснуться от шума, ведь мы спали рядом. Утром прозвенел будильник, на который почему-то никто не отреагировал; я встала, быстро собрала свои вещи и посмотрела, все ли спят. Обя храпел на мгновение, но потом опять заснул.

Я быстро добралась до вокзала, наблюдая за знаками, приходящими извне. Во-первых, было очень холодно, хотя до этого была достаточно теплая погода; во-вторых, автобус тоже оказался очень холодным, да и место, указанное в билете, было под номером 13. «Вот это да! Видимо, не стоит мне ехать, или просто я еду не туда, куда надо. Правильнее было бы уехать к Рулону, чтобы жить нормальной жизнью, петь песни, через два года оказаться в Америке…»

Но страх трудностей остановил поток этих мыслей и, несмотря на все знаки Силы, я отправилась к своему говняному принцу. Пока ехала в автобусе, мое состояние изменилось, и я была уже рада предстоящей встрече с Нарадой. Что будет дальше, я не знала.

– Ну, встречусь я с ним, – думала я. – А что дальше? Все равно ведь придется что-то менять. Все равно придется ехать снова к Обе. Рулон ведь так ничего не оставит».

Он встретил меня на вокзале, и я с радостью бросилась к нему на шею, хотя действовала по инерции. Просто я так намечтала по дороге, что обрадуюсь и начну обнимать своего принца. То есть все эти эмоции не были сущностными, они были надуманными и запланированными. Я поздравила Нараду с днем рождения, и мы пошли в квартиру, где остановились на время проведения занятий с рулонитами.

– Ты опять без вещей приехала? – спросил Нарада.

– Да. Я только на один день, а завтра поеду обратно. Сегодня, наверно, нужно позвонить Рулону и сказать, что я здесь.

– Он, наверное, рассердится, – сказал Нарада.

– Ну, я же всего на один день, только на День рождения приехала.

Я осталась в квартире одна, а Нарада отправился продолжать занятия с рулонитами. Я позвонила Рулону и сказала, что приехала к Нараде. Не успев договорить, я уже перепугалась, потому что голос Рулона был неимоверно грозным, впервые я услышала такой голос.

– А вот этого не надо было делать, – воскликнул он, – месяц же еще не прошел!

На мгновение я замолчала, не зная, что сказать, хотя вопросы были приготовлены заранее. Вспомнив вопрос, я сказала:

– Учитель, когда я приехала сюда, то не увидела того, что меня тянуло. Я увидела Нараду совершенно не таким, как его представляла.

– Конечно, – говорил Учитель все так же жестко. – Нас тянет воображение, то, чего на самом деле нет. И из бомжа мы начинаем лепить принца. А если бы ты на самом деле видела, что все мужики одинаковы, то сидела бы спокойно с Обей, понимая, что все на одно лицо.

– Понятно, – промямлила я, еле сдерживая накатившие слезы самосожаления.

Положив трубку, я разревелась что есть силы, стало понятно, что я сама не справлюсь с этой проблемой. – И зачем только я сюда приехала, если Нарада – это бомж. Я начала во внутреннем диалоге обсирать Нараду, но заметила, что обсираю какой-то нереальный образ мерзкого бомжа, похожего внешне на Нараду, а сам Нарада внутри меня оставался в роли принца. Я стала вспоминать самые хуевые моменты наших с ним отношений, например, когда он пиздил меня, но все эти моменты заканчивались примирением и не оставили внутри меня особой ненависти. Я с ужасом подумала, что не могу вызвать искреннею ненависть.

– Да я так никогда не стану великой певицей, если буду с Нарадой, – подумала я. - Из-за всех этих проблем у меня даже песни плохо пишутся. - Эта мысль пробудила меня и задела за живое. – Нужно немедленно что-то предпринимать. Я же хочу стать певицей, тогда зачем мне оставаться с Нарадой? Но и к Обе я не поеду. У этого разпиздяя же нет балалайки. Нахуй я буду сидеть с ним бессмысленно целый месяц. Нет! Я поеду к Рулону. Рядом с Рулоном возможно все!

Я позвонила Рулону еще раз, и на этот раз со мной разговаривали уже более снисходительно.

– Чтобы быть со мной, – говорил Рулон, – нужно понять, что такие, как Обя и Нарада, никуда не денутся. Таких полно, как говна.

– Действительно, – подумала я. – А куда они денутся? Таких всегда можно найти целую кучу. А вот Учитель один, и только с ним возможности не ограничены. Лучше я поеду к Рулону.

И, спросив разрешения, я твердо решила уехать к Учителю.

После того, как Кочерга поговорила с Учителем, она вошла в комнату Нарады, видимо, чтобы что-то ему сказать. Я заметила, что с моим приездом она стала более мрачной, а пока меня не было, она просто летала от счастья. Видимо, надеялась, что Нарада станет ее принцем, а потом внезапно поняла, что принц пока занят.

Я танцевала под музыку и вдруг услышала в комнате какой-то шум. Сделав музыку потише, я поняла, что происходит какая-то драка. Видимо, Нарада по какой-то причине разбесился на Кочергу. И я подумала, что пока не стоит заходить в комнату, хотя было очень интересно посмотреть на происходящее. Внутри появилось какое-то злорадство. Я подумала: «Мечтаешь, Кочерга, о принце? Вот, давай узнай, что это такое!»

Через десять минут Кочерга вышла из комнаты, к моему удивлению, без слез и возмущения, как будто ничего и не произошло. Только волосы слегка потрепались.

Я сразу побежала расспрашивать Нараду о случившемся.

– Представляешь? – сказал он. – Рулон велел Кочерге учить меня, чтобы я выгнал тебя с кулаками к Обе. Я разбесился и бесконтрольно набросился на Кочергу. Я ее очень сильно избил и объяснил это тем, что она смотрит на меня, как на принца.

– Так Вы ее все-таки били? – удивилась я. – А я-то смотрю, она почему-то без слез и без возмущения вышла.

– Да, – сказал Нарада, – ей все это словно без разницы. Она привыкла, что ее в миру огромные мужики пиздили, и стала почти нечувствительной к боли. Блядь, что же я наделал? Ей ведь Рулон велел так сказать. Хотя она говорила это с радостью, что хоть в этом может самоутвердиться. – В принципе, ей же все равно не больно, наверное, просто обидно. А от побоев она испытывает оргазм. Говорят, во время секса она не получает удовольствия, а вот, когда ее бьют – сразу кончает.

– А знаете, Нарада, – продолжала я. – Я ведь вам еще не все сказала. Я уже позвонила Рулону и попросила разрешения приехать к нему.

Следующей реакции я никак не могла ожидать. Нарада в одно мгновение набросился на меня и стал пиздить изо всех сил. Я в ужасе посмотрела на его разбесившуюся рожу. От злости он ничего не мог сказать. Когда же этот безумный приступ прошел, он скрутил мне руки и, прижав к кровати, заорал:

– Ах, ты свинья! Ты же обещала мне сама так не делать. Почему ты не сказала мне? Почему ты опять предаешь меня? Ты – предательница! Ты – шлюха, самая настоящая! Тебе все похуй! Ты не любишь меня, тварь! Ты используешь меня, чтоб я искал тебе музыку, чтоб я все для тебя делал. Это все, что тебе нужно! Тварь! Шлюха!

Не давая мне сказать ни слова, он принялся душить меня. Я вырвалась и закричала. Нарада испугался, что кто-то услышит, и зажал мне рот:

– Все, блядь! Сейчас я убью тебя! Ясно?!

Я испугалась не на шутку, ибо безумие Нарады вселяло ужас. Внезапно он отпустил меня и стал реветь, а потом набросился с новой силой. Я пыталась его успокоить, но он ничего не слышал. Прижав меня к кровати, он стал говорить страшным голосом совершенно серьезно, так, что я ощутила настоящий ужас:

– Я проклинаю тебя! Проклинаю! Пусть через десять лет у тебя будет рак груди! Обязательно будет! У тебя вылезут все волосы! Это обязательно произойдет!

Безумный Нарада повторял свои заклинания с такой силой, что я поверила в возможность их свершения, тем более, что когда-то он сказал мне, что у меня появится чирей, и так и произошло. С тех пор я немного опасалась его слов. Иногда он казался мне слабым и беспомощным, а иногда я видела в нем дьявола, бешеного и безумного.

Немного придя в себя, я решила, что теперь-то уж обязательно уеду, и никто не остановит меня.

– Так! – воскликнул Нарада. – Сейчас мы посмотрим, что ты там теперь пишешь.

Он знал, что мое состояние и мысли отражались в моих записях, и потому полез в мою сумку  в поисках тетрадей.

– Не трогайте мои тетради! – закричала я. – Это вас не касается! Хватит меня пасти! – воскликнула я, пытаясь забрать у него свои записи.

– Так, – сказал он, разворачивая мой листочек, куда я записала свой вывод.  Он стал читать вслух: «Я поняла, что все мужики одинаковы. Если я буду всегда в хорошей форме, то смогу всегда найти себе кого-нибудь.

– Так вот что ты поняла, – поворачиваясь ко мне со зверскими глазами, - говорил Нарада, – вот что ты поняла, шлюха!

– Если еще раз ударите, сразу же, сейчас же уйду! Ясно?

Нарада слегка успокоился, и сел, закрыв лицо руками.

– У меня разные состояния бывают, – сказала я, – и такое тоже бывает. Но оно было совсем недолго.

Главное для меня было сейчас успокоить Нараду, чтобы утром спокойно уехать.

– Ты – шлюха, – повторял он.

В этот момент зазвонил телефон.

– Это Обя, наверное, – сказала я.

– Я не буду с ним говорить, – заявил Нарада. – Говори ты, но чтоб ничего лишнего. Просто скажи, что ты еще ничего не решила.

– А я уже сказала, что поеду к Рулону.

– Скажи, что ты еще ничего не решила! – угрожающе  говорил Нарада, – если скажешь что-то не то, я выключу телефон. Ясно?

Я взяла трубку и в слезах что-то отвечала Обе. Нарада то и дело выключал телефон, а Обя звонил снова, думая, что связь обрывается.

После разговора с Обей я пыталась уговорить Нараду:

– Понимаете, Нарада, мы не сможем с вами находиться вместе, потому что вместе мы не развиваемся, а только деградируем. Вы все больше цепляетесь ко мне, уже с ума сходите. Я вообще не знаю, зачем приехала.

– Зачем ты так сделала на мой день рождения? Ты мне такую программу на весь год заложила! Могла бы не говорить сегодня, что поедешь к Рулону.

– Это Вы могли бы не беситься, а спокойно все выслушать. И вообще, все зависит от Вашего состояния. И когда Вы в жестком, собранном состоянии – меня к Вам притягивает, а когда Вы ноете и психуете – наоборот, отталкиваете своим состоянием.

Злоба прошла, и Нарада стал ныть словно безумный. Он ревел, переживая безысходность и неспособность что-то изменить. В этот момент я не думала о том, что люблю его. Во мне появилась сильная жалость, граничащая с некоторым отвращением. Я  прислушалась к своей реакции и подумала – так вот о чем говорил Рулон. Передо мной беспомощный бомж, и я испытываю только жалость, и эту жалость я могла бы испытывать к любому бомжу. Меня держит только жалость, по крайней мере,  сейчас. Да разве я могу любить это убожество?!

Мне захотелось сейчас же уехать, но было уже поздно. Я вышла из комнаты и пошла пить чай.

– Да нахуй он мне нужен? – крутилось в моей голове. – С ним я никогда не стану великой. Я не стану лучше его. Немедленно надо уехать. Нужно только забрать диски с музыкой для песен.

Тем временем Нарада успокоился и позвонил Рулону. Рулон долго объяснял ему, как нужно действовать, и, в конце концов, Нарада успокоился. Он пообещал мне записать музыку с дисков на кассету для песен и сказал, что я смогу вернуться. Мы помирились и почти всю ночь о чем-то говорили, а утром я уехала, прощаясь с Нарадой, оставляя в своих заебанных мозгах образ принца Нарады.

Если бы я была нормальной, то уже после первых же побоев Нарады поняла бы, что это не принц, а бомж. Но ситуация повторялась вновь и вновь, и я вновь и вновь возвращалась к ней, каждый раз желая убедиться в чем-то и в очередной раз что-то проверить.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 11

 

ЗОЛОТОЕ ЯЙЦО

 

Сидя в избе Святогора, Рулон разглядывал древние славянские манускрипты, на которых в виде рисунков и каких-то иероглифов было зашифровано древнее языческое знание. На одном обветшалом рисунке изображался лебедь, сидящий на воде. Внизу него было золотое яйцо. Внутри яйца Рулон разглядел изображение горы, опоясанной внизу змеем. Вокруг горы было три солнца, а внизу нее луна. Под луной, на дне яйца, были изображены зловещие фигурки каких-то людей, окруженных мраком. А вверху над солнцами, звезды и какие-то благовидные люди.

– Что все это значит? – спросил Рул у Святогора.

– Это основной манускрипт, – ответил тот. Здесь нарисовано, как возник наш мир. Вначале был первобытный океан небытия, который есть Дый – наш прадед, прародитель, главный Бог. Однажды, в очередной раз, Дый решил создать еще одну Вселенную. И тогда он превратился в лебедя и снес золотое яйцо, которое явилось его детищем Сварогом – Богом нашей проявленной Вселенной. Сварог разделил яйцо на верх и низ. Острая его часть стало небом, тупая –  преисподней. А из белка, в середине, он сделал землю.

– Постой, постой, – сказал Рулон, – действительно, ученые говорят, что наша метагалактика похожа на яйцо.

– Да, вот и ученые уже начали кое-что слабо понимать, – рассмеялся Святогор. Дак вот. Из желтка Сварог создал Солнце, чтобы освещать весь мир.

– А почему Солнце не одно, а их три? – спросил Рулон.

– Не три, а четыре. Первое Солнце – это Ярило, утренняя заря. Оно связанно с началом творения, началом дня. Его Сварог создал первым. С него же начинается весной год, когда тает снег, и расцветает зелень. С него начинается и твоя жизнь, юность. Следующее Солнце – это Дажбог, летнее Солнце, дающее плоды. Поэтому оно называется Дажбог, дающий Бог. Оно освещает землю и небо. Оно связанно с днем в твоей жизни. Это ее зенит, это зрелость. Третье Солнце – Световит, закатное. Связано с осенью, вечером, старостью в твоей жизни, с пожинанием плодов. А четвертое солнце – Хорос. Ночное, зимнее Солнце, освещающее мир мертвых. Вот этот мир, находящийся под землей, на дне яйца – мир, в котором живут наши предки. Ночью же это солнце является в виде месяца, луны, чтоб своим тусклым светом освещать землю. Поэтому ночь – это время темных сил преисподней, так как когда у нас ночь, там начинается день.

Рулон вспомнил, как на восходе он приветствовал Ярилу, встречая появление солнца с распростертыми к нему руками, как вбирал его живительную энергию, делая глубокий вдох, а на выдохе опускал тело вниз в земном поклоне, отдавая энергию земле. Так он делал несколько раз, пока не почувствовал энергетическое обновление всего организма. В одном из манускриптов он уже видел изображение человека, стоящего лицом к лицу с восходящим солнцем. Над головой его сияло второе дневное светило, за спиной был закат, а под ногами луна – светило Нави, мира покойников.

– Дак вот, – продолжил свой рассказ Святогор, – сотворил Сварог в своем яйце свароге землю. И стала земля его женой – Ладой, с которой они и родили всех богов. Богов четырех солнц: бога верхнего мира Рода, который стал все порождать, и богиню подземного мира Мару, которая в свой срок забирала творения Рода к себе в преисподнюю. Создал на небе Белобога – бога благих мыслей и начинаний, а под землей Чернобога – бога зла и ненависти. Так создал потому, что все в мире имеет две стороны, и невозможно, чтоб было добро и не было зла, чтоб была жизнь и не было смерти, чтоб всегда светило солнце или всегда лил дождь. Все имеет две стороны. Вот и судьба человека, Макошь, судьба всех вещей, тоже была создана Сварогом. Макошь прядет нить судьбы, отмеряя всему свою длину жизни, а ей помогают ее сестры – средняя Недоля, дающая неудачу в жизни, и младшая – Доля, дающая благо. В конце же жизни существо встречает бог Суд, муж этих трех сестер. И он решает, куда попадет после смерти это существо – в подземное царство Мары или в небесное царство Рода. Зависит это от того, с чем он дружил в жизни, с Правдой – дочерью Суда и Доли, или с Кривдой – дочерью Суда и Недоли. Если человек правдив сам с собой, то он обретает в жизни счастье – Долю и после смерти идет в рай – Ирий, на небо к Белобогу. А если врал, обманывал себя, дружил с Кривдой, то он становится несчастным, обездоленным, на земле и попадает после смерти в преисподнюю.

– Интересно, – заметил Рулон, – в христианстве все трактуется иначе, что тот, кто бедствует на земле – попадает на небо, а кто богатый, тот попадает в ад. Да и правду учат говорить не себе, а другим.

– Да, такой уж вздор несут эти попы. Ведь и само-то слово, бедность, происходит от слова беда, а богатство – от слова бог. В язычестве есть такие боги: Божичь, дающий богатство, и Бедничь, делающий людей бедными. Божичь связан с небом, а Бедничь – с подземным царством. Ну, а правда внешняя – это не есть подлинная правда. Нужна правда, которую человек говорит себе, правду, когда он грезит о своем мнимом величии, что-то мечтает о себе, о том, чего нет. На самом деле вот тут-то он и должен перестать лгать, а сказать правду, что он все это просто о себе выдумал. Даже если он никому об этих мечтах не рассказал, то все равно себе он должен честно сказать:  я сам себе лгу, чтоб было приятно, так как мне сказали, что быть великим хорошо. Вот я и вообразил себя Наполеоном.

– Да, здорово, – заметил Рулон.

– Ну вот, а далее создал Сварог громовержца Перуна, который охраняет землю и небесное царство от незаконного вторжения туда Мары и ее кикимор, и прочих обитателей нижнего мира. А между землей и нижним миром посадил змееподобного Велеса, чтоб он охранял вход в подземный мир и сопровождал туда умерших. Он также командует всеми лешими, домовыми и другими духами, населяющими землю, поэтому он может давать людям богатство, добро, приплод скота и пышные всходы. Часто эти два привратника, Перун и Велес, воюют, особенно, если Велес слишком уж много власти дает земным духам, и они нарушают гармонию в этом мире. Но самое главное, что я скажу тебе, – заявил Святогор, – это то, что все эти боги и само яйцо в миниатюре находится в тебе, в своем золотом яйце, что ты сам являешься правнуком Дыя. Ты являешься маленьким лебедем – Дыем, живущим в своем яйце, и твоя задача – пробить его скорлупу и выйти на просторы безбрежного мирового океана бытия и преодолеть эту вечную вынужденность жить в этом мире, где обязательно есть и вторая негативная сторона всех вещей: молодость и старость, здоровье и болезнь, удача и неудача; и даже, если ты и попадешь в небесный рай Ирий, где добра больше, чем зла, то только временно. А христиане говорят – рай и ад навечно. Нет, вечно только небытие, а любое бытие временно, и ад, и рай. Просто рай – это время, ад – безвременье.

– Как это? – спросил Рул.

– А так, когда ты счастлив, время летит незаметно, а когда страдаешь, тянется долго, как будто это не время, а безвременье. И еще, когда ты удачлив, то идешь в ногу со временем, приходишь на остановку, и туда же подходит автобус. Приходишь к прилавку, и тут же начинают продавать дефицит. А когда на тебя наваливается Недоля, все наоборот, ты попадаешь в безвременье, не идешь в ногу со временем. Автобус уходит из-под носа, стоишь длиннющую очередь, и прямо перед тобой кончается последний товар.

– Если я нахожусь в яйце, то, значит, Доля и Недоля тоже во мне. А где же они во мне?

– Доля, как и Правда, справа, с южной стороны, так как лицо твое в яйце повернуто на восток, а Недоля и Кривда слева. Вот почему родинки слева у тебя несчастливые.

– Да интересно, – задумался Рулон. – А как же я должен проклевывать это яйцо? – спросил он.

– А яйцо это, – ответил Святогор, – состоит из трех слоев. Первый слой –  это твое воображение, второй – твои эмоции, привязанности, пристрастия, желания, жажды, а третий – твое тело с его привычками, инстинктами, страхом смерти. От всего этого ты должен отрешить свой Дух, своего лебедя Дыя, чтоб он снова мог, отбросив скорлупу, выйти в просторы небытия.

– В христианстве говорится, что человек сделан из глины, а тут он правнук Божий. Это что-то новое.

– Да, так это и есть. Дый родил Сварога, Сварог – Дажбога – солнце и Живу – жизнь на земле. От них и родился первочеловек – Орий, которому Дажбог – отец, Сварог – дед и Дый – прадед. Так что мы с тобой не прах, а потомки Богов, с Богами в родстве состоим. И в то же время в миниатюре каждый человек – это вся Вселенная, яйцо Сварога. И в то же время все это многобожие есть не что иное, как проявление единого истинного бога Дыя в разных лицах. Он един в многообразии, и каждое другое божество просто является одной из его сторон, одной из его функций в рамках проявленного бытия. Итак, ты являешься Дыем, лебедем, чистым духом, небытием.

– Что же такое Дух, небытие? – спросил Рулон.

– Это твое сознание, наблюдатель. Сам он смотрит, но его не видно. Он может видеть все, но сам себя он не может видеть, он не может определить, кто он и что, ибо он есть небытие, он непостижим и непознаваем, но сам познает все. Ты и есть этот смотрящий из небытия. Ты есть Дый, из пустоты видящий полноту. Но твой Дый – лебедь еще находится в состоянии зародыша, в яйце Сварги, твоем внутреннем мире, где у тебя также есть Земля – твое тело, преисподняя – твое подсознание, где действует Мара и Чернобог, где хранится твоя генетическая память, память твоих предков. Есть у тебя и сверхсознание, которое я бы лучше в данном случае назвал так: Высший разум, мир небесный, мир Рода и Белбога. Есть в тебе воля – Перун и есть желание – Велес. Есть в тебе и Стрибог – отец ветров, твоих непостоянных, меняющихся мыслей и ассоциаций, идущих в четырех основных направлениях, соответствующих четырем солнцам. Само же Солнце – разум, разный в разном возрасте: младенца, мужа, старика, мертвеца. Есть в тебе и все остальные Боги, которых ты должен найти, обнаружить в себе при помощи Семарга – Бога огня, Бога-посредника между людьми и Богами. Боги жертвоприношений и твоей устремленности – это истинный твой внутренний мир, твоя Сварга. Но есть в тебе и другой слой яйца, иллюзорный мир мирских представлений о себе, что ты Рулонов Карим Демьянович. Ты сын своего отца, ты брат, ты сват, ты родился в Удмуртии, ты удмурт, ты гражданин России и т.д. и т.п. Все это не ты, это сказка о тебе, такая же, как коммунизм, фашизм, христианство и прочие идеологии. Миф и то, что ты говоришь, – Я – строитель коммунизма, я – член партии, я – отец семейства, моя, мол, цель – построение какого-то светлого будущего и все прочее. Все эти мысли о себе и о социуме должны быть преодолены. Это твоя первая скорлупа. Вторая – это желания, привязанности, стремления, возникшие на базе этих заблуждений. Я хочу иметь джип, потому что он есть у Иванова, я хочу иметь коттедж, это престижно, я привязан к родителям, детям, партнерам, потому что считаю их своими. Я стремлюсь помогать мировой революции для установления мира и справедливости и т. д. Но это уже не мысли, как в первой скорлупе, а эмоции, желания жажды, направленные на определенные объекты мира, с которыми ты связал себя. Преодолеть эти эмоциональные связки еще трудней, чем образы своего ума. Но, отрешившись от них, ты пробьешь и вторую скорлупу, и тогда на пути к небытию Дыя останется только твое тело – последняя скорлупа, которая до конца может быть преодолена только в момент смерти. Но, пока ты жив, тебе нужно преодолевать ИЗЛИШНЮЮ связь с ним, такую как страх смерти, лень, голод, дискомфорт. Отрешившись от этого, ты проклюнешь последнюю скорлупу и выйдешь на свободу уже выросшим лебедем, так как твой лебедь может расти  ТОЛЬКО в борьбе с этими оболочками, одолев которые он из зародыша становится птицей.

– Странно, – заметил Рулон, – во всех религиях говорится о преодолении плотского или о преодолении страстей и желаний. А ты учишь о преодолении в первую очередь воображения. Почему это так?

– Дело в том, – ответил Святогор, – что если ты будешь преодолевать тело в первую очередь, то, даже победив его, ты останешься под властью Кривды, оболочки воображения и это ничего нам не даст. Это будет похоже на состояние Павки Корчагина, который пожертвовал собой, искалечил свое тело ради идеи, ради лжи, но это ему ничего не дало. Первое, что нужно, это освобождение от Кривды. Именно из-за нее формируется и вторая оболочка Макоши-судьбы, наших привязанностей, желаний, страстей. Не будь лжи, болезненного воображения и желания человека были бы не более, чем желания животных: поесть, попить, поспать. Все разумно и в меру просто, чтобы выжить и не больше. Именно воображение делает пристрастия, привязанности и желания непомерными, противоестественными и неразумными. Если ложь будет побеждена, то новые желания и привязанности уже не возникнут, и чтоб освободиться от Макоши-судьбы, нужно будет победить только старые желания. Последняя же телесная оболочка Живы  еще более проста и естественна, без ложных привязанностей и дурных привычек она будет почти что святой, и преодолеть ее не составит особых усилий. К тому же, мы естественным образом ее покинем в момент смерти. А вот другие две оболочки остаются с нами и в ПОСМЕРТИИ. И оболочка привязанностей и желаний Макоши переходит и в другие жизни.